ВМЕСТО ПРОЛОГА
Наши первые парни не умели за нами ухаживать. Откуда юным деревенским кавалерам могло быть известно о правилах "любовного этикета", если бедным многодетным родителям учить их этому было совершенно некогда ( да они и сами навряд ли знали о навыках в таком тонком деле), а книжки про возвышенные чувства пацаны игнорировали. От чувств же этих, пусть и не возвышенных деться было некуда: они уже рождались в душах мальчишек и требовали выражения. А как выразить?
Мне он пел "серенады". Нет, он не был итальянским мачо и не пел под балконом, коего не имелось у моей хаты и даже не под ее окошком - он пел с высоты. А если отбросить романтику и сказать прозаичней - он пел с крыши своей хаты. Все его звали Янка, хотя настоящее имя - Сергей. Но Янка был его отец - Семен Янка, мать - Лидка Янкина, Янками звались два младших брата-"акробата" и даже сестренка-последыш Зинка откликалась не иначе, как только на Янку.
Откуда и почему обосновалось это "Янка" в семействе Аричевых в селе никто не знал, не ведал. О далеких американских "янки", словесное обозначение которых можно было бы присовокупить к образованию клички, в деревне тогда и слыхом не слыхивали.
"Серенады" мне Янка пел особенным образом: кистью правой руки он лупил по воображаемым струнам воображаемой гитары, которую ему заменяла обыкновенная длинная палка и орал на всю улицу песни из мультфильма "Бременские музыканты". Голос Янки был качественно далек от голоса Олега Онофриева, чувствовалось, он очень подражает исполнителю и с высоты неслось: "Ничего на свете лучше не-е-ту, чем бродить друзьям по белу све-е-ту..." По всему видать, героем Янки являлся романтичный Трубадур, что и в нем самом выдавало романтичное начало, только в несколько ином варианте.
Я тоже любила этот мультфильм; моим же героем, моим кумиром в тот момент являлся Артур из романа Э. Войнич "Овод". Мой Артур тоже был романтик, но гораздо возвышенней, гораздо масштабней в своих чувствах. Мой Артур был патриотом: горячо преданный любимой Италии, он боролся за ее полную свободу.
Но, признаюсь, не страницы, посвященные борьбе, занимали тогда мое сердце. Я умилялась, восторгалась теми эпизодами, где писалось о пламенных любовных чувствах Артура и Джеммы. Я омывала слезами те страницы, где показывалось терзание любящих сердец и душ главных героев и уже просто рыдала в конце трагической развязки романа.
Меня еще не тянуло к мальчишкам, реальным сверстникам-ровесникам - меня привлекали литературные герои с их чувствами-переживаниями. Потому-то я и не замечала Янку. Я совсем не задумывалась, почему он поет эти песни, для кого...
Однажды, когда я шла с колодца, "вальсируя" с коромыслом на плечах под очередной "шлягер" Янки, повстречавшаяся мать его, тетка Лида обронила обидчиво: "Дли тибе, девка, стараетца! Так-та любить, пряма умираить!" В тот момент я сама чуть не умерла: "Вот те на! Дурак какой-то! Лучше б книжку почитал!"
Пришла домой, поставила ведра на лавку, а из головы не выходят слова матери Янки. Непонятные, смешанные чувства вдруг возникли: защемило в душе какой-то виноватостью с примесью раздражения, но вместе с тем, ощущалась и какая-то теплота и нежность.
Мне совсем не верилось, что Янка поет для меня. Я пошла на хитрость, спросила как ни в чем не бывало у забежавшей подружки Ленки:
- Орет ли с крыши Янка?
- Что ен, дурак? Тибе ж на вулице нету!
Меня бросило в жар.
- Глянь-кя, заполыхала, маков цвет! Ты, што ж, не знала, не догадывалась? - засмеялась Ленка и в доказательство предложила: "Пройдемся!"
Мы вышли с ней на весеннюю улицу, медленно шагали по прогретой дороге, перепрыгивая через лужицы на просохшие проталины. Стояла тишина, нарушаемая лишь криками ребят, играющих в лапту на нашей излюбленной площадке.
Я вопросительно, красноречиво посмотрела на подружку, и вдруг: "Лу-уч со-олнца золото-ого тьмы скрыла пелена-а, и между нами сно-ова вдруг выросла стена-а..."
- Увидел! - закричала Ленка, - Увидел тибе и сразу на крышу. Запел!
- Лен, а что, все про это знают? - удрученно спросила я.
- Ды нет, мать яго, теть Лида, не знаю... сама наверно догадалась, а может и Янка проболтался да и я. Ен, Янка скоко раз мине просил, штуб я вытащила тибе на вулицу. Дык, тибе развя от твоих книжек оттащщищь?!
Мне захотелось побыть одной и я рассталась с подружкой. Какой странный этот Янка! Как было славно, когда я не знала о целенаправленности его пения... А теперь нарушил мое спокойствие, заставил думать о его персоне... Значит, он выслеживал меня, ждал моего появления на улице?!
Помогая матери по хозяйству, выскакивая то в сарай, то во двор, я прислушивалась не запел ли Янка. Нет, тишина. Догадалась: даже с крыши, он не сможет меня увидеть, так как наши хаты совсем не рядом. И только, когда я иду на колодец за водой, что неподалеку от него, ему открывается полный обзор.
Сестра Томка удивилась, когда я предложила ей поменяться обязанностями по хозяйству: мне нравилось носить воду, а тут просьба замены. Я ничего не стала объяснять сестре, согласившейся с трудом и поставившей условие, что это ненадолго. Томка сама вскоре поняла, что здесь, как говорится, "дело нечисто".
