Он стоял у окна. Из его правого глаза появилась слеза. Она легла у корней его ресниц, вырастая всё больше и больше, и наконец, уже не в силах удерживать своё искрящееся прозрачное тело, слеза стала медленно скатываться по щеке.
Скатываясь, слеза поглотила, исказив и изуродовав, висевшую на стене картину, всё изображенное на ней растекалось, разбегалось, забивалось в углы, и оттуда, взывало о помощи, дико озираясь по сторонам.
Слеза, скомкав, сорвала тяжёлые гобеленовые шторы с окна. Горшки с цветами, уже плавали в солёной утробе слезы.
И, наконец, слеза поглотила весь окружающий её мир.
И теперь, когда все предметы из комнаты, переместились в слезу, оставив в этом мире, лишь следы от мебели на полу, и от картин на стенах, ему ничего не оставалось, как только повернуться и посмотреть в окно.
Но только он повернулся к окну, как в тоже мгновение, огромный тополь, что стоял во дворе, рухнул в ненасытное чрево слезы, захватив с собой, пролетавшую птицу, забор, и скамейку с оторванной доской.
И вот уже весь мир, находясь в слезе, скатывался, всё ниже и ниже по его щеке, пока не достиг края скулы. И зависнув над пропастью, он, покачиваясь, переливался цветами радуги, и сверкал, как фонарь маяка на пустынном острове.
И ему, стоящему у окна, уже не нужно было ничего бояться, потому что, он находился в пустоте, да, и он сам, в сущности, был пустотой.
Он стоял у окна, которого на самом деле, уже и не было, и, поэтому, ему, ничего не оставалось, как только, последовать за всем ушедшим миром.
И тогда, он, зачем-то, сняв свои домашние тапочки, аккуратно поставил их в пустоте, и, вздохнув, провалился в собственную слезу.
И вот, он уже стоит босой на ковре в своей комнате, и видит в окне птицу, раскачивающуюся на ветке тополя, и скамейку с оторванной доской. И он, счастливый, идёт на кухню, чтобы заварить себе крепкого чая, и быстрее, забыть о том мире, в котором, он оставил свои домашние тапочки.
Он беззаботно шёл по коридору, совершенно не обращая внимания, на висевшую, на его скуле слезу, готовую, в любое мгновение сорваться в пустоту, со всем миром, который, по-прежнему, находился внутри её, дрожащих прозрачных стенок, вместе с ним, идущим по коридору.
Но вдруг, осознав всё, он испугался.
Всё было зыбко, всё было так не надёжно и изменчиво.
И только домашние тапочки, оставленные в пустоте, были чем-то стабильным, и незыблемым.
И ему, так захотелось их надеть.
И жить, жить и жить…