1.
Лучи раннего июньского солнца, не обращая внимания на прозрачные голубоватые шторы, преграждавшие им путь, проникли в просторную больничную палату, скользнули по деревянному выкрашенному полу и очутились на лице русого семилетнего мальчугана, досматривавшего, по-видимому, свой последний, но самый запоминающийся сон. От нежного прикосновения игривых лучей, мальчуган невольно улыбнулся, заерзал затылком по теплой накрахмаленной подушке, и, совершенно не собираясь просыпаться, повернулся лицом к стене. Помеха, в виде назойливых лучей, терзающих окно и заливающих практически всю палату светом, была устранена, но через мгновение дверь палаты отворилась, и в нее вошла другая помеха, в последствии именуемая медсестрой тетей Клавой.
Клавдия Ивановна, пожилая располневшая женщина с круглыми весомыми окулярами и вечно улыбающимся, хлопочущим лицом, сообщила, что стрелки коридорных часов возвестили собой время подъема, приведения себя в надлежащий вид, и дальнейшую отправку на, уже приготовленный местными поварами, завтрак. Конечно же, никто из присутсвующих в палате мальчишек, а таковых здесь насчитывалось трое, не отреагировал на объявленную Клавдией Ивановной диспозицию. Тогда сердобольная старушка повторила свою речь и откинула одеяло с головы уже известного нам мальчугана, который, дважды потревоженный утром за столь короткое время, открыл свои заспанные глаза.
- Просыпайся, Павлик! - с свойственной ей радушной улыбкой молвила тетя Клава, - Пора вставать!
Не отошедший еще ото сна, Павлик нахмурил сдвинутые под русой челкой брови, и спросил:
- Клавдия Ивановна, - тетей Клавой он называл ее только в кругу мальчишек, - а почему это я должен вставать, а Валерка, да и Лева тоже, лежат и дрыхнут?
- Кто это дрыхнет? Ты на себя посмотри, малявка! - завопил рыжеволосый веснусчатый паренек, скинувший с себя одеяло и, представший перед всеми в помятой клетчатой рубашке, коротких черненьких шортах и в одном, сползшем до самой ступни, красном носке. Вторая ступня у паренька была оголена, а, бывший на ней еще с вечера носок, видимо затерялся где-то в одеяле, или же прошмыгнул ночью под кровать.
- Что же это такое, Валера, почему же ты спишь не раздеваясь? - воскликнула изумленная тетя Клава. - Ну, неужели мне каждый вечер теперь проверять разделся ты или нет? Ну, вот скажи мне, и как ты теперь в такой мятой рубашке пойдешь на завтрак?
- А чего, как вчера ходил в мятой, так и сегодня пойду! - сказал Валерка, теребивший в руках скомканное одеяло, в попытке найти свой потерявшийся носок. - И вообще, тетя Клава, вы не смотрите, что я плохо одет, я хорошо воспитан! - добавил он с явной ухмылкой удовольствия на лице.
Клавдия Ивановна ничего не ответила нагловатому Валерке, а, только всплеснув от негодования морщинистыми руками, вышла обратно в коридор, чтобы зайти в соседние палаты и разбудить еще десятка два таких же сонных, уклоняющихся от подъема, мальчишек и девчонок.
Павлик был уже на ногах. Его тчедушное худенькое тельце горело желтым светом на фоне ярких солнечных лучей, а торчащие по двум сторонам тоненькие ребра, и выдающиеся на спине угловатые лопатки, под этим желтоватым оттенком превращали Пашку в дохленького цыпленка, который неуклюже переминался с ноги на ногу. Заправив кровать и проделав все соответсвующие умывальные процедуры, семилетний Павлик, вместе со своими соседями по палате: нахальным Валеркой и молчаливым Левой, проследовал в местную столовую, которая располагалась в другом крыле этого больничного корпуса.
2.
- А это надолго? - спросил взволнованный Павлик свою маму, которая только что сообщила ему, что доктор направляет Павлика в санаторий, - так тогда мама назвала это непонятное, далекое и гнетущее больничное заведение, в котором и надлежало побывать Пашке.
- Да нет, конечно, что ты, милый! - сосредоточенно ответила мама, и глаза ее вдруг, как тогда показалось Пашке, погрустнели и стали как будто немного уже, как у человека расстроенного или уставшего к вечеру от напряженного трудового дня.
- Мама, а что же, я там буду совсем один? Без тебя, без папы и даже без бабушки? - молвил недоумевающий мальчик.
- Да, сынок, без меня и без папы, но ты там не будешь один! В этом санатории очень добрые и профессиональные доктора, и, к тому же, это же всего на два месяца... Там природа, лес, воздух... другие ребятишки... А мы к тебе все вместе будем приезжать, навещать тебя будем с гостинцами...
- Мама, а можно я хотя бы возьму с собой нашего кота? - с надеждой в голосе, глядя прямо в глаза матери, спросил растерянный Павлик.
- Нет, родной, и кота нельзя, - ответила женщина, поправив челку на лбу у сына.
Единственное, что усвоил Павлик из короткого диалога с матерью, было то, что с собой ему брать никого нельзя, верно порядок там у этих докторов такой, и что там, где ему предстоит провести два летних месяца, есть дремучий, неведанный им доселе лес.
