Летняя ночь в июле 1944 года тянулась бесконечно долго. Было 9 тяжелораненых бойцов, которых надо было срочно оперировать. Молодой врач-хирург Ксения Васильевна Зотина уже несколько часов простояла возле операционного стола. Перед её глазами проплывали раны: резаные, колотые, рваные, обожжённые. В операционной стоял тяжёлый запах крови, йода, спирта и прочих «радостей» прифронтовой хирургии. Раненые стонали, кричали, скрипели зубами, крыли доктора матом, а она должна была всё это терпеть и извлекать бестрепетными руками пули, осколки снарядов из их молодых и не очень молодых страдающих тел.
– Сколько их ещё осталось? – спросила Ксения Васильевна у санитарки Нины, заменяющей ей операционную сестру.
– Двое, – ответила девушка.
Она, эта девушка, старалась быть полезной не только раненым, но и молодому доктору. Время от времени она протирала Ксении Васильевне лицо ваткой, смоченной спиртом, подсовывала ей под нос пузырёк с нашатырём, и Ксения Васильевна держалась. Но вот, наконец, и девятая операция завершилась. За окном веселилось утро. Щедрое солнце заливало всё видимое пространство. Ксения Васильевна, шатаясь, вышла из операционной и с трудом стащила с себя маску. Что-то большое, тёмное ринулось ей навстречу. Чьи-то голубые глаза вспыхнули на мгновение перед нею, и чернота обрушилась на неё.
Очнулась Ксения Васильевна на улице. Она лежала головой на чьих-то коленях. Кто-то осторожно и бережно гладил её по голове, по мокрым волосам, и голубые глаза смотрели на неё тревожно и заботливо. Лицо и грудь доктора были залиты водой, воротник гимнастёрки расстёгнут. Медицинского халата в пятнах крови на ней не было. Шапочки тоже.
– Что это значит? – раздался поблизости властный, всё сокрушающий голос майора Степанова. – Что это за нежности?
Колени под головой Ксении Васильевны дрогнули. Санитарка Нина, вытянувшись во весь рост перед майором, отчеканила:
– Военврач Ксения Васильевна Зотина после операции потеряла сознание, а дежурный лейтенант Дмитрий Мочалов помог ей, вынес на свежий воздух, позвал меня. И всё!
Майор Степанов подозрительно посмотрел на лейтенанта Дмитрия Мочалова и приказал санитарке:
– Доктора накормить, напоить чаем, согреть (она же вся мокрая!) и дать несколько часов отдыха. А что касается лейтенанта, то его место не возле медсанчасти. Что он у вас здесь делает?
– Он помогает нам, – убеждённо чеканила Нина, не меняя осанки и преданно исполнительного выражения лица. – Он носит воду, колет дрова, переносит раненых. Без него нам было бы трудно.
Майор Степанов кивнул головой и, ещё раз внимательно посмотрев на Дмитрия Мочалова и на открывшую глаза, но всё ещё беспомощную Ксению Васильевну, пошёл дальше, по своим делам.
Вечером того же дня лейтенант Дмитрий Мочалов пришёл в медсанчасть. Он, как всегда, натаскал воды из колодца, помог санитарке Нине привести в порядок палату с тяжелоранеными бойцами, которых скоро, очень скоро отправят в тыловой госпиталь для излечения. В коридоре он увидел Ксению Васильевну. После утреннего обморока она неважно выглядела: исхудавшая, бледная, с тёмными кругами под глазами. Хорошо, что накануне было тихо, не бомбили, не стреляли, не было раненых. Можно было хоть немного отдохнуть. Дмитрий подошёл к доктору.
– Ксения Васильевна, мне надо поговорить с вами.
Она глянула на него совсем по-девичьи, а не как старшая по званию, и кивнула головой. Они вышли во двор медсанчасти.
– Спасибо вам, Дима, – проговорила она. – Не знаю, что случилось. Мне, правда, было очень плохо, мне казалось, что я умерла.
