ЗАВОД. БУНТ
По моим прикидкам прошло больше половины смены, когда ярко моргнув, погас свет. Я остановился, прислушался. Тихо. В темноте замерло все и вся.
Заглянул в ближайший кабинет, там хоть глаз выколи. Темень непроглядная и тишина. Если бы точно не знал, что тут полно народа, то мог бы подумать, что никого нет. Работников словно дрессировали заранее, как себя вести в подобной ситуации. Хотя, конечно же, тренировали. Я по стенке прошел до начала коридора, прыгнул и свернул на бок камеру. Какое мне доставило удовольствие это действие.
Юра начал действовать! Другой причины выключения электричества у меня не было. А это значит, что пора выполнять свою часть договоренности - подымать инженеров. Как можно быстро прошел по стене в обратном направлении, открыл первую же дверь в кабинет и дурным голосом заорал в темноту - «Революция! Бросай все к чертовой матери, выходи мочить охрану!». В ответ лишь упал и разбился стакан. И снова тишина.
Так прошел еще три двери. Что-то кричал, но никакого ответа не получал. Мне начало казаться, что нет никого. Куда все подеваться-то могли? Предположение надо было проверить. Вытянув вперед руки, я решил исследовать помещение, в мрак которого орал последний раз. Сначала уперся в шкаф, потом ушибся о кульман.
Под ноги попадались корзины для бумаг, я их немилосердно отпинывал прочь. В это время тускло засветили лампы аварийного освещения, и прямо перед собой я увидел испуганные глаза из-под стекол больших очков. Мужчина вцепился обеими руками в край кульмана, как будто боялся потерять его. Он так сжался весь, когда увидел меня, как будто я ударил его палкой.
- Что стоим? - спросил я шепотом.
- А что надо делать? - тоже шепотом спросил инженер.
- Слышал, что я кричал? Революция. Хватить бычить на дядю.
- Какого дядю? - человек просто трясся от страха.
- Бросай свою доску, мать твою. Выходи. Там внизу заработало сопротивление, - меня начинало все это бесить.
- Простите. Я не могу пойти. Никто не пойдет, - жалобно прошептал инженер.
- Почему?
- Простите, - повторил инженер и замолчал, так и оставшись стоять в напряжении, держась за край своего рабства.
- Выходи хоть кто-нибудь! - опять закричал я.
Мне показалось, что все инженеры этого этажа вздрогнули в этот миг и крепче вцепились в то, за что держались. Никто не подал голос, даже не шелохнулся. Это было непонятно. Это пугало. Похоже, что весь инженерный состав действительно получал жесткие инструкции, как вести себя в таких ситуациях. Может быть такие ситуации уже были раньше и многие помнят последствия. Люди были прикованы к рабочему месту собственным страхом. Действительно, как же я раньше не подумал об этом? Текучка в цехах гораздо больше, чем в инженерном корпусе, потому что замену в цех найти проще. Скорее всего, среди инженеров нет никого с двойной или эрзац-памятью, ведь от них требуются знания и опыт, чего не сможет дать никакой гипноз. Они все работают тут за страх. Как я раньше не догадался об этом? Я двигался по направлению к выходу, представляя путь и почти не прощупывая руками впереди себя. Там, в самом начале этажа, есть дверь. Она должна быть открыта, так как запиралась на электромагнитный замок. За нею Юра бился в одиночку с кучей охраны. Я должен был ему помочь. Бегом, бегом! Дверь открыта, теперь лестница и...
На голову обрушился дом, вспышка красного света, потом меня ударило по лицу бетоном. Дальше - тьма и продолжение падения вниз уже вместе с полом, впечатанным мне в лицо. На затылок давило бейсбольной битой, и кость трещала, вонзая в мозг острые осколки. Бетон, вцепившийся мне в лицо, мотался из стороны в сторону в тщетной попытке избавиться от меня. Под ногами зияла пропасть, и я держался кожей за отрывающийся понемногу бетон. Он оторвался все-таки, и мир сначала крутанулся, потом перевернулся, и плита опять стукнула меня, но теперь в спину, а потом еще раз по ногам и в завершение - по уху.