На самом же деле, Павлик, буквально две недели назад, выпустился из детского сада, в котором ему, как и другим детям, сделали некие прививки в руку, как выразилась бы бабушка Павлика, безболезненное перке. Руки детям наказали не мочить водой, а то все дело будет испорчено. По прошествии трех дней, детей вновь собрали во врачебном кабинете, увешенном какими-то красочными плакатами с изображением различных животных и с крупными буквами, не до конца еще выученных будущим школьником Пашкой, и молодая медсестра с леденющими пальцами, это ощущение резко врезалось в память мальчика, померила Павлику линейкой это самое перке, и, немного поразмыслив, выписала направление в городскую поликлинику. Руку-то Пашка, как и наказывали, не мочил, но вспухшая и покрасневшая рука являлась фактом, против которого не поспоришь, а мочил ее водой мальчик, или не мочил - на самом деле ни для кого из докторов не представлялось интересным.
3.
Характер у несправедливо упеченного в больничные казематы мальчугана, а именно таким считал себя Павлик, был мягким, даже меланхоличным. Он часто витал в облаках, воображал себе небывалые картины героических сражений и немыслимые ситуации кругосветных путешествий, в которых мнил себя главным действующим лицом - безудержным мореплавателем, отважным партизаном или же бесстрашным кавалеристом. Все эти образы он наблюдал то вместе с отцом, то вместе с бабушкой в патриотичных кинофильмах, и в душе старался походить на увиденных, и полюбившихся ему героев. Но, так как Павлик рос спокойным, мечтательным и от того в меру рассеянным, большинство его фантазий так и оставались фантазиями его светлой детской головы.
- Ух, ты, какие вкусные сегодня котлеты! - с восторгом заявил за завтраком Валерка, уминавший за обе щеки куриную котлету с порцией гречневой каши, и с набитым ртом продолжал. - Слушай, Левка, отдай мне свою котлету, а ты дома поешь, тебя же выписывают, а у меня растущий неокрепший организм, требующий двойных порций!"
Леву на самом деле сегодня выписывали, и, ближе к вечеру, а может быть и сразу после обеда, за ним должны были приехать на машине его родители, и забрать его домой. Так как Леву всего день назад, по непонятной причине, переселили из другой палаты к ним с Валеркой, Пашка не успел к нему привыкнуть, и, практически не зная новобранца, не жалел расставания с ним. Только, наверное, в глубине души он завидовал ему, что тот встретится сегодня с ждущими его мамой и папой, уже сегодня будет играть в свои родные игрушки, есть ложкой клубничное варенье и спать на домашних простынях, а не останется в блеклой больничной палате, выслушивать небылицы этого несносного хвастуна Валерки.
Шел пятый день Пашкиного пребывания в санатории, а мама приезжала к нему всего лишь один раз. Родители работали, а путь из города до данного места был не быстрым, приходилось ехать на рейсовом автобусе, который ходил по расписанию, а машины у них, в отличии от Левкиных родителей, не было. Пашка скучал, скучал безумно, скучал так, как только может скучать беззащитный ребенок, в первый раз отлученный от дома и попавший в чужую, гнетущую для себя атмосферу белых халатов, разновозрастных детей и строгих врачей, то и дело вышагивающих по коридорам то с папками, то с какими-то колбами. Когда они с мамой последний раз виделись, при расставании, она крепко обняла Павлика, поцеловала его теплыми губами в щеку, и сказала, что на будущей неделе, в воскресенье, она приедет. Хоть Павлик и был мал, но он знал, что в неделе столько же дней, сколько ему сейчас лет. И что, если прошло уже пять дней, то совсем скоро наступит воскресенье, и мама непременно приедет, а в том, что мама приедет, Павлик не сомневался, так как не было еще ни одного раза, чтобы мама смогла бы хоть в чем-то нарушить свое обещание.
4.
После завтрака, который и вправду был весьма съедобным, трое пареньков вернулись в палату. Довольный сам собою, тяжело дышащий и смеющийся Валерка с грохотом прыгнул на свою не заправленную кровать, только при этом, он не удосужился снять с себя ни только шорты с рубашкой, но и даже сандалии. Павлик аккуратно сел на краешек своего стеганного одеяла, крестиком сложил руки на своих маленьких коленях, и внимательно посмотрел на что-то рисующего в клетчатой тетради Леву.
- Счастливый, сегодня уезжает... - вновь подумал про себя Павлик, и все его маленькое нескладное существо охватила неимоверная безудержная тоска, каковой он не испытывал никогда в жизни.
Но в это мгновение в палату в белом халате, с забранными в пучок густыми черными волосами и с подносом в руках, вошла молоденькая медсестра.
- Ребята, - воскликнула она звонким чеканным голосом, - После завтрака пора принимать таблетки.
Затем она раскрыла два небольших пластмассовых пузырька, и достало оттуда по две белых и две желтых таблетки. Эти четыре крошечных, кругленьких таблетки она разделила поровну между Павликом и, вскочившим на ноги при виде вошедшей медсестры, Валеркой. Леве же, почему-то, досталось всего лишь одна таблетка, но достаточно большая, в красной капсульной оболочке. Далее, ловким движением руки, медсестра наполнила водой из прозрачного стеклянного графинчика три небольших стаканчика, и поставила их на поднос перед мальчишками. Юные пациенты проглотили на троих пять таблеток, и, молоденькая медсестра, с чувством выполненного долга, вышла из палаты.
Когда медсестра удалилась, Павлик разжал свою потную гладкую ладошку, и Валерка с Левой увидели на ней две крошечные таблетки, белую и желтую, которые Павлик каким-то образом сумел не проглотить, схитрив перед суетившейся, спешившей в остальные палаты медсестрой.
