Сага о предках

                САГА РОДА ДАЩЕНКО               

                ( ЭССЭ ДЛЯ ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫХ ПОТОМКОВ.)
               
           В наше время фамилия Дащенко, служившая долгие годы связывающим звеном многочисленных родов и семейств, уже потеряла свое объединяющее значение, хотя количество потомков ранее  большого рода на нашей земле должно быть значительно. Мне лично очень жаль, что не осталось в живых ни одного продолжателя - хранителя этой ветви фамилии, а чисто символическая связь по женской линии между родственниками уже почти совсем порвалась.
Сейчас фамилию, как девичью своей матери, совсем неожиданно принял на себя младший потомок Кишковских – Леонид Иванович, живший в США до августа 2008 года.. Он, пока был жив, носил её в составе двойной  - Кишковский-Дащенко.
Так поступил он из-за того чтобы в США отличаться от другого Леонида - своего племянника – сына Александра – священника из Нью-Йорка отца Леонида.
Но о них в своё время.

      Мрачная семидесятилетняя полоса времени коммунистического лихолетья оказалась непреодолимой чертой для жизни многих и более знатных фамилий рода человеческого.
     Должно быть в генах представителей и этого рода был код пассивного несогласия с коммунистической направленностью развития общества,  из-за  чего, насколько я знаю, ни один из представителей Дащенков не был членом партии. Естественно поэтому такой род, как чужеродное тело,  в период советской формы правления государством оказался обреченным.
         Далекие предки Дащенко по мужской линии были скромными представителями зарождающейся украинской интеллигенции, с весьма небольшими достатками.  И это вынуждало их зарабатывать на хлеб своим трудом на государственной службе  или у более богатых и удачливых.
        Достоверно известно, что крепостными Дащенки не были, а наоборот: были представителями мелкопоместного дворянства.
        Случилось так.  Ещё в первой половине девятнадцатого века,  богатый  помещик - польский магнат, в далеко не юном возрасте, увлёкся украинской  девушкой, своей крепостной.
         Кто такой был этот пожилой ловелас документальных подтверждений безусловно не осталось, однако молва донесла до нас его имя.
Это был потомок знатного польского рода Потоцких.
         Сейчас уже это никакого значения не имеет.
         Случилось это в панском имении недалеко от украинского города Умань в первой половине девятнадцатого столетия.
         Любовная связь длилась недолго и закончилась тем,  что девушка на свою беду родила сына.  (Тихон  1850 год рождения)
         Помещик не оставил её, обесчещенную им, и,  несмотря на скандал в  своём семействе, сделал для неё всё, что было в его силах. Он освободил от крепостной зависимости и, очень щедро для того времени обеспечив приданным, выдал замуж за своего служащего.
Служащий этот был даже мелкопоместным дворянином и втайне засматривался на пассию своего господина. Он почёл за благо для себя хотя бы такое счастье пускай даже не первой свежести и с готовым потомством.
Молодая поселилась в ставшем их собственностью имении рядом с роскошным  парком Софиевка, известным далеко за пределами Украины. Была у них и собственная квартира в уездном городке Умань.
Семья жила тихо, скромно и вполне благополучно. В доме их царили мир, трогательная любовь и согласие, в общем всё то, что создаёт благотворную обстановку необходимую для воспитания единственного сына.
Единственным недостатком,  очень однако досадным была изоляция от местного общества. Из-за своего несколько фальшивого положения их не принимали в «лучших» домах уезда.
Досужие языки к тому же подчас от себя уже добавляли пикантные подробности досвадебных приключений невесты. 
Дащенко бросался на обидчиков для выяснения отношений,  были случаи едва не приведшие к дуэли, но он понимал, что таким методом не прекратить сплетни. Пришла необходимость или выезжать в другую местность, где их не знают, или искать какой-то иной путь для реабилитации своей семьи  в глазах земляков. Шлейф от этой сплетни могли испортить жизнь и подрастающему сыну.
И нашёл выход. Он  поступил волонтёром в украинское казачество с тем, чтобы с полками Российской армии идти на войну с турками.
Это было  в  1853 году. Ничего нам неизвестно о его военных приключениях., но был он воином храбрым, о том свидетельствуют его ордена. 
Возвратился с войны он года через полтора. Его отпустили домой по ранению уже Георгиевским кавалером двух степеней  и в офицерском звании,.
Отношение после прибытия на Родину местного дворянства к нему, как герою войны изменилось в корне.
Теперь уже он, а не уездная знать, решал с кем ему общаться и кто был того им удостоен.   
         А потом, через несколько лет его дворяне уже избрали его своим главой. И он пожизненно оставался предводителем уездного дворянства.
         
         И сын (Тихон) вырос, вполне оправдывая надежды своих родителей. Получил от них в наследство дворянское звание, доброе имя, которое по сути своей для него было совсем чужим, хорошее воспитание и образование достаточное по тем временам, по уровню для должности чиновника первого класса в государственном аппарате уездного города.
А в дополнение ко всему этому ещё и родовое имение недалеко от поселка-парка «Софиевка».
Этот чудо-парк, сохраненный до сего времени, размещенный на десятках гектаров украинского Черноземья, с массой экзотических растений разбит был и построена масса всяких дополнительных строений и сооружений – мостиков, беседок, переходов и балюстрад, был одним из предков князя в честь его возлюбленной, носящей это имя.
Косвенно молодой Дащенко с этим парком был связан, хотя его в секреты его происхождения не посвящали.
         Этим молодым дворянином был наш дедушка Тихон  Евлампиевич.

         Кто же он такой, наш загадочный дедушка? Сохранилась старинная фотокарточка дедушки.(фото№9)
Полуполяк, полуукраинец.  Незаконный сын польского князя Потоцкого и украинской девушки, фамилия которой осталась неизвестной.
         Ясно теперь, что фамилия Дащенко – не его законное достояние, на фамилию биологического отца он тоже прав никаких не имел.
         И, хотя отцы его – оба – как родной, так и приёмный, были в дворянском звании,  Тихон Евлампиевич права на дворянство от рождения тоже по сути не имел. 
                Неизвестно были ли у него еще братья и сестры или он так и остался единственным ребенком в этой не совсем обычной семье.
         
         А на этом снимке дедушка с женой – нашей бабушкой.(фото 22) 
 
    Бабушку звали Мария Семеновна. Она была из рода украинских дворян Скляренко  (1859  -  1904 )
   Приданным  за  бабушкой её родители передали молодым  и небольшое родовое имение в местечке Звенигородка. Да ещё и с нагрузкой, из двух незамужних сестер невесты.
   Наша мама  - Дарья Тихоновна - свою родительницу почти совсем не помнила. Та умерла еще совсем молодой. И оставила маму в годовалом возрасте, да ещё и младшую ее сестру - Евдокию совсем ещё грудным ребенком.
   И  все же, несмотря на ранний уход из жизни, бабушка успела произвести на свет одиннадцать детей - девять дочек и два сына!
  Успела и совсем даже неплохо воспитать своих старших детей.
  Я могу свидетельствовать, что непорядочных не было среди них, как и нечестных, предающихся неисчислимым порокам,  осадивших род людской особенно в периоды смут и  безвременья.
  В роду не было алкоголиков, бандитов, воров,  распутников.
  Все Дащенки, которых мне довелось узнать в своей жизни, были добрыми, богобоязненными и глубоко порядочными людьми.
 Ходили, правда, потом слухи о том, что дедушка, пережив свою супругу на семь лет, продал свое имение в  Умани,  проиграл и прокутил все деньги.
        Но это мало походило на правду.
        Не подтверждали и потомки старшего поколения рода Дащенков...
        Да о каких деньгах могла идти речь, что можно было бы прокутить при таком огромном семействе!
   
Несмотря на свои индивидуальные черты и особенности каждого из представителей этого рода,  были у всех потомков рода Дащенков несколько черт характера общие для всех.
В первую очередь - какое-то болезненное, повышенное самолюбие. Это то, что поляки звали «гонор», на генном уровне передавался каждому и была   отличительной чертой польской знати   -  наследство биологического праотца своего.
А  ещё - огромное самоотречение по отношению к тем,  кого они любили…
И - нетерпимость, переходящая часто почти в  презрение, а чаще - в полное отторжение и прекращение общения –  к тем, в ком они разочаровались.
Это были, должно быть, отличительные черты характера праматери.   
Мы так нелюбопытны,  так наивны в надежде на то, что сведения о прошлом, всё ,что было до нас, и о предках наших,  останутся  с нами вечно.
И без наших стараний могло зафиксироваться в какой-то форме о них в нашем уме..
Нам кажется, что никому это не нужно, что это совсем уж лишний труд, в записи ли оставить или хоть в своей памяти и сберечь сведения для потомков!
А как же хотелось теперь узнать о своих предках и  поболее  того, что нам сейчас известно.
Того же, я уверен в том, захочется и следующим нашим поколениям  теперешней молодёжи, когда нас уже не будет на этом свете.
 
Самой  старшей сестрой среди всех известных мне Дащенок была тетя Феня (Должно быть Ефросинья – Тихоновна) ..          
Еще до русско-японской войны  19О4  года она вышла замуж за офицера с фамилией, на которой, как говорят, исстари держалась вся  Россия  -  Иванов.
Сохранилась ее фотография. На обороте есть и надпись:    «Дорогой сестре Даше от Фени Ивановой» -  6 января 1916 года.(фото 13) 
               
Лет ей здесь, на фотографии, около тридцати семи - сорока.     Следовательно, родилась она приблизительно около 1877 года.
В детстве я видел и фотографии ее с мужем и отдельно снимки его - полковника Иванова.   
А ещё я видел несколько снимков его в журналах  «Нива», где отмечены были его подвиги на войне с японцами.
В детстве мне хотелось отнести в школу эти вырезки из журналов, чтобы похвастаться родством с героем.
Но, «историческое факты» из моего портфеля были изъяты родителями и  в печке торжественно преданы огню.
И очень даже своевременно. Ибо при советской власти свидетельство о родстве с бравым офицером  было опасным для  благополучия  не только для меня самого, но и для всего нашего рода..
               
 Из всех остальных родственников на Дальнем Востоке  ( в Никольско –Уссурийском) побывала еще наша тетя Оля (Ольга Тихоновна ).
 Ее  подростком,  после  смерти бабушки,  забрала к себе на довоспитание старшая сестра  Ефросинья (тетя Феня ). 
 По-видимому это тетя Оля и привезла фотографию тети Фени для нашей  мамы.
 Мы – я со своими сестрами – в детстве с удовольствием копались в сувенирах,  бережно хранимых  тетей Олей со времени её поездки на Дальний Восток:. Не только девочек, но и меня тогда приводили в восторг все эти шелковые тряпочки с ажурной японской вышивкой, японские,  маньчжурские и китайские открытки,  рисунки, выполненные тушью в сочетании с акварелью на хорошей рисовой и шёлковой бумаге-кальке...  Во всем ощущалась,  грела пальцы при прикосновении к ним,  этим безделушкам, радовала глаз оригинальностью огромная незнакомая  нам культура…
    У тёти Фени не было детей.  Походная жизнь не давала возможности обзавестись  нормальным семейством.
     А мое детское воображение навсегда привлекла особенное  внимание фигура  полковника  Иванова - мужа тети Фени.
     Культ  этого  родственника, по сути чужого по крови для нашего рода  человека царил в доме,  где  мы провели значительную  часть своего детства – уютном деревянном доме на самом краю дачного поселка Пуща-Водица под Киевом.  Дом этот принадлежал Ассаулову – мужу нашей тети Нины.
 Но о них речь пойдет немного позже.
                Все сестры  - Дащенки, которых я знал, были влюблены в бравого полковника и не стыдились в этом признаться.
                Иванов, тогда ещё штабскапитан, потом подполковник, много раз отличился  на фронте  во  время русско-японской войны 19О4 года и был награжден  Георгиевскими крестами всех  четырех степеней, что было равноценным в те времена орденам Славы нашего времени всех четырех степеней или званию Героя.
Начав войну 1904 года в чине поручика, он закончил подполковником.
      Он был настоящим Героем и кроме того русским  офицером самой высокой пробы, для которого  достоинство,  честь  и благородство были не  только слова, но и  главные направления его жизненного кредо.
    Он был любимцем женщин независимо от возраста, его боготворили и солдаты.  Несмотря на то, что война 1905 года была бездарно проиграна  Россией, в отдельных эпизодах солдаты и офицеры показывали чудеса мужества и храбрости. Иванов в числе других  славных  представителей  Российской армии завоевал заслуженный авторитет, славу и почет.
    На чердаке у тети Нины незадолго до войны я нашел целую кипу дореволюционных журналов "Нива" и в них несколько снимков бравого офицера.
   