- Эй! Ну что, очухался, гаденыш? - Раздался бас из пелены красного тумана. Вспышками боли жгло щеку. Глаза открываться не хотели, веки как будто накачали воздухом.
- Эй! Слышишь меня?
В щеку настойчиво тыкали чем-то жестким. Было больно. Все лицо болело. Надо было взглянуть на этого садиста, который не давал мне уйти, вытаскивал из забытья. С большим трудом, но левый глаз все же приоткрылся узкой щелкой. Ничего не было видно. Общее белое марево. Через какое-то время стали прорисовываться контуры людей и предметов в комнате. Вместе с этим заболел бок и плечи. Комната была незнакомая. Я сидел привязанный к стулу посреди нее. Вокруг стояли люди в камуфляже. Хотя люди ли? Сомневаюсь.
- Очухался? Эй, как тебя там? Иван? Андрей? - Лысоватый невысокий мужичок продолжал тревожить короткой резиновой дубинкой мою щеку. Я посмотрел ему прямо в глаза.
- Ага. Очухался. Кто руководитель сопротивления? Отвечай! - Заорал мужичок и без перехода ударил по щеке, куда только что тыкал. Боже. Как больно. Я упал на бок вместе со стулом.
- Отставить! - раздался резкий командный голос.
Я лежал на оголенных нервах, и каждая пылинка пола резала меня ножом. В мозг воткнулись сотни игл.
- Отставить! Посадите его, - продолжал раздавать команды тот же голос.
Меня подняли. Голова летала то вправо, то влево, и каждый такой перелет рвал на мне клок волос.
- Андрей! Андре-ей! Вы меня слышите? - раздалось прямо возле уха.
Ничего я не слышу и слышать не хочу. Отвяжите мне руки, я должен поймать мою голову, а то она улетит, а потом отвяжитесь сами. Голова жужжала и моталась. Лезли бестолковые мысли. Бабах! Окатили холодной водой. Вот блин! Чуть не захлебнулся глубиной вдоха. Щеку зажгло нестерпимо, глаза открылись. Сразу оба.
- Ну вот и ладушки, Андрюша, - сказала противная морда лысеющего очкарика, находившаяся в десяти сантиметрах от меня.
Да тут армия лысых! Они, блин, все дети одной мамы!
- Доброе утро! Вы уже проснулись? - лысый явно глумился. - Ай-яй-яй. Как нехорошо с Вами тут поступали. Побили вот. Но вы должны понять наших солдатиков. Ваш дружок сильно покалечил несколько их товарищей, - наигранно участливо говорил очкарик, прохаживаясь туда-сюда передо мной. - Видите ли, Андрюша. То, что произошло, не является нормальным в плане дисциплины и безопасности нашего предприятия. Я бы сказал, совсем не является. Это ЧП! Чрезвычайное происшествие! Вы понимаете это?
Спросив это, лысый остановился и, приподняв брови, вежливо помолчал, ожидая ответа. Что я мог ему сказать? Не шевелились у меня губы. Благо хоть глаза мог держать открытыми. Если бы мог говорить, то сказал бы наверное какую-нибудь грубость. Не меньше. Меня называли по имени кстати! Не данному тут, а настоящему! Тут могло быть только два предположения - или это очередная провокация, или Юра прав. Вся наша конспирация и сопротивление были жестокой игрой этих же уродов. Я понял, что на этот раз дело не закончится карантином.
- Я уверен, что вы понимаете это. Ваш друг или товарищ уже все нам рассказал. Его зовут Юра, не так ли? У него не пропала память, не так ли? - Лысый опять приблизился почти вплотную, чуть не тыча мне в лицо очками.
Я смотрел через линзы в его глаза и ничего не видел. Из деформированных толстыми стеклами желтых бельм смотрела смерть. Меня резко замутило и я не смог удержаться, чтоб не сблевать. Очкарик успел отпрыгнуть. Оглядел быстро свой костюмчик, что-то смахнул даже с него. Потом сморщил нос и достал платочек.
- Да. Как вам плохо, понимаю. Приятного мало попасть на расправу к солдафонам. Но я могу вам помочь. Мне нужны всего-то списки всех членов вашего сопротивления, - ворковал очкастый, смахивая невесть что с костюма платочком.
