«Дни пролетают со скоростью света,
Так что попробуй, в седле удержись.
Все мы лишь гости на празднике этом,
С тихим названием – жизнь».
В больничном саду запоздало хлопотал сентябрь. На скорую руку нагонял тучи, лил мелким дождём, тут же скользил солнечными лучами, шумел встревоженной листвой. Листья вздрагивали, перешёптывались и разносили по аллеям печальные вздохи.
В душу осень просочилась ещё в августе, вызревала слезой и растворялась в суетливых буднях. Суета лечит. Ненадолго.
Сколько бы ни пыталась Алима заглянуть в собственную жизнь, ни в одном из поворотов судьбы не помнила, чтобы жизнь начинала заново. Прошедшее всплывало как единая цепь периодов, вытекающих один из другого. Теперь же резко и глубоко вошёл в жизнь диагноз, и с ним надо было уживаться. Завершилось обследование. Обнадёживающих сомнений не осталось. Не осталось той самой «соломинки», за которую держались в последнее время душа и мысли.
Местом прогулок и встреч с родными больные окончательно выбрали ближайший к центральному входу сквер, и в саду почти никого не бывало даже в самые солнечные дни. Разве что парочка влюблённых, проходя мимо, зайдёт в тенёчек целоваться, да изредка мелькнёт дворник с метлой.
Сегодня Алима пришла проститься с полюбившейся беседкой. Сколько дум доверено ей и тихих слёз. Завтра домой.
Ощутимых проблем и болей пока не было. Сколько так могло длиться, одному Всевышнему известно. Земной же бог, лечащий врач, вознося диету, отмолчался. То ли в силу этики, то ли на всякий случай, остерегаясь ошибки.
-А душу можно ль рассказать? – вспомнила она любимую поэму, всегда приходящую на память в особо трудные моменты. Можно ль рассказать о растущем как на дрожжах отчаянии, скребущемся в душе и с которым не справляется здравая мысль? Стоит ли? Кому? И зачем? Близким, которые каждый день навещают и поддерживают. Дочери? Которая раскладывая гостинцы, приговаривает: мам, а пап такой задумчивый, но когда я прихожу, он нарочито бодрится. А дома всё на месте, но чего-то не хватает. Без тебя нет «фэншуя».
Нет. Не стоит. Не стоит пока загружать дорогих тебе людей. Всему своё время.
Алима оглядывала сад, выискивая что-то прочное, весомое, сильное.
Вдоль аллеи росли цветы. Некоторые были знакомы Алиме. Такие же сама высаживала во дворе каждую весну.
Доживу ли до следующей, - воровато мелькнула мысль.
Улыбнулась, заметив на бутонах капельки ушедшего дождя.
Может, это доцветает весна, – пыталась обмануться Алима, - и впереди любимое лето?
Застенчиво краснели клёны. Серели тополя. К ногам, покачиваясь, опустился лист. Алима расправила его на ладони. Уютно устроившись, он никак не хотел слетать.
Вот и осень. Вот и осень, - шептала Алима.
Платное отделение больницы блистало непременной чистотой и моментальной вежливостью. В искренность медперсонала можно было бы поверить и принять, если бы между делом нет-нет да не проскальзывало наружу обратное, настоящее. Скучающее сочувствие, улыбчивое равнодушие и снисходительное превосходство разгоняли ту надежду и безопасность, которые должны были бы поддерживать в стенах больницы и подгоняли домой. К своим, близким.
Новые медицинские термины, вошедшие неожиданно в её будни, становились привычными, и уже не так тревожили, как в первое время. Алима, будто защищаясь, сдвигала их в сторону от текущей, ставшей на удивление интересней и дороже, наполнившейся семейными планами, жизни.
Домашний собственноручный уют, не в пользу сравниваясь с новомодным декором больницы, показался вялым, хоть и принял её радушно и обнял по-свойски, обдавая родным запахом. Алима по-новому обсматривала мебель, занавеси, ковры, которые вдруг показались тяжёлыми, грузными, устаревшими. Да. Нужен ремонт, с которым приходит обновление.
Она по-прежнему занималась хозяйством, растила цветы, наслаждалась внуками. Жизнь детей сложилась. Образованные, воспитанные в рамках морали и порядка, они не доставляли им с супругом особых хлопот. И только иногда Алима спохватывалась и сожалела об их бесхитростности и пустоте там, где должна была быть гибкая лояльность, которая сейчас, в бестолковое, перестраиваемое под капитализм время, так нужна и помогала бы в общении и налаживании отношений. В рассказах детей о той или иной ситуации она в душе была полностью на их стороне, одобряя и радуясь не затерянным в весьма ребристой суете чувствам справедливости и обязательности. Вслух же советовала промолчать, лавировать, не замечать.
Не порть детей, - вставлял свое слово супруг, - чему ты их учишь?
- Легко ему с высоты возраста и признанного в регионе профессионала оставаться твёрдым в убеждениях, - рассуждала Алима, гордясь про себя всё же отцовской именно твёрдостью в детях, убедительно проглядывавших в делах и поступках.
Действительно «яблоко падает недалеко от яблони», - убеждалась она в людской мудрости и тихо, ласково проговаривала: вороны вы мои, белые.
Алима заметила, что ей всё больше нравится оставаться одной. Одинокие думы степенны, рассудительны и дальновидны. Одна, она могла беседовать с собой, подолгу блуждать в поворотах памяти, отделяя случайное, обнажая подзабытое. Понимала, что это не выход. Это всё равно, что плыть в лодке, начавшей давать течь. Мысли рвались в прошлое, смыкались всё больше на промахах, сожалея о невозможности их подправить, пробуя переставить те или иные события, либо отменить вовсе.
- Слышишь, мать, - взбодрила она себя, - в интернете же написано, что это заболевание, каким бы грозным ни было его название, не давая о себе знать, длится годами. Го- да- ми!!! Не написано ведь «месяцами». Так что, старая, ещё повоюем. А если что, так пожила ведь. Всё остальное считай подарком. Пользуйся и живи. А пока, ты - есть, и ты причастна к этой жизни! И хватит ныть. Вечером обещали прийти внуки.