   Уже во время  оккупации Киева немцами тетя Нина рассказывала мне, что в 1916 году Иванов,  в чине полковника, лечился в киевском госпитале, контуженный и отравленный газами на немецком фронте. Тетушки по очереди несколько раз  посещали его.
  Он был тогда очень слаб. Одно время врачи его состояние здоровья считали даже безнадежным.
   Однако он победил на этот раз и в битве со смертью. 
   После госпиталя, очень ослабленный Иванов приехал погостить к свояченицам в Пущу-Водицу и хотел оттуда попытаться разыскать свою супругу..
   Там его и застала революция.
   Немного окрепший, он решил встречать все невзгоды дома и собрался ехать к себе на Дальний Восток.
   Даже  в эту неспокойную пору русский офицер остался самим собой.  Он не захотел  следовать советам родственников  - переодеваться в штатский костюм - и отправился  на вокзал в парадной форме со всеми знаками отличия, при орденах и медалях.
   Он всегда с пониманием относился к солдатам, не прятался за их спины, и те  платили  ему искренней любовью и даже представить себе не мог,  что кто-нибудь  из «нижних чинов» может отнестись к нему враждебно.
   Но офицер в парадном мундире, с погонами и орденами на улицах ликующего и опьяненного первыми революционными победами Киева - это уж было открытым вызовом!
   На Подоле ватага молодцов потребовала у него, чтобы он снял с себя погоны и ордена.
   Иванов отказался. У него были свои понятия о чести.

  Тогда они это сделали насильно и попутно избили его.
  У буйствующей толпы полуживого офицера отнял патруль из красногвардейцев.
  Они довели его до пустыря и там расстреляли.
   Я  не запомнил его имени и отчества, несмотря на то,  что читал о нем в журналах,  да  и тети  никогда  не называли его по имени:  для них он был  просто "полковник Иванов".
   Рассказали о трагедии тете Нине соседи, случайно оказавшиеся свидетелями расправы.
  Удивительным было, что спустя много лет в Харькове,  городе,  который был  в  то время столицей Украины, встретила тетю Феню тетя Оля...
  Та была уже замужем за советским начальником по «большой любви» и жилось ей совсем неплохо. И она не стремилась к встрече со своими  родственниками.
  А была она, как говорили,  старше своего мужа. Но за то хорошо воспитана для кового большого командира в армии. Такая помогала ему в каръере, 

  Офицером до революции был и третий по возрасту сын Дащенок - Александр.
  Он родился в году 1879 или 1880. 
  Служил он жандармским приставом в городе Сольвичегодск.
  После революции еще след его показался где-то на юге Украины…
  Были у него и дети – два мальчика. Судьба их неизвестна.
  В период разгрома японцев на Халхин-Голе в газетах упоминали среди героев, отличившихся в боях Дащенко.
  По возрасту и инициалам наша мама говорила, что биографические данные того героя совпадали с данными нашего двоюродного брата...
   
    Еще один брат - Владимир -  счастливо выплыл из пучин  братоубийственного ада, называемого  Гражданской  войной. 
   Родился он в период между 1897 и 99 годами. В детстве наши тети говорили мне, что я был очень похож на дядю Володю.
   Он неожиданно, после долгих лет отсутствия появился однажды в тихом домике на улице Лесной в Пуще-Водице.
   Мне помнится,  что жил он тогда уже в Умани на юге Украины и работал там бухгалтером.
   Была у него семья - жена и две дочери.
   Детей они в период послевоенной разрухи не уберегли. Те умерли. обе от дизентерии...
   Посещение родственников дядей Володей в то тревожное время,  когда на  Украину накатывали волны раскулачиваний, коллективизации,  послереволюционной подозрительности и бесконечных репрессий,  было не особенно желанным.
   В те годы загадочное родство и дворянское прошлое, было бы лучше не показывать окружающим и прожить тревожное время в одиночку в каком-нибудь тихом уголке...
   Каждый старался поменьше  общаться с родственниками, тем более что все они были людьми "не пролетарского происхождения", не вписывались в общую систему победителей. Время было такое, каждый старался выжить и трудно их в этом упрекнуть.
   Вся страна боялась, все опасались быть неправильно понятыми.
   Социально-близкими были признаны только выходцы из рабочих и беднейших слоев крестьянства.
   Эти могли жить с высоко поднятой головой и не опасаться того, что прошлое родственников сделает их "нелояльными" по отношению к обществу.
   Дащенки, как и Ассауловы были людьми, как тогда говорили «из прежних».
   Они боялись тогда  всего и всех и жили в постоянном страхе.
   Мои милые тетушки, да и дядя Федя – Федор Анисимович Ассаулов – всего несколько лет тому назад с большой неохотой отпустившие со своего дома косвенного родственника – полковника Иванова, с таким явным неприкрытым страхом за себя и  нежеланием принимали теперь своего родного брата!
  А они и не уловили должно быть того, что это были признаки явной деградации российской интеллигенции.
   И дядя  Володя - последний  представитель мужского пола фамилии Дащенко, обиженный настороженностью близких родственников и холодным приемом исчез навсегда, растворившись в едкой трясине советской действительности.
   Есть фотография молодого Владимира Дащенко в офицерской форме.




 
   Семь сестер, о которых пойдет речь дальше, уже оставили значительный след в нашей жизни. 
   Это тетя Туся  (Анастасия Тихоновна).
Прожила довольно трудную жизнь. Родилась она где-то около 1882 года. Мы все  считали ее старше Нины, но только теперь по надписи на ее фотографии  в юном возрасте с подругой стала очевидной ошибка.
                ( Она, с сестрой Александрой на фотографии) )


Она  почти всю жизнь прожила со своей сестрой Ниной, помогая ей и в хозяйстве, и в воспитании детей. Держала себя очень, даже иногда и излишне скромно, не претендуя на особенное внимание к себе и на свое место в доме, особенно в те годы, когда их в своем доме «уплотнили».
  Умирала уже в полном одиночестве, пережив старшую свою сестру Нину всего на несколько лет. И, по-видимому, даже часто голодала. Жила из милости оставленная доживать свой век в холодной не отапливаемой комнате дома,  который принадлежал ее сестре, по праву наследства после ее смерти должен был бы принадлежать теперь ей, но неожиданно по подложным документам оказался в чужой собственности .
   В детстве она училась только в церковно-приходской школе. 
   Замужем  ей  быть так и не пришлось.
   О романтической  истории,  произошедшей с ней в юности, рассказывали ее сестры с шутливой иронией.
  Случилось ли это в действительности или являлось плодом чьей-то  богатой фантазии я тогда и не попытался установить.
   Говорили, что в молодости во время прогулки их - ее с молодым человеком, нареченным тетушкиным женихом, из проходящего мимо поезда окатили помоями. Оскорбленные в самых лучших чувствах молодые люди, не решились даже взглянуть друг на друга, дабы не разочароваться и разбежались в разные стороны, чтобы больше никогда не встретиться.
   Тетя Туся в преклонном возрасте вела аскетический, немного диковатый образ жизни,  отличалась странностями в характере,  неуживчивостью, молча сносила обиды и от взрослых и от нас – детей. Была она человеком как говорят о таких «не от мира сего»,  равнодушной  к религии, с собственным понятием веры в Высшие силы и четким кодексом собственного поведения. Она мало общалась с окружающими ее людьми, даже с Ниной, с которой была неразлучна всю свою жизнь. Чувствовала себя хорошо только при общении с растениями в лесу, где у нее были проложены свои дороги, собственные тропы.
   А мы относились к ней со страхом и конечно уж без должного уважения.
   Только иногда, по настроению или по капризу, кто-нибудь из нас напрашивался в компанию к ней для прогулки в лесу по ее ежедневному маршруту. Уходили с сумками и мешками для попутной заготовки сосновых шишек к самовару и веток для отопления дома зимой. И доброволец неожиданно для себя убеждался доброте и благородстве тетушки. Она тогда и рассказывала что-то интересное  о  природе, вспоминала какие-нибудь загадочные истории, связанные с лесом в годы ее юности,  и потакала своему спутнику в каждом капризе, старалась угостить его запоздалыми ягодами и чем-нибудь вкусненьким из своего запаса.
   Ей пришлось в жизни принять на себя тяжесть труда и ответственность по выкармливанию и воспитанию племянника  -  Вовы  -  сиротки - сына умершей при родах самой младшей своей сестры Евдокии (тети Дуси).
  Тетя Туся заменила ему мать и няню и была ему самым близким человеком.
  И для Вовы после смерти отца не было никого ближе и роднее ее. Она очень не любила фотографироваться и хотя я постоянно охотился за объектами для фотосъемки, ее я так и не сумел поймать в свой объектив. У нас осталась  только одна фотография этой необычной тетушки, да еще в самом юном возрасте –  в 1907 году. И даже трудно поверить в то, что  это она изображена на снимке, как и в то, что она была когда-то молодой и интересной девушкой.
   
