Это произошло в тот день, вернее ночь, когда американцы впервые сели на Луну. Лина Владимировна проснулась утром и почувствовала, что у неё горят щёки – больше в области скул. «С чего бы это? – подумала женщина, – раньше такого не было: чтобы утром, после сна, да ещё лицо…» Она машинально тронула те места, где горело, и под пальцами ощутила шероховатость и пощипывание – как при свежих царапинах.
Лина Владимировна вскочила – и к зеркалу. О, ужас! – с обеих сторон действительно тянулось по несколько царапин, сверху вниз, почти параллельно и почти симметрично – нельзя сказать, чтоб глубоких – ибо они не кровоточили – но и не таких уж и поверхностных, чтобы не обратить на них внимание. Кто же их нанёс?! Лина Владимировна присмотрелась пристальнее – точь-в-точь как кошачьи.
Царапаться в доме было некому: кошек не держали, жили вдвоём с мужем, Вячеславом Никитичем, который спал в другой комнате, так как «страдал Альцгеймером». В нашей стране эта болезнь долгое время шла под маркой склероза сосудов головного мозга – весьма удобной свалки непонятных диагнозов у лиц преклонного возраста.
Старый муж во всём повиновался молодой жене. А что ему бедному оставалось делать, кроме как повиноваться?! Безропотно лежал на надувном круге, подкладываемом под таз для профилактики пролежней, и непроизвольно мочился в тряпочки. (Памперсов ещё не было. Вернее сказать, может, они где-то уже и были, но только не у нас. У нас – самодельные тряпочки).
Как больной Вячеслав Никитич был на удивление смирный – с его-то партийным багажом! Иногда, правда, возмущённо выкрикивал: «Вся моя вина в том, что мне тридцать пять, а то бы я показал, где раки зимуют». На самом деле ему было семьдесят два. У Лины Владимировны хватало ума не перечить мужу, соглашаться с его «тридцатью пятью», но при этом она тихо, чтоб до него не дошло, и горестно-горестно произносила: «Sic transit gloria mundi (так проходит земная слава). А какой орёл был!.. Какой громовержец!.. Какой искуситель!.. – И уже мысленно добавляла: – Хоть и не первой свежести».
Между мужем и женой была колоссальная разница в возрасте – даже страшно огласить насколько колоссальная. А всё потому, что он занимал высокую партийную должность, на которую рассудительная Лина Владимировна и польстилась, пожертвовав молодостью. А теперь пожинала плоды своей рассудительности, оказавшейся на поверку безрассудством. Хотя… роскошная квартира, дача, машина, прислуга – все эти атрибуты советского достатка – далеко не безрассудство; и они никуда не делись, как никуда не делся сам «громовержец». Несмотря на болезнь, его не рисковали списывать со счетов – мало ли как могли повернуться события!
Итак, повторяем: царапаться было некому. Значит, выходит, что царапины возникли сами по себе. «Да, но это же не норма?! Более того – нонсенс!» – запаниковала Лина Владимировна. Когда пришла Марфуша, дневная сиделка мужа, хозяйка помчалась в обкомовскую поликлинику проконсультироваться. Там её приняли всё ещё ласково (муж-то покудова не скончался – а вдруг поправится!) и сказали, что царапины – это не страшно, что она сама нанесла их во сне, даже не заметив как. Сущий пустяк... не стоит расстраиваться... от этого не умирают...
Чтобы впредь такое не повторилось, посоветовали следить за ногтями: не давать им отрастать, своевременно стричь и шлифовать пилочкой. Лина Владимировна тут же капризно отвергла эту «несусветную глупость»: «И что это будет за видик у меня… без ногтей? Дунька с трудоднями… Нет уж, увольте!» И ушла, недовольная всем и вся. И это называется врачи?! До причин – не докопались, суждения – примитивные, рекомендации – смехотворные... Ещё и виноватой сделали – сама, видите ли, поцарапалась. Ничего себе заявочка!
Лина Владимировна покидала лечебное учреждение без главного, ради чего в него шла, – без диагноза. Когда знаешь диагноз, то и лечить просто. А тут... «сама поцарапалась»... ха-ха! И как вам это нравится? Вот дураки!
Между тем, продолжая мысленно муссировать никак не остывающий разговор с медиками, подумала: а может, и вправду сама поцарапалась, да не почувствовала, потому что крепко спала? Почему бы и нет? Такой вариант не исключается. Ну а если так, тогда это действительно чепуха, и переживать не стоит.
На этой оптимистической ноте Лина Владимировна успокоилась, перестала злиться на врачей, даже повеселела, удовлетворённо по-дамски крякнув: «Ну да ладно, хватит зацикливаться на каждой царапине. Делать больше нечего, что ли... Другой бы беды не было. Хорошо, что ничего страшного за этим не кроется. Царапина она и есть царапина. Заживёт».
Но не успели старые царапины зажить, как появились новые. И опять визит в поликлинику.