- Э, ты чего, малявка, - завопил удивившийся Валерка, - Почему ты их не проглотил? Медсестра! Медсестра! - не унимался горланить низким голосом веснушчатый паренек, - Он их не съел! Сжульничал и не съел!
- Замолчи, пожалуйста, - попросил тоненьким голоском важный Павлик своего, дурниной орущего, соседа по палате. - Замолчи. Я их не съел, так как не считаю себя больным, а думаю, что меня положили сюда по ошибке... - и с этими словами, Павлик соскочил с кровати, подошел к окну, и через форточку, в зеленеющую сочную траву выкинул эти две кругленькие таблетки. Мальчишечья палата находилась на первом этаже, поэтому, таблетки, не проделав в воздухе, практически, никакого пути, опустились в траву и затерялись в ее густой зелени.
- Ну, ты, малявка, хитрец! Мал, мал, а жульничаешь по-взрослому! - с каким-то неподдельным восхищением изрек лохматый Валерка.
- А почему ты называешь меня малявкой? - поинтересовался спокойный Павлик.
-Ну, как почему, тебе же семь лет? - спросил разгоряченный Валерка.
- Да, семь. - Все тем же тоненьким безучастным голоском пропел Павлик.
- Вот, а мне аж целых девять! Значит ты - малявка! - гордо пояснил расплывшийся до ушей Валерка, обнажая свои крупные, видимо, уже не молочные зубы.
Но Павлику не хотелось ни спорить с рыжим задирой, ни тем более в ответ назвать его "переростком", он просто печально посмотрел на Валерку, и, пройдя мимо продолжающего рисовать Левы, вышел из палаты.
5.
Покинув палату, Павлик очутился в большом и просторном холле с кремовыми занавесками, раскинувшимися вдоль стен четырьмя коротенькими диванчиками и множеством произрастающих здесь вьющихся и, даже цветущих, растений. По середине этого светлого холла располагался большой цветной телевизор, но, если верить словам Валерки, по этому черному, с выпуклой линзой ящику, можно было смотреть всего лишь два канала, да и те, бесконечно передавали то свежие новости с просторов всей нашей необъятной страны, то, никому не нужный, прогноз погоды. Фильмы же показывали обычно днем, когда у ребят был, нестерпимо тянущийся для них, сончас, или же вечером, когда ребята также, после врученного им сонника и пары профилактических таблеток, отправлялись по своим кроватям, вынужденные отходить ко сну. В левом же углу холла под окном находилась, по собственному мнению Павлика, самая главная достопримечательность данного пространства, таящая в себе удивительный, живой мир. И этой достопримечательностью был двухсотлитровый, прямоугольный аквариум, с вертикальными, немного вьющимися по спирали зелеными водорослями и с разнообразными видами красивых аквариумных рыб.
- А как называется эта рыбка? - раздался за спиной Павлика отчетливый милый голосок, как раз в тот момент, когда мальчик наблюдал за тем, как небольшой пятнистый сомик, ползал своим скользким брюхом по грунту, пытаясь найти на дне остатки еды.
Павлик обернулся, и увидел перед собой смуглую девчонку, косички которой параллельно свисали спереди чуть ниже плеч. Ему вдруг подумалось, что за те пять дней, что он находится в корпусе, он первый раз видит эту девчонку, так как он не мог припомнить ее лица ни в столовой, ни на процедурах, ни на игровой площадке, которая располагалась сбоку от главного входа.
- Ты, что, не разговариваешь что ли? - таким же спокойным тоном произнес девчачий голосок.
- Почему, разговариваю... - промямлил Павлик и почему-то опять замолчал, смотря прямо в лицо своей собеседнице.
- Ну, так как же рыбка-то называется? - уже с полуулыбкой повторила девочка, смотря как красный меченосец с черным длинным хвостом выписывал вензеля, ловко лавируя между вертикальными колыхающимися от пузырьков воздуха водорослями.
- Рыбка? - переспросил Павлик, правая рука которого невольно потянулась, чтобы почесать затылок. - Так это сомик. Обычный аквариумный сомик. - Уже с некоторым знанием дела добавил мальчик.
- Ой, ну какой ты смешной, - воскликнула улыбающаяся девочка. - Сома-то я знаю, я тебя вон про ту красную спрашиваю, с длинным хвостом, видишь?
Павлик развернулся к аквариуму и увидел как одна красная рыбка танцует, изгибаясь во все стороны, перед другой, но от непонятного смятения, мальчик не смог вспомнить названия этих красных рыб.
- Да, ладно, не печалься ты, - с приподнятым настроем промолвила девчонка. - Не знаешь, так не знаешь... Я потом у кого-нибудь из врачей спрошу...
И Павлику в эту самую секунду сделалось отчего-то очень досадно, что он не смог вспомнить названия этой рыбки. Ведь он же раньше-то знал, действительно знал как она называется, и вдруг, ни с того ни с сего, позабыл.
Для многих, даже взрослых людей, остается неразгаданным, необъяснимым то удивительное чувство, когда один человек, по каким-то высшим, парадоксальным причинам попадает под силу обаяния другого человека, как будто заражаясь от него непостижимой притягивающей энергией, и уже не мыслит своего существования без данного человека. Не переставая думать о нем, ищет его глазами в толпе людей, стремится ежесекундно быть нужным, полезным, испытывая при этом неподдельную вселенскую радость, и, конечно же, дико тоскует, по какой-либо причине потеряв возможность видеть и слышать этого человека...