- Е есеефа а ась, - выдавил я, терпя боль в лице.
- Что? - очкарик опять наклонился надо мной.
- Мне нечего сказать, - повторил я.
Я чувствовал, как от усилия сказать эту фразу из губ потекла кровь. Струйка медленно продвигалась по подбородку, перетекая на горло и ниже. Ее след зудил. Страшно хотелось почесаться, разодрать себе кожу. Но руки были привязаны к стулу.
- Ах, вам нечего сказать? Вам еще не все отбили? Не будь дураком, баран ты блятский! - сорвался на крик очкарик, - Ты же молодой парень. Кого ты хочешь прикрыть? Юру? Это быдло? Да все они давно потеряли все, что было от человека. Подумай хорошо!
Лысый показал несколько другое свое лицо, возможно, настоящее. Как говорят, скинул маску. Он был омерзителен.
- Мы отложим несколько наш разговор. И предупреждаю, что на время моего отсутствия я не гарантирую вам безопасности.
И ушел. А передо мной встал мой истязатель, поигрывая дубинкой. Опять будет бить, наверное. Но мне уже как-то начхать было. Вот почесаться бы, это да, а больнее уже не будет. Главное, сознание быстрее потерять. Мой палач зашел справа и коротким взмахом отпустил мне первый удар по спине.
Зря я думал, что больнее уже не будет. Нервы будто рвались по всему телу, пронзали насквозь иглами. Бил этот гад меня умело, с чувством. Сознание не торопило спрятать меня от мучений. Я опять упал. Кажется, несколько ударов попало по спинке стула, и она сломалась. На этом экзекуция прекратилась. Рядом громыхали ботинками. Перед глазами все плыло. Меня грубо, как клещами взяли под руки и потащили по коридору. Ощущение было такое, как будто руки с треском выламывались из спины. Я даже слышал этот треск.
Хотелось кричать и вырываться, но сил не было даже стонать. Меня притащили куда-то и бросили в темноту. Вырвавшись из клещей, я долго падал в бездну. Подо мною был лес, и я летел прямо на вершину большого дерева. Стараясь защитить лицо, выставил вперед руки, но прекрасно понимая всю слабость такой защиты, выставил скорее инстинктивно и закричал. Потом врезался в верхние ветки и, круша их, падал дальше, врезаясь в ветки все толще и толще. Они сначала ломались подо мной, потом я бился о них ребрами, плечами, спиной и, переворачиваясь, продолжал лететь вниз. Я хотел схватиться за ветки, но они были скользкие, и силы пальцев не хватало. О последнюю ветку я больно стукнулся животом и на землю упал спиной, ударившись головой о камень. Наверное, я тут же потерял сознание, потому что лес исчез. Все вокруг залило белым светом. Я лежал или парил, не знаю. Тело не чувствовалось. Было спокойно, тепло.
Пришла мысль, что возможно я умер, что надо встать и пойти куда то, но пошевелиться не мог. Странно, как будто неведомой силой меня забросило в запределье осознанного. И в каком смысле меня? Ведь тела я не чувствовал, да и не видел. Может это мое сознание закинулось сюда, где хорошо и спокойно, а тело в это время продолжает подвергаться мучениям? Но разве может сознание быть вот так прикованным к чему-то? Ведь сознание - это нечто бестелесное и свободное. Скорее всего, я умер и жду решения своей судьбы, поэтому скован. Должен кто-то появиться и сказать слово. Надо мною склонилось женское лицо. Доброе и родное.
- Мама!
- Здравствуй, Андрюшенька, куда же ты запропастился?
- Я тут, мама!
- Уехал, ничего не сказав, и пропал. Уж все глаза проплакала.
- Прости меня, прости, мама. Я поехал искать жизни, но нашел вот смерть.
- Господь с тобой. Что ты такое говоришь, какая смерть, живи родной, живи долго. Я буду молиться о тебе. Только появись, дай весточку, где ты.
- А где я сейчас, мама?
- Ты сейчас в моем сне, но вот чую, что уходишь опять, не уходи, побудь еще немного.
- Я не ухожу, мама. Мама! М-а-а-а...