  В Пуще-Водице был «штаб» сестер - Дащенок и всех, кто связал в дальнейшем  свою судьбу с представительницами этого рода.
   Большой деревянный дом в десять-двенадцать отдельных комнат и нескольких открытых террас с трех сторон принадлежал Ассаулову Федору Анисимовичу -  мужу Нины Тихоновны, следующей по возрасту дочери четы Дащенок.
                (См. фотографии )

   Именно они - Ассауловы - приняли после смерти бабушки в 19О4 году на воспитание своих младших сестер – Дашеньку  - трёх лет  (мою маму) и Дусеньку  -  грудного младенца, а также еще и патронажную ответственность за четырех старших - подростков.
   Из всех сестер Дащенок пожалуй самой светлой, самой доброй, с искренней неиссякаемой верой в Бога и все доброе в человеке, была Нина Тихоновна Ассаулова - тетя Нина, заменившая в жизни нашей маме родную мать, а нам всем бабушку.
   Родилась она около 1880 года.
   А помогала воспитывать и выкармливать детей двух поколений тетя Туся.
   Дом по улице Лесной  N 598  стал для младших сестер родным домом, несмотря на то, что в детстве,  годы учебы в гимназии – большую часть своей жизни приходилось им больше проводить в Киеве в квартире  на  Печерске,  которую долгие годы снимал Ассаулов. В том же доме на первом этаже размещались и кабинеты нотариальной конторы, место службы самого Федора Анисимовича.  Дом же в Пуще-Водице до революции почитался дачей и часть её  постоянно сдавалась в наем. 
   Федор Анисимович был из рода служивых  дворян, без всякого родового имущества, но очень дороживших своим званием.
  Однако он владел в Киеве довольно авторитетной, самостоятельной нотариальной конторой, унаследованной от его родителя.
   Был он строгим, замкнутым, подтянутым, сердитым на вид, но очень добрым в душе и справедливым по своей сути человеком.
   Жили они безбедно. Даже более того. У Ассаулова тогда был капитал и на «черный день»
   Большую часть года семья жила в Киеве, на Печерске в большой и благоустроенной по тем временам квартире. Летом выезжали на дачу в Пущу-Водицу в свой дачный дом, что на улице Лесной под номером 598. Ассаулов очень любил жизнь поближе к природе и только обязанность службы ради материального благополучия, а позднее учеба детей, вынуждала его  все  же  большую часть года проводить в городе. И там, в дачном поселке, без белой накрахмаленной сорочки, без обязательного галстука и строгого сюртука, в просторной фланелевой блузе, да на грядке или по деревом, им самим посаженным, с лопатой или секатором в руках, он ощущал  себя совсем дома, на своем месте. И при  занятии  любимым и очень нужным делом.
   Кроме большого  деревянного дома Федор Анисимович рядом на соседнем участке построил еще один с 1О отдельными квартирками – дачными номерами для сдачи в найм на время летнего периода горожанам.
   Оба  дома находились в живописной зоне прямо на опушке леса,  во дворах  росли сосны, а вдоль забора - кусты сирени.
   Федор Анисимович посадил несколько яблонь хороших сортов и  кусты многолетних декоративных растений, вокруг всего дома рассадил кусты  махровой персидской сирени, за черенками которой специально ездил в питомник, на другой конец города. И как же он был горд, когда мимо усадьбы проходившие дачники останавливались полюбоваться  цветущим,  поистине райским уголком.
   Уже более десяти лет до войны 1941 года Федор Анисимович, наш дядя Федя, покоился на кладбище в пяти минутах ходьбы от своего дома, а деревья, кусты, сосны во дворе и глубокий колодец  с необычайно вкусной, чистой водой  напоминали всем о нем  - о Хозяине.
   Федор Анисимович  не удовлетворился этими постройками в Пуще-Водице и приобрел в 1913 году, перед самым началом империалистической войны  небольшое имение в селе  Комаровцы, что в шести километрах от города Бар Винницкой области.
   В том имении тоже был большой, добротный дом со всякими подсобными постройками. А еще, кроме того, прекрасный фруктовый сад с прудом, где плескался зеркальный карп.
   Своих детей Ассауловым Господь своих не дал, но взамен наградил  заботой о  целом  выводке  своячениц.  Но самая главная любовь этого неординарного человека еще и при жизни их отца принадлежала двум самым младшим  -  Даше – нашей маме и Дусе – маме  Вовы.   
   И  расширяя свои владения,  он заботился не о себе, а о будущем своих приемышей -  своячениц.
   Революция изменила все. Мир перевернулся вверх тормашками. Испарился  капитал Ассаулова «на черный день»,  от нотариальной конторы осталась только вывеска, квартиру в Киеве, арендуемую много лет пришлось оставить. И, что для него было самим главным, его дворянское звание стало в тягость, хуже того – позорным пятном, и ему самому добровольно пришлось от него отказаться. 
   После  революции - году в двадцать пятом - имение в Винницкой области, и новый дом в Пуще-Водице советская власть национализировала, и оставила во владении Ассаулова только "старый" дом. 
   Но и  в нем сами владельцы перестали быть хозяевами  -  их  «уплотнили» сначала в три, а потом и в две комнаты, вся же остальная часть дома была заселена квартирантами по ордерам городского Совета.
   А еще хозяевам оставлено "преимущество"  номинального домовладельца,  со всеми хлопотами, расходами на содержание и унижениями от чиновников всех ведомств и мастей до пожарника и участкового милиционера включительно.
   И при этом полное отсутствие каких либо прав.
   Я видел,  как  плакала от унижения тетя Нина после посещения тупого самодовольного верзилы перепоясанного пожарным широким поясом,  вытребовавшего таки три  рубля у пожилой  женщины за то,  что "противопожарные" ведра окрашены  в зеленый цвет вместо красного "По пожарному уставу". И кулаки у меня сжимались от бессилия.
   Они были для власти и окружения людьми «из прежних», их просто терпели и не трогали до поры, до времени, всячески подчеркивая  неполноценность их статуса при власти «рабочих и крестьян».
  Обижали их часто и незаслуженно все у кого хватало наглости и кому было не лень.
   Как-то в самом конце жизни дяди Феди  совсем почти у калитки их двора его остановили двое молодых, здоровых и наглых. Отняли кошелек у старика, обыскали, ощупали всего жадными руками Заглянули и в рот в происках золота. И заметили вдруг грабители тоненькое обручальное колечко намертво стянувшее фалангу пальца за расширенным старческой подагрой суставом.
  Их не тронули бесполезные старания свернуть кольцо. Один из бандитов из-за голенища сапога извлек большой массивный нож и приготовился отбирать золото вместе с пальцем.
  Тогда Федор Анисимович  с силой  сорвал его и отдал вместе с окровавленной кожей.
  Дома, пока испуганная тетя Нина обмывала его рану и перевязывала палец он повторял:  «Прости их Господи, ибо не ведают, что творят».
  И огромным счастьем для Федора Анисимовича и всех родственников было тогда то, что им удалось избежать в те годы репрессий.
   До самой своей кончины несмотря ни на что, он оставался справедливым, честным  человеком с глубокой верой в  Господа Бога  и высшую справедливость, если не в этой жизни, то в иной.
   Старость не согнула его стати, бельмо на глазу не изуродовало лицо.
   Он был строен и благообразен до последних своих дней.
   Тетя Нина пережила своего мужа лет на двадцать.
   Умерла в начале пятидесятых годов. Жизнь двух старушек была очень трудной, существование без всякой надежды на улучшение. Квартранты почти совсем перестали платить квартплату, пенсия мизерная. Кроме  средств на пропитание нужно было заботиться и об отоплении в холодный период года, еще и о своевременной оплате налогов и о «представительских» расходах по содержанию «недвижимости». Это все вынудило Нину Тихоновну ради незначительной суммы  и небольших подачек от квартирантов еще при жизни подписать договор о передаче права собственности на квартиры жильцам.
   Это случилось уже после  войны, когда из нас никого не было в Киеве.
   Ее обманули – деньги так и отдали и совсем остались не учтенными финансовые   интересы сестры – Анастасии.
   Хоронили  Нину Тихоновну поздней осенью только одинокие бобылки -  сестры Анастасия,  подруги – соседки, да сестра Ольга успела из Киева..
   А мы в это время дружно,  почти всей  семьей (кроме старшей сестры Антонины) мыкали горе в разных и самых неприветливых, каторжных углах нашей матушки-России. Родители – в Томской тайге,  сестра Нина – в Мордовских лагерях, а я -  в Воркуте.
  Мы были все там  «где Макар телят не пас»,  как любили выражаться большевики.
 
   Анна Тихоновна,   или как ее называли в семье Анюта, родилась  в 1886 году.  После смерти матери жила с отцом в Умани, в Киев перебралась после смерти отца.. Замуж вышла  в 1911 году за энергичного и предприимчивого чиновника «особых поручений» Ивана Антоновича Кишковского. (1895 – 1946 г.)
    Посаженными родителями на свадьбе были Ассауловы.
    Мы ничего не знаем о происхождении рода Кишковских, как, впрочем, до войны не знали ничего  ни о нем самом,  ни  о его семье. От тети Нины я слышал уже в период оккупации, что, несмотря на несколько  ироничное отношение  Федора Анисимовича к своему младшему свояку, он  убеждён был в том, что «корни его» достаточно прочны и сделают поведение его в дальнейшем  «более  степенным».
    Квартиру из двух небольших комнат Кишковский после женитьбы снял в центральной части города на одной из тихих улочек недалеко от Софиевской площади. Они часто гостили летом на даче у Ассаулова, особенно после 1912 года, когда родился у них первенец - Сережа. И тем более, когда крестной мамой малыша стала самая младшая из его тетушек, всеобщая баловница и любимица -  Дуся,  хотя ей  в то время не было еще и десяти лет.   
     А поскольку спустя двенадцать лет тетя Дуся крестила и меня, то я оказался крестным братом Сережи.
     До  войны Анна Тихоновна успела уже родить еще одного сына. Назвали его Александром.  Почетную обязанность крестной мамы  на этот раз не упустила  еще одна его тетя  -  Даша  -  наша мама.
    Обе сестры были неимоверно горды своей ролью, соревновались в привязанности и при малейшей  возможности старались пообщаться со своими крестниками. Свидания их продолжались и зимой.  «Крестные» учились в гимназии на Фундуклеевской улице и часто «по пути»  забегали к Кишковским навестить своих крестников перед походом домой на Печерск. Бывало так, что и назначали там свою встречу,  если у младшей из сестер оказывалось в тот день меньше уроков.
   Нина Тихоновна  не разрешала девочкам по городу ходить поодиночке.
   А в двадцатом году, когда Красная армия вела бои под Киевом с Белой гвардией и войсками Центральной рады под командой Петлюры, Иван  Антонович Кишковский  вывез  семью на Запад. Воспользовавшись, может быть единственным шансом и возможностью, он поступил ради этого в ряды "сичовых стрельцов" и нарядился в мундир офицера Петлюровской армии.
   Нашему  поколению неизвестна была до  1942 года даже фамилия Кишковских, а тетя Анюта в воспоминаниях старших упоминалась только  вскользь в числе других исчезнувших родственников. 

А в 1942 году, после двадцатилетнего отсутствия, нас в Киеве разыскал отец Иоан Кишковский - священник из Винницы. Он приезжал в командировку по делам церкви к Митрополиту, нашел время чтобы в Пуще-Водице разыскать наших тетушек, а  от них уже узнал и наш адрес в Киеве. 
                (Фотография )





   Посетил нас после него через несколько месяцев и крестник нашей мамы Шура Кишковский  (Александр Иванович ).