– Да стоит ли? – смущённо пробормотал лейтенант. – Дело вот в чём... Война… Всякое может быть... Так вот, я написал письмо маме. Скоро опять заваруха начнётся. Так вот, если меня убьют, отправьте это моё письмо маме.
Он достал из кармана небольшой треугольничек и подал его Ксении Васильевне. Она взяла его, оглядела со всех сторон и положила в карман своей гимнастёрки. Губы её задрожали, глаза наполнились влагой. Она отвернулась в сторону и задышала мерно, глубоко, пытаясь справиться с волнением.
– Ксения Васильевна, вы можете также рассчитывать и на меня. Если у вас есть родные, напишите им, а я передам.
Ксения Васильевна повернулась к нему. Глаза её осветились грустью, лаской и нежностью.
– Дима, у меня никого нет. Я детдомовская. Писать некому. А твою просьбу я выполню. Только ты постарайся не быть убитым. Хорошо?
Санитарка Нина показалась на крыльце.
– Ксения Васильевна, – закричала она, – у Крылова опять кровотечение!
– Иду! – ответила военврач.
Она улыбнулась Мочалову и ушла в свой домик под красным крестом.
Ксения Васильевна была круглой сиротой. У неё не было ни отца, ни матери, ни бабушки, ни дедушки – никого из тех, кто мог бы считать себя её родственником. Она была подкидышем. Детский дом воспитал и вырастил её. После семилетки она поступила в медицинское училище, блестяще его окончила, а потом был медицинский институт. Она училась на четвёртом курсе, когда началась война, и её, как военнообязанную, отправили на фронт. Она готовилась стать врачом-терапевтом, а на фронте ей пришлось быть хирургом. Прифронтовая медсанчасть стала её домом на несколько лет. Первые два года были для неё относительно благополучными, потому что она подчинялась другому ведущему хирургу, Ивану Григорьевичу, человеку пожилому, опытному, знающему своё дело. Но Иван Григорьевич не выдержал нагрузки и внезапно умер после одной из сложнейших операций. Все дела медсанчасти рухнули на молодую, ещё не окрепшую женщину.
Война перешла самый страшный, драматический рубеж в своём развитии и стремилась к победоносному концу. Настроение стало меняться… Ксения Васильевна начала замечать, как поют весной птицы, как ласково согревает солнце её лицо, как журчит талая вода в лесу, как плывут облака по небу. И ещё она поняла, что она влюбилась. Это, последнее, было уж совсем ни к чему. В начале её военной жизни военком строго-настрого запретил ей всякие амурные дела на фронте. Любовь приравнивалась к преступлению, предательству, к безнравственному и позорному делу. И вот, пожалуйста, она влюбилась. Любовь постепенно и неслышно прокралась в её сердце. При первом взгляде на лейтенанта Диму Мочалова ничто не дрогнуло в её душе, ничто не подсказало ей «это он!». Нет, ничего этого не было. Она просто привыкла видеть в медсанчасти этого доброго парня с голубыми глазами, светло-русого, широкоплечего. Когда он пропадал на некоторое время из поля её зрения, она начинала беспокоиться, спрашивать о нём, искать его. А потом, уже потом пришло осознание того, что она, пожалуй, любит его.
«Сначала я в девке не чуял беду, – думала про себя Ксения Васильевна словами песни. – Потом задурил не на шутку. Куда ни поеду, куда ни пойду, всё к ней загляну на минутку».
Она начала поглядывать на себя в зеркало, и, заметив в волосах несколько сединок, вырвала их с корнем, а ранние горькие складочки у рта начала смазывать растительным маслом. Впрочем, такой обработке подвергалась вся её физиономия. К своему ужасу и тайной радости она заметила, что и Дима неровно дышит в её присутствии. Что было делать? Их тащила друг к другу какая-то неведомая сила, и удержаться не было никакой возможности.
