Иду с базара. Как все "советские тётеньки", увешена пакетами. До дома еще далековато. И вдруг мои пакеты стали необычайно лёгкими. Их перехватили чьи-то сильные руки. Оборачиваюсь - на меня с улыбкой смотрит огромный, и, как мне показалось, слегка подвыпивший мужчина.
- Да не пугайтесь вы. Я помочь вам хочу.
Он донёс мою поклажу до самого дома, а по пути поведал мне, что он здесь в гостях у сестры после длительного лечения в госпитале. Я сама не люблю, когда мне докучают расспросами о моих болезнях, поэтому и помощника своего расспрашивать не стала. А он донёс пакеты до самой двери, сел на нашу уютную скамеечку под дубом, и стало ясно: уходить не собирается. Мне ничего не оставалось, как присесть рядом. Мужчина слегка потупился, потом поднял голову. Лицо расплылось в улыбке:
- А вы добрая и чуткая. Другая бы прогнала, а вы вот сели рядом, чтобы дальше мои тары-бары слушать.
Что-то в этом великане было странное и беззащитное. Вдруг он посуровел.
- Меня зовут Даурен. Я - казах, - и еще раз, с нажимом, повторил: да, Я - КАЗАХ. Не пожимайте плечами. Это вам всё равно. А в моей истории это очень важно. Я - КАЗАХ. И не из госпиталя. Там я был год назад. Позавчера меня выписали из психушки. А почему вы не шарахнулись от меня?
- Всякое бывает, - ответила я, - вы не пугаете меня.
Видимо, Даурену очень нужно было поведать кому-то свою историю. Спешить мне было некуда, и я с интересом стала слушать. Даурен уперся локтями в колени, обхватил наклоненную голову руками и глухо заговорил:
- Еще раз повторяю: Я - КАЗАХ, и это важно. Никогда не было важно, а в Афгане... Даурен поднял голову, посмотрел на густую крону дуба, на глазах блестели слёзы, с усилием проглотил застрявший в горле ком и продолжил:
- Нас было восемь человек. Мы брели по пустыне усталые, голодные - возвращались с задания. Ужасно хотелось пить. Впереди показался маленький кишлак: шесть приземистых глинобитных домиков с мазаными крышами. Трое ребят пошли в разведку. Вскоре они вернулись, сказали, что в кишлаке пусто. Лишь в одном доме женщина варит плов. Остальные, видимо, завидев нас, сбежали.
Мы вошли в дом. Парни сели к низенькому столику, а я, зная обычаи мусульман, попросил воды для омовения рук. У женщины под паранджой улыбнулись глаза. Она коснулась кончиками пальцев уголков своих глаз: "Ты, мол, азиат, мусульманин". Потом дала мне ведро, жестами указала, где колодец. На пороге я оглянулся: женщина раскладывала по тарелкам плов, ребята устало улыбались. Всё было так мирно и спокойно.
С водой я вернулся, напевая казахскую песню. А когда вошел в дом, моя песня сменилась диким звериным криком, который сам по себе рвался из моей груди.
Даурен сжал кулаки и тупо заколотил ими по коленям, но вскоре овладел собой и, всхлипывая, продолжил:
- Я до сих пор, как наяву это вижу: вокруг столика тела моих товарищей, а на столе горой сложены их головы. И кровища залила весь пол. Они все были славяне. Я ОДИН - КАЗАХ. И эта ведьма спасла меня - отправила за водой.
Он перешел на крик:
- Это что же за ислам у них такой??!!! Мой дедушка тоже мусульманин. Он глубоко верующий.
Голос Даурена срывался, залитые слезами глаза были полны горя и гнева:
- Но мой дед всегда меня учил: "Никогда не делай людям зла. Бог - он один, только у разных людей называется по-разному". А тут - такая жуть!!!! Как же с этим жить??!!
Даурен надолго замолчал. Сидел, уставившись в одну точку. Его могучие плечи и спину сотрясала дрожь. Но вот, как бы стряхнув с себя оцепенение, он продолжил:
- Не помню, как добрался до части, как оказался в госпитале. Только вот теперь часто и подолгу в психушке лечусь. Да разве от такого излечишься? Мы же с этими ребятами были одно целое. Почему же жизнь мне одному досталась? Только потому, что я - КАЗАХ? Да и зачем мне такая жизнь после всего этого кошмара? Я не могу жениться - кому нужен псих? Не могу иметь детей. Им же с моей кровью передастся эта память, эти боль и ненависть. И от этого они будут страдать.
Я не заметила, что рядом со мной, уже давно, сидит мой муж и слушает, крепко сжав кулаки. Даурен замолчал Муж принес водку, рюмки, налил всем троим. Даурен замотал головой:
- Вы, видимо, решили, что я пьян? А я ее после Афгана в рот не беру. У меня и так голова, как дурная, - и долго благодарил нас за то, что мы его выслушали, - все почему-то считают, что мне не надо об этом говорить. А вот вам рассказал, и как будто бы ребят помянул.
Вдруг он засуетился:
- Засиделся я. Родственники меня дома уже потеряли. Они обо мне очень беспокоятся. А что обо мне беспокоиться? Я КАЗАХ, Я - ЖИВОЙ. Хотя, уж лучше бы вместе с ними. Так нет же, Я - КАЗАХ.
Он нетвердой походкой пошел к калитке, не попрощавшись, повторяя, как завороженный: "Я - КАЗАХ. Я - ЖИВОЙ"
А у меня его рассказ не выходит из головы вот уже много лет.