Надо признаться, что Павлик никогда до сей поры не испытывал этого странного магнетического чувства, и оно подкралось к нему плавно и неожиданно, зародив в его душе теплое, трепетное ощущение.
- Ну, а тебя самого-то хоть как зовут? - с какой-то теплотой в голосе произнесла девчонка.
Но не успел Павлик и рта раскрыть, как из его палаты дверь с шумом отворилась и с оглушительным криком: - Малявка, держи самолет! - выскочил все такой же взъерошенный и помятый Валерка. Озорник пустил в сторону аквариума ладно сложенный клетчатый самолетик, смастеренный, видимо, из листка, который Валерка вырвал из Левиной тетради. Самолет пролетел через середину холла, сделал дугообразный вираж над одним из находящихся здесь диванов, и спикировал прямо в лоб Павлику, своим острым концом даже на мгновение оставив на его лбу крошечную метку.
- А-ха-ха! - в голос рассмеялся запустивший самолет паренек. - Попал! Левка, прямо в лоб попал, ну, я и меткий! Малявка, а ты чего не ловишь-то?
И без того растерянный Павлик, от такого неожиданного попадания, сконфузился еще больше. Его тонкая шея как-то неуклюже сама собой ушла в острые костлявые плечи, щеки сделались розовыми, а глаза опустились на узорчатый ковер, лежащий между диванами, и деревянной тумбочкой, на которой стоял телевизор. Ликующий Валерка в два прыжка подскочил к Павлику, поднял с ковра свой самолетик, и торжествующе пустил его вдоль больничного коридора.
- Ну, я, наверное, пойду, мне на процедуры... Приятно познакомиться... Сомик... - сказала улыбающаяся девчонка и ее синенькие сандалии тихонечко застучали по полу.
Павлик ей ничего не ответил. Лишь дотронулся двумя пальцами до того места, куда угодил самолетик, а затем, проводив удалявшуюся девчонку взглядом, вновь посмотрел на сомика, который, пережевывая свои собственные усы, примостился на большом черном камне.
6.
Желтая убывающая луна не была видна из окна палаты, зато свет от нее падал на подоконник, на голубоватые шторы, которые при лунном свете казались металлически-матовыми и на край одинокой кровати, на которой еще сегодня рисовал молчаливый Левка. Левка уехал. Как и планировалось, за ним после обеда приехали на белых Жигулях родители, забрали у глав. врача документы о Левкиной выписке, положили на заднее сиденье автомобиля Левкин рюкзачок, и увезли его домой, в город. Когда Лева покидал палату, он с видом взрослого человека подошел сначала к Валерке, затем к Павлику и деловито пожал в знак прощания их протянутые детские ладошки. И Павлику было непонятно рад ли Левка, что наконец-таки едет домой, или не рад, - по его постоянному молчанию, и скупому проявлению эмоций было трудно понять о чем думает этот замкнутый необщительный мальчик. Даже когда он общался, он всегда ограничивался словами: "да", "нет", "наверное", "не знаю", "нормально" и "посмотрим". Левка уехал. Павлик не был с ним дружен, но, когда тот покинул палату, то к вечеру, несмотря на дурацкие шуточки Валерки, в палате воцарилась какая-то мрачная пустота, будто ни один Левка выписался, а весь санаторий распустили по домам на выходные.
Павлик лежал в темной палате под своим розовым покрывалом, помещенным в пододеяльник, и смотрел как лунный свет переливается на предметах. Отбой Клавдия Ивановна объявила еще минут сорок назад. Был погашен свет, перед этим выпиты таблетки и разобраны кровати, но спать Павлику не хотелось. Он лежал и прокручивал в голове с самого подъема весь прошедший день.
- Вот мы проснулись, Валерка еще никак не мог найти свой красный носок... Вот мы завтракаем и Валерка выпивает стакан Левкиного компота... Вот я выбросил в окно очередную партию кругленьких таблеток... Вот по дну лазает пятнистый сомик... Вот ко мне подошла девочка... Девочка... Хм... Девочка... А я ведь даже и не знаю как ее зовут... Вот прилетел самолетик... Вот процедурный кабинет... Затем прогулка... Далее гороховый суп на обед и сончас... Перед сончасом уехал Левка... Затем полдник и пряник с соком... Потом Валерка поймал кузнечика и через сомкнутые ладони показывал его мне... А ведь я и вправду не знаю как зовут эту девочку... Надо бы завтра узнать с какого она крыла, пойти, и сказать ей, что рыбка называется меченосцем... Меченосец... Я вспомнил потом...
Павлик вдруг подумал, хлопая своими длинными ресницами, что завтра суббота, а за субботой, он это знал наверняка, наступит воскресенье, а в воскресенье в первой половине дня должна была приехать мама. Мальчик улыбнулся этому обстоятельству и попытался представить какие мама привезет с собой гостинцы. Но, если она приедет с гостинцами, а по другому и быть не может, то и он, Паша должен что-то от себя передать домой. И заботливый мальчик, с озадаченным нахмуренным лицом, решил, что маме он нарвет лесных цветов, а когда они завянут, из них можно будет сделать гербарий. Папе Павлик передаст какую-нибудь сосновую веточку, или шишку - авось в хозяйстве пригодятся. А вот бабушке он, внимательный внук, насобирает завтра днем в лесу грибов, чтобы бабушка там в городе жила, и не голодала. Только белому огромному коту, с черными пятнышками на голове и передней левой лапе, мальчик не придумал что передать, и порешил на том, что кот итак живет в достатке, и в лишней заботе не нуждается.