А что же Дима Мочалов? Дима был из крестьянской семьи. В период коллективизации их семья чудом избежала разгрома и выселения. Отец перед трагическими событиями в деревне отделил от себя двоих старших сыновей, выделив им часть семейного имущества, а сам остался почти на бедняцком положении. Каток коллективизации смял деревню, сделал её страшной, нелюбимой и беспомощной. Отец умер, не вынеся потрясений. Старшие братья с семьями подались в город. Мать уговорила Диму уехать из села в какой-нибудь крупный город и там непременно получить образование. «Сынок, надо учиться, – говорила она. – Правильно сказал Владимир Ильич Ленин: надо учиться, учиться и учиться. Ученье – это свет, а неученье – тьма египетская. От неё все наши беды».
Дима поехал в Москву. Несколько лет он проучился на рабфаке, а потом поступил в Тимирязевскую академию на отделение агрономии. Прошло ещё три года подвижнической жизни. Парню приходилось и учиться, и зарабатывать себе на жизнь.
До конца оставалось чуть меньше года. И вот война. Известие о ней всё изменило в жизни. На фронт его сразу не отправили. Сначала были краткосрочные курсы младших командиров Красной армии. Он получил звание лейтенанта и был отправлен на фронт. Два года войны, два года беспрерывного, тяжёлого труда, непогоды, жестокости, ужасов смерти, грязи и тяжёлых душевных страданий. Первое ранение он получил в начале 1944-го года. После госпиталя он попал в ту самую часть, где медициной заправляла молодая докторша-хирург, Ксения Васильевна Зотина.
Бойцы о Ксении Васильевне отзывались, как о девушке очень строгой, решительной, деловой и недоступной.
– У неё глаза как рентген, – говорили они. Всё видят, что у тебя в серёдке делается, а вот какой ты снаружи, она не замечает.
Говорили также, что майор Степанов, несмотря на свои преклонные го-ды, питает совсем не отеческую слабость к докторше. Он опекает её, и, не дай Бог, кому-нибудь обидеть её – разорвёт в клочья.
– И ведь, какая сволочь, – сокрушались бойцы, – сам не берёт и другим не даёт. А девка-то она ядрёная. Такая, если полюбит, так без подмёток оставит.
Диму Мочалова всё это очень заинтересовало, и он стал искать случая, чтобы повидать эту необыкновенную особу. Случай вскоре представился.
Ночью заболел Гриша Самойлов. Он крутился на своей лежанке, стонал от боли, его тошнило, он выскакивал во двор, но вместо рвотной массы изо рта текла обильная слюна. Гриша говорил, что ему уже с утра нездоровилось, он ничего не ел, и потому серёдка у него пустая. Утром ребята побежали в медсанчасть и позвали Ксению Васильевну. Лейтенант Мочалов сидел у изголовья больного и, как мог, успокаивал его, так как Гриша от слабости уже пустил в ход слёзы. Ксения Васильевна стремительно вошла в комнату, кивнула головой поднявшемуся навстречу ей Диме Мочалову и села на лежанку рядом с больным. Она зорко глянула ему в лицо, рывком сдёрнула с него одеяло, ловко стянула трусы, ровно настолько, насколько ей было нужно для осмотра, вцепилась тонки-ми сильными пальцами в бок, чего-то там нащупала, помяла. Бойцы, затаив дыхание, следили за её действиями, потом она повернулась к Диме Мочалову и будто выстрелила ему в лицо:
– Немедленно в санчасть! Будем оперировать. Срочно! Аппендицит.
– Доктор, – осторожно спросил Дима. – А вы не ошибаетесь? Он жалуется на боли в середине живота, говорит, что там жжёт, и его тошнило ночью.
Ксения Васильевна отрицательно мотнула головой:
– Нет, это аппендицит. Надо срочно оперировать. Кто-нибудь бегите в санчасть, скажите девочкам, чтобы готовили стол. Ребята, осторожно положите его на носилки и несите аккуратно, не трясите. Я боюсь прободения.
Гришу унесли, и минут через двадцать операция началась. Длилась она около часа, а потом Ксения Васильевна в белом халате, утомлённая, бледная, но с торжествующей улыбкой на лице вышла на крыльцо.
