Художнички

Ну, разве это мужик? Разве можно было себя так оприходовать? Вот это она и говорила мне про своего муженька. Дело было нисколько не странное. Даже обычное. Вся эта дрянь вечно прикрыта стенами приличия, обещаниями и доброй еблей, и называют это, по какой-то причине, любовь.
Я вообще многих повидал, кто твердит, что влюбился всякий раз как встретит веселую дырку или кажется-крутого парня. Вот и у нее было так же. Повелась шебутная девка с художничком и переехала к нему в дом с толчком на улице.
Сама она была из тех, что усердно копают могилу своего одиночества и при том приговаривают: «Чего уставился, капитан? Лучше помоги немного, а потом угостишь меня чем захочешь.»
Но какие у нее были глаза! Вы бы только знали. Сплошь и рядом — глаза. С маленькими морщинками веселья, с танцами и криками. Обворожительно, чудесно. Видели как беснуются детишки? Видели, как они приплясывают?  Вот и она, Лиза, была такой. Неуравновешенный, пернатый сгусток энергии, пляшущий и дергающий взрослую жизнь за подол, шкодливый и, в играх своих, великолепный. Вся она была в татуировках птиц и насекомых, а у краев губ ее были маленькие ямочки и рот ее, и щеки — все в ее лице механически было приспособлено для смеха. А что уж говорить о заднице и голосе! Но в сердце бесподобная, искренняя бездна, да такая, что аж яйца съеживаются. Американские горки, первая поебка, бессмертное тело, поношенные шмотки, духи, картины мира, *** потеряшка, временное отсутствие смысла жизни, сладкого и беспощадного смысла. Столько там дерьма, вы бы только знали. И все оно сплетено шерстяными нитками доброты, перемешано с любовью к людям и тысячами юл.
Вот мы и просиживали наши штаны на скамейке под козырьком у входа в новую забегаловку. Неплохо так расположились. Удобная скамейка, поздний вечер и тепло.  На улице лил дикий не августовский дождь. Лил себе, барабанил повсеместно, успокаивал и заставлял не думать и просто быть. Лиза завернулась в плед и курила, а я пил. Пил кофе.
; Так на чем я остановилась-то? А, вот: это было в прошлый Новый Год дома. Ты запутался в моих говнюках, наверное?
; Наверное. Но ты не переживай, рассказывай. Гони мне свою историю. 
; Он ревнивец такой оказался, художничек этот. Чего я только в нем нашла? Ну скажи? Жили мы в деревянном доме, а сам он был неудавшийся абитуриент академии художеств. Просвещение не удалось для него или наоборот. Кто его знает? В общем не по зубам, видимо, ему были правила и уловки худ-мастерских и он заявил себя как одиночка. Ну только какой он одиночка? Бабы любят одиночек. Я вот даже ведусь на всякого кто им даже прикидывается. Хочется просто быть женщиной. Понимаешь?
; Не очень, но ты продолжай. - Ответил я.
; Оказался он сопляком совсем, но все равно я что-то в нем нашла. А потом удушье, потом разочарование, потом смешон он стал. Дома у него было все старое и липкое и мамаша жила полоумная. Особенно отвратительна у него была скатерть на столе в кухне. Вонючая древняя скатерть, будто в деревню попал и застрял там на века. Я все работала и работала, а он бороденку свою сраненькую почесывал и «творил картины». Я содержала его, берегла художничка, его, так называемую, ранимую душу. А в прошлый новый год как все происходило, аж грустно до тошноты. Веселья в нем было маловато. Для меня маловато. Искр не было. Ревновал он меня к каждому столбу и до ручки дошел. В общем, в тот день я сидела и подмешивала себе в пиво абсент. В итоге нажралась и стала лазить в интернете, стала выискивать сама не знала что. Точнее, знала, но с мудацким муженьком было не потрепаться об этом. Он все круги рядом нарезал и высматривал, где я лазаю. Выпучит иногда глаза и пялится на меня как истукан. И бесит и жалость берет. Я наорала на него, и он как девка разобиделся. Ну, Тогда я спокойно продолжила. Написала одному, второму, третьему, пятому и только шестой ответить соизволил. Мы стали с ним переписываться и, знаешь, так легко все пошло. Длилось это всю ночь. Странный был этот незнакомец и, естественно, одинокий. Сумасбродный и веселый. Потом еще и стихи прислал, так я вообще обомлела. Потом, правда, поняла, что это Есенина стишок, но было уже поздно — всё сработало. И пока я веселилась муженек играл трагедию пьяного мужика с опущенной головой в кресле. Сидел и страдал в своих вонючих носках. На следующий день я отправилась к своему незнакомцу. Прихожу — и он художник. Думаю вот жопа какая, но поделать ничего не смогла. Знаешь, мы с ним даже не трахнулись в первый раз, а все вышло очень даже душевно. Я и не поняла, как растаяла.  Он такой забавный был. Мы как напились, он разделся до гола и вытащил картину нарисованную на альбомном листе. Там была Фрида. Я глянула ему между ног, потом на картину и подумала, что он и вправду художник. Потом он прикрыл причиндалы Фридой и я его сфотографировала на полароид. И откуда он только достал эту штуку? Мой новый друг подарил мне это фото и выпроводил домой. Я даже удивилась. Как это? Меня и домой? Что за ерунда? А сама уже шла в деревяшку к своему соплежую и как маленькая пялилась на подарочное фото. Там были волосатые дохлые ноги, помятая Фрида и новая любовь. Дома все было сложно. Я тогда легла спать в гостиной. На следующий день я еле дождалась вечера, чтобы сбежать. Стала одеваться и говорю муженьку, что пойду ка я к друзьям. Он начал орать что я там буду трахаться, с этим своим мужиком. Я сказала, что он там будет не один. Я так устала, ты бы знал. Это настоящее удушье. В итоге муженек разрыдался. Меня взяла злость и я ушла не сказав ни слова. Стоило мне прийти к моему незнакомцу, муженек стал названивать. Названивать и орать. Я слышала, как он бил посуду и как бил себя, как всхлипывал и орал, его мамаша тоже там орала. Он матерился и умолял, но это было бесполезно. Я молча слушала его симфонию и внутри было какое-то черное удовольствие. Мне нравилось слышать все это. Я хотела, чтобы он себя убил. От чего он такой? Ну скажи? Что с ним не так? Неужели нельзя быть проще? Слабые люди так огорчают. Хочется видеть силу, хочется знать, что можно прыгать с ветки на