Примерно на этих мыслях худенький Павлик провалился в крепкий и таинственный сон, и уже не видел как холодный желтоватый лунный свет со временем превратился в свет красно-желтый, не чувствовал, как по коридору, время от времени, прохаживается дежурившая Клавдия Ивановна, и не слышал, как на соседней кровати, раскинув ноги и руки в разные стороны, мерно посапывает рыжий паренек, измотавший сам себя за день многочисленными шалостями.
7.
Солнце стояло уже высоко, пробиваясь своими лучами через мохнатые ветви сосен и елей, когда маленький Павлик вышел на крыльцо санатория, вперив свой вкрадчивый настороженный взгляд в, как ему казалось, бескрайнее пространство дремучего леса. Завтрак с лечебными процедурами был у мальчика уже за плечами, и так как до обеда оставалось битых два часа, он решил воспользоваться предоставившимся ему временем и сделать то запланированное ночью дело, которым рассчитывал осчастливить свою бабушку. На игровой площадке, которая прекрасно просматривалась с крыльца, три резвых паренька пасовали друг другу пыльный кожаный мяч, время от времени поднимая его в воздух, и набивая тугим круглым предметом то об колено, то сбрасывая его на самый носок ноги, то резко поднимая его выше собственного роста, дабы продолжить головой замысловатую траекторию летающего предмета. Павлик спустился с крыльца и решительным шагом прошел вдоль всей игровой площадки, еще раз, невольно окинув взглядом, играющих ребят. Миновав заасфальтированную поверхность, Павлик приблизился к стоявшей возле высоченной сосне, обернулся через левое плечо на крыльцо, и, убедившись, что никого из взрослых там нет, направился дальше в сторону леса.
Сухие еловые иголки и небольшие кусочки сосновой коры хрустели под ногами, а в воздухе опьянительно пахло липкой душистой смолой. Собирание грибов было для Павлика делом привычным, он умел их отыскивать, различал по разновидностям, но самостоятельно, без помощи взрослых, делал, конечно же, это в первый раз. Пройдя метров пятнадцать вперед, Павлик еще раз обернулся, он все еще видел детскую площадку, но ее уже в некоторых местах пересекали вертикальные столбы-сосны. Он огляделся по сторонам, обошел вокруг несколько деревьев, но никаких грибов не было и впомине, на сухой светло-рыжеватой земле валялись лишь расшеперившиеся шишки.
В той стороне, в которую направился мальчик, земная поверхность круто поднималась вверх, и Павлику пришлось даже прилагать усилия, когда он, держась за ветку неизвестного ему кустарника, вскарабкивался на освещенный лучами пригорок. Преодолев препятствие и разгибаясь, чтобы перевести дух, под все тем же кустарником мальчик обнаружил светло-розовую, с сухими бахромящимися концами шляпки, сыроежку. Павлик аккуратно, чтобы не повредить хрупкую белую ножку гриба, сорвал сыроежку, но через мгновение его охватила досада. Оторвав от ножки основание, с приставшими к ней крошечными камушками серой земли, Павлик вдруг заметил, что первый, найденный, долгожданный им гриб был червивым, и мальчик, с явной гримасой разочарования на лице, бросил его вниз с пригорка. Не понимая, что делать дальше, он сел на теплую от солнца землю: грибов не было, а уходить глубже в лес Пашка боялся. Но, каковой была радость юного грибника, когда он, даже не вставая со своего места, под темно-зеленой колкой елью заметил два толстых, при чем один был больше другого, важных подберезовика. Павлик всегда знал, что подберезовики растут под березами, подосиновики под осинами, а светло-коричневые лопухи-свинушки в высокой траве, на краю леса или вдоль посадок. А тут ель, и вдруг подберезовики. Но, мальчик не стал долго размышлять над тем каким образом эти грибы здесь появились, а быстрым движением руки сорвал оба пузатых подберезовика, и, обрадованный сей находкой, решил пройти еще чуть-чуть в глубь леса.
Неся в руках свою добычу, Павлик боковым зрением заметил, что наверху, между деревьями, что-то промелькнуло. Мальчик инстинктивно поднял кверху глаза и, на стоявшей поодаль от него сосне, увидел серую, с рыжим пушистым хвостом, шуструю белку. Павлик замер, а зрачки его глаз расширились и наполнились, как будто, каким-то сияющим лучезарным светом. Белка молниеносно перемещалась по стволу то вверх то вниз, то исчезала из вида мальчика, то опять появлялась. В конце концов, игривое создание очутилось на земле, проскакало вперед несколько метров, и опять забралось, только уже на другую, сосну. Мальчик подошел поближе, ему хотелось как можно пристальней рассмотреть белку, но та, в свою очередь, сделала на очередной сосне несколько па, соскочила вниз, промчалась не останавливаясь по желто-зеленым, лежащим на земле, иголкам куда-то вперед, и скрылась из поля зрения нашего грибника.