Или я стал опять падать, или образ матери улетал от меня, но мы удалялись друг от друга все дальше и дальше, пока не сменилось белое на серое и не поглотилось тьмой. В этой тьме заскрипела дверь, и из проема ударил по глазам яркий свет. Другой - холодный и резкий. Тут я ощутил тело. Оно все болело, как один большой ушиб. Пошевелил пальцами, рукой, попробовал согнуть ногу. Вырвался стон. Из проема двери появились две темные фигуры и, схватив меня под руки, опять поволокли по коридорам. Волокли лицом вверх.
Голова моя запрокинулась и глаза открылись сами. Надо мною проплывали пунктиром неоновые светильники, как солнце по небосклону в специальной съемке - рассвет, закат и опять рассвет и закат. Утро и вечер, без ночи, без сна и отдыха. Только день, который дает только мучения и боль. Вечность тянущей, рвущейся боли, поворотов и коридоров. Меня притащили в тот же кабинет, но усадили не на стул, а в офисное кресло из пластика, с подлокотниками. Подкатили к столу, за которым сидел «добренький» очкарик. В этот раз он был в другом костюме, таком же чистеньком и блестящем. Его предупредительная и приторно улыбчивая маска заранее вызывала тошноту, и если б было чем, я бы с удовольствием поблевал бы на его недешевый костюмчик.
- Вот мы и встретились снова, Андрей Николаевич. Как вам отдыхалось? Не обижали?
В ответ я мог только промычать что-то нечленораздельное, которое в свою очередь почему-то удовлетворило очкарика.
- Вот и чудненько. Значит, продолжим нашу беседу. Вы ничего не желаете мне сказать?
- Что вы хотите услышать? - спросил я с паузой после каждого слова.
- О! Вы, наверное, хотите все по порядку изложить? Ну что ж, похвально, похвально. Давайте по порядку. Первое, кто из вашей казармы был осведомлен о вашем с Юрой сговоре?
- Никто.
- Вы уверены? Хорошо. Почему вы не доложили вашему руководству о намерении Юры сломать щит и обесточить помещение?
- Какому руководству? - Мне было трудно говорить, но лысый упрямо вытягивал меня на диалог. Я понимал бессмысленность этого, но зачем-то отвечал. Может быть надеялся на что-то? На то, что мне оставят жизнь? Не оставят, но конечно же, надеялся.
- Вы пытаетесь начать со мною игру? Не стоит этого делать, милейший. У меня нет времени, чтобы упражняться с тобой в словесности. Или отвечай, или пойдешь в расход!
- Мне нечего сказать.
- Идиот! - очкарик снова сорвался на визг. - Ты думаешь, что утаиваешь что-то, чего мне не известно? Не питай иллюзий, гавножоп хераф! Мне известно все. А то, что пока не известно, я узнаю от твоего дружка. У него крепкая психика и он не будет так часто выключаться, а значит, ему будет больнее. Сечешь? Никто не выдержит столько боли, сколько я имею в запасе. Он выложит все. Так как? Будем сотрудничать?
Говоря это, очкарик опять почти тыкал своим носом мне в лицо. Его глаза сквозь линзы отливали красным, а с губ брызгала слюна.
- Мне нечего сказать. - На меня всей массой обреченности наваливалась пустота, и эта фраза - единственная, которая из пустоты вырвалась. Лысый повисел надо мной, буравя линзами, потом резко оттолкнул кресло, и оно откатилось вместе со мной к стене.
- Дежурный! - крикнул очкарик, и в кабинет вбежал военный. Лысый мотнул очками в мою сторону и сказав «Оприходуйте мусор», ушел, даже не обернувшись напоследок.
Вот и все. Теперь меня не будут бить, но даже если и забьют до смерти, это будет от бессилия, от злобного чувства собственной несостоятельности, а не для того, чтобы вытянуть из меня признания. Когда еще есть надежда, что я раскрою рот, бьют по-другому, а так и не больно даже. Вот они - оприходыватели. Тьфу, смотреть противно. Шпана уличная. Им по карманам мелочь тырить, а они тут в мясников играют, садюги. Ну, бейте меня, бейте, вы же для этого приперлись, мне начхать. Хотя нет, не бейте меня, пожалуйста, я так устал...