   Мы узнали, что старший сын Кишковских  из тех, что родился в Киеве и был  вывезен на Запад  в петлюровском  военном обозе  в 192О году –( А Сережа – утонул  еще  в детстве.)             ( Фотография )




   За время разлуки с родственниками у них появились еще две дочери -  Раиса и Татьяна.  И три сына  -  Алексей, Юрий и Леонид. Были у них и еще дети, родившиеся неживыми или умершими в грудном возрасте.
   Священником Кишковский становиться не собирался. Эта профессия и не рассматривалась им при выборе направления дальнейшего жизненного пути в эмиграции. Но так случилось, что Красная армия вторглась и в Польшу. Приходилось удирать с семьей теперь уже самостоятельно. И когда, ограбленный и униженный Иван Антонович, с женой и маленькими детьми вброд переходили в незнакомом месте бурную карпатскую речушку, каждую секунду ожидая выстрелов в спину от тех, кто грабил их и направил в реку именно в этом месте,  они надеялись только на защиту Провидения.  Кишковский пообещал  тогда в своей молитве Господу, что если они не утонут в воде и не будут подстреленными на этом переходе теми злыми людьми, которые их сопровождали до самого брода, и ему с семьей удастся выбраться живыми на тот берег, то посвятит всю дальнейшую свою жизнь служению Богу.
   Он приложил все свои силы для выполнения обещания и принял таки сан священника.    
                Период, прожитый семьей Кишковских в  Западной Украине  под польским    владением, был для них не особенно  благоприятным,  несмотря на то, что Иван Антонович и занял пост наиболее почетный и уважаемый в той стране.
   Православная церковь в католической Польше была не в почете.
   Материально временами им было даже тяжелее, чем крестьянам.
   В  Виннице же,  во времена оккупации,  был  период протяженностью не более трех лет, очень тяжелый морально,  но наиболее благоприятный для семьи Кишковских. Отец Иоан, очень энергичный и деятельный, в те несколько лет много сделал для восстановления церкви на Украине, достиг вершины своего служебного уровня и пользовался большим почетом у прихожан.
   Уважала его (или делала вид уважения) и немецкая администрация, для видимости покровительствуя восстановлению православной церкви.
   Пришли некоторые материальные достатки,  выросли  и  стали самостоятельными почти  все дети.
   Но именно в эти годы наиболее тревожными оказались судьбы сынов  старшего  - Александра и среднего  -  Алексея.
                ( Фотография )

   Александр Иванович жил тогда с семьей в Варшаве, городе, который пользовался у оккупантов недоброй славой.
   В военные годы жители Варшавы внушали страх и уважение к страх у немцев уже одним тем,  что  дважды  организовано выступали против оккупантов: защищая свою жизнь и честь и обреченные на полное уничтожение варшавские евреи и поляки с оружием в руках подняли восстание  доведенные до отчаяния поляки.
   Главное же было в другом: Александр Иванович был одним из руководителей в Польше организации российских  солидаристов - НТС.
   Организация эта,  на протяжении долгих лет целеустремленно вела неравную борьбу с коммунистическим режимом в России и признавалась  руководителями советских чекистов врагом  N 1.
   Организацию эту  не признали и преследовали и оккупанты.
   Шура,  как эмиссар НТС, приезжал в командировку и в Киев, оставив  после  себя  "вирус" той  «политической болезни», которая захватила и нас в свой водоворот на долгие-долгие годы.
   Мне пришлось почти целый год  скрываться от немцев, а лучшего места, чем дом священника в Виннице  найти было трудно, и я  жил у Кишковских, подробно и с большим интересом изучая быт  семьи священника. Тогда я подружился и с Юрой, разница в возрасте в три года благодаря его развитию и смешливости и чувству юмора мало ощущалась, с Татьяной и Николаем Урбанским -  мужем Татьяны.  Об этом периоде своей жизни и об общении с родом Кишковских я рассказал в своей повести «Помни о Виннице».


 





 Алеши (1923 г. рожд.) – наиболее близкого брата со мной по возрасту -  тогда с ними не было, он оказался в большой беде.  Его в городе  Дубно, где Кишковские до этого жили, захватило  Гестапо на совсем уж невинной переписке с друзьями, и на несколько лет замуровало в застенки Ровенской тюрьмы. 
               

                (Фотография)
              Освободили его только в 1944 году с условием согласия службы у немцев.
С ним, единственный раз в жизни,  мы  встретились уже в 1944 году уже во Львове.  И можно уж смело сказать, что встреча эта была предопределена свыше, так необычны  оказались предшествовавшие ей обстоятельства.  Подробнее об этой встрече  я рассказал в самостоятельном рассказе  «Чудо неожиданных встреч».       
  А когда немцы уходили из Винницы и нависла угроза встречи с «Советами» пришлось Кишковским  опять отправляться в эмиграцию.
 Не успели выехать и пришлось остаться на освобожденной советскими войсками территории только Татьяне с мужем  и только что рожденным ребенком. 
 Условия их жизни, как моральные так и материальные, оказались для них в «освобожденном» городе  для них настолько тяжелы, что выдержал испытаний Николай Урбанский - муж Тани. За полтора года чекисты в буквальном смысле забили его до полусмерти.  Ему пришлось отвечать за «вину» перед советскими «органами» за всех родственников своей жены. 


       



На фото Николай с Раисой и Татьяной.
   Не смогла Татьяна уберечь и ребенка.  Похоронила обоих и осталась совсем  одна  в чужой среде не только без поддержки родных и близких, но без просто знакомых людей.
   Приходилось  теперь ей одной  отвечать перед органами Госбезопасности за все, в чем обвинялись  ее многочисленные родственники, эмигрировавшие на Запад.
   Кто хоть единожды попадал под пресс методичной обработки этой политической  контрразведки  может себе представить безысходность положения молодой женщины.
   Потом случилось совсем неожиданное:
   Полюбил  молодую вдову с такой непростой судьбой советский офицер - капитан Госбезопасности,  взял ее под свою защиту,  решился даже жениться на ней и тем отчаянно поставил жирный крест на своей служебной карьере.
   Поступок Виктора Петрова был отчаянно смелым.
   В довоенное время  за подобные действия храбрец неминуемо расставался вместе с партийным билетом и должностью и со своей  головой.
   Однако его не исключили даже из партии. И сама собой потому напрашивается крамольная мысль, что может быть таким, парадоксальным  путем, в виде исключения, чекисты попытались проникнуть в секреты семьи, в которой практически все были активными врагами  советского режима?
   Петров принял на себя все взаимоотношения Татьяны с КГБ – был ее посредником с той службой и адвокатом её. Он долгие  годы работал бухгалтером на железной дороге.. Таня родила дочь, назвала Ольгой,  наконец немного  успокоилась, отдавая всю себя  воспитывая ее.
   Я был у них в Стрые со своей старшей дочерью уже  в семидесятых годах, когда ездил лечиться по путевке в санаторий в Трускавец. Познакомился тогда и с Петровым.
   Петрову  удалось дожить до почти естественной смерти от рака.
   После его смерти Татьяна предприняла отчаянные попытки переменить местожительства  -  сменить квартиру и переехать в какой либо город  в СССР. Пытался помочь ей и я, печатая объявления об размене квартиры в своих регионах.
   Ей  с дочерью необходимо было  во что бы то ни стало уезжать из уютного, красивого города Стрый в предгорьях Карпат, оставлять насиженное место потому, что без опоры и защитника ей было не устоять от навязчивой опеки органов Госбезопасности  и открытой  вражды местных жителей, видевших в ней только вдову бывшего кагебиста.
   Не нашлось ни одного варианта  обмена  квартирами на любой город ни в восточной Украине, ни в центре России и пришлось меняться на равноценную жилплощадь, аж в  Целинограде  Казахской  ССР.
   А после неожиданного  распада  Советского  союза в 1991 году и выделения Казахстана в самостоятельное государство Татьяна с Олей оказались опять за границей – в новой эмиграции  - в совсем новой  азиатской стране, да еще и в  самой столице ее, которую назвали Астана.   ( Фотография)
            
       

   Иван Антонович Кишковский  скоропостижно  скончался в возрасте 59 лет в Западной Германии сидя за столом совещания духовенства. . 
   Остатки семьи Кишковских, кроме Юры и Алеши,  переселившихся в Австралию,  и Татьяны, оставшейся в СССР,  эмигрировала в США.
 ( 

    В чужих странах, без знания языка, без средств существования, без профессий, как в США, так и в Австралии, им всем было неимоверно трудно ассимилироваться и завоевать для себя жизненное пространство.
   Там Александр скоропостижно ушел из жизни в США в возрасте 49 лет. В последние годы он преподавал русский язык и философию в одном из приватных университетов.
   Так же неожиданно, без всякого предварительного недомогания,  последовал  вслед за отцом и братом в далекой Австралии и Алеша в возрасте всего 39 лет. Он несколько лет был издателем русской газеты в эмиграции и пользовался в своих кругах большим авторитетом.
  О его смерти было даже сообщение и в советской печати. Таня во время моего посещения их в Стрие показывала мне вырезку из газеты об этом. Насколько я помню - это была газета, с назваеием  «Неделя».
   А спустя тридцать лет ушла из жизни и Татьяна, оставив дочь Ольгу с мужем и приемной дочерью в азиатском государстве.
   
 А с Юрой мы все же встретились в августе 1991 года.    Случилось когда  Россия стала уже государством  с новым политическим строем и новым Президентом во главе. Это было как раз в дни политической нестабильности, когда в государстве, провозгласившем уже демократический строй попробовала  испытать его прочность так называемая ГКЧП. И в Москве на улице появились танки.
   Юра приехал в Москву перед теми критическими днями, как участник Конгресса соотечественников, который созвал со всего мира для того, чтобы отметить перемену политического курса, сам  Ельцын.
              Мне телеграммой из Целинограда о его приезде сообщила Таня и я разыскал брата в гостинице «Россия».  Мы смогли пообщаться и поговорить всего несколько часов, но натворили много. Мы попытались тогда проложить дорожку для создания довольно крупного по тем временам Российско-Австралийского текстильного объединения. И во исполнение нашего замысла мы несколько лет потом работали над созданием собственной фирмы. Сделано было много, как с одной, так и с другой стороны, и только бандитская форма развития капитализма в России вынудила нас прекратить потуги.
              Юра в полном смысле этого слова вынудил меня тогда обратиться к литературной деятельности.
  Тогда же, на Конгрессе соотечественников, встретился я и с Соней  - вдовой  старшего Кишковского - Александра. А потом еще и с Сонечкой - младшей  -  уже  его внучкой.
Так и не удалось встретиться с его сыном – Леонидом  ( он теперь о. Леонид – священник православной американской церкви в Нью-Йорке)
               

  Москва в те дни для Кишковских перестала быть городом отделенным «железным занавесом» 


  А еще одной Александрой  обогатился род  Дащенок в 1995 году. Она была  вторым ребенком в семье  с таким именем.
   Должно быть обязанность давать имена у них тогда полностью была возложена на священников при крещении и назывались дети только в зависимости от даты рождения по церковному календарю. Для отличия от брата с такими же именем ребенка в семье стали называть Сашурой.  (Её фотография вместе с сестрой Анастасией )

  Жила она после смерти матери с отцом в  Умани,  училась  при полном пансионе  в гимназии, а потом, после смерти и отца была передана под опеку все того же Федора Анисимовича Ассаулова.
   На брак  своей золовки  с человеком неугодным для рода,  который пришелся   им не ко двору по каким-то своим качествам, Федор Анисимович не дал согласия,  и это послужило причиной разрыва их на  всю оставшуюся жизнь.
               Мне неизвестно, кто был избранником тети Сашуры, чем этот человек вызвал недовольство Федора Анисимовича, но я уверен в том, что только очень серьезные причины были причиной протеста довольно демократичного опекуна.            Тетя Сашура до самой войны жила в Одессе.
   Было у нее двое детей... 
   Мы ничего не знали ни  ее новой фамилии, ни о ее дальнейшей судьбе.
              Самое странное,  что  мы много лет прожили в различных районных центрах именно  Одесской  области и не знали о том,  что совсем близко живет близкая родственница.  Ее адрес был только у тети  Гаши,  а с ней мы тоже не общались.