В общей сложности, где-то минут двадцать прошло с тех пор, как Павлик покинул, примыкавшую к санаторию, игровую площадку. Двое ребят, набивавших мячик, сидели теперь на выкрашенной в красный цвет деревянной скамейке, со стальными дугообразными ножками, и о чем-то разговаривали. Третий паренек и вовсе, то ли пресытившись игрой, то ли еще по какой-то причине, ушел в корпус, оставив мяч товарищам. Один из сидевших на скамейке собеседников заметил выходящего из леса Павлика, ткнул в бок второму и указательным пальцем правой руки что-то показал, глядя в сторону нашего грибника. Павлик приближался к площадке осторожными медленными шажками, держа обеими руками задранную впереди рубаху таким образом, чтобы, положенные в нее грибы, не смогли упасть на землю и разбиться. В закромах Пашкиной рубашки насчитывалось четыре добротных подберезовика, две зеленоватых сыроежки и с пяток маленьких, желтеньких, с гладкой коричневой шляпкой маслят. Не обращая внимание на сидящих на скамейке завистников, Пашка, гордый сам собою, прошел поперек площадки, свернул за угол выдающегося вперед крыльца, и бережно опустил найденные им грибы на густую горячую траву.
Куда спрятать сорванные грибы мальчик не знал, так как до приезда мамы, которая должна была забрать их в город, оставалось чуть меньше суток. Нести в палату было нельзя - Валерка мог всем разболтать, что Павлик ходил один в лес. Отдать на сохранность Клавдии Ивановне, сказав, что нашел он их около корпуса, - глупо, медсестра могла грибы или вовсе отобрать, или, по своей старческой рассеянности, положить куда-нибудь и забыть. Решено было припрятать ценную находку под стоявшей с краю корпуса елью, грибам там должно было быть не так уж и жарко, а эту ель, выбранную не случайно, Пашка мог видеть из окна палаты, держа ситуацию под контролем. Мальчик так и сделал: сокрыл свою добычу под стволом огромной густой ели, забросал грибы сверху от посторонних глаз листочками и иголочками и, с видом победителя, поднялся по бетонным ступеням крыльца в ненавистный ему корпус.
8.
- Подай мне гаечный ключ! - согнувшись и карпея над перевернутым вверх колесами велосипедом произнес высокий, слегка небритый мужчина, лет тридцати двух - тридцати трех, от усердной работы на лбу которого выступили мелкие капельки пота.
- Пожалуйста! - произнес в ответ семилетний мальчик, держащий в своей мягкой ладошке холодный металлический предмет.
- Я почти закончил, так что беги и скажи маме, что мы выезжаем, и ждать нас следует к вечеру. - Проговорил все тот же мужчина, слегка улыбнувшись и посмотрев на, побежавшего выполнять его наказ, сына.
На улице стояла нестерпимая жара. Несмотря на то, что на календаре было лишь шестнадцатое мая, наверняка, у всех жителей города было полное ощущение, что эта невыносимая жара стоит уже, по меньшей мере, месяца полтора. Недавно распустившиеся, но уже успевшие набрать силу листочки деревьев, образуя собой пышные, разговаривавшие на ветерке кроны, мерно покачивались, закрывая собою некоторые окна вторых, третьих, и даже четвертых этажей. Почищенные в апреле, и приведенные в благопристойный вид фонтаны местных скверов, с первого мая начали свою изысканную работу, подбрасывая вверх тонкие струйки прозрачной воды, и создавая собой, хотя бы, какую-то прохладу.
- Я все сказал - выпалил, выбегая из подъезда во двор пятиэтажного дома, слегка запыхавшийся мальчик, на голове которого была бледно-красная выцветшая кепка с широким пластмассовым козырьком.
- А я все сделал - ответил ему высокий мужчина, пристраивая на поблескивающую раму велосипедный насос.
- Ну, тогда поехали? - чуть несмело спросил обладатель выгоревшей еще в том году на солнце кепки.
- Поехали! - утвердительно сказал мужчина, который уже держал своей крепкой широкой ладонью руль двухколесного транспортного средства.
И, двое велосипедистов, помахав со двора в окно третьего этажа одной милой молодой женщине, отодвинувшей занавеску и благославлявшей их в путь, оседлали своих железных коней с резиновыми подковами, и тронулись в путь.
Намертво сжимая кулачками велосипедный руль, ловя в лицо тихий встречный ветерок, мальчик сосредоточенно крутил педали по неширокому тротуару немноголюдной узкой улицы, время от времени оглядываясь через плечо на едущего следом отца. Велосипед не был взрослым, так как паренек не доставал еще на большом велосипеде до педалей, но и не был детским, тем, на котором в четыре годика по двору катался мальчик. Велосипед будто бы вместе со своим обладателем переживал возрастной переход от совсем еще ребенка, в стадию чуть большей подростковости. И, видимо, не даром, когда родители его приобретали сыну, мальчик, уже к тому времени научившийся читать, смог прочесть крупными буквами на ценнике слово "Школьник".
На оживленном перекрестке, который путешественники, спрыгнув с седел, прошли пешком по зебре, мальчик заметил около продуктового магазина на углу огромную желтую бочку, на которой черными печатными буквами было выведено "Квас". Лишь только попутчики достигли тротуара, меньший из них кинул взгляд на большего и по-взрослому спросил: Выпьем кваса по стакану?
- С удовольствием - охотно согласился тот, машинально попробовав двумя пальцами, не спускает ли переднее колесо.
- Нам квасу. По большому стакану. Здесь. - Уверенно и твердо сказал паренек, глядя в загорелое отрешенное лицо уже немолодой продавщицы.
Женщине не потребовалось и минуты, чтобы наполнить два пол-литровых стакана слегка пенящейся темной жидкостью, взять за нее плату и обратно вернуться в свое привычное отрешенное состояние.