– Все! – сказала она солдатам. – Победа! Я успела! Ещё бы часа два, и всё было бы гораздо хуже. Почему вы ночью не позвали меня? Он же мучился полсуток, прежде чем дождался помощи.
– А откуда же мы знали? – ответили ей смущённые бойцы. – Мы думали, это так… Съел чего-нибудь, про…, ох, пардон, и всё пройдёт.
Ксения Васильевна насмешливо посмотрела на ребят.
– Пройдёт…, – передразнила она их. – В следующий раз не умничайте, не ставьте своих умопомрачительных диагнозов, а сразу сюда, ко мне! Понятно?
Солдаты закивали головами и пошли восвояси.
– А вы?
Ксения Васильевна повернулась к Диме, который не хотел и не мог уйти со всеми.
– Я вижу, вы разбираетесь в медицине? Вы учились на медика?
– Нет, – ответил Дима. – Я – агроном. Я в тимирязевке учился. А потом – война. Учёба моя сорвалась. Только год осталось доучиться.
– Так же и у меня. Год я не доучилась – и война. Но здесь я такую школу прошла, такую практику имела – что не дай Бог никому. Как закрою глаза, так мне всё мерещатся кровь, руки, ноги…
Она вздрогнула и прислонилась к перилам крыльца. В это время во дворе показалась молоденькая санитарка. Она несла от колодца вёдра, наполненные чистой водой.
– Бедные девчонки, – вздохнула Ксения Васильевна. – Как им достаётся! Как у них сил хватает!
Дима подскочил на месте.
– Разрешите, я помогу.
Он подбежал к санитарке, забрал у неё вёдра и пошёл к крыльцу. Он внёс вёдра в дом, вылил воду в кипятильный бак (по указанию санитарки) и вышел на крыльцо. Ксения Васильевна стояла всё так же, опершись на перила, и задумчиво смотрела вдаль.
– Разрешите приходить сюда, помогать вам. Я – деревенский, я всё могу, – обратился к ней Дима.
Ксения Васильевна посмотрела на него долгим ласковым взглядом.
– Конечно, мы будем очень благодарны вам. Приходите.
И она ушла к своим больным. А этот её взгляд и улыбка всё решили тогда в жизни Димы Мочалова.
– Да ты сама девчонка, – думал он. – Даром, что носишь капитанские погоны, что ты – военврач.
Он шёл в расположение своей части и улыбался, вспоминая её тёмно-лиловые глаза, чёрные, отливающие чуть заметной рыжинкой волосы, в которых уже проскакивала ранняя седина, трагически сжатые губы, вдоль которых залегли уже невесёлые складочки.
– Сколько же ей лет? Похоже, мы с нею одногодки. Молодая она, но война скрутила нас, – думал Дима, понимая, что его личная судьба с этого момента решена окончательно.
И так, как вода в половодье, любовь затопила их сердца. Ксения Васильевна крепилась ещё какое-то время, пытаясь избегать встреч с лейтенантом Димой Мочаловым, но после её обморока, после того как она полежала на его коленях, после разговора с ним в тот вечер, когда он отдал ей письмо к матери, она решила – будь, что будет, хватит с неё всей этой чёртовой дисциплины и войны. Она возьмёт от жизни то, что ей причитается.
Чёрная южная ночь объяла землю. Луна выплыла из-за горизонта и, взобравшись высоко в небо, осеребрила всё вокруг себя и под собой. Ксения Васильевна вышла на крыльцо. Ей было грустно. Война, заботы о больных и раненых не занимали её всецело. Любовь, одна любовь маячила перед нею, как круглая луна над крышей.
– Оксана, – позвали её из глубины двора.
Она спустилась с крыльца и пошла на голос. Он схватил её крепкими руками, прижал к себе и начал целовать. Он целовал её волосы, лоб, шею, глаза. Наконец, он впился губами в её губы. Она ощущала у себя во рту его влажные зубы, его трепещущий язык. «Он съест меня», – подумала она и закрыла глаза. Руки её безвольно опустились вниз, зато у Димы они заработали с удвоенной энергией. Они проворно заскользили вокруг её талии и ниже.
