Все было не так, как рисовал нам инструктор. Хутор стоял в живописном месте у самого леса, к нему через дубовую рощу вела густо поросшая травой дорога в две колеи. Сначала мы затаились на опушке в зарослях орешника и ежевики и часа три наблюдали за хутором. Ничего подозрительного я не заметил. Добротный дом, крытый жестью, и две хозяйственные постройки стояли буквой П образовывали просторный внутренний двор. Огромные собаки на привязи. Во дворе у телеги возился мужчина, хлопотала по хозяйству женщина.
Она нарвала пригоршню ежевики, присела рядом со мной на корточки и какое-то время молча поглощала сочную ягоду, затем вдруг спросила:
- Говорят, ты воюеешь с 41-го?- она попыталась оттереть руки, испачканные соком ежевики, о траву.
- С 41-го.
- Как же ты выжил?
Как я выжил? Не знаю, как я выжил. Хотел жить? Всё хотели. Что ей сказать? Как на третий день войны мы, все, те кто остался от нашего полка после трёх дней изнурительных боёв, перекрыли дорогу на Гомель уже в ста километрах от Бреста. Мы занимали позиции и удерживали их до темноты. А ночью отходили. Иногда мы поднимались в контратаки. Так нас учили. Немцы тоже знали, как нас учили. И в тот день мы понялись в контратаку прямо на замаскировные немецкие пулёметы. И наш полк, как боевая единица, перестал существовать. И все, кто остался лежать там, на том затянутом низким чёрным дымом поле, они тоже хотели жить.
А наш комбат и лейтенат Рябченко. Они разве не хотели жить, когда шли "сдаваться" немцам, имея одну гранату на двоих? Они поправили гимнастёрки, закурили, улыбнулись и пошли. "Безумству храбрых поём мы песню".
- Мне нельзя умирать. У меня долг накопился. Мне нельзя умирать, пока я его не верну сполна за себя и за других, - наконец промолвил я.
Я еще раз внимательно осмотрел местность. С одной стороны к хутору вплотную подступал лес, с другой стороны желтело поле сжатой пшеницы, уставленное снопами. Дальше начинался густой кустарник. К дому можно подойти незаметно практически с любой стороны. Вот только собаки. Собаки учуют.
- Пошли,- скомандовал я.
Больше ждать не было смысла. Она не была создана для засады. С ней нельзя было в разведку. Она уже в десятый раз вспугнула сороку, которая все снова и снова возвращалась к нам. Так что опытный глаз разведчика, если он там был, уже давно нас заприметил.
Мы двинулись к дому. Хозяева встретили нас неприветливо. Двое пожилых людей, обветренные, загорелые лица, натруженные руки, поношенная, но чистая одежда, настороженные взгляды и легкая агрессия в поведении. Оба высокие с прямыми спинами. В молодости красивая пара была. Наверное.
- Нет. Не нужны нам работники. Сами справляемся. Идите подобру поздорову, - разговаривал он. Женщина молчала. План, красиво расписанный инструктором, трещал по швам, на работу нас никто не брал. Придется поступать по обстоятельствам. Жаль.
- Пройдем, дед, в дом. Разговор есть, - сменил тон я.
Дед склонил голову и провел нас в сени, а затем на кухню. Все чисто, аккуратно и просто. Печка, лавы вдоль стены, белоснежная скатерть на столе и шкафчик ручной работы для посуды на стенке, образ в углу над столом. Странно, инструктор говорил, они поляки, а икона православная. Хотя, кто их тут в приграничье разберет.
- Как жить думаешь, дед? - спросил я.
- Как бог даст.
- Мы, дед, про тебя все знаем. И то, что с немцами сотрудничал. И что гостей ждешь, тоже знаем, - начал я напрямую, ходить вокруг да около не было времени. – Так, как жить думаешь?
Дед молчал. Он не испугался. Я это видел, я чужой страх всегда чувствую. Хозяйка тяжело вздохнула. Повисла пауза, лениво зажужжала муха на потолке. Дед заговорил, спокойным ровным голосом:
- Они пришли с оружием, вы пришли с оружием. Тут геройствовать не будешь. Я за себя не боюсь. Я уже пожил. У меня семья, невестка, внуки…
- Все ясно, - прервал я его. Я понял, дед сделает все, что мы скажем. Выбора у него действительно нет. Детали меня не интересовали, о деталях с ним другие люди разговаривать будут. - Когда гостей ждешь?
- Они уже здесь.
Теперь была моя очередь напрячься. Неужели просмотрел? Не может быть, я бы почувствовал. Рука непроизвольно потянулась к сидору, который я предусмотрительно снял и поставил у ног. Там у меня было оружие.
- Ночью приходили,- уточнил дед.
- Где они сейчас?
- В лесу, километрах в трёх отсюда.
- Рассказывай, дед, рассказывай. Не тяни.
- Ночью приходили двое. Сколько их всего, я не знаю. Что им нужно, я тоже не знаю, - дед говорил медленно, тщательно подбирая слова, как говорят на иностранном языке.