   На два года моложе тети Сашуры была Агафья Тихоновна (тетя Гаша).
   После смерти родителей училась в Мариинской гимназии на улице Фундуклеевской (переименованной впоследствии в улицу Ленина) за "казенный кошт",  на полном пансионе, как сирота и внучка героя русско-турецкой войны.
   Она тоже в Киеве вышла замуж  за способного и энергичного инженера Ависова.
   Поселились жить они в "новом" доме, построенном на средства Федора Анисимовича Ассаулова,  до тех пор пока его не национализировали и не передали во владение Наркомзема, как дачу для работников этого правительственного учреждения.
   Между тетями тогда было какое-то несогласие,  возник какой-то конфликт  по-видимому из-за прав владения этим домом. Федор Анисимович  разрешил им занимать две квартиры в доме, Ависовы же претендовали на собственность всего строения.
   Спор закончился тем, что Ависовым предложили съехать с квартиры уже не Ассаулов, а новые хозяева дома.
   Разрыв между сестрами: Агафьей, с одной стороны и всеми остальными – с другой,  продолжался до конца их жизни,  и  мне  пришлось знать семью Ависовых только в очень раннем детстве и на склоне лет  -  уже в следующем поколении..
   Между членами семьи Дащенко  - это по-видимому особенность, передаваемая по наследству, может быть следствие влияния польского характера, родственное психическое отклонение:  приходило время и кого-нибудь из своих близких кто-то начинал бойкотировать, прекращалось всякое общение.
   Полностью такой человек, ранее даже очень близкий, вычеркивался из списков родственников и знакомых. 
   И такое  состояние нейтралитета, состояние неприятия подчас длилось годами.
   Уже  забывалась причина разрыва отношений, убеждались обе стороны в несущественности расхождений, но никто из  конфликтующих  ранее не мог заставить себя пойти на примирение и не хотел сделать первый шаг навстречу.
   Было много примеров в нашем роду таких отношений.
   И одним из самых непонятных был разрыв тети Гаши с остальными сестрами.
   Только  представители следующего поколения, как это было и нашем случае,  потянулись  навстречу  друг другу.

 
   
   У тети  Гаши с дядей  Колей Ависовых было трое детей:  сын Виктор и две дочери - Ольга и Елена (по-домашнему - Ляля).
   С двумя их них  -  Виктором и Лялей -  я познакомился уже в зрелом возрасте, Оля умерла еще ребенком.
   С обоими установились теплые дружественные взаимоотношения.
   С тетей  Гашей встретиться так и не пришлось.
   Она последние свои годы одиноко жила в Туапсе, за деятельность учителем где-то в Ленинградской области была награждена орденом Ленина,  что  само по себе явление очень редкое - учителей награждали орденами до войны крайне редко и неохотно.
   Виктор участвовал в  Отечественной  войне,  из  кадровых войск попал в плен, после плена в ГУЛАГ.



 
   В лагере оказался в Челябинске.
   Случилось так, что там же  -  в  Челябинском женском лагере была в то время и  Нина, моя младшая сестра.
   По какому-то совсем уж немыслимому чуду, в условиях лагеря и разнополого содержания заключенных им удалось встретиться и  тогда только познакомиться.
   Судьбе было угодно свести их вновь в том же Челябинске, но уже на воле.
   Ляля с мужем и дочерью жила в Новороссийске. Сейчас она вдова.
   Она вышла замуж за моряка - офицера интендантской службы со звучной фамилией, которую ему присвоили в детском доме во время войны  -  Орел.
   Ее единственная дочь Ирина в позднем браке тоже связала свою жизнь с офицером-моряком.
   А Виктор до конца своих дней так и остался в Челябинске.
   Там же служил   священником и умер его старший сын Сережа.
   Его жизнь, полная неожиданных поворотов  и перемен могла бы служить сюжетной завязкой для хорошего романа,  полного увлечений, разочарований  и неожиданных поворотов.
   После десятилетки он закончил  цирковую  школу,  несколько  лет путешествовал по стране с труппой, как артист со своим номером.
   Потом сломал позвоночник, долгое время лечился, работал администратором в Челябинском цирке.  Стал экстрасенсом,  женат  был три раза из-за бродячего образа жизни
   А потом неожиданно для всех он принял сан священника.
   Младший  -  Николай  -  окончил  институт, женился, работал  инженером - тоже где-то на Урале. Родители гордились успехами  младшего сына.
   Потом неожиданно нам сообщили – Николай оставил работу и семью и отправился с другой  женщиной и чужими детьми строить «Солнечный город» в Сибири в составе  какого-то религиозного коллектива.
   Виктор скончался  кажется  в  2003  году, после того, как натрудился вволю около парализованой его жену Марию. Она была женщиной крупной, намного массивнее Виктора, и ему видимо трудно было поворачивать ее неподвижное тело в постели. Он ушел из жизни тихо, будто просто закончилась жизненная энергия.
  Как сообщила мне моя сестра, он и в гробу лежал с улыбкой. 

   А вслед за Агафьей Тихоновной в 1892 году в семье Дащенок родилась Ольга.
               ( Её фотография с моей женой и сыном )

Это тетя Оля после смерти бабушки  ( по-видимому в  19О3 году) девочкой-подростком была увезена старшей сестрой  Феней Ивановой для воспитания на Дальний Восток в город Никольск-Уссурийский.
   При моей памяти тетя Оля с мужем Михаилом Ивановичем Воробьевым и сыном  Володей жили в Киеве на тихой улице Дмитриевской в доме  N 75.
   Жили  дружно и  квартира их наполнена была светом,  душевной теплотой и уютом.
   Может частично в этом была заслуга и двух сестер Михаила Ивановича, добрых богобоязненных женщин,  которые тоже участвовали в создании благочестивого, мирного микроклимата в их доме  и в воспитании единственного  общего сына.
   Несмотря на то, что для одного ребенка воспитателей было многовато, Володя рос смышленым, умным и очень серьезным мальчиком.
   Они иногда приезжали втроем в Пущу-Водицу.
   И тогда для нас, детей, наступал праздник.
   Было весело, шумно.
   Мы всей гурьбой отправлялись в поход в лес. Мы – все дети – очень любили эти походы. Иногда уходили так далеко, как только нам хотелось и никогда не признавались, если даже с ног валились от усталости .
   Изредка нас возили в киевский зоопарк, где тетя Оля работала кассиром.
   Навещали и Михаила Ивановича на его службе, когда приходила пора обновления одежды - он был в те времена очень «нужным» для нас человеком, потому, что работал заведующим отделом в центральном  детском  Универмаге на Крещатике.
   Дома у них всегда жила собака и нам это очень нравилось..
   Их было много, этих собак.
   Соблюдалась преемственность,  но мне казалось, что это была всегда  одна и та же  животина - старая и очень умная.
   Ее баловали, холили, терпели все ее проделки и никто не сердился, когда она взбиралась на диван и оставляла в  память о себе клочья шерсти...
   В их семье ко всем относились с большим уважением. Даже к собакам...
   А потом пришла в их семью беда. От менингита уже почти взрослым человеком перед экзаменами в десятом классе умер Володя.




 
   Дом Воробьевых сразу потерял свой духовный стержень, смысл жизни.
   Постарели сразу все.
   Горе не объединило их, как то часто в жизни бывает. Неожиданно вдруг все стали. Их больше ничего не связывало друг с другом. Если бы была возможность, они бы и расселились по разным квартирам, разъехались, чтобы больше никогда не встречаться
   Наследственная  черта  рода Дащенко, психологического невосприятия друг друга, после ухода Володи обрушилась на дружную семью Воробьевых, хотя на  фамильный тот микроб право имела только одна тетя Оля.
   Тетя Оля и дядя Миша даже не месяцами,  а годами жили в одной квартире, как совсем чужие люди, никого из чужих не посвящая в причины разногласий.  Да и самих разногласий, как оказалось потом, практически и не было.
   Быстренько и как-то незаметно отправились в мир иной Марья и Валентина Ивановны - сестры Михаила Ивановича.
   Михаил Иванович и Ольга Тихоновна жили в отдельных комнатах с общим залом отчужденно и совершенно автономно..
   Врозь они готовили пищу на кухне, каждый себе заготавливали продукты, отдельно и питались из разных кастрюль.
   В 1956 году мы с женой, между двумя периодами разной степени политического и правового остракизма  -  воркутинским  и томским - посетили в  Киеве Воробьевых.
   Они очень оба постарели. Но как всегда радушно нас встретили. И гостеприимно угощали и тетя Оля и дядя Миша, но врозь  Каждый кормил своими продуктами,  корректно уступая друг другу очередь на право побеседовать с нами о жизни.
   Мы тогда ничего не поняли в их отношениях.
   После смерти  Михаила Ивановича к тете Оля пришло позднее сожаление о своем поведении. Она каялась моей маме о непростительных ошибках. и заклинала ее ни при каких обстоятельствах не следовать их примеру в отношениях и быть как можно более терпимым друг к другу.
   Тетя Оля, старая, но бодрая, и очень одинокая осталась одна в трехкомнатной квартире и приглашала каждого  из нас на постоянную жизнь к себе,  хотя понимала прекрасно,  что прописка в Киеве для всех нас, людей с «родимыми пятнами» в биографии,  неосуществимая мечта.
   Умерла Ольга Тихоновна в 197О году.
   Хоронили ее родственники мужа...
   А мне пришлось только один раз, спустя много лет, побывать на ее могилке.
   Остался только холмик рядом с ухоженной ее руками могилой ее мужа...

   В  марте 19О1 года родилась моя мама  - Дарья Тихоновна, а в конце 19О2 года  и ее последняя сестра ее Евдокия - тетя Дуся.



   Полными сиротами они остались – первая - уже одна в двухлетнем возрасте,  а вторая, так и  совсем  грудным младенцем. И попали они на воспитание к старшей бездетной сестре Нине Тихоновне Ассауловой с помощью одинокой Анастасии Тихоновны Дащенко.
   Федор  Анисимович,  потому, что своих детей не было принял на себя роль опекуна. Сделал это он весьма охотно и любил своих воспитанниц не меньше, чем родных детей.
   По-видимому детство у младших сестричек было счастливым и безоблачным.
  Это косвенно подтверждалось тем,  что много позже некоторые из сестер даже упрекали нашу маму в избалованности в детском возрасте.  Даже много лет спустя еще чувствовались остатки детской о том зависти.  Их судьба после смерти родителей была не столь безоблачной.
   Ассаулов со всем неожиданно выросшим семейством поселился в хорошем районе Киева – Печерске.. Федор Анисимович арендовал там в одном доме и приличную квартиру, и служебное помещение под нотариальную контору, которую незадолго до этого ему по наследству передал его родитель.
   Он же, использовав знание законов, определил обеих воспитанниц в престижную элитную Мариинскую гимназию, шефом  - благотворительницей которой была сама Государиня - Императрица. Ту же гимназию закончила их старшая сестра Агафья.
   Учились девочки бесплатно «на казенный счет»,  льгота им представлена была,  как сироткам  и внучкам героя  русско-турецкой  войны - предводителя уездного Уманского дворянства.
   На лето вся семья, оставляя на хозяйстве в городе сестер Анастасию и Агафью, выезжала в  Комаровское имение около города Бар Винницкой губернии.
   Чета Ассауловых планировала дать хорошее образование воспитанницам, используя принадлежность к дворянскому сословию и сделать их завидными и зажиточными невестами.
   Планы их поломала революция.
   Гимназия была ликвидирована,  почти вся недвижимая собственность,  вместо блага  превращалась в проклятие для владельца.  Потенциальные  женихи были  убиты  в боях на внутренних фронтах,  либо эмигрировали за границу а сами невесты остались и не богатыми,  и не доученными.
   Период политической нестабильности на Украине длился особенно долго.
   Власть  в  городах  и селах Украины по несколько раз в год переходила к различным политическим и военным группам,  бывали периоды,  когда  села и даже города захватывали, бандитские группировки и даже совсем не крупные, но наглые отдельные банды.
   Грабили все и всех.
   Расправлялись с неугодными, насиловали женщин, жгли дома.
   Обычно при налетах на Комаровцы Федор Анисимович прятал женщин в погреб, а сам, как единственный мужчина в доме, с топором в руках занимал оборону у входа.
   Они надеялись, когда обстановка вокруг немного стабилизируется. Люди успокоятся,  вернуться в Киев, но стабильность не приходила и пришлось срочно выдавать воспитанниц замуж в деревне.
   В женихах недостатка не было.
   Дашу выдали за школьного учителя из села Комаровцы Филиппа Марковича   Луценко в 1921 году.
   А в 1923 году младшую,  Евдокию,  высватал приглянувшийся ей красавец -   Александр Иосифович Зарицкий.
   Это были конечно не те женихи, на которых рассчитывали  для своих воспитанниц Нина Тихоновна и Федор Анисимович, но время внесло поправки в планы  и пожелания, произошла переоценка ценностей, да и молодые люди посватались  оказались вполне порядочные и достойные.
   Изъяном женихов в социальном плане общества на то время, но и их достоинством в глазах Ассауловых было то,  что они тоже не вполне вписывались тоже в систему, которая постепенно устанавливалась в стране.
               

