Когда сгорает бумага, кусочки пепла белеют, становясь похожими на сморщенные снежинки. Теплый воздух поднимает их вверх, и они летят, летят. Кружатся.
Если развести большой костер, то сучья и бревна в нем будут потрескивать жалобно, будто умоляя их спасти из жгучего огненного ада. Но мы остаемся равнодушными палачами, греясь, рассевшись полукругом у обжигающего сгустка света.
Мария сидит у костра. Ее родственники тоже там, но не с ней. Родственники сами по себе.
У Марии сын был когда-то. Любимый мальчишка, смешной. Волосы светлые и смешные серые глазки. Мария и не знает, куда он пропал. Еще вчера красивое желтое такси забирало Марию из роддома, и родственники были все в сборе, и муж рядом был. Все улыбались. Еще вчера — в детский садик его отводила. Еще вчера — в первый класс. Еще вчера — плакала на его свадьбе. Вчера — развод с мужем, крики, слезы. Примирение, радость, свет. Весна.
А как сына-то звали?
Сегодня — костер. Его фотография, черно-белая. У Марии вся голова седая. Ей пятьдесят один год. Она сидит, обвив руками колени, спрятав лицо.
Родственники где-то неподалеку, у речки. Журчит переливаемое из бутылок в пластиковые стаканчики вино. Смех.
Мария крутит в руках фотографию. Уголок помятый. Огонь отражается во влажных глазах женщины. Ее уже немолодые руки протягиваются к костру. Пальцы обжигает пламя, но ничего. Это не так уж больно. Помятый уголок фотографии сгорает, и язычок пламени стремительно перебегает на остальную ее часть. Волосы уже не светлые, и глаз не разглядишь. На пальцах скоро выступят пузыри. Сгоревшая бумажка распадается на куски, падающие в пламя. Там они смешаются с остальным пеплом, и какие-то из кусочков поднимутся ввысь. Теплые воздушные потоки унесут их в темную синеву неба, и поминай как звали.
Марии на плечи опускаются чьи-то холодные, пьяные руки. Смех вдруг слышится не где-то неподалеку, а отвратительно близко, прямо над самым ухом. Пора домой.
На улице февраль. Небо до рези в глазах белое, и из его туманной глади на землю опускаются снежинки.
Мария курит на балконе. Она выставила одну руку, чтобы поймать снежинку. Та, опустившись, тает не сразу. А внизу их много-много. Целые сугробы.
Где-то наверху, выше белесого неба пылает пламя, и бревна трещат все так же жалобно. Дерево и бумага осыпаются черной, а затем белой пылью. Она остывает и падает, падает вниз. Кружится.
Мария смотрит в небо. Белизна уже не так неприятна. Где-то там, наверху, светлые волосы и смешные серые глаза. И на сердце становится легко-легко.