Дине РУБИНОЙ
Отслужив солдатом и вернувшись в Харьков, я поступил работать в одну маленькую заводскую редакцию. Заместитель редактора многотиражки уступил мне заказ областного издательства: написать брошюру об опыте работы цехового партийного агитатора.
Механика таких дел проста: журналисту поручается изложить от первого лица «опыт работы» такого-то агитатора (пропагандиста, изобретателя, передовика производства и т. п., фамилия которого и проставляется над заголоком, в то время как фамилия подлинного автора – того, кто писал (ибо автор, по всем словарям, это и есть тот, кто сам пишет!) фигурирует лишь в платёжной ведомости и в авторском договоре. Некоторые издательства поступали честнее (например, так делалось в Ленинграде): указывали фамилию журналиста на обороте титульного листа с пояснением: «литературная запись такого-то». Но у нас в Харькове это считали излишним.
- Деньги – ваши, слава – агитатора, - сказал мне наш зам Пётр Михайлович Фатеев. Ему самому писать было некогда, так как он в это время работал над диссертацией по истории завода, то есть был занят чтением и переписыванием старых комплектов нашей же многотиражки.
Для уточнения задачи мне пришлось съездить не то в обком, не то в горком партии к инструктору отдела пропаганды и агитации товарищу Бабенко, который был одновременно и редактором планируемой серии брошюр «об опыте работы» идеологических активистов.
«В переконуваннi - сила агiтатора»», - сказал он мне название и тему брошюры (переконування – по-украински убеждение кого-либо в чём-либо). - Подыщите автора подходящего- чтобы это был обязательно рабочий, а не какой-нибудь там конторщик. Объём брошюры – от одного до полутора печатных листов. Деньги – ваши, слава – агитатора.
Последняя фраза, очевидно, заключала в себе рабочую формулу того идеологического жульничества, которое было в обыкновении у партийных властей нашего – да наверняка и многих других городов. Но при моём тогдашнем безденежье эта формула меня «переконала»: за печатный лист платили 1300 рублей, а за 800 тогдашних целковых можно было купить вполне приличный костюм, после армии мне крайне необходимый. Я принялся за поиски «автора».
- Возьмите Филиппенко из цеха «140», - посоветовали мне в парткоме завода. Я взял.
Слесарь ремонтного участка Филиппенко был агитатором, то есть, по поручению цехового партбюро, читал рабочим вслух газеты или пересказывал их содержание. По правде сказать, какой уж тут опыт. Вдобавок оказалось, что мой предполагаемый «соавтор» порой закладывает за воротник.
- Увлекается, - сказал мне цеховой партийный секретарь, деликатно пряча глаза.
- Но ведь не до безобразия? – спросил я с надеждой.
- Ну, что вы? Нет, конечно! – успокоил секретарь.
Агитаторами чаще всего бывают производственные мастера участков, всякие там «распреды», нормировщики, рабочего найти трудновато, я ещё раз посоветовался в парткоме – остановились на Филлипенке.
Раза два пришлось ему посидеть со мной после конца рабочей смены: из чего-то ведь надо было слепить несуществующий опыт: нужны фамилии, факты, ситуации… Я выспрашивал, тянул из агитатора жилы. Скажем, такой-то рабочий не вырабатывал норму. «Однажды я (то есть Филиппенко) после беседы на участке сказал ему…» Что именно он сказал – зависело от моей фантазии. Но надо было продемонстрировать, как в результате такого «переконування» лодырь исправился и стал передовиком производства.
Вот на такие творческие наши встречи ушло, в общей сложности, часа три. В моём блокноте появились фамилии, даты, названия тем проведённых или якобы проведённых агитатором бесед… (Вообще, слово якобы во всей этой истории наиболее подходящее: якобы брошюра о якобы опыте якобы агитатора, написанная якобы им самим, а на деле – якобы журналистом и, самое главное, якобы полезная и необходимая читателям! Сколько такой макулатуры печатается в стране, и какие на это уходят средства! А Бориса Чичибабина печатать перестали …)
После второй и последней беседы творчество Филиппенки навсегда завершилось. Я остался один на один с невинной бумагой и начал бесчестить её – и себя.
