ЗАВОД. ДРУГОЙ ЦЕХ
Нас разместили в другой казарме, и мы приступили к работе в другом цеху. У меня были новые обязанности. Стружка сменилась на бумагу из мусорных корзин инженерного корпуса и носил я теперь белую робу - такую же, как Мишаня. Честно говоря, мне было нестерпимо стыдно ее носить. Казалось, что каждый из работяг смотрит на меня с укоризной.
Казарма была несколько меньшего размера, чем предыдущая, да и людей тут было поменьше. Знакомых лиц почти не было. В связи с новыми обязанностями я не появлялся в цехе и видел своих новых соседей только в личное время. Никому ни до кого не было дела, как и прежде. Каждый жил плотно закрывшись от всех в своей раковине. Так что все свое личное время я проводил в одиночестве. Это тяготило, но с другой стороны - была возможность осмыслить происшедшее, подвести некие итоги.
Память моя вернулась, но кусками, избирательно. Я осознавал, что попал сюда не по своей воле, помнил многие лица родных и знакомых, разные истории детства, школы, службы. Но я не помнил самого момента попадания на завод и всего, что ему предшествовало. Все, что происходило потом на заводе, безусловно, помнилось целиком. Может быть от этого я переживал и оценивал в основном «заводской» отрезок жизни. Оттого ли, что эмоции ярче, что не рвутся они на провалы в памяти? Сколько времени уже тут нахожусь - не смог высчитать. Не от чего оттолкнуться. Нет чисел, недели не отмечаются выходными или праздниками. Странную определил я пользу от праздников - зарубка для памяти. Не просто повод, чтобы ничего не делать, а чтобы посмотреть вокруг, повидаться с друзьями, запомнить окружающее так, как оно есть и отложить приятные вспоминания. Душа просила пусть маленького, но праздника. Да где уж тут. Праздники нужны людям, а кто нас тут за людей-то держит? Самым светлым событием в жизни оставались письма. Хотя, наверное, сильно сказано - скорее записочки, весточки из другого мира, где все светлее и роднее. Они грели меня, грели мою надежду. Единственное желание - чтобы приходили чаще.
На новом месте связь наладилась быстро и почти по старой схеме. Записки подбрасывали теперь в корзины для бумаг, отмечая точкой зеленого маркера в углу. В них по-прежнему были инструкции и предостережения. В инженерном корпусе не было охранников, но вся жизнь корпуса отслеживалась большим количеством камер. Конспирация тут была на порядок выше. А еще тут были часы - большой диск со стрелками посреди коридора. И вся работа инженерного пространства была им подчинена.
В мои обязанности входило освобождать корзины от мусора и бумаг, сортировать мусор, предъявлять все обнаруженные предметы контролирующему лицу, затем пропускать бумаги через машину, которая резала их на лапшу и прессовать весь мусор на небольшом прессе в аккуратный кубик. Кубики я складывал в отдельный чулан, откуда они каждые пять дней пропадали. В инженерном корпусе было много людей, прямо как в старой казарме. Меня это поразило сначала, я всегда думал, что инженеров на производстве должно быть намного меньше, чем рабочих. Что там: начертил железку, отдал, да сиди кури, а чтобы железка эта на склад легла, с десяток рабочих рук прикоснутся к этой бумажке. А тут куча народа, все стоят и что-то чертят, считают и не присядут за всю смену ни разу. Что уж они вычерчивали, и не знаю, мне не разрешено было ходить мимо столов и кульманов. Когда чья-то корзина наполнялась, инженер сам относил ее к дверям и забирал пустую. Я же выгребал бумагу из корзин только от дверей. В некоторые кабинеты был вообще закрыт доступ. Корзины там выставляли за дверь. Уборщик я тут был один, и поэтому беготни хватало. Я старался делать работу быстро и без замечаний. Распорядок как и в цехе - все по звонку. На обед, перекур и конец смены. Общее руководство осуществлялось через посыльных. Подходил такой посыльный к инженеру в общем зале, что-то говорил и вместе они уже уходили в один из кабинетов, куда мне запрещено было входить. Я старался все подмечать, запоминать. Мне казалось, что скоро должно произойти что-то важное, и что я должен буду оправдать надежды моих руководителей.