 Филипп Маркович был из семьи крепких крестьян, которая держалась на трезвом расчете, уме и труде деда Марка, бабы Домны,  старшей  дочери Евдокии и трех уже взрослых сынов - Василия, Филиппа и Павла.
Из всех селян в Комаровцах Ассаулов выделял старого Марка Луценка. Тот привлекал его своей рациональной хозяйственностью и любовью к садоводству и пчеловодству.
Отношения их были приятельскими.  Они подолгу беседовали где-нибудь в тени сада или на берегу пруда или вместе занимались  садовыми делами . И было, говорят, очень странно видеть их вместе  -  высокого, немного чопорного даже в просторный робе, подтянутого, со своим неизменным пенсне  Ассаулова и старого Луценка, широкого в кости, хотя и не полного, всегда одетого в белую домотканую рубаху и такие же брюки.
Луценки на ту пору, хотя и прочно укоренились в Комаровцах, еще в селе почитались людьми пришлыми.    
Марк Иванович, или по местному, как его называли – Марко,  в  19О5  году  за  участие в крестьянском бунте едва не угодил в каторгу из своего родного села на Полтавщине, И ему пришлось тогда с семейством срочно переезжать на Винничину, в Комаровцы – на родину жены.
 Он всегда был скорым на слово и на дело человеком с обостренным чувством справедливости и революцию 1917 года  воспринял с радостью, но осуждал  и братоубийственную бойню гражданской войны и первые «подвиги»  новой власти.
   За десять лет в Комаровцах  старый Луценко со своими повзрослевшими сыновьями успел пустить корни, как говорили тогда «окулачиться», хотя никогда не пользовались наемным трудом. Он прикупил  у соседа несколько десятин земли, рассадил  фруктовый сад, добывая для него саженцы культурных пород деревьев во всей округе, развел пчел,  со своими сынами выкопал у ручейка, протекавшего по границе огорода небольшой пруд, развел  в нем рыбу…
   И прославился по всей округе, как  предприимчивый, культурный хозяин.
   Крах  своего хозяйства дед почуял раньше других и поспешил все, что мог вложить в то, что считал самым ценным по тем временам - в развитие и образование своих сынов.   
   Семью Луценок все же раскулачили, не посчитавшись с прошлыми заслугами деда бунтаря.
   Марко Иванович добровольно отдал все, что от него потребовали, объявил о  лояльном  отношении к новой власти и благодаря этому не попал на высылку, а остался доживать свой век в своем доме.
   Дочь уже была замужем и жила отдельно,  младший - Павел - скоропостижно
  покинул этот мир, старшие сыновья разъехались.
   Однако на всю жизнь Василия и Филиппа осталось в биографии «родимые пятна»: в анкетах, обязательно заполняемых при перемене места работы в графе   «социальное происхождение» они обязаны были писать - "из семьи раскулаченного крестьянина".
   Мы со старшей сестрой - Антониной - успели все же родиться в селе Комаровцы.
   Младшая сестра - Нина - в городе Бар.
   Как это часто в жизни  бывает  -  брак по расчету был разрушен, потому, что на пути у него стала любовь.
   В 1927 году наша мама уехала с  любимым  человеком,  взяв  с собой пока только годовалую Нину.
   Мы с Антониной остались пока с отцом и бабушкой Домной.
   Новым мужем нашей мамы стал Семен Маркович Стратиенко.
   Он был  "социально близким элементом" и  биография его как нельзя более по самым строгим меркам подходила ко времени и режиму.
   Выходец из беднейших крестьян из села пограничья между Молдавией,  Бессарабией и Ураиной. Кормил вшей на фронтах империалистической войны рядовым солдатом,  участвовал в гражданской как боец  Красной армии в  составе знаменитой дивизии Щорса и демобилизован по болезни.
   Потом работал грузчиком в киевском порту, одновременно залечивая открытую форму туберкулеза легких.
   И наконец стал кооператором.
   На работу по организации кооператива Семена Марковича "выдвинул" рабочий коллектив порта.
   И  это  случилось в то время, когда кооперативная система только начала на Украине зарождаться по призыву  Ленина и считалась перспективным ростком коммунистического общества.
   Несмотря на все права  Семен  Маркович  не вступил в партию большевиков  и до войны успел дважды  побывать в тюрьме даже с обвинениями по "модной" статье  58  с пунктом - 8  -  так шифровалась тогда так называемая "хозяйственная контреволюция".
   Одно время, когда уже мы  -  дети  - все трое были с мамой и отчимом, и его во второй раз в 1934 году вталкивали под статью в тюрьме, нам в школе уже пытались внушить мысль об отказе  от отчима.
   И все же нас всех троих воспитали,  поставили на ноги, вырастили мама с отчимом - Семеном Марковичем Стратиенко.
   И потом, в 1949 году, отправились они без  единого  слова упрека на высылку  из хорошей, уютной квартиры во Львове в тайгу за Томском.
   Только Нина носила фамилию  Стратиенко и отчество отчима, мы же с Тоней
так и остались Луценками и Филипповичами и не были официально усыновлены.
   Родной отец женился, родили вместе с новой женой они дочь и сына, жили на юге Украины, в Запорожье и никакого общения у них с нами не было долгое время.
    В положение конфликта поставили отца и отчима в 1947 году доблестные наши «компетентные органы» пытаясь выяснить кто же все таки из них виновен в воспитании нас с Ниной – «преступников» и «изменников родины».
    Работал отец до самой пенсии тоже все в той же кооперативной системе бухгалтером.
   И только в 1977 году, когда уже не было в живых и моей сестры Тони, ни  отчима Семена Марковича,  я  узнал  у своей племянницы Ольги - дочки Антонины адрес своего родного отца и не откладывая отправился на его поиски в Запорожье.
  Он был несказанно рад моему приезду, примирению  -  хотя мы никогда с ним и не ссорились – ведь между нами в пятидесятые годы  антагонизм был искусственно зарожден  чекистами.   
   Мы объяснились с ним и поняли друг друга.
   И вовремя.
  Он скончался через несколько месяцев после моего посещения от диабета.
 
  Самой младшей сестры моей мамы, последышка  из  рода  Дащенок,  Евдокия (тети Дуси), моей крестной мамы муж тоже был кооператором.
   Был он выходцем из Западной Украины, родился недалеко от Львова.
   Его родина оказалась неожиданно для всех в  192О году за границей, а он под бдительным надзором органов внутренних дел, как человек у которого за границей родственники, и он сам - потенциальный противник советской власти и субъект склонный к национализму.
   Но это было все потом. А тогда в 1924 году они еще были молодые и красивые.  И очень любили друг друга.…
   Молодого своего друга Зарицкого  в Комаровцы привел отец – Филипп Маркович. Они трудились тогда вместе в городе Бар в Райпотребкооперции и отец еще ежедневно на велосипеде ездил домой в село.
   Евдокию почитали тогда родственники и знакомые нареченной невестой Павла, младшего брата отца.
   Они и крестили меня парой вдвоем – крестным отцом был Павлуша, крестной мамой  Евдокия.
 
  В 1925 году тетя Дуся родила сына, отдала ему всю себя - умерла при родах.
  Так появился на свет наш двоюродный брат Вова.
  Воспитывать мальчика пришлось все тем же тетям Нине и Тусе.
                В основном Вова считал своей воспитательницей тетю Тусю.
  Александр Иосифович через несколько лет женился опять, а потом след его потерялся в Винницкой тюрьме.

   Мы часто проводили лето в Пуще-Водице у Ассауловых, последние годы учебы в школе и вовсе переехали в Киев.
   Жили и воспитывались в едином большом колхозе - нашего  семейства пятеро, две тетушки и Вова.
   


   Война 1941-45 года внесла свои коррективы в жизнь, мировозрения, мироощущение и перекроила судьбы людей.
   Разметала одних, соединила других...
   Наша  семья  по воле судьбы оказалась в Киеве, без надежды на эвакуацию на Восток.
   В период оккупации вместе с городом все вместе перенесли все, что выпало на долю  брошенных на произвол судьбы, цинично презираемых, как немцами, так и своими правителями.
   Встреча с Кишковскими, а особенно с маминым крестником Александром Ивановичем, открыла глаза на правду и ложь в мире политики  и  из меня, воспитанника  советской системы и убежденного комсомольца, сотворила противника коммунистического строя.
   Вместе с Ниной, младшей сестрой, больше двух лет принимали самое активное участие  в  подпольной деятельности НТС (Национально-трудового Союза)  и  НРП (Народно-революционной партии).
   У нас  в доме  были гостеприимно приняты и обласканы многие из активных деятелей - "союзников" - солидаристов,  и это сыграло потом роковую роль и для моих родителей...
   В  1945 году я полностью перешел на подпольную работу, уехал  из дому и сменил фамилию.
   Моя новая фамилия была Дащенко.
   Я воспользовался ею,  как оставленной никому не нужной защитной раковиной, как щитом с близким мне гербом.
   Волей судьбы, таким образом я оказался последним носителем этой фамилии.
   Меня  задержали  в  составе  группы партизан в лесу с оружием в руках в декабре 1945 года недалеко от Брянска.
   После  почти  полутора  лет следствия  в Воронежской тюрьме с 2О-летним сроком попал на Воркуту.
   Вживался в новую жизнь тяжело.
   Несколько раз от неминуемой гибели меня спасало только чудо.
   Сестру арестовали во Львове, срок определили в 8 лет.
   Ее каторжный путь прошел через Караганду, Мордовские лагеря и Челябинск.
   Для женщин этот путь,  а  тем более в совсем юном возрасте,  безусловно еще тяжелее под катком гулаговского произвола.
   В 1949 году в томскую тайгу на поселение отправили отчима с мамой.




   Везли в товарном вагоне только с вещами, которые  могли  пронести с собой.
   Потом дальше на сотни километров в тайгу на санях за трактором...
   Во Львове до завершения учебы  в  медицинском институте осталась только Антонина  - Тоня - старшая сестра.
   После защиты диплома ей удалось задержаться, одной-единственной из всего нашего семейства, на Украине.


 
   По  распределению  ее  направили в город  Дубно Ровенской области, там она вышла замуж  за  бухгалтера Проценко Павла, родила дочь Ольгу в 1953 году и сына Николая в 1955 году.




   Тоня умерла от рака в 1971 году.
   Ее дочь Ольга и сейчас живет там же в Дубно, Николай умер только марте 1996 года от цирроза печени - последствия облучения в зоне радиации.

