За полгода пребывания в посёлке колчаковцы успели вывезти часть заводского оборудования, а часть разрушить. После отступления белых вновь избран был Деловой Совет во главе с председателем М.С. Аликиным. Первым советским директором назначен был А.М. Бакалдин, но дела на заводе шли всё хуже и хуже. Сказывался недостаток рабочей силы, сырья, топлива: были постоянные перебои в работе. В 1920-м году приостановлено было мартеновское и прокатное производство. К весне на заводе насчитывалось только шестьсот пятьдесят восемь рабочих да девяносто один человек служащих. Огромные усилия прилагали заводчане для улучшения дел: старались наладить выпуск молотилок и конных приводов к ним, конных плугов, борон, соломорезок и льномялок.
В 1921-м году методом народной стройки была восстановлена узкоколейная железная дорога до Камы, но, несмотря на все усилия заводчан в 1923-м году завод остановился из-за отсутствия сырья, топлива, продовольствия и денег.
Вот что писала о положении дел на заводе газета “Звезда” от двадцатого июля 1924-го года: “Шумливый прежде завод спит, словно богатырь, усыплённый чудесной палочкой. Гордо тянущиеся к небесам трубы не бросают клубов дыма и притихли. Завод живёт жизнью закупорившейся в раковину улитки. Дороги, прежде торные, теперь поросли травой и мхом. Вся заводская жизнь сосредоточилась в проходной завода. Здесь бьётся пульс как союзной, так и хозяйственной жизни завода. Хозяйственные работы выражается лишь во временных работах, в погрузки шихты в баржи для Чермозского завода, в отправке на камскую пристань остатков продукции завода – молотилок, конных приводов, проволоки. Безработных насчитывается до трёхсот пятидесяти человек…”.
К 1924-му году в Юго-Камске прекращает своё существование частная торговля. Об этом также сообщила “Звезда” от девятого июля того же года: “Развивается Юго-Камское ЕПО. На июль состоит 646 человек. Рабочих – 552, крестьян – 94, женщин – 58. Членский взнос – 1 рубль, вступительный – 25 копеек. Население завода обслуживается ЕПО и лавкой сельскохозяйственной кооперации. Частная торговля после проведения реформы исчезла во всём районе”.
Тяжелые времена переживали не только рабочие, но и местная интеллигенция. Привожу воспоминания В.И. Исуповой: “Мой муж Николай не вернулся с Гражданской войны. Осталась я одна с тремя маленькими детьми. Надо было освободить заводскую квартиру. Меня назначили в Полуденскую школу, там при школе была квартира для учителя. Квартира была большая, трёхкомнатная, но холодная.
Школа была двухкомплектная, у каждого учителя по два класса. Первый год работали без зарплаты, а потом нам положили жалование – сто рублей. Вставала в пять часов утра, стирала детское бельё и шла в школу на целый день. После уроков каждый день репетиции: без конца ставили спектакли с ребятами, с молодёжью, со взрослыми. Костюмы шили из старых газет, издали это было не очень видно.
Учебников не было. Букварь был один на класс, напечатанный на оберточной бумаге и истрёпанный до отдельных листков. Все дети выходили читать к столу и читали: “Мы не рабы, рабы не мы”. Чернила делали сами из сажи и свёклы. Перья были гусиные, из хвоста гусей. Карандаши делали сами: настрогают ребята палочки, набьют ими пустую консервную банку и в вольную русскую печь положат на ночь. Палочки в банке обуглятся – вот и писали. В школе не было дров, поэтому каждый ученик шёл в школу с поленом”.
Сохранились воспоминания очевидцев о том, как жили люди в трудные послевоенные годы, что происходило в посёлке в те времена. Рассказ Нины Ивановны Сторожевой опубликован был в газете “Югокамский труженик” от двадцать шестого марта 1997-го года: “Весна 1922-го года была на редкость ранняя. Позади страшная голодная зима 1921-22-х годов. Рано сажали в огородах, радуясь устойчивому теплу. Но не все огороды были обработаны, не все засеяны – людей косил тиф, неизменный спутник голодных, обессилевших. Вымирали семьями. Так у нас в соседях по улице Труда вымерла семья Верхоланцевых из пяти человек. Умерла от голода чета Пермяковых, что жили по улице Кирова № 1.