Осторожный, предупредительный кашель раздался позади них, и майор Степанов предстал перед влюблённой парочкой во всём своём неприглядном великолепии.
– Лейтенант Мочалов, идите в распоряжение своей части, – проговорил майор Степанов.
Дима стиснул руки Ксении Васильевны так, что они хрустнули, оттолкнул её от себя и ушёл в темноту. Ксения Васильевна, тяжело дыша, пошла было к крыльцу, но майор Степанов остановил её.
– Ксения Васильевна, простите, я не вправе вмешиваться в ваши личные дела, но поймите меня. Вы, как врач, должны понимать, чем обычно заканчиваются такие поцелуи. Через полгода вас придётся отправить в тыл, и кем я вас заменю? Врачей не хватает. Да что там через полгода! Раньше. Я заметил, что здоровье ваше не особенно хорошее. Вы, порожняя, падаете в обморок после операции, а что будет, когда вы забеременеете? Скоро война кончится, тогда и любите своего Ромео, сколько хотите. А сейчас – нет. Если бы вы были санитаркой или хотя бы медсестрой, но врача-хирурга где я найду? А что будет с ранеными? Кто их будет зашивать и резать? Извлекать из них пули? Простите меня…, но я вынужден…
Ксения Васильевна больше его не слушала, она исчезла за дверью медсанчасти. Лицо её горело, губы пылали, её трясло.
«Старый дурак!», – в бешенстве думала она. – Выследил всё-таки… Поймал.
Наутро затишье кончилось. Опять стрельба, опять разрывы снарядов, опять бой, опять раненые. И так весь день. Медсёстры, санитарки и Ксения Васильевна работали без отдыха. Осмотры, перевязки, сортировка раненых, кого куда: кого опять в бой, кого – в тыл, кого – на операционный стол.
Вечером, когда всё затихло, Ксении Васильевне сообщили, что лейтенант Дмитрий Мочалов погиб смертью храбрых. Она не поверила. Чтобы поверить в это, она должна увидеть его мёртвого, убедиться в его смерти. Поверхностные, мимолётные наблюдения – это ещё не довод, не доказательство. Она расспросила у бойцов, где, в каком месте пуля сразила Дмитрия Мочалова. Ей всё подробно объяснили, показали направление, и она пошла туда, где лежал он, раненный или убитый. Пошла потихоньку, тайно, чтоб никто не видел, не догадался, не донёс майору Степанову. Он бы, конечно, ни за что не отпустил бы её. Пригрозил бы трибуналом, расстрелом, арестовал бы и не пустил.
Она шла, обходя воронки, окопы, переворачивая убитых бойцов, вглядываясь в их лица. Она искала его. И нашла. Он лежал на спине с простреленной грудью. Глаза его были закрыты.
Но, взглянув в его лицо, посмотрев на его губы, она поняла, что он жив. Пуля миновала сердце, но повредила лёгкие. Ранение было тяжёлое. Самое меньшее – это полгода в госпитале, а потом долгая жизнь под наблюдением врачей.
Ксения Васильевна подняла лейтенанта Диму Мочалова, взвалила его себе на спину и пошла, согнувшись, к своим. Она шла на подгибающихся ногах, изо всех сил удерживая Диму на спине. Огненные колёса крутились у неё перед глазами, во рту пересохло, а гимнастёрка взмокла от пота. Не-сколько раз она припадала к земле на одно колено, вставала и опять шла. Силы покидали её с каждой секундой всё больше и больше, и вот она упала уже на оба колена и поползла вперёд, придерживая Диму одной рукой, а другой упираясь в землю. Взмокшие волосы лезли ей в лицо, слёзы и капли пота, стекая по её щекам и носу, падали на землю, а она всё ползла и ползла к своим. Но вот послышались чьи-то голоса. Кто-то бегом приближался к ней.