В один из вечеров я обнаружил соседскую койку пустой. Ее хозяином был некий Миша. Когда он назвал мне это имя, я так удивился, что на время потерял дар речи. Кто знает, когда он пришел на «завод» - вчера или месяц назад и если он пришел вчера, то не заменил ли Мишаню? Я не мог подробнее расспросить его об этом, во первых откуда бы знал этот Миша, что он кого-то тут заменил, а во-вторых, мне не должно быть известно, что люди тут меняют друг друга. Наблюдатели могут расценить подобные догадки, как проблески истинной памяти, что карается незамедлительно. Я воспринял тогда такое соседство как насмешку судьбы. И вот койка этого Миши пуста. Некого было расспросить, что случилось. Да и не рассказал бы никто. Многие боялись всего и вся, некоторым было наплевать на все и вся. Понятное дело, что раз человека нет, то он не вписался в правила, и что на этом месте скоро появится новичок. Вывод был настолько логичен и прост, что я даже не удивился, когда через три смены новичок появился.
Он сидел на койке, внешне безучастный к окружающему. Люди заходили в казарму, проходили мимо и поглядывали на новенького. Вот так же, наверное, и я сидел в первый день своего появления на заводе с проветренной башкой, ничего непонимающий новорожденный раб. Я подошел и сел на свою койку. Какое-то время мы сидели и молча смотрели друг на друга. Новичок первый прервал молчание, слегка улыбнувшись:
- Привет!
- Привет. Как тебя зовут? - Я задал вопрос на автомате, заранее зная, что он ответит. Но он продолжал улыбаться и молчать. Я подумал: крепко же промыли парню мозги, но тот вдруг ответил.
- Даже и не знаю, что тебе сказать, - он говорил короткими фразами, делая между ними паузы, - Я еще не знаю, какие тут у вас порядки. Тот лысый сказал, что меня зовут Миша. Я, правда, не понял, с какой стати, но решил осмотреться сначала. Может быть ты меня просветишь, что к чему?
- А меня Иван, - я сказал это опять по инерции. То, что произнес сейчас вот этот новенький, совершенно не укладывалось в привычную схему. Я, наверное, сильно открыл глаза или рот.
- Очень приятно, Иван. Тебя что-то сильно удивило в моем лице? - новенький опять улыбнулся.
- Да. Говори, пожалуйста, тише, - у меня быстро-быстро забегали мысли. Я был в шоке и пытался сообразить, что ответить или предпринять вообще в этой ситуации, но ни одной мысли в голове и ни одного нужного слова на языке.
- Хорошо. Но в чем дело? Мне как-то не очень понравилось тут все, - продолжал разговор новенький. Он был трогателен в своей невинной наивности. Меня мучили сомнения - а вдруг это опять провокация, проверка? Вот так запросто огорошить и брать потом тепленьким? Видимо на моем лице отразились мои сомнения.
- Ты, я вижу, чего-то боишься, - опять начал новый Миша, - Ладно. Я не знаю, что здесь происходит, но скажи хотя бы, будь другом, что мне говорить, если кто спросит, как меня зовут?
- А что, есть варианты? Ты можешь назваться как-то по-другому?
Этот Миша был кладезь сюрпризов. Мои подозрения усилились. Слишком много нестандартного за один раз.
- Да, - тем временем продолжал Миша как ни в чем не бывало. - По-настоящему меня зовут Юра. Я попал сюда дня три назад. Залез сам, представляешь? Вот история.
- Куда залез? - я стал использовать безотказный пока метод защиты «ничего не видел, ничего не знаю» или, по-другому, закосил под дурачка.
- Сюда. Ты в курсе, что это странное место под землей? Над нами метров шестьдесят подземелий!
- Каких подземелий?
Береженого, как говорится, Бог бережет. Может новенький и не провокатор, может он и впрямь каким-то образом не поддался промывке мозгов и сохранил истинную память, но своя шкура дороже, и лишний раз перестраховаться не лишнее. Так я рассуждал, усмиряя свои сомнения и некий порыв доверия к этому человеку. Мне действительно хотелось рассмеяться, обнять его и все-все рассказать про это место, про себя, про ребят.
