Балтийское море относительно мелкое, его максимальная глубина четыреста метров. Но это максимальная, а в основном глубины гораздо меньше. Берега в большинстве своём низменные, особенно в южной и юго-восточной частях моря, прибрежные глубины малые. Поэтому к портам прорыты морские каналы, которые периодически необходимо чистить и углублять. В сильные штормы волны там бывают очень жёсткие, короткие и частые. Выход в море из порта в сильный шторм мероприятие довольно рискованное.
Нам пришлось однажды выходить в море в такой шторм. Это было в апреле пятьдесят шестого года. Мы тогда базировались в Клайпеде. Во время стоянки в порту мы жили на плавбазе. Это был большой корабль, предназначенный специально для проживания на нём нескольких экипажей подводных лодок. База была совершенно новенькая. Её прислали к нам прямо с завода. Она была ошвартована у стенки, а наши лодки швартовались у пирсов по носу этой базы. Для нас было очень удобно такое положение вещей. Корабль ещё новый, без тараканов и других насекомых, кубрики просторные, на каждую службу отдельный кубрик, а то и два, в зависимости от количества моряков в службе. Как правило, кубрики там вмещали не более восьми человек. Столовая и все прочие удобства тут же на корабле. А сойдёшь на причал, глядишь, лодка твоя любимая стоит у пирса, совсем рядом. Но это длилось недолго, пока мы осваивали новое место базирования. А потом мы жили в казармах довольно далеко от наших причалов. Когда придёшь с моря, пройтись по городу от причалов до казарм даже очень приятно после долгого пребывания в тесных отсеках. Да и по утрам ходить на лодку из казармы тоже хорошо, но вот бегать по тревоге на такую дистанцию было не очень-то приятно. Но зато в казармах мы чувствовали себя гораздо свободнее, чем на плавбазе. Мы там действительно отдыхали после длительного пребывания в море.
Так вот, о выходе в море.
Ночью разыгрался сильный шторм, и нас подняли по тревоге. База была ошвартована правым бортом, а ветер норд – вест дул в левый борт. Сбежали мы на причал, а там под высоким бортом вроде бы и ветра не ощущаешь. Только в снастях корабля такой свист и завывание, словно сотни чертей там концерт устроили, да на берегу с деревьев ветки и сучья обламываются и несутся в город. Плавбаза так прижата к причалу, будто её приварили к нему намертво. Мы рванули на пирс, где стояла наша лодка. Вдруг один наш моряк, бежавший первым, упал и покатился, хватая руками по бетонному пирсу, пытаясь за что–нибудь зацепиться. Следом за ним упал и покатился второй. Старпом, бежавший вместе с нами, крикнул:
– Смотреть под ноги!
Он, как и все мы, думал, что моряки споткнулись обо что – то на причале. Но, когда по пирсу покатился третий моряк, он всё понял и скомандовал:
– Прекратить бег! Идти шагом. Держать головные уборы. Это ветер сбивает с ног.
И точно. Когда мы вышли из–за борта нашей плавбазы, на нас навалилась такая сила, что мы с трудом удерживались на ногах. Пришлось идти, согнувшись почти под прямым углом, да ещё и наклонившись влево. Пробирались вдоль причальной кромки пирса с наветренной стороны, чтобы подстраховаться. В случае если шквалом собьёт с ног, то упадёшь на причал, а не в воду. Но всё обошлось. Троих только сбило с ног и прокатило по пирсу, но они успели распластаться, прижавшись к бетону, и удержались на причале.
Заняли мы места по боевому расписанию, завели дополнительные швартовы, усилили кранцевую защиту. Потом отбой тревоги и вахты заступили по – походному, хотя мы продолжали стоять у пирса. Остальным разрешили отдыхать. К утру ветер слегка поубавил свою свирепость, но мы не ослабили бдительности и продолжали жить по–походному.
Часам к девяти на лодку прибыл комбриг. Минут через десять прозвучал сигнал боевой тревоги, и последовала команда: «По местам стоять, со швартовых сниматься!». Я тогда удивился. Как это наш командир решил в такой шторм выйти в море. При такой волне очень опасно погружаться, может опрокинуть лодку. Уже на подходе к выходу из залива нас начало довольно чувствительно болтать, а когда вышли из залива в морской канал, там уже швыряло очень сильно.