– Ксения Васильевна, – кричали бойцы, – Мы за вами! Давайте его сюда, мы понесём.
Бойцы сняли с неё раненого лейтенанта, помогли ей подняться на ноги. Пот ручьями стекал с её бледного лица, руки дрожали, её шатало.
– А майор-то молодец, – говорили ей солдаты.– Он сразу сообразил, когда узнал, что Мочалова подстрелили, а вы куда-то пропали. Он послал нас за вами. Всё-таки вы его нашли, всё-таки он жив. Его вылечат, как вы думаете? – спрашивали солдаты.
– Вылечат, – отвечала Ксения Васильевна.
Она, потихоньку приходя в себя, вытирала грязными руками мокрое лицо и волосы.
Майор Степанов, увидя её, такую «красивую», с ободранными коленями, только и сказал сквозь зубы:
– Ну, девка!
Лейтенанта Мочалова на другое утро отправили в тыловой госпиталь.
До конца война войны осталось немногим меньше года. Она, война эта, не унималась, требуя всё больше сил, жертв и слёз. Но всё на этом свете, в конце концов, заканчивается. Кончилась война. В её последние дни был смертельно ранен майор Степанов. Ксения Васильевна похоронила его в немецкой земле и отправилась на родину в солдатском эшелоне. Сколько было радости, салютов, ликования, цветов в те счастливые майские дни! Они совсем было заглушили плач и стоны вдов, сирот, матерей, отцов – людей, потерявших своих близких, здоровье, надежды. Ксения Васильевна поехала к матери Димы Мочалова. На душе у военврача было тревожно и тоскливо. Где Дима? Поправился ли он? А что, если умер? А что, если его опять отправили на фронт, и он погиб? А если, если, если… разъедали душу, сокрушали
сердце. Чем ей жить, если его уже нет на свете? Смертельно раненный майор Степанов перед кончиной каялся и просил у неё прощения за то, что прервал её свидание с Димой в ту ночь перед последним его боем.
Ксения Васильевна гнала от себя тоскливые мысли, но и надеяться на лучшее опасалась.
Она нашла деревню, где жила мать Димы, нашла её домик, вошла во двор, постучалась в дверь. Вышла пожилая женщина, посмотрела на Ксению Васильевну. А та стояла перед нею, бледная, с дергающимися губами и молчала. Женщина схватила Ксению Васильевну за руку и повела её в дом.
– Вы Ксения? – говорила она, – Оксана? Дима рассказывал мне о вас.
– Где он? – спросила Ксения Васильевна.
– Он в Москве. Он на учёбе. Заканчивает свою академию.
Ксения Васильевна подошла к кровати, села на неё, закрыла лицо руками и зарыдала.
– Вы прилягте, – суетилась возле неё мать Димы, – отдохните, вы устали. Откуда вы? Поди, из самого Берлина?
Она бегала по комнате, суетилась, хваталась за какую-то работу, бросала её, а потом присела на кровать, обняла Ксению Васильевну, и они долго ещё плакали вместе, оплакивая свои тревоги и печали.
На другой день, утром, Ксения Васильевна уехала в Москву. Мать Димы сообщила ей о том, что сын долго лечился в госпитале, а потом его отправили в санаторий. На фронт он больше не попал. В военкомате ему сказали:
– Хватит с тебя, отвоевался. Не дай Бог, убьют, кто тогда наших вдов утешать будет? Берись-ка ты за учёбу, заканчивай свою академию – и за работу!
Сейчас Дима живёт в Москве, снимает у прежних знакомых угол. На своё здоровье, слава Богу, не жалуется.
Прямо с вокзала Ксения Васильевна поехала по указанному адресу. Дверь ей открыл сам Дима. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, не веря собственным глазам. Они были не в военной форме, не при погонах и наградах. Они с трудом узнавали друг друга. Наконец, он опомнился, схватил её в объятья и втащил в квартиру.
Так они встретились и больше никогда не расставались. Им повезло.
2016 г.