Все, что я увидел, перед тем как отключиться, это каблук сапога.
...Ветер в лицо. Освежающий? Скорее, отрезвляющий - ветер горных вершин. С морозными иглами и таким количеством простора и воли, что каждый вдох этого коктейля пьянит сильнее самых крепких напитков. Ты стоишь на своей первой вершине и весь мир под тобою твой. Тебя переполняет даже не радость - восторг. От обладания! И морозный, порывистый ветер, который вот прямо сейчас озадачился скинуть тебя ревниво вниз, вниз, вниз, откуда пришел, откуда посягнул, настолько не заметен, что все его потуги даже приятны. И это злит ветер еще больше. Он прилагает больше старания, но...
- Куда его?
- Не понял что ли? Сказано - «оприходовать»!
- Ну, понесли, чтоль, или подождем, когда сам смогет?
- Нафик. Потащили, а то придет Глас и пипец...
- Хе. Ссыш, что ль?
- Бля, а ты не ссышь?
- Ладна, не кипи, потащили.
...Потом будет спуск. Долгий спуск, не менее тяжелый. Без приза на финише, но необходимый так же, как восхождение. Там внизу лето и жара, друзья варят кашу с тушенкой, а может и не варят, а сидят и поют песни под гитару. Ты тоже спустишься и, преодолевая дрожь в икрах, возьмешь гитару и сбацаешь что-нибудь ритмичное. Внизу всегда покой, чувство выполненного долга, удовлетворение на время. На небольшое время. До момента, пока не возникнет вдруг очередная идея нового маршрута по хоженым, перехоженным горам.
- Принимай товар, кухня. Хе-хе... Вам пожарить или потушить?
- Много болтаете, Попов! За язык знаете что бывает? Та-ак, молодой какой. Что натворил?
- Тебе как, письменно или устно?
- Что?
- Отчет, мля! Делай что надо и не пищи!
- Какой вы грубый все же, Попов!
- Ты! Нежный, блин, в торец хочешь?
- Так, так, ладно, ладно! Все, я пошутил. Елкин, давай, помогай.
- Вяжем или нет? Может так бросим?
- Не надо так, он видишь, почти в сознании. Еще попортит нам тут чего.
- Ладно, несем к стойке, крепим как обычно. Елкин, неси хомуты.
...Что-то пошло не так. Видимо это от перевозбуждения. Нервный стресс или еще что - отказали ноги. Бывалые сказали, чтоб не волновался, так бывает у новичков. Меня засунули в спальник и привязали к лыжам. Спуск от этого стал еще более долгим и трудным. Я мучился от чувства вины перед товарищами, но они только улыбались мне и похлопывали по груди, передавая с рук на руки на каждом уступе. Я потерял способность двигаться, обессилел и почти ослеп.
Врагу не пожелаешь, вот ведь состояние. Повязан по рукам и ногам, внизу пропасть, а жизнь болтается на веревке, что становится все длиннее, спуская меня до следующего уступа. Там ждут меня руки товарищей, но пока их нет рядом, так страшно от ощущения одиночества, что начинаешь сам себя уговаривать и успокаивать...
- Все, достаточно с него, не свалится. Уходим! Елкин, пятиминутная готовность! Лифт вниз.
...Что-то опять не так, я не чувствую больше рук товарищей, что опускают меня на веревке. Меня болтает из стороны в сторону и, кажется, начинает разворачивать. Веревка перетерлась? Отпустили нечаянно? Это уже не важно, наверное. Приготовься к полету в бездну! Какая глупость утверждать, что вот именно в такие мгновения вся жизнь мелькает перед глазами. Ни черта не пролетает. Небо перед глазами, облака почти не шевелятся. Если смотреть на них пристально, то кажется, что лежишь на холме в траве, и весь мир вокруг заполнен миром и покоем. Но вот резкий удар о какое-то препятствие - и меня подымает на ноги. Я на минутку зависаю в этом положении и охватываю взглядом горный массив до горизонта. Красота! Хватает времени улыбнуться, и уже неумолимо тянет вперед, лицом в снег. Он приближается и бьет по щекам настом. Короткое движение по склону, обдирающее нос и левый бок перевешивает. Начинается смена картин перед глазами в убыстряющемся темпе - небо, снег, небо, снег...