Вдруг лодку потряс мощный удар, всё содрогнулось, за ним второй не менее сильный. Командир инстинктивно скомандовал: «Стоп машины!» и тут же последовал третий удар. Это нас било о грунт на мелководном фарватере. Комбриг, находившийся на мостике, бесцеремонно оттолкнул командира и скомандовал: «Оба полный вперёд!» и тут же следом: «Оба самый полный вперёд!». Лодка резко начала набирать ход. Нас ещё раза три стукнуло, но уже гораздо слабее, чем в первые разы. Мы вышли на более глубокий участок морского канала. Потом загремели дизели, лодка двинулась полным ходом курсом норд – вест.
Старпом с командиром БЧ-5 пошли лично осматривать отсеки, я же, оставив в рубке вместо себя командира отделения, пошёл проверять шахту гидроакустической установки, взяв для страховки двух моряков из своей команды. Дело в том, что эта шахта находилась в трюме первого отсека и выходила за прочный корпус ниже киля. При ударе гидроакустическая установка могла быть повреждена и затоплена. Если бы это случилось, то при открывании люка шахты забортная вода хлынула бы в отсек. Вот я и взял помощников на случай такой ситуации, чтобы они помогли мне быстро задраить люк. К счастью, шахта оказалась сухой. Воды там не было, трещин тоже не наблюдалось. Убедившись, что всё в порядке, я задраил люк и доложил старпому о результатах осмотра.
Отправив командира отделения отдыхать, я заступил на вахту.
К рубке подошёл комбриг.
– Ну что там у тебя, старшина?
– Пока никаких шумов, кроме шторма не прослушивается, товарищ комбриг.
– Ну - ка, дай послушать, что там за музыка.
Я через окошко в двери рубки подал ему головные телефоны. Он послушал немного и говорит:
– Да тут же сплошные трески. Что можно услышать в этой какофонии шумов? Накрылась твоя станция, старшина.
– Я проверял. Никаких явных признаков повреждения не обнаружил. А шумы и трески при движении в надводном положении всегда бывают, а сильный шторм особенно большие помехи создаёт. В то же время и дальность слышимости увеличивается, когда долго штормит.
– Не убедил ты меня, старшина. Боюсь, что от твоей станции груда металла осталась. Будем надеяться, что всё обойдётся, - с сомнением проговорил он и отошёл к штурманскому столу.
Через некоторое время я обнаружил шумы винтов двух кораблей и доложил командиру на центральный пост. Подошёл комбриг.
– Какие там могут быть шумы в этом сплошном треске. Ты, наверное, ошибаешься.
– Да нет. Не ошибаюсь. Я их хорошо слышу, но шумы пока слабые. Сейчас я определю класс кораблей, подсчитаю обороты их винтов и скорость, тогда доложу окончательно и точнее.
Через десять минут я определил все необходимые параметры обнаруженных шумов и доложил.
– По пеленгу триста градусов слышен шум винтов крейсера и эсминца, скорость двадцать один узел.
Комбриг опять подошёл ко мне.
– Ты точно определил, что это шумы крейсера и эсминца?
– Точно. Это я гарантирую.
– Но этого не может быть. Эти корабли должны быть ещё очень далеко, за пределами слышимости твоей станции.
– Но я их слышу хорошо, Чётко отличаю один шум от другого, и обороты посчитал точно.
– Ну, ладно. Хоть и сомнительно это, но попробуем.
Мы изменили курс немного вправо, увеличили ход до самого полного. Через два часа хода на горизонте показались силуэты двух кораблей. Ещё через некоторое время определили точно, что это наши корабли: крейсер «Орджоникидзе» и эсминец. Комбриг поднялся на мостик и лично удостоверился в том, что это те корабли, для встречи и охраны которых, мы в такой жестокий шторм вышли в море, рискуя быть выброшенными на мель при выходе. Спустившись вниз, он подошёл к моей рубке, пожал мне руку и поблагодарил за отличную службу. Тут же от моей рубки он на весь центральный отсек объявил:
– Командир. Старшине команды за отличную службу от моего имени десять суток отпуска.
Потом повернулся ко мне и спросил:
– Какие у этой станции возможности?
Я сказал ему тактико–технические данные нашей станции.
– Молодец! Ты же перекрыл предельные возможности станции в два раза. Даже скорость на слух определил с точностью до одного узла.
Оказалось, это мы встречали и охраняли корабли, на которых Хрущёв ходил с визитом в Англию.