Но природа как бы сжалилась. В огородах всё росло быстро. Хлеба заколосились в мае. Трава буйно росла. В середине апреля скот выпустили на пастбище, но под бдительным присмотром подростков. С наступлением весны стало чуть-чуть лучше с питанием. Буйно росли пиканы. За ними специально ходили. Рубили их как капусту, солили и квасили. Из квашеных пиканов варили щи. Если была горстка муки, делали соченёк и этим заправляли. Ложечка молока или сливок – вот и обед. Как вкусно было! Хорошим подспорьем были пистики. Селянка из пистиков – отличное блюдо.
Однажды я проснулась от невероятного шума на улице. Били в вёдра, печные заслонки, тазы, старались как можно больше произвести шума. Выбежав на улицу, я увидала всех соседей и услышала страшное слово – саранча. С запада двигалась чёрная туча.
Женщины молились. Соседка Вассонька Бушуева вынесла икону Божьей Матери и, обратив её в сторону тучи, неистово молилась: “Матушка, Пресвятая Богородица, Матерь Божия, спаси и помилуй нас! Не дай чёрному ворогу снова обречь нас на голод и смерть. Пронеси тучу страшную, спаси наши пашни и огороды!”
А туча уже закрывала солнце. На землю опустился мрак. Слышался шелестящий звук. Позже я сравнивала этот звук со звуком шелестящей фольги. Все старались произвести как можно больше шума. Шло время, а скопище саранчи всё проходило над нами. Но вот на западе показался лучик солнца. Мрак постепенно исчезал. Вот тут-то и были обнаружены отдельные особи саранчи, которые, обессилев, выпали из общей массы. Мы, подростки, бросились уничтожать их. Я побежала в свой огород. Обнаружила одну саранчу. Длинные ноги, большие глаза, стекловидные крылья – похожа на кузнечика, только крупнее.
Как стало известно позже, в Пермской губернии саранча не приземлилась. Своё опустошение она произвела в соседней Кировской губернии. Это было в мае 1922-го года”.
Свои воспоминания о тех тяжелейших временах оставил Валерий Борисович Третьяков: “Завод стоял мёртвый, на нём не было даже охраны. Сохранились какие-то остатки готовой продукции. Население посёлка умирало от голода. Работы не было. На деньги – “совзнаки” – ничего купить было нельзя.
В 1923-м году техническим директором – главным инженером – был назначен Третьяков Борис Павлович с заданием пустить завод. Он получил при этом довольно большую сумму денег, которые были напечатаны на неразрезанном рулоне. Кассир Сельхозтреста, выдавая деньги, отмерил от рулона двадцать семь аршин и оборвал бумагу. Разрыв пришёлся прямо по банкнотам. Получилась ли сумма две тысячи рублей больше, или на тысячу рублей меньше, обоих не волновало. Однако, желающих работать за деньги не находилось. Тогда с группой добровольцев Третьяков запустил имеющуюся на заводе гидротурбину с генератором мощностью сто киловатт.
И на заводе появился свет. В старом кирпичном сарае был установлен электромотор. Кто-то пожертвовал старые жернова – совершенно бесплатно, – и в сарае оборудовали мельницу. У каждого окрестного крестьянина был собственный персональный мельник, к которому он и вёз зерно. Но уважающий себя мельник брезговал молоть овёс, горох, вику, иногда даже ячмень. Третьяков брал всё. Веками существовал обычай, когда мельнику оставался каждый десятый мешок от смолотого зерна. Это называлось – “гарнцевый сбор’. Вот он-то и оставался в распоряжении завода.
Такую смешанную муку и начали выдавать всем работающим на заводе как продовольственный паёк. В условиях всеобщего голода это было даже лучше, чем манна небесная. В первую очередь Третьяков пришёл к лучшему литейщику завода А. Орехову, который не ел ничего уже три дня, предложил ему выходить на работу и авансом выдал тридцать фунтов этой муки. Этот аванс и вернул Орехова к жизни.
Понемногу завод начал оживать. Пришли токари и заработал механических цех, выпуская болты, гайки, зубья для борон. Возобновился выпуск серпов, понемногу освоили выпуск кос-литовок. Эти косы были, конечно, хуже знаменитых литовок Атигского завода, но в условиях товарного голода шли нарасхват. Плата взималась по бартеру – сельхозпродукцией. Главным образом овощами и картофелем. Но бывало, что получали и зерно – рожь и пшеницу. А когда завод начал выпускать детали молотилок, сами молотилки и конные приводы к ним, положение завода стало стабильным.
При изготовлении приводов молотилок сильно пригодилось мастерство А.Орехова. Его отливки больших зубчатых колёс не требовали дополнительной обработки. Надо отметить, что обладание собственной конной молотилкой для крестьянина в 1923-м году значило гораздо больше, чем шестисотый “Мерседес” для “нового русского” в 1998-м году”.