(из давнего)
Никитины поют по телевизору «Под музыку Вивальди».
Нет, это не они ее поют, это поет Раечка. «Под музыку Вивальди» – это она.
Ее сильные ловкие руки белыми птицами порхают по клавиатуре пианино. Простой ля-минор, с которого все начинается и которым все заканчивается, под ее руками-птицами звучит богато и величественно. Она поет «Под музыку Вивальди», глубоким голосом заполняя всю маленькую комнату... где? – не помню... наверное, у Алены на улице Нагорной, там было пианино... Или на Жданова в Раечкином старом доме, в старом дворе, где собирался почти весь класс средней школы номер сорок девять.
«Печалиться давайте об этом и о том...» Печалиться соглашались охотно и с восторгом, с мурашками и ознобом от песни, от Раечкиного прекрасного голоса, потому что печалей-то никаких не было, ну разве что – кто кого любит или не любит... Как бильярдные шары после удара кием, мы метались по жизни, отскакивая от бортов и натыкаясь друг на друга, но не теряя еще своей энергии, ее было очень много, хватало на многие удары. Мы думали, что печалимся об этом и о том, хотя печали были впереди. Мы думали, что уже взрослые.
«Под музыку Вивальди» – пела Раечка в очередной раз для пяти, или десяти, или двадцати набившихся в комнату, и это был транс, гипноз, магия, ее голос вибрировал в каждой клетке, заставлял резонировать каждый волосок на теле, и не хотелось, чтобы это кончалось. Все парни класса в разное время были в нее влюблены, конечно, а дольше всех – Вовчик, он много лет еще смотрел на нее глазами спаниеля. И я тоже, но я думал, что скрываю, и рыцарски влюблялся в других девочек. А Раечка один раз немного, наверное, была влюблена в меня, когда на уроке физкультуры предлагала выбрать меня командиром мальчишеской команды, и здоровенные бугаи смеялись: как? Вот этого мелкого? – Да! Он умеет то, что у вас не получается... Ну, я занимался спортивной гимнасткой и подтягивался больше всех, и где-то там в чем-то победил.
«Вы слышите, как жалко и безнадежно как...» Мы слышали. И Сашка Митрофанов опять виртуозно исполнял на гитаре аргентинскую мелодию, и Яшка Улер снова, дурак, приносил на собранные рубли вермута вместо нормального портвейна, и Вовка Трофименко, наш классный пародист, передразнивал всех учителей, и мы умирали от смеха. И пока мы с Раечкой жарили на всех картошку, кто-то пел, кажется Алена – «Дождь притаился за окном»... Ну конечно, и «Виноградную косточку» мы дружно зарывали в теплую землю, и «Дожди забренчали сонаты», а как же. Раечка быстро и ловко готовила на всех, она все делала так, активно и со вкусом, весело и громко. И когда мы становились людьми, удовлетворенными желудочно, начинались песни.
А однажды судьба выбрала меня, чтобы мной, как пером, начертать летящее слово «Любовь». Долго не собирались, где-то метались, стуча плечами и лбами о борта жизни, и вдруг на каком-то шабаше художников-оформителей наткнулся я на Валерку Нагорного. Он художник, как и я, надо же! Валерка подловил меня коварным, как теперь уже ясно, вопросом: «А правда, что Рая вышла замуж за Яшку?» Я хохотал: это тебе Яшка сказал? Ну, фантазер!.. Нет, она свободна. Я промолчал, что была у Раечки какая-то девичья драма, очередная невзаимность... На следующей встрече появляется Валерка, и показывает свои невероятные работы, а когда все расходятся, он остается... Потом смотрю – а они уже друг без друга не появляются, и у Раечки лицо счастливое.
«Заплакали сеньоры, их жены и служанки, собаки на лежанках и дети на руках»... Дети на руках, да. Вот и дети пошли. Я тогда был уже, кажется, во второй раз женат. Павлушу маленького таскали на все сборища, и снова пели бесконечно... У Валерки и Раечки уже две девочки... И у меня уже Света родилась...
«И стало вдруг так ясно... что жизнь была напрасна...» – как?! Да, это правда. Нагорные уезжают в Америку. Мы не прощались, мы отдалились друг от друга, разлетелись по разным лузам, а раньше всех с хрустом отломился я – ушел в другую жизнь, бросил жену, их подругу. Им казалось, что я их всех предал, кто знает, может и так, но если б не ушел, предал бы себя. Но «Под музыку Вивальди» продолжала звучать у меня в ушах, и сильные руки продолжали порхать над клавишами пианино у меня перед глазами.
«Заплакали синьоры, их жены и служанки...» А потом, годы спустя, как удар под дых: Валерки нет... умер во сне, где-то там, в своей Америке... Господи, спаси и сохрани нас, грешных! Мы не общались двадцать лет, но я долго не мог опомниться, и долго поражался сказанному одной общей знакомой: «Как он мог?! Какое право имел нас оставить?!» Видимо, он оборвал много любовей, и они кровоточили... Я потом долго следил за своим здоровьем, потому что жил в то время не для себя, и не хотел оставлять своих беспомощных подопечных.
«Под музыку Вивальди» продолжала меня подталкивать, направлять и вести, и оказалось, что это лейтмотив юности. «Под музыку Вивальди» укрывает нас всех от невзгод и печалей, как щитом. Сегодня, когда разрастается раковая опухоль массового искусства – нам, защищенным «Под музыку Вивальди», не страшны ее метастазы.
Нет, это не Никитины поют, вернее, поют-то они, но я слышу только Раечку. И, когда звучит эта музыка (не песня, а музыка, именно!), я слышу только ее.
Потому что «Под музыку Вивальди» – это она, Раечка.
«И все мы будем счастливы когда-нибудь, Бог даст».