На этот раз врач посоветовал, если уж она не хочет расставаться с ногтями, надевать на ночь перчатки, а лучше – рукавички. От этого предложения Лина Владимировна искренне расхохоталась, спросив сквозь выступившие от смеха слёзы: «А может, ласты? У меня как раз есть, когда-то плавала в них. Я же из Балаклавы… – Взрыв саркастического хохота вдруг сменился категорическим протестом: – Нет, дорогой доктор, никаких рукавичек я надевать не стану! Ещё чего! Приберегите-ка ваши экскременты для кого-нибудь другого, кто согласится быть чучелом. А меня избавьте от этой участи».
(Тут она явно перепутала эксперименты с экскрементами. А может, и не перепутала, а просто оговорилась. И скорее всего, что оговорилась, ибо для дам такого пошиба подобные ляпы недопустимы по определению.)
После всех этих препирательств доктор и пациентка сошлись наконец на том, что попытаются подойти к решению проблемы царапин с другой стороны, без всяких рукавичек и пилочек: Лина Владимировна попьёт бром с валерьяной – «в хорошей дозировке!» – строго подчеркнул доктор, – расшатанные нервы успокоятся, сон нормализуется, доминантные очаги возбуждения угаснут, ночной гиперкинез исчезнет – и всё наладится.
Но… человек предполагает, а располагает – знамо кто! Короче, марафет не состоялся: всё новые и новые царапины появлялись на фоне проводимого лечения с какой-то устрашающей закономерностью – через два дня на третий. Кожа лица в местах повреждений мало-помалу стала превращаться в корку.
Неоднократно созывали консилиум, который отверг экзему, аллергию, нейродермит (атопический диатез), розацеа (розовые угри), чесотку (хоть она на лице и не локализуется), а также дискоидную красную волчанку, и даже болезнь Либмана-Сакса (системную красную волчанку), которая, впрочем, и так ни в какие ворота не лезла, но в дифференциально-диагностический котёл всё же попала – в силу перестраховки.
В конечном итоге консилиум с большой долей фантазии остановился на мнении, что царапины представляют собой не что иное, как стигматы, – то есть кожные изменения, спонтанно появляющиеся у истеричных (читай бесноватых) женщин фактически «на пустом месте», без предыстории, ни с того ни с сего. Правда, у данной больной они почему-то возникали не на высоте истерического припадка – никаких припадков у неё вообще не было – а во сне, что для классических стигматов не характерно. Но нет ничего удивительного, – убаюкивал себя консилиум, – классические стигматы наблюдались в средние века, а сейчас всё течёт нетипично.
Что делать с этими притянутыми за уши стигматами, да ещё нетипичными, – никто ничего толком не знал. «Такие случаи известны, как известно и то, что они не лечатся, – сказал профессор Валентин Павлович Ушляков, председатель консилиума, обращаясь к субординаторам (практикантам), присутствовавшим при разборе случая. – А терапия… Терапия только местная – всякие примочки, болтушки, цинковая мазь, чистотел... А общей терапии нет, разве что родиться заново, – пошутил профессор, – и то… в другой ипостаси».
Не в силах равнодушно созерцать мучения хозяйки, Марфуша посоветовала пойти к бабке (в смысле к знахарке). Лина Владимировна возмутилась: «Ты что, Марфуша, сдурела! Что ты такое говоришь! Да меня в тот же день из партии выгонят, как только узнают». – «Ну, тогда надо принять обряд крещения, вы ж наверняка некрещёная… – дала она альтернативный совет. Увидев по выпученным глазам хозяйки, что этот совет пришёлся ей как кувалда по голове, Марфуша поспешила перефразировать сказанное: – Или, по крайности, пригласить батюшку на дом, хай покурит из ладанки и освятит помещение. Потому что другого выхода нету. Многие люди так делают. Бо на врачей, как я вижу, надежда плохая».
Лина Владимировна обескураженно воскликнула: «Как можно, Марфуша! Ты вообще уже тово… – покрутила она пальцем у виска. – ПопА в рясе, пузатого-бородатого, мне только сейчас и не хватает... Думай, о чём говоришь! Я в университете марксизма-ленинизма историю партии преподаю, а она, видите ли, предлагает фимиам тут устраивать… кадилом махать во все стороны... душеспасительные песнопения затягивать... Ну и ну!»
Долго ещё Марфуша «просвещала» хозяйку. Уверяла, что во всех её бедах виноваты гады американцы, которые вскарабкались на месяц (на луну), разогнали чертей, те разлетелись кто куда, ополчились против православного народа и теперь насылают на него всякие порчи-напасти. Лина Владимировна затыкала пальцами уши и не слушала то, чего не желала слышать – точь-в-точь как Анна Ахматова: «…Но равнодушно и спокойно/ Руками я замкнула слух/ Чтоб этой речью недостойной/ Не осквернился скорбный дух».