Невозможно представить с каким превеликим удовольствием мальчик крупными глотками хлебал этот, надо сказать не совсем холодный, но удивительно вкусный напиток. Выпив залпом полстакана, он оторвал от пластикового края свои влажные губы, причмокнул, и тяжело выдохнув, расплылся до ушей в искренней счастливой улыбке. После питьевой стоянки, велосипедисты поставили свои ступни на педали, и спицы в ободах снова завертелись, оставляя позади и бочку с квасом и, глубоко сидящую в своих мечтах, продавщицу.
Проехав через маленькую круглую заасфальтированную площадь, в центре которой размещалась, выложенная из плоских камней, цветочная клумба, отец с сыном, по достаточно крутой горке, спустились на набережную местной реки, по которой прохаживались парами влюбленные, и только начинающие семейную жизнь, и уже растившие любознательных внуков. Мальчик ехал по набережной, стараясь ни в коем случае не столкнуться ни с кем из, идущих навстречу, прохожих. Кстати, можно добавить, что здесь, кроме прогуливающихся, были еще и собаки на длинных поводках, и обгоняющие наших попутчиков другие велосипедисты, и даже спортсмены, притомившиеся уже от бега, но не сбавлявшие хода и не перестающие изредка взглядывать на свои секундомеры.
Где-то минут через пятнадцать после того как они спустились к реке, колеса обоих велосипедов остановились на зыбком песочном берегу. По песку было сложно ехать, да и не имело никакого смысла, так как финишная точка намеченного пути была достигнута. Росшие по берегу высокие камыши обыденно встретили двух людей, ненадолго раскинувших подле них свой уютненький лагерь. Здесь было и купание в чистой, достаточно прохладной воде, большего из них, и заход по колена, для сбора со дна ракушек, меньшего, и быстрый разведенный костер, и, чуть подгоревший на нем, ржаной хлеб и румяные сардельки, и состязание в скорости улиток, которое, вообразив себя судьей, проводил меньший...
Мальчик был счастлив. И к вечеру, с багажом ярких живописных картинок перед глазами, Павлик с отцом вернулись к, приготовившей легкий ужин, маме.
9.
Сидя за полированным широким столом на ужине в санатории, допивая сладкий чай с двумя творожными сырниками, Павлик заметил за соседним столом вчерашнюю, интересовавшуюся рыбами, девчонку. Она сидела, держа обеими руками, кружку с чаем, и что-то увлекательно рассказывала какой-то белобрысой остроносой девочке, от смеха оголявшей свои мелкие редкие зубы. У Павлика мелькнула мысль подойти, поздороваться и рассказать про меченосца, но, сам даже не понимая отчего, он себя остановил. Сидевший за столом напротив него толстый кудрявый мальчуган, неуклюже повернулся на деревянной скамье и рукой опрокинул стакан своего горячего чая, который в ту же секунду большим морем разлился по всей поверхности гладкого стола. Находящийся здесь же Валерка истошно, с показушным надрывом завопил:
- Эй, ты, жирдяй, ты мне в тарелку налил, разиня...
В это мгновение, практически, вся столовая обернулась на Валеркин крик, даже молодой парень - разносчик пищи, вытянул свою длинную потную шею и, оставив на раздаче пустой поднос, направился в сторону происшествия со сложенной в руке сухой тряпкой. На этот переполох любительница рыб тоже обернулась и увидела за мокрым столом, вставшего со своего места, дабы не намочить шорты, Павлика. И, так как их два стола располагались по соседству, девочка вздернула головой и громко сказала:
- Привет, Сомик!
Пашка сразу понял, что она обращалась к нему, но кричать в ответ не стал. Он взял в руку свой недопитый чай и пустую тарелку из-под сырников и пошел отнести их на мойку, хотя, многие дети, особенно в таком возрасте как он, оставляли столовые приборы на местах. После этого Павлик быстрыми шагами подошел к смуглой девчонке и быстро произнес:
- Привет. Рыбка называется меченосец. Она живородящая. У нее красные мальки.
Девочка секунду молчала, а потом с неподдельным любопытством спросила:
- Какая еще рыбка?
Павлик растерялся, отчего-то чаще замигав ресницами, а потом промолвил:
- Никакая!
Девчонка улыбнулась, посмотрев на свою белобрысую приятельницу, которая дожевывала остатки сырника, и мягко произнесла:
- А ты и, правда, смешной.... Знаешь...
- Ну, что, пошли что ли? - резким высоким голосом у своей подружки спросила белобрысая бестия, опять продемонстрировавшая всем чрезвычайную редкость собственных зубов.
Смуглая девчонка, смотревшая на Павлика широкими распахнутыми глазами, хотела что-то сказать ему, но подружка настойчиво потянула ее за рукав синенького платья, и со словами: "Ну, пойдем же..." утащила ее из столовой.
В это мгновение Павлик опять окунулся в то упадническое настроение, в котором он прибывал первые три дня своего нахождения в лечебнице. Ему вдруг стало очень грустно. Грустно от того, что девчонка, не ясно даже было почему, не поняла его. Грустно потому, что разговор, сначала прерванный оголтелым Валеркой, а теперь вот этой безымянной белесой подругой, так и не состоялся. Грустно от того, что он здесь совсем один, и что лежать ему здесь оставалось еще больше полутора месяцев, и что мама никак не приезжает...
В тот вечер, накануне маминого приезда, Павлик заснул, лишь только объявили отход ко сну. Ему снились разноцветные громадные грибы и крошечные белки, мелькающие на горизонте, и перепрыгивающие с гриба на гриб. Ему снился океан из черного чая, с крупной листовой заваркой в виде водорослей, и что по этому океану плывут пароходы в форме круглых сырников, а на одном из них в белой форме капитана, но под кителем в мятой клетчатой рубашке, за штурвалом стоит лохматый Валерка, и низким басом кричит в медный рупор:
- Малявка, ты зачем чай океаном разлил, разиня?!