Сотворив некое пакостное тесто, мне самому противное, но по какой-то причине нужное родной коммунистической партии, пришлось ещё и самостоятельно переводить написанное на украинский, - труд мучительный, так как надо было то и дело лезть в толстенный русско-украинский словарь. Мог бы, конечно, не возиться и отдать переводчику, но на этом мы с Филиппенкой потеряли бы треть заработка, а
вожделенная мною пиджачная пара на три без остатка не делится… Перспектива пожертвовать штанами мне не улыбалась, и пришлось засесть за перевод, потратив на это сколько-то вечеров.
«Щирый» Бабенко, читая, морщился на ухабах моей мовы, но – сошло…Рукопись была принята, после чего мы (то есть Филиппенко и я) заключили с издательством договор, в котором оба именовались авторами. В договоре была названа сумма гонорара, но доля каждого из нас не оговаривалась.
- Обычно у нас такая практика, - объяснили мне в издательстве. – Кто писал, но на обложке не назван, получает 75 процентов, а тот «автор», чья фамилия там значится, - 25 процентов. Но об этом вы должны сами договориться между собой, составить авторское соглашение и сдать его в бухгалтерию.
- А вдруг он не примет таких условий? – спросил я.
- Ну, что вы! – замахали на меня руками сразу два или три редактора, в комнате которых шёл разговор. – Да ведь работали-то вы, а вся слава достанется ему, плюс четверть гонорара буквально ни за что. Совесть-то есть же у человека – тем более, у агитатора!
Итак, вот, оказывается, какова цена славы: четвертушка гонорара. Глядя в хитренькие, пьяненькие глазки своего «соавтора», я объяснил ему всю механику дела – и, видимо, слишком подробно, потому что он заподозрил меня в лукавстве. Сперва, правда, ничего не сказал, молча подписал авторское соглашение на предложенных мною началах, зато буквально назавтра явился - и говорит с какой-то гаденькой улыбочкой:
- Я, товарищ Рахлин, вы, конечно, извините, но в настоящее время обстоятельства, учитывая особенности текущего момента, а также, во-первых, поскольку план не выполняется, прогрессивки не плотют и большие простои оборудования…
- Короче: в чём дело?
- Да уж извините, а я решил, что нельзя ли переписать на «по 50 процентов»: вам половину, но и мне половину, так уж никому обидно не будет…
Соглашение уже было накануне мной передано в издательство. Я позвонил туда.
- Ах, подлец! – возмутился непосредственный редактор брошюры Марк Глузберг, - такого у нас ещё ни разу не бывало. Ну, пришлите гада, мы ему объясним.
На другой день «гад» пришёл ко мне извиняться:
- Понимаете, мне сказали там вчера, что 25 процентов – это рублей 300 – 400. А этого мне вполне достаточно на вставление зубов. Вот видите – мне зубы надо вставлять…
И, оттянув губу, показал голые дёсны. На пропойной физиономии – умильная улыбка: ну, доволен человек, и меня приглашает порадоваться, что будут у него новые, дармовые зубы. Да ещё и «слава», уступленная мною за 25 процентов гонорара. Как раз цена протеза.
…Через некоторое время в Харьковском книжном издательстве вышла брошюра «В переконуваннi …» - и т. д. Рахлиным там, слава Богу, и не пахло. Пахло спиртом с ремонтного участка: мой «соавтор», дыша через новые зубы перегаром, раздавал автографы. А я купил, наконец, свой первый после армии очень приличный коричневый костюм.
К сведению книголюбов: брошюра, на мой взгляд, представляет чисто уголовный интерес.
Феликс Рахлин, 1969, Харьков