Двадцать шесть лет - это срок.
Иногда я перебираю запомнившиеся сюжеты, будто фотографии и документы в архиве. Пока это всё разрозненные сюжеты, но и в них порой, как в осколках стекла, отражается суть времени.
Я не помню точно, в каком году это было, скорее всего, в 1995. Но сюжет этот связан с самым передовым на тот момент израильским ноу-хау по борьбе с террором. Называлось это ноу-хау "сэгер" - закрытие.
Суть его заключалась в том, что арабам с Западного Берега и из Газы был запрещён въезд на территорию Израиля и проезд через израильскую территорию.
В то время арабы с оккупированных территорий уже не были единственной рабсилой на стройках, в теплицах, на заводах, в пекарнях и т.п. - хватало русских всех национальностей, рабочих из Румынии, Турции, Болгарии, Таиланда и откуда только нет. Но все они в Израиле долго не задержались, а арабы как были, так и остались.
Меня всегда поражало, как это они в Рамадан больше месяца, работая на солнцепеке да ещё на тяжёлой физической работе, при этом в течение целого дня не едят и главное, ничего не пьют! И так больше месяца! Откуда у них такая сила? Но это к слову. А из гастарбайтеров самыми выносливыми оказались румыны и филлипинцы.
При пятидесятиградусной температуре в теплице или на Мёртвом Море при 47 на стройке, согласитесь, не каждый выдержит. Но речь не о них сейчас.
Без арабов, несмотря на все усилия израильских менеджеров по замещению арабской рабсилы, видимо всё же обойтись не удавалось, особенно в самом начале, как появилось это хитрое ноу-хау.
На следующий день после введения сэгера, в пекарне, где я любил покупать иракские питы, арабов я не увидел - вместо них работал сам хозяин и его сыновья. Вид у всех был весьма угрюмый, как будто они только что вернулись с похорон. До резвости арабских работников им всем явно было далеко, да и питы получались не такими вкусными, хотя рецепт, наверное, был такой же. Однако сцену, которую я увидел в тот день недалеко от своего дома, я запомнил на всю жизнь.
Сын моего соседа, верующего старика, всю жизнь проработавшего в Израиле на стройке, неожиданно сделался строительным подрядчиком. Для этого он каждый день ездил на своей развалюхе к перекрёстку, где собирались толпы арабов из Газы в ожидании работы, нанимал двух-трёх, а иногда и целую бригаду маляров, и они делали для его заказчиков ремонт вилл и квартир. Так начиналась карьера этого типа. Очень скоро он и сам переселился на виллу и ездил уже не на развалюхе, а хоть и не новом, а все жё "вольво".
Сам же он раздобрел настолько, что уже и к папаше подняться на второй этаж для него стало проблемой, и, навещая родителя, он сигналил ему из машины или орал, чтобы тот вышел на балкон и так они общались. Весёлое было время.
Пару раз я пробовал говорить с этим жлобом, но он уже возомнил себя если не богом, то полу-богом, а мне не хотелось марать об него руки. Помню только его самодовольную расплывшуюся рожу.
А в тот день я увидел его волокущим на себе две упаковки с цементом - небольшие, но увесистые. Видимо, не нашлось желающих работать на него за те деньги, которые он привык платить арабам. Он обливался потом, задыхался, рожа красная, как помидор, а в глазах вся двухтысячелетняя скорбь еврейского народа по разрушенному храму. Каюсь, я не стал ему помогать. До сих пор жалею, что со мной не было тогда фотоаппарата. Не Иисус с крестом, а подрядчик с мешками цемента на плечах.
Когда ещё такое увидишь?
Потом арабов несколько раз снова изгоняли, закрывали и возвращали. И много всего за эти годы было. Но это воспоминание осталось одним из самых ярких впечатлений того времени. Злорадства я не испытывал и не испытываю. Это у меня классовое.