Давид румян и светолик,
Броваст, ресницы – опахала,
А торс – стройнее не бывало
С тех пор, как этот мир возник.
Ах, эти ямочки тугие,
Пушок над верхнею губой,
Ах, плечи круглые, нагие,
Ах, взгляд небесно-голубой.
К таким беда идёт нежданно,
Ведь он доверчив, как дитя.
Сарья-ханум, жена Огана,
В него влюбилась не шутя.
Страдает, мечется на ложе,
Вздыхает, ловит встречный взгляд.
Тоска шальное сердце гложет,
Алкая, до телесной дрожи,
Любовных пагубных услад.
Наедине – стрижёт глазами,
То ножку выставит, то грудь…
На них, признаться между нами,
Мечтали многие взглянуть.
Давид же смотрит херувимом
Или, стыдясь, отводит взгляд.
Ему невинному незрима
Игра, где женщины шалят.
Зато он ел, как взрослых трое,
И в винах ведал толк и смак…
Сарья-ханум ночной порою,
Свечой рассеивая мрак,
Несёт тайком предмету страсти
Лаваш и мясо, и вино.
Давид, не ведая напасти,
Беспечно спит давным-давно.
Она его тихонько будит:
"Давидик, ласковый, встречай."
Целует сонного, голубит,
Касаясь, будто невзначай,
Запретных мест…
И нетерпенье её, безумную, ведёт
Туда, где дремлет сладкий плод,
Не знавший грешного смятенья.
Давид очнулся. «Тётя, вы?
С вином, едою? Слава Богу.
Я б съел сейчас телячью ногу,
Да только нет её, увы!
О, что за запах! Очень кстати!
Не знаю, как благодарить!
Что, прямо здесь?
вот так, в кровати?
Чур, без родительских объятий!
Я эти рёбрышки в салате
Могу и так переварить.
Вино немереною кружкой
Осушит, чан опустошит,
Потом обнимется с подушкой,
Рыгнёт, укроется и спит.
Сарья седые пряди рвёт
И вот, совсем уже бесстыдно,
В купальню названного сына,
Чтоб слил ей, ласково зовёт.
Давид доверчиво подходит
И покачнулся. Что за вид?
Сарья раздетая стоит
И ноги медленно разводит.
Покрылся пятнами стыда,
Полил ей, скрыв глаза рукою.
«Вы, тётя, больше на такое
Меня не ждите никогда.
Вы мать мне,
Дядюшке Огану - жена,
Вы – близкая родня.
Как я с сегодняшнего дня,
В глаза родному дяде гляну?»
И убежал за перевал,
В дремучий лес, крутые скалы,
Где только туры да шакалы,
Да мгла холодных покрывал.
Бросая горькие укоры,
Бродил у смерти на краю,
Вёл с сердцем яростные споры,
Кляня доверчивость свою.
Вернувшись, отчима стеснялся,
Стыд вожделенья познавал.
От Сарьи прятался, скрывался
То в погреб, то на сеновал.