Тогда Марфуша, никому ничего не говоря, пошла в церковь, там одна её знакомая – из выкрестов – некая Базия, работала продавщицей свечей, а по совместительству – уборщицей. Марфуша попросила её отщипнуть где-нибудь трошки (немного) ладана, лучше – прямо из какой-нибудь ладанки, если удастся, конечно. «Не бойсь, – успокаивала Марфуша Базию, – ладан на благое дело требуется, так что никакого греха тебе не станется».
А Базия и не боялась. На это дело она смотрела проще, нежели Марфуша. Буквально через несколько минут принесла ладан – твёрдые кусочки засохшей смолы янтарного цвета – и протянула той со словами: «На. Пожалуйста. Пусть помогает, коль на благое дело. Прямо из курильницы взяла, что перед киотом. – Марфуша попыталась расплатиться, но Базия зашикала: – Ты что! Нельзя! Деньги всё испортят!»
Назавтра, явившись на дежурство к Вячеславу Никитичу, Марфуша дождалась ухода хозяйки на работу, после чего стала подпаливать ладан – в старой алюминиевой кружке – чтоб потом обнести все комнаты и священным чадом выгнать вон нечистую силу. Ладан начал куриться, но вскоре перестал – потому, что его надо было постоянно чем-то раздувать. Раздувать было нечем, кроме собственных губ, сделанных трубочкой, что оказалось крайне неудобно.
Марфуша нашла выход из положения: залила ладан горячей водой и стала растворять его. Он, хоть и не растворился (во всяком случае, полностью), но помягчал – и стал испускать свой, настоящий, ладанный запах. Вот этой ароматической жидкостью Марфуша окропила все углы и предметы, и особенно тщательно – подушки, на которых спала Лина Владимировна. Незаметно мазнула и лоб дремавшего Вячеслава Никитича. И даже свой лоб.
Концы спрятала в воду – кружку с остатками ладана тщательно завернула в газету и положила к себе на дно сумки, чтоб унести после дежурства домой, ибо выбрасывать такие вещи – страшный грех. А не выбрасывать, оставить здесь где-нибудь на полке – нельзя: хозяйка увидит, нюхнёт – и марфушино самоуправство тут же обнаружится, со всеми вытекающими...
Пришла с работы Лина Владимировна, и прямо с порога стала крутить носом – чем, мол, это пахнет. Обойдя комнаты и ничего не обнаружив, пожаловалась Марфуше: «Представляешь, Марфуша, я такая малахольная: стоило тебе только заикнуться насчёт попа с кадилом, а меня уже запах ладана преследует. Вот нюхаю – и ощущаю... Веришь? Нервы – ни к чёрту. Это ж всё от них...» Марфуша ответила расплывчато: «Та ото ж... Хорошо ещё, что ладаном, а не чем-то другим».
С этого дня у Лины Владимировны не появилось ни одной свежей царапины, а старые царапины вскоре бесследно зажили – лицо очистилось полностью и стало гладкое как яичко. Помогло даже безнадёжному Вячеславу Никитичу – он перестал говорить, что ему тридцать пять. Лина Владимировна усекла это, расценила как достижение медицинской науки, и с надеждой в голосе по несколько раз на дню вопрошала: «Так сколько тебе лет, Славочка? Скажи мне. Ну?» Тот соображал-соображал, но, так и не сообразив, начинал плакать.
Жаль, что чудо исцеления больной от царапин врачи поставили в заслугу себе. Жаль, что и сама больная (а теперь уже выздоровевшая) склонна была думать, что лечение бромом и валерьяной всё-таки дало эффект, пусть и запоздалый. Лучше поздно, чем никогда, – философски рассуждала она.
Встретив как-то в театре своего врача, Лина Владимировна спросила: «А почему так: не помогало не помогало, а потом вдруг раз – и в один момент всё как рукой сняло?» Врач, будучи подшофе, игриво ответил: «А мы такие, русские... Долго запрягаем, но быстро едем. Кстати, это сказал человек отнюдь не русского происхождения, а в точности до наоборот – сам Отто фон Бисмарк сказал». Про марфушин ладан ни врач, ни Лина Владимировна, разумеется, не знали, поэтому лечебный эффект всецело приписали советской медицине, самой прогрессивной медицине в мире.
Марфуша не призналась в содеянном «преступлении», так как боялась, что хозяйка откажет ей в месте и вышвырнет вон. Революционный инстинкт у Лины Владимировны оказался очень сильный, идеалам марксизма-ленинизма она была предана беззаветно, избитая фраза «религия – опиум для народа» была любимой её фразой, поэтому опасения Марфуши безосновательными не назовёшь.
Хотите – верьте, хотите – не верьте, но всё было именно так – вплоть до мелочей. Совпадение? Вряд ли. Такие совпадения, чтоб как по заказу, чтоб тютелька в тютельку, не бы-ва-ют.