С дедом все было понятно - либо жертва обстоятельств, либо классовый враг. Инструктор мне говорил, ты с ними там поосторожнее, они там все классовые враги, к Советской власти ещё не привыкли и не полюбили её как следует.
- Они назвали пароль. Я их впустил. Один из них говорит на русском.
Назвали пароль. Значит, классовый враг. Это хуже.
- Спросили, где можно укрыться на сутки. Я им объяснил. Схроны. Там люди от немцев прятались. Сказали, чтобы я к ним пришёл сегодня. Продуктов принес. … И ещё спросили, знаю ли город.
- Когда идти нужно?
- А сейчас.
Вот оно как. Нужно думать, принимать решение. Да что тут думать. Есть приказ.
- Значит так. Вместо тебя пойдет она, - я кивнул головой на «финку».
- Она? Как? Одна?
- Одна. Я здесь с вами останусь.
Дед пожал плечами.
- Вам виднее, только порешат они её. Они меня ждут, - потом добавил. – Пойдёте вдвоем – двоих порешат.
- Вот ты и подумай, как сделать, чтобы не порешили. Как они тебя узнать должны? Есть знак какой, или пароль. Думай, дед.
- Есть. Есть знак…
Она ушла одна с рюкзаком за худенькими плечами. Я избегал смотреть ей в глаза. Я не верил в успех операции. Они её раскусят в два счета. С их педантичностью. Слишком всё примитивно. Хотя большинство заданий, которые я выполнял, были такие. Знаем, что невозможно, но нужно. Людей посылали на верную смерть, а они возвращались. Иногда. Но то были мужчины. И у них был шанс. Потому что они умели выстрелить на мгновение раньше, чем враг. И они быстро соображали, и у них был какой-никакой опыт. А она?
Всё неправильно. Нужно просто вызвать солдат и прочесать лес. Всё, и не мудрить. У меня было предчувствие, что я её вижу в последний раз. И не у одного меня. Женщина перекрестила её на дорогу. Значит, не классовые враги. Ничего не понимаю. Нет, мое место на фронте.
Потянулись долгие часы ожидания… Если к ночи не вернётся, тогда вступит в силу план «Б» в подробности, которого меня не посвятили. Собственно говоря, они не посвятили меня и во все подробности плана «А».
- Где невестка с детьми? – я знал, я не должен с ним разговаривать. Может возникнуть чувство симпатии, сочувствия. Сочувствия не должно быть. Ему нельзя верить. Передо мной был враг. Кто-то дал ему пароль. Значит, они считали, его своим, значит, они считали, на него можно положиться. Позже с этим разберутся. Мне это знать было не положено.
Но и молчание угнетало. Мы сидели с ним в большой светлой комнате. Отсюда был лучше обзор. Отсюда окна выходили во двор и к лесу. Хозяйка занималась обычными делами. На случай, если за домом наблюдают. Всё должно выглядеть естественно. Хотя, если за домом наблюдали, то партию мы уже проиграли. Это тот случай, когда все фигуры на доске, а тебе мат. Нет, не все фигуры, одной не хватает.
Деда я держал при себе.
- Я её в село к родителям отправил. Вчера ещё, - это он про невестку.
- Понятно.
Солнце было в зените. Лес был наполнен птичьим пением. Где-то совсем рядом в кустах заливался соловей. Её всё не было. По моим расчетам, уже час как должна была вернуться. Плохо. Жду ещё два часа и иду по её следам. Нет. Нельзя приказ, есть приказ.
Вошла хозяйка.
- Я ведро в колодец упустила. Как коня напоить? Сходил бы, достал.
Дед промолчал.
- Я тебе говорила. Дужка совсем никакая. Я несколько раз проволокой обматывала.
- Где я тебе другое ведро возьму. Своди коня к сажалке.
- Отставить,- скомандовал я спокойным голосом. – Со двора ни шагу. Потерпит конь.
Она пришла, когда солнце клонилось к закату. Она пришла с разбитым носом и губой и ссадиной на левой щеке, но живая. Она пришла с наполовину оторванным рукавом кофты, и в перепачканной одежде, но живая. Хозяева переглянулись. Но ничего не сказали, в их взглядах чувствовалась какая-то обреченность.
Она не стала ни о чем рассказывать. Она мне не подчинялась. И передо мной не отчитывалась. Теперь командовала она. Она попросила у хозяйки нитку с иголкой и стала зашивать рукав.
Потом она повела меня куда-то по тропинке. Она шла впереди, не оглядываясь. Она привыкла идти впереди, не оглядываясь. Я привык выверять каждый свой шаг. Меня так учили. В другой жизни. Я достал из сидора пистолет, взвел его и положил в карман. Я смотрел по сторонам. Я прислушивался к звукам. Я чувствовал опасность. Они где-то здесь. Они за ней проследили. Я бы сделал так. Нельзя было выходить из дома. Мне. Это было не правильно. Но командовала она.
- За что воюешь, солдат? - её вопросы всегда заставали меня врасплох.