   После смерти Сталина и Берии в 1956 году в период, так называемого "политического потепления", меня освободили по амнистии без права проживания в центральных городах Союза с постоянным негласным надзором.
   Я успел жениться в Воркуте.
   Будущая жена после горного техникума приехала работать на шахте.
   На Север поехала добровольно.
   Сейчас Воркута не тот город,  куда стремятся выпускники учебных заведений.
   В послевоенные годы  об этом крае по стране ходила нехорошая слава, по- тому добровольно туда отправиться в юном возрасте - это был поступок!
   Должно быть героизм был и в том,  что только оказавшись замужем, отпра-
 виться с мужем жить в сибирскую тайгу.
  И доверить всю свою судьбу бывшему заключенному.
  В маленькой квартирке моих родителей стало  шумно:  приехала туда и Нина с двумя маленькими детьми.
   Пришлось бороться с  лишениями  в непривычной обстановке, вновь приспосабливаться к условиям, быту,  привыкать к людям, бороться за существование но уже не только свое, но и молодой семьи.
   Нужно было заниматься натуральным хозяйством в условиях Сибири.
   Родители приобрели корову.
   Мы разводили кроликов, уток, кур...
   Нужно было думать о кормах для скотины, дровах на зиму, выращивать картофель, капусту, помидоры...
   В паспортах старшей дочери (Елены) и сына  (Сергея) записано место рождения поселок Красный Яр Томской области, в паспорте младшей дочери  (Любы) город Томск.
   Года рождения 1956, 1958, 1961.
   Сестру  удалось устроиться медицинской  сестрой  в больницу, через несколько месяцев и меня приняли бухгалтером в леспромхоз.
   Отец, несмотря на  пенсионный  возраст,  с успехом трудился начальником цеха лесопиления.
   Народ в Сибири своеродный - грубый, но прямой.
   Тут намешан такой винегрет,  что копни любого с точки зрения его происхождения наткнешься на линии и ветви не только диаметрально-противоположные, но и политически враждебные друг другу.
   Партийными  руководителями  работают  дети раскулаченных и высланных на "перевоспитание" в тайгу, лесные поселки наполнены украинцами из западных областей, литовцами, латышами и другими "контреволюционерами".
   Русские  староверы по-прежнему живут автономно, никого к себе близко не подпуская. 
   Постепенно завоевывали авторитет и уважение людей,  чтобы не оставаться недоучками решили пробиваться в люди, пробовать поступать в институты.
   Работали днем, вечером в "Школе рабочей молодежи" догоняли учебную программу  за десятый класс средней школы, все бытовые дела и детей  взвалив на жену и маму.
   Нина поступила в Томский медицинский институт, ее муж - в  Институт инженеров железнодорожного транспорта,  я в Томский Университет на экономический факультет.
   Попутно  этим добились преимущества:  для студентов в советских законах оказалась лазейка - право на прописку жизнь и работу в городе.
   Нам всем представилась возможность постепенно перебазироваться в Томск.
   На новостройках города хорошие специалисты - бухгалтера  всегда в большом дефиците и мне удалось перебазироваться в пригородный рабочий поселок.
   Потом,  продав дом в Красном Яру, купили ветхую квартиру в Томске родители, переехала и Нина с детьми.
   Я не выдержал и оставил учебу - в одной  комнате с тремя детьми не учеба оказалась непосильным.

   Окончательно с явными ограничениями мы все расстались только в 1963 году.
   Как ни странно,  при этом из-под контроля спецкомендатуры (с получением паспорта), последней, как ни удивительно, освободилась мама. 
   Отчима неожиданно для всех и даже для него самого,  при упущении работников МВД, избрали депутатом в поселковый Совет,  и пришлось его освобождать из-под опеки этих органов и снимать политические ограничения.
   В  1963 году Нина наконец-то закончила медицинский Томский институт и с мужем и двумя детьми отправилась на работу  в Челябинск.
   Сейчас, когда все злоключения уже позади, Нина - опытный врач-гинеколог уже на пенсии.
   Сергей был инженером-связистом, достиг по служебной  лестнице должности  главного инженера телефонной сети города Челябинск, сейчас  он уже умер.
   Самая старшая их дочь  Татьяна  с мужем разошлась, живет с двумя детьми отдельно.
   Сын Василий -  мой крестник - тоже со сложной семейной судьбой  -  отец трех детей у разных жен. И покончил жизнь самоубийством, запутавшись в денежных комбинациях.
   С Ниной  в квартире - самая младшая – Светлана с двумя детьми,  тоже по примеру своей мамы - врач.
   Наши родители  попытались  еще  раз  пожить независимо-самостоятельно в краю с прекрасным  климатом и уехали на родину отчима в Молдавию.
   Но пришлось прибиваться к детям, когда одолели болезни.
   Сейчас покоятся оба на кладбище в Челябинске.

   А я семьей - переехал в Рязанскую область, на родину жены.
   Закончилось время географических и политических ограничений, стало возможным самостоятельно выбирать место жительства.
   Однако отметка в паспорте (паспорт выдан на основании "справки"),  личное "дело", передаваемое эстафетой в местные отделы КГБ, и неусыпный контроль "компетентных органов" заставляли  задуматься перед каждым решением об изменениях в своей судьбе и перед свершением каждого поступка.
   Время ограничений прошло,  однако  негласный надзор за своей персоной я ощущал  все время существования  коммунистического  режима и деятельности органов КГБ, до самого развала Советского Союза.
   
   Как ни странно со времени перехода на нелегальное положение с использованием фамилии Дащенко я постоянно ощущаю ее печать на себе и ответственность  за ее чистоту и авторитет.
   Живет и желание сохранить невидимые нити, связывающие людей, разбросанных по всему миру - потомков этого, не совсем знатного рода.
   Это длится с того времени, когда в "липовых документах"  она стала моим прикрытием, а особенно с того времени, когда по ночам  Воронежской тюрьмы к следователю вызывали заключенного по этой фамилии.
   Вот такая странная навязчивая идея. 
   С годами я стал похожим на старого, выживающего с ума, солдата, охраняющего тряпку, в которой только он один еще видит старое, славное знамя.
   И еще ищу других, с такими же фантазиями.
 
   Вот в  Москве жили две американочки  - внучки Александра Ивановича Кишковского.
   Соня несколько раз была у нас, встречался с ней я и в Москве.
   Она очень интересный, увлекающийся человечек и безумно горда своей должностью переводчицы при корреспонденте американской газеты.
   Она постоянно в разъездах и командировках. 
   Была уже почти во всех больших городах России.
   Появлялась там, где пахнет горелым.
   Во время обстрела Белого дома в Москве, во время ГКЧП, вместе  со своей патронессой  - корреспондентом американской газеты  - сумели пробраться в здание Верховного Совета, для интервью с Русланом Хасбулатовым и Александром Руцким.
   О если бы Сонечка взялась самостоятельно  писать свои заметки и передавать в Российские газеты!
   Этим статьям тогда цены бы не было.
   Ее сестра Маша только недавно  приехала  и я только  один раз слышал ее голос по телефону.
   Они очень самостоятельны. Живут раздельно даже в таком опасно-криминальном городе, как Москва.
   Их очень влечет к себе Родина.
   И это не беда, что они думают по-английски, а потом мысли переводят для себя на русский язык.
   Хотя это значит, что для них уже английский язык - родной!
   Хуже то, что дедушка неродной, Александр Григорьевич  - заменившший бабушке умершего мужа,  оттеснил  для  них на задний план давно почившего родного, а  Александр Иванович уже остался только мифической личностью из далекого полузабытого прошлого.
   Для меня память о нем оказалась дороже, чем им. Он стал моим "крестным"  и стрелочником, определившим мой жизненный путь новым направлением.
   По телефону говорил и с их родителем - Леонидом, сыном Шуры.
   Он часто бывает в Москве по делам церкви.
   Американцы удостоили его чести быть избранным председателем Совета Церквей США.
   Встретиться с ним мне пока и не пришлось.

   Есть и Юры Кишковского дети.
   Они тоже уже больше австралийцы, чем русские.
   А наши челябинцы их совсем и не знают.
   Ниточки, связывающие их уже почти совсем исчезли, растворились.
   Это так естественно и жизненно, но мне почему-то кажется несправедливым. 


              ЧУДО НЕОЖИДАННЫХ ВСТРЕЧ.

      Мне с моей старшенькой дочерью  пришлось как-то отправиться в Челябу в надежде на высококвалифицировванную медицинскую помощь.
      На самолет мы покупали билет в Рязани недели за две до отъезда.
      В аэропорту Внуково для посадки в самолет,  немного  задержавшись  в дороге.
      Второпях отыскали очередь.
      На вопрос, адресованный невысокому плотному человеку, как это принято в нашей стране, он ли последний, гражданин повернул к нам лицо и ...
      От удивления у меня отвисла челюсть:
      Этим гражданином оказался Сергей Сотников - наш зять - муж моей сестры из Челябинска, к которой мы и летели.
      Он возвращался из Москвы после служебной командировки.
      Мало того  -  билеты у нас оказались по нумерации совсем рядом, несмотря на то, что приобретали их в разное время и в разных городах.
      Меня поразило: в многомиллионной Москве, с сотнями различных вариантов и соотношений по времени и пространству,  такое совпадение могло случиться только как поистине чудесное явление!
      Случай заставил  меня внимательнее отнестись  и к другим проявлениям  чудесных встреч в нашей жизни.

      А  разве не чудо - встреча двух двоюродных братьев Юры Кишковского и Вовы Зарицкого в далекой Австралии.
      Они же мало того, что не были до этого между собой знакомы, но и вообще ничего не знали о существовании такой родни!
      Ну и пусть случилось так, что не подружились,  не поняли друг друга, не почувствовали братского притяжения.
      Виновата во всем безусловно жена Вовы.
      Но все же встреча состоялась!
 