Во-первых, я сама спровоцировала себя странным вопросом: "Поет ли Янка на крыше?", а во-вторых, сам "певец" выдал себя с ног до головы.
Как-то принеся воду, сестренка чуть не бросила ведра наземь:
- Иди, разбирайся со своим Янкой! - в слезах закричала она, - а я больше за водой не пойду!
Оказалось, не дождавшись моего появления на улице, Янка спустился с "небес" на землю и стал терроризировать мою бедную Томку. Мне ничего не оставалось делать, как вновь приступить к "должности" водоноски.
Звучание с высоты песен-"серенад" закончилось, иссякли и высокие порывы исполнителя, а, может, их и не было: "приземлясь", Янка и свой интерес к избранному "объекту", то бишь, ко мне выражал "низменно". Конечно, не в полном и прямом смысле этого тяжелого нелицеприятного термина, но, все ж, довольно грубо и нахально. Я, романтичная, "книжная" девочка вовсе была не готова к такому проявлению "чувств", потому расстерялась и даже испугалась. Янка же своими "приемчиками любви" наверняка жаждал самоутверждения.
Встречая меня у колодца, Янка вначале рыцарски помогал набрать воды, хотя это не являлось трудным делом. По всем правилам человеческих отношений, тем более, в пору особенного душевного расположения, влюбленности он должен был бы помочь мне донести ведра до самой хаты, но Янка, впрочем, как и все остальные деревенские парни, почему-то такую помощь считал для себя зазорной, унизительной. Парни боялись насмешек друг от друга, не решаясь помочь нравившейся девочке, именно, девочке, ведь, любой бабушке-старушке никто из них в помощи никогда не отказывал! Что уж тут говорить - недостаток, упущение в воспитании и семьей и школой, упомянутые в начале моего рассказа - налицО!
Янка не отпускал меня от колодца, хватал за руки, выкручивал их, заводил за спину... Я, как могла, отбивалась, отмахивалась, старалась не разозлить его и все свести будто бы к игре.
Эта непонятная процедура продолжалась до тех пор, пока к колодцу не подходил кто-нибудь из соседей. Случалось, довольно долго никого не было, и я уже еле-еле сдерживалась, чтобы не разреветься или не броситься в настоящую драку.
Ходить на колодец для меня стало сущей мукой. Я стала прибегать к разным ухищрениям, чтобы избежать этого. Вплоть до обмана. Чаще всего приходилось врать, что заболел живот. На колодец отправлялся отец. Впрочем, эта "ложь во спасение" сослужила добрую для меня и поучительную для родителей службу.
Выслушивая мои жалобы на живот, особо озаботилась мать и ввела обязанность водоноса отцу, не на шутку напугав родителя тем, "шту девка еще не родить из-за тяжести"...
Не знаю, что там творилось с моим неопытным "героем-любовником", ведь, видеть меня он практически перестал. Летели дни, недели, складываясь в месяцы. Подошло и то времечко, когда я отбросила в сторону книжки с любимыми героями, решив познать реальную жизнь. Мои сверстницы-ровесницы уже давно бегали в сельский клуб; подружка Ленка каждый раз хвасталась "достижениями" на любовном фронте, способствуя и моему, вольному-невольному любопытству.
Я забыла Янку, давно успокоилась. Но Янка не забыл меня. Едва я появилась в клубе, он тут же подлетел ко мне. Я надеялась, что он изменился, может быть, соскучился по мне и будет вести себя иначе. Признаться, мне даже интересно было видеть его. Я улыбалась на его какие-то реплики, смеялась над вовсе неудачными шутками и чувствовала, что ничего не изменилось. Я старалась заговорить Янку, закидать вопросами, но понимала, что его просто распирает от желания прикоснуться ко мне и от "рукоприкладства" никак не уйти.
Действительно, его хватило ненадолго. Янка снова хватал мои руки, но не прижимал к своему сердцу, что, вообще-то, делают влюбленные, а испытывал возросшую свою силу на сжатии, до хруста, моих пальцев. Ничего нового в своих приемчиках он не изобрел: крутил, заводил руки за спину, помимо того, что теперь старался задеть и мою грудь. Мой ухажер не понимал, как мне больно, до слез больно, я же не показывала вида. Я опять пыталась превратить издевательские знаки внимания в игру и ... улыбалась.
Начались танцы, а Янка не отпускал меня. Подошла подружка Ленка, говорила с ним и по-хорошему, улыбаясь, и, понимая меня, по-плохому, грозясь пожаловаться моим родителям, Янка был неприступен. Я попросила его отпустить меня попить воды - алюминиевый бачок с прикрепленной на цепь кружкой стоял у самых дверей клуба. Ухажер отпустил мои руки, отвлекся разговором с подошедшими пацанами.
Горло мое пересохло, наждачный язык мешался во рту, но я не стала пить - бросилась из клуба. Я бежала, не останавливаясь ни на мгновенье, не оглядываясь, не снижая темпа до самого крыльца хаты. Сердце клокотало в горле, готовое выскочить. Не знаю, бежал ли за мной Янка или нет, но в клуб я не ходила до тех пор, пока его не призвали в армию.
ЭПИЛОГ
Янку я встретила спустя два десятилетия. Была очень удивлена, что он служит в милиции. Но еще больше я удивилась его счастливой (по его же словам) женитьбе. Интересно, как Янка завоевывал невесту - неужели выкручиванием рук? Спросить же не решилась. (февраль 2016 г.)