Опять удар боком и падение вниз. Сжало грудь. Это трещина. Дерьмово. Это очень дерьмово. Каждый выдох - это сантиметр вниз. Клещи сжимаются. Надо дышать животом, расперев по максимуму грудь, это позволит не проваливаться, но сколько смогут выдержать ребра? Не чем уцепиться в стены, задержаться и уже нет возможности вдохнуть...
Гул механизмов размерен и однороден. Легкое движение вниз, в темноту. Лифт? Кажется что-то говорили про лифт. Другой уровень ада. Плевать. Уже ничего не хочу. Только скорее бы. Устал. Толчок, небольшое колебание площадки и гул стих. Возник другой звук - зашипело сбоку, хлопнуло что-то. В ноздри ударило резким запахом.
...Вдох! Какое счастье порой просто иметь возможность вдохнуть!
- Ну ты и дал нам адреналину! - сказал старший тренер.
- Да уж. Перепугались все. Ты в рубашке никак родился? Это ж надо, завалиться в трещину прямо у обрыва. Ты как рулил-то? - поддержал его дядя Сережа, инструктор, тоже член команды.
А я не знаю, что им ответить, я ничего не знаю. Я счастлив. Я плачу. Родные лица. Боже, как я их всех люблю. Не за то, что, поправ все нормы безопасности, кинулись по склону спасать меня, что опускали друг друга за ноги в эту ледяную трещину, которая могла оказаться нестабильной, что не отпустили, вцепившись в спальник и вытащили на свет божий сдирая кожу с пальцев, нет я люблю их просто за то, что они есть на свете.
- Все, теперь поехали домой и без эксцессов, - махнул рукой тренер и подмигнул мне.
Домой! Это музыка сфер. Высшее наслаждение! Домой...
Меня тащили из одной темноты в другую. Там, где я только что был, шипение переросло в нестерпимый свист. Рвало уши, но нечем было их зажать. И вдруг взорвалось солнце, потухнув в тот же миг. Темнота вокруг и ритмичное гудение. Руки - заботливые, опытные, настойчивые. Меня раздевали, осматривали, омывали. Больно. Куда бы ни касались эти заботливые руки, всюду боль. Оставьте меня в покое! Дайте умереть! Я видел ангелов, они вели меня к свету, почему же опять темнота? Хотя нет, не совсем темнота - бегущие тени, сполохи. Свеча? Наверное. Какая разница.
...Один туман меняет другой, но этот греет щеки. За туманом щебечет птица. Где-то я слышал уже эти звуки.
- Что с ним? Что-то серьезно?
- Все уже позади, я думаю. В основном, стресс.
Я открыл глаза. Мы уже внизу, какая радость! Елена Владимировна - наш врач, озабоченная стоит надо мной. Красивая. Я, наверное, улыбался, и она, заметив это, тоже улыбнулась, вздохнула, и потрепав меня по волосам, сказала: «дурачок». Потом она ушла, а я лежал с той же счастливой улыбкой долго, долго и мне было хорошо...
- Елена Владимировна! - я звал ее. Но она не приходила. Может быть не слышала? Я звал опять и опять. Наверное, очень тихо звал. Я старался громче, но видимо плохо получалось.
Багровые сполохи по стенам заметались, и надо мною завис кусок темноты.
- Елена Владимировна? - спросил я.
- Нет, глупыш. Это не Елена Владимировна. Как ты? Сильно болит? - ответила темнота.
- Болит.
- Где сильнее?
- Везде.
- Чем тебя били-то?
- Всем.
- Понятно. Ты отдыхай, поспи. Все образуется. Худшее уже позади. Как тебя звать?
- Андреем. Где я?
- Не думай над этим пока, Андрюша, все хорошо.
...Ласковые руки погладили меня по голове, и надо мной опять склонилось лицо Елены Владимировны.
- Все хорошо, счастливчик.
Пришло облегчение и забытье. До грядущего пробуждения к жизни и новой боли.
Далее: http://www.proza.ru/2016/02/27/476