- «Подмосковных!» - Миша-Юра опять улыбнулся, и я не мог более лукавить с ним. Я не мог позволить себе сразу вот так открыться новенькому, мне надо было посоветоваться с руководством, но я не мог его хотя бы не предупредить на случай, если сомнения мои в его благонадежности ложны. Будь, что будет - подумал я.
- Тебя зовут Миша, и только Миша, - я старался говорить со значением, выделяя определенные слова, - Все остальное тебе показалось или придумал. Если не понял чего, тебя ликвидируют. Делай, что скажут, а потом посмотрим.
- Кто ликвидирует? - сосредоточился новенький.
- Просто доверься мне, - продолжал я в тоне нравоучения, сильно наклонившись в его сторону. - Тут все не так как везде, и тех, кто наказывает, тут гораздо больше, чем тех, кто гладит по голове. Понял?
- Хорошо. Я понял. - Миша-Юра подмигнул мне со значением и улыбнулся.
Потом мы еще некоторое время смотрели друг другу в глаза. Мне показалось, что он действительно понял, о чем я пытался его предупредить, еще мне показалось, что на меня взглянул из глаз этого парня Илья.
Юру поставили на работу, которую выполнял я в другом цехе - убирать стружку от станков. Видимо не нашли у него нужной специализации. Он справлялся. Удивительная загадка, каким образом Юра не потерял память, каким образом уживаются без конфликта обе памяти - настоящая и эрзац. Несколько позже я узнал более точное определение для этого случая - феномен. Мне очень хотелось сообщить руководству об этом факте, но обратная связь была строго регламентирована, и мне ничего другого не оставалось, как только ждать. Каждый вечер после смены мы здоровались с Юрой одним взглядом. Я молчал, потому что боялся и ждал. Он молчал, потому что просто ждал. В силу природной осторожности ждал или потому что так я сказал ему. В общем, мы оба были терпеливы.
Наконец, пришло сообщение о времени и месте следующей передачи. Мне надо было оставить подробный письменный отчет по текущим задачам там-то и там-то, в определенное время. Вечером накануне я заперся в кабинке туалета и на клочке бумаги карандашом убористо изложил новости последних дней. Я выложил все про Юру-Мишу, наш первый разговор, его поведение, свои мысли. Письмо получилось длинное. Строчек на тридцать мелким почерком. Скорее всего, я был неправ, и это - ничего не значащая информация. Возможно, я зря подвергал опасности людей, которые доверились мне. Подвергал риску предприятие, от которого зависела свобода многих, жизнь. Я осознавал все это, но продолжал торопливо писать. Что-то подспудно заставляло это делать. Я чувствовал важность происшедшего. Потом наутро я сильно боялся досмотра. Обычно, благодаря моей белой робе, охранники не обращали на меня особого внимания, но я ждал, что меня схватят за руку сзади. Записка лежала под стелькой ботинок.
Я чувствовал ее подошвой. Она жгла меня. Заложить письмо в тайник нужно было в точно оговоренное время, чтобы время до выемки было минимальным и исключились всякие случайности. Я должен был войти, допустим, в туалет, в 12.45, в течение трех минут заложить записку в тайник за сливным бачком в одной из кабинок и уйти. Выемка должна быть произведена в 12.50. Мне дается две минуты на то, чтобы уйти подальше. Я не должен встречаться с тем, кто придет за письмом, в противном случае он воспримет это как сигнал опасности и выемка с этого места не будет произведена никогда. Я с нетерпением ожидал условного времени. Чтобы время летело быстрее, я прибавил скорости по уборке мусора, пытаясь увлечься работой, но это получалось плохо.
Работа производилась на автопилоте, а голова была занята только письмом, и отвлечься от этого процесса было не на что. Последние пятнадцать минут перед контрольным сроком все внутри стонало от нетерпения. Потом, стараясь идти как можно медленнее в сторону туалета, я все же летел туда. Только избавившись от бумажки, я почувствовал облегчение, и время сразу полетело быстрее. Вечером в казарме я как всегда увидел Юру-Мишу и улыбнулся ему приветливо. Он тоже улыбнулся и покивал головой. Страха не было, значит все я сделал правильно.
Далее: http://www.proza.ru/2016/02/25/2193