А еще Павлику снилась смуглая девчонка в синеньком платье с широко распахнутыми глазами... правда на утро, он всего этого уже не вспомнил...
10.
Было одиннадцать часов утра, когда в приемную лечебницы зашла молодая красивая женщина и попросила, чтобы кто-нибудь из медсестер сказал ее сыну, что она приехала. Пока она ждала ребенка, на нее угрожающе смотрели со стен разноцветные, предупреждающие о симптомах болезней, аляпистые плакаты, с рубленными кричащими лозунгами на оных. В таком ожидании женщина провела где-то минут пять, а потом дверь широко отворилась, и из нее выбежал русый семилетний мальчик, мгновенно к ней подскочивший, и, не произнося ни слова, крепко-накрепко ее обнявший.
- Здравствуй, Павлик! - спокойным мягким голосом произнесла женщина. - Я по тебе очень соскучилась!
- Мама, мама, а я как скучал... - трогательным голосом промолвил мальчик, посмотрев своими сияющими глазами в родные и любящие глаза матери.
Из небольшого окошка, на котором четкими буквами было написано "Регистратура", высунулась голова милой женщины, и сказала, только что встретившимся родным людям, что они могут пройти на улицу, и, что там, им будет комфортнее разговаривать.
Выйдя из корпуса, мать с сыном прошли мимо игровой площадки, свернули налево и присели на одну из скамеек, которые длинной чередой располагались перед могучими соснами.
- Мама, как же здорово, что ты приехала, ты не поверишь как я ждал этого воскресенья! - сказал мальчик, жадно сжав в своих детских руках нежную мамину руку.
- Сынок, а я-то как ждала... - ответила женщина, трижды поцеловав мальчика в голову.
Два любящих друг друга существа сидели на деревянной крашенной скамейке, и, не скрывая этого, любовались друг другом. Женщина спросила сына о том, какое здесь питание, внимательный ли здесь персонал, не противные ли здесь ребята... Павлик ответил, что и питание, и персонал, и ребята... - все хорошее, про назойливого и хамоватого Валерку он, конечно, промолчал, чтобы ни маму не расстраивать, ни хулигана не подставлять. Потом мальчик, с нотками досады, спросил почему не приехал папа, а женщина ответила, что папа очень рвался к Павлику, но его не запланировано вызвали на работу, не пойти на которую он не мог. Далее, уже не сидя на скамейке, а прохаживаясь по сосновому лесу, мама сказала, что дня через два к нему собирается приехать бабушка, а, может быть, если удастся, они и вместе приедут. Мальчик шел с мамой по лесу, пинал от радости, попадавшиеся под ноги, шишки и ел свежую, мягкую, привезенную мамой ромовую бабу, с сладким изюмом внутри, запивая это все кисленьким яблочным соком.
Так они гуляли и беседовали до времени обеда, а когда подошло время идти в столовую, мальчик ответил, что не пойдет, потому, что кормят, если учесть полдник и сонник, аж пять раз в день, а мама приезжает гораздо реже... Женщина улыбнулась, как показалось Павлику, неловко опустив глаза, и воскликнула, что будет пытаться приезжать чаще, и что он сам скоро отсюда переберется домой...
Когда пришла пора прощаться, Павлик вдруг неожиданно вспомнил, что у него для домашних есть гостинцы. Он приказал ей оставаться на том месте где она стояла, а сам пулей полетел к своей знакомой ели, под которую он вчера спрятал грибы, и про которые теперь забыл, увлеченный разговором с мамой. Подбежав к ели, и раскопав спрятанный тайник, мальчик увидел, что сыроежки пожухли и слегка сморщились, а вот остальные грибы были в полном порядке. Нарвав рядом с корпусом небольшой букетик желтеньких и голубеньких цветов, зажав их подмышкой, а ладони наполнив подберезовиками и маслятами, Пашка побежал к маме. Она ждала его там же, где он ее и оставил, и с восторгом удивилась, когда мальчик приволок ей симпатичный букет и душистые грибы.
Когда они расставались, женщина еще раз поцеловала мальчика, и сказала, что она его очень любит. Павлик зажмурился от удовольствия, а потом ответил, что будет с нетерпением ждать следующего ее приезда...
Женщина уехала, а мальчик потом весь оставшийся день бегал по территории санатория несказанно счастливым, и даже сам иногда подтрунивал и поддразнивал ворчащего Валерку.
11.
Ровно через семь недель, загоревший и немного вытянувшийся в росте, Павлик покинул санаторий. Никаких улучшений, как и ухудшений, ни до лечебницы, ни после нее, мальчик не чувствовал. За два месяца, проведенных в санатории, Павлик познакомился со многими ребятами, вместе с которыми они играли и в футбол, и в прятки, и в морской бой, и даже в разрывные цепи.
Первого сентября этого же года нарядный, выгоревший на солнце семилетний русый мальчик с портфелем и букетом цветов пошел в первый класс.
А смуглую девчонку в синеньком платьице с широко распахнутыми глазами Павлик больше так и не увидел, оказалось, что ее выписали из лечебницы в тот самый воскресный день, когда к мальчику приезжала мама. Да, кстати, а он так никогда и не узнал как ее имя, как, собственно, и она его...
1 сентября 2015 год.