Немного подумав, я ответил:
- Их нужно карать. Их нужно карать так, чтобы у них волосы вставали от ужаса. Лучше всего Катюшами. Они очень боятся Катюш. И нужно чтобы у немца перед смертью появилась мысль, что это последние дни, когда он топчет чужую землю. А дальше придёт расплата. Дальше кто-то будет топтать его землю. И все те бесчинства, которые он творил здесь, выпадут на его семью и его близких. И нужно чтобы перед смертью фриц выл от отчаяния и бессилия.
Она просто решила искупнуться. Она зашла за камыши и там плескалась. А может, смывала с себя грязь леса. Пруд находился на территории заброшенного имения. Собственно, от имения остались одни воспоминания, развалины какого-то небольшого кирпичного строения, фундамент здания, поросший кустами дикого шиповника. Дубы. Огромные в три-четыре обхвата. Лет триста или четыреста. И пруд. Заросший тиной и камышом.
- Я им рассказала всё,- она подошла неслышно. Почти не слышно. – Про задание и про тебя. Но это не имеет значения. Их пятеро. Трое немцев и двое русских. Из какой-нибудь школы Абвера. Завтра на рассвете я иду в город. Кто-то из них будет меня сопровождать. Тут какой-то их ценный агент в городе застрял. Им нужно его вытащить. Любой ценой. И они готовы рисковать.
Она стояла у меня за спиной и шуршала своими одеждами. Юбками, кофтами, что там у них ещё…
- Как же они тебя отпустили? Если ты всё им рассказала.
- Они не отпустили. Они держат нас на мушке. И у них нет другого выбора. Если бы я не вернулась, ты бы что сделал? Пустил бы ракету? И лес бы прочесали. Так-то.
Она присела рядом. От неё пахло тиной и ещё чем-то едва уловимым. Ей не выжить. Хорошо, что она этого не понимает. И мне тоже не выжить. Они меня убьют, как только она уйдёт. Но не раньше. Я бы сделал так.
- Да, и мне понадобятся твои документы. Для того, кто в городе. Похоже, там матёрый вражина сидит. Раз из-за него столько шороху.
Она прижалась ко мне, помолчала, потом добавила:
- И не суди меня строго, солдат…
Они возникли, как из-под земли, две фигуры в русской военной форме. Один в чине капитана, второй рядовой. Русые волосы, голубые глаза. Высокие, стройные. Можно картину писать. Два автомата ППШ направленные мне в грудь. Они не шли за нами, я бы их почувствовал. Они нас здесь ждали. Она меня к ним привела. Сдала тёпленьким.
- Руки вверх.
Я поднял. Сердце стучало, как кузнечный молот. Пистолет вытащить я не успевал. Выстрелить первым не получится. Не в этот раз. Они из меня решето сделают. Эти не замешкаются и думать не станут. Да и нельзя стрелять. Спутаю ей все карты. Похоже, моей фигурой решили пожертвовать. Моя миссия закончена.
Ещё полчаса назад я намеревался карать их. А получилось наоборот. Настал и мой черёд умирать. Но я не выл от отчания и бессилия. Не 41-ый.
Один из них держал меня на мушке, второй зашёл сзади и ударил прикладом по голове...
Ночью прогремел взрыв на станции. А утром солдаты прочесывали местность. Цепью с автоматами наперевес и с собаками. Я понимал, что всё это лишь декорации другого спектакля, который разыгрывался уже без моего участия. Не всё так примитивно, как мне сразу казалось.
А к полудню они меня нашли в чулане,связанного по рукам и ногам. Я услышал топот сапог в сенях и отборный русский мат. Документы мои исчезли, зато в сидоре нашли пистолет, ракетницу и две гранаты без запалов. Со мной все было ясно, и они хотели меня сразу к стенке. Вступился капитан - особист.
Вместе со мной забрали и деда.
На допросах я придерживался легенды. Они меня слушали. Не били. Почти. На противоречиях не ловили. И ничего не записывали. Я назвал им чужое имя, рассказал о чужих подвигах, и о чужих наградах, о чужом ранении. У меня теперь всё было чужое. И всё было шито белыми нитками. Вывести меня на чистую воду им было раз плюнуть. Не стали. Я надеялся, что за меня кто-то вступится и меня вытащат. Не стали.
Через несколько дней меня загрузили в эшелон и … две недели на поезде, потом на пароходе, на оленях и ещё пешком. И я считал, что мне повезло.
Вернулся я через много лет с отмороженными пальцами и лицом. Меня реабилитировали. Так и живу под чужим имением, с чужим ранением, с чужими медалями и с чужой судьбой. Пью потихоньку. А что делать?
А она знала. В тот вечер у пруда. Всё знала.
Скольких она так за свою жизнь?
А я живу с надеждой, что что-то поменяется. И мне удастся вернуть свое имя, и свои награды вместо чужих. А судьба? Судьба у нас уже общая. У того, чьё имя ношу, и у меня. Я за него живу, а он за меня... лежит.
Насчёт обиды. Нет её. На Родину не обижаются, а людей Бог простит.