      Больше тридцати лет прошло, как вывезли в Германию Вову оккупанты.
      Он исчез с нашего поля зрения, может быть для своего блага – избежав судьбы всего нашего рода, признанного неблагонадежным и почти всех представителей его подвергнутыми репрессиям разного уровня.
      И только в  1972 году в Рязанской области в маленьком городке Кораблино вдруг меня разыскало его письмо, полное загадок и недомолвок.
      Оно пришло из Киева.
      Еще каждый мой шаг бдительно контролировало всесильное КГБ, еще всей шкурой ощущал я за спиной  постоянное недоброе чье-то дыхание и отношение руководства района, как к потенциальному врагу.
      В маленьком городе все на виду, всем все обо всех известно...
      Свидание с братом "оттуда" не предвещало мне ничего доброго.
      Но упустить возможность увидеться с братом я не мог!
      Когда умирала тетя Оля одна в большой киевской квартире родственники ее мужа Михаила Ивановича, эрудированные в вопросах права, определили заранее, что наследницей имущества по закону будет единственная сестра, оставшаяся еще в живых - моя мама.
Но мама была в Сибири!
И они, не пропадать же добру, всю ночь, по рассказам возмущенных соседей на такси вывозили из квартиры, что только могли...
Бумаги было некогда перебирать и Климовы прихватили все, что было.
      Во там  были письма и Вовы из Австралии, на которое тетя Оля не успела ответить, и мое.
      У Климовых - дочь в критическом возрасте,  «не пристроенная»,  с большими запросами и претензиями к этому миру.
      Ну почему бы ее не выдать замуж за иностранца, пускай уже не молодого, но еще неженатого?   
      Вове о нас ничего не было известно, никого из киевских тетушек в живых уже не осталось и он с радостью принял приглашение посетить Киев.
      Приехал летом, богатый по нашим меркам,  щедрый и счастливый от свидания Родиной.
      По родному, но после войны совсем незнакомому городу,  Володю водила за ручку молодая интересная дама. Не по музеям, не по улицам восстановленного города, а по ресторанам, барам и другим  увеселительным злачным местам.  И за это терпела его любопытство и  тягу ко всему, что  связывало его с прошлым...
      Конечно сообщать о нашей семье Вове никто не собирался.
      Пришло время,  когда  "родственники"  уже начали намекать ему о том, что они такая хорошая пара, так хорошо смотрятся вместе.
      И характером схожи: оба любят повеселиться, им нравится бывать в хороших ресторанах, богатых магазинах...
      Но потом случилось непредвиденное:
      В ресторане к их столику подсели две чужих дамы, и  более  удачливая  опытная харьковчанка утащила к себе желанного жениха.
      Весь замысел сватовства  расползался на глазах самым неожиданным образом.
      И тогда Климовы сообразили, что помочь им сохранить влияние на австралийца смогу только я.
      Когда уже оставалось Вове гостить в Киеве всего чуть больше двух недель, нашелся вдруг и мой адрес, а потом и адрес моих родителей.
      Я очень благодарен Вове за эту встречу, хотя эти несколько дней проведенных  вместе под  бдительным, почти неприкрытым контролем "компетентных органов", произвели на меня довольно тягостное впечатление.
      Мы в детстве плохо понимали друг друга, несмотря долгое время воспитания вместе в одном гнезде и разница в возрасте была всего один год,  но тоска по  Родине,  по близким людям у Вовы  и радость встречи у нас обои очень сблизили нас.
      Мы очень мало походили на тех мальчишек  16 и 17 лет, какими были до расставания. Жизнь нас не пощадила ни внешне ни внутренне.
      Я не помог Климовым,  не содействовал разрыву Вовы с его избранницей, хотя не нравились мне обе циничные хищницы,  он уже  был в таком возрасте, что не нуждался в советах.
      Так же повели себя и мои родители, когда познакомились с новой невестой.
      Вова женился и увез с дочерью-подростком украинскую хитрую,  расчетливую женщину с собой в Австралию.
      Он меня еще пытался пригласить к себе в гости, но не судилось...
      Вова умер в 1991 году.
      О его смерти мне сообщила его жена, не упустив случая  поплакаться о том, что мой брат ее «обманул», увез в чужую страну и оставил одну.

      В 1943 году в  Виннице в альбоме среди фотографий Кишковских рядом с большим хорошим снимком отсутствующего моего двоюродного брата Алеши прилепилась, вставленная в прорезь альбома совсем крошечная фотография светловолосой, очень серъезной девушки.
      Она мне напоминала чем-то сокурсницу по институту.
      И было немного обидно, что снимки двух близких людей такие разные по исполнению.
      Нина жила в Дубно, там где в застенках ГЕСТАПО томился Алеша.
      А через год  - весной 1944 года - я бродил по Львову,  пытаясь хоть где-нибудь пристроиться на работу.
      Знакомых не было,  а оставаться не пристроенным было очень опасно – в любой момент мог даже случайный патруль задержать и отправить на работу в Германию.
      Моим спутником был семнадцатилетний  Павел Иванов, всегда молчаливый, но искренне преданный мой юный друг.
      По рекламе в газете мы заглянули на курсы шоферов.
      На мой вопрос на украинском языке,  так же ответила вежливо,  но довольно холодно секретарь, о том,  что набор группы для обучения закончен, следующую будут комплектовать только через месяц.
      Мы еще постояли в нерешительности,  переговариваясь с Павликом вполголоса на русском языке.
      Девушка уже,  взглянув на нас с большим вниманием, высказала тоже на русском языке сожаление, что ничем не может нам помочь...
      Без этого я бы не обратил на нее никакого внимания.
      Уходили мы с приятным ощущением внимания к себе приятного человека.
      А потом,  уже  спустя  более двух недель,  меня замучили сомнения о том, что я когда-то в прошлом уже встречал эту девушку!
      Вспомнить я никак не мог и оттого мучился.
     И все же я вспомнил ее,  уже сидя  на лекции медицинского института, где все же мы все трое, с сестрами заняли места.
      Эта милая девушка на  курсах шоферов была той самой Ниной Середницкой,  Алешиной невестой, фотографию которой я видел в Виннице!
      Не дождавшись конца  лекции я выбрался из аудитории и помчался к ней.
      -  Вы Нина?  -  Спросил я оторопевшую, от неожиданного моего вторжения девушку, не обращая внимания на присутствие посторонней женщины. -  А где Алеша?
      Это была действительно Нина, а рядом с ней сидела Рая Кишковская.
      А потом было продолжение чуда встреч:  домой к нам Алешу за руку привела тоже Нина, но уже моя сестра.
      Когда он бродил  по улице, разыскивая наш дом,  Нина, которая видела раньше только его на фотографии, узнала его и обрадовала новой неожиданностью.
      Тогда мы с Алешей виделись и общались в первый и последний раз.

      Я несколько раз  с двух сторон слышал повествование о том, как в Челябинске в лагере  встретились впервые в жизни моя сестра Нина и двоюродный брат Виктор Ависов.
      Познакомившись  основательно с лагерной жизнью, возможностью общения разнополых заключенных, секретностью информации о том, кто и где обитает, я не перестаю удивляться чуду этой встречи.
      В подготовке и организации свидания, страховке от неожиданностей,обмене записками конечно же принимали  участие  десятки людей и это они совершали с радостью, без всякой личной заинтересованности  -  эта солидарность обиженных и угнетенных  -  было великим достижением,  благодаря которому  многим удалось выжить в тех неимоверно тяжелых условиях существования.

      Было еще чудо встречи с  Кишковскими, о которых мы в Советском  Союзе, из-за конспирации старшего поколения, ничего совсем не знали.
      Но самое главное - это встреча с Шурой - Александром Ивановичем.
      Эта встреча совершенно  изменила судьбу всего нашего семейства,  вывела меня с сестрой на дорогу  открытой борьбы с советским режимом и жестокого возмездия за это.
      После  12 лет заключения,  когда мы встретились с родителями в таежном поселке,  я боялся в душе упреков родителей за все бдды, причиной которых я был, но почувствовал как-то вдруг, что как ни странно так же чувствовала перед нами вину и наша мама.
      Вину за то,  что это она познакомила нас с Шурой Кишковским, она была его крестной мамой и к ней он приезжал в гости,  она принимала  в доме товарищей Шуры, которые нас молодых и бесхитростных сумели увести в пучину политической борьбы.
      В одну из  последних встреч, после воспоминаний и откровенной беседы моя мама вдруг высказала:
      -  Ах Шура - Шура, и что же ты с нами наделал в этой жизни!
      -  Хотя при чем здесь Шура!  - Сама же и добавила. -  Не было бы его, может еще хуже что нибудь случилось.  Такое уж время было.  Такие уж вы у меня были романтики.
 
      К  такому же чуду я отношу и мою встречу с Юрой Кишковским в августе
 1991 года, когда он приехал в Москву на организованную правительством новой России с соотечественниками, рассеянными революциями и войной по всему миру.
     Мне сообщила о его приезде Таня из Целинограда.
     Ничего не было известно,  кроме того, что он в Москве, живет в гостинице "Россия".
     Мне удалось дозвониться до администрации гостиницы.
     И мы встретились.
     И не узнали друг друга...
     Это было как раз сразу же после путча ГКЧП.
     Была встреча еще более неожиданная  -  с Соней  - бывшей женой Шуры и
 с ее новым мужем Александром Григорьевичем.
     После  сорока пяти лет полной изоляции  для меня эти встречи были так внезапны, что больше походили на сон.
     Они  окружили меня в банкетном зале гостиницы "Россия" и рассматривали, как выходца с того света.
     Александр  Григорьевич  оказался воспитанником  кадетского  корпуса в Загребе. 
     Он знал хорошо когда-то многих моих товарищей по политической судьбе:
 Данилова, Фомина, Чепиженко.
     Хорошо знал Байдалакова,  который в ту пору руководил нашей организацией солидаристов.
     Он  сообщил мне,  что только год назад умер в США Данилов, но супруга его Сусанна жива. Обещал мне сообщить ей о нашей встрече.
     Он удивлялся,  что несмотря на перемены в России меня еще не реабилитировали и наивно обещал,  что после его поездки в Новочеркасск обязательно позвонит Ельцыну и попросит его заняться моей судьбой.
     Нам тогда казалось, что после разгрома  ГКЧП  в России все произойдут такие перемены...
     После стольких лет лишений и изоляции я был наконец среди людей близких по духу и связанных чем-то с тем  началом,  которое определило судьбу мою, моих товарищей и  родственников.
     А  в центре зала  во время нашей оживленной беседы  за административным столом  группа молодых людей с военной выправкой тревожно переговариваясь разглядывала нас откровенно и нагло.
     Еще  ведь не перестала  КГБ быть организацией политического сыска, не реорганизовалась  и выполняла,  хотя немного растеряно, свои прежние обязанности.
     Встреча завершилась и мы разъехались по своим местам.
     Жизнь полна неожиданностей таких, что даже самая отчаянная голова  не способна нафантазировать!
     Потом наступило разочарование.
     Эйфория от той встречи была очень непродолжительной.
     Жизнь у каждого своя и каждый волен прожить ее так, как того пожелает.

     Однако и эта встреча не прошла для меня даром.
     Кроме некоторого психологического воздействия встреча с"иностранцами" сняла из меня некоторую долю оцепенения, в котором я пребывал все годы,начиная с декабря рокового 1944-го.
     Юра, лишь вкратце познакомившись с моими злоключениями, потребовал:
     -  Пиши!
     -  Не могу...
     -  Почему ?
     -  Во мне все покрыто такими струпьями, все запакованно таким конгломератом крови и страданий, что сердце разорвется, если попытаться вспоминать и анализировать.               
     -  Ты обязан..  И для нас,  и для своих детей,  и для тех, кто прийдет после нас. Возьми диктофон и наговори на кассету!
    
     Потом я уходил в лесопосадку и отдельными полуфразами попытался выдавить из себя повесть о пережитом.
     Голос преривистый, фразы неестественны, как камни из каръера...
     Рассказ приходилось прерывать  из-за  настоящих  припадков и душевных срывов.
     Потом я попробовал писать.
     Начинал много раз, не выдерживал и бросал.
     Бросал потому, что прошлое,  пережитое разрывало душу, изводило нервы, появлялось перед глазами явью, жило вместе с настоящим.
     Умершие близкие, погибшие товарищи казалось мне смотрели на меня  уже не во сне, а наяву, готовые упрекнуть в неправде, если бы появилась такая, подсказать подробности...
     Если бы кто нибудь знал, как это было мучительно!
     Так была написана повесть "Тоби Бобо".
     Потом стало немного легче.
     Сейчас я понимаю, что мой труд нужен больше всего мне самому и немного может быть любознательным потомкам.
     Мне - как средство разрядки.
     Им для удовлетворения простого любопытства.
     Любопытно детям, родственникам, некоторым знакомым...
     Я могу мечтать только о том,  что  где-то  еще жив хоть кто нибудь из товарищей с которыми переживали вместе те годы лихолетья и моя книга даст возможность перемолвиться словом, обменяться письмом или хоть приветом...
     Я не надеюсь  на  счастливый  случай и возможность опубликования моих трудов.
     Будьте же благословенны те, кто прочтет и вспомнит добрым словом всех борцов и страдальцев, мною нарисованных - я их не выдумал, они жили, были, боролись чисты душой и помыслами.
     Они сами выбрали путь страданий и подвига, хоть каждый мог спокойно и сыто и привольно прожить свою жизнь.
     Я имена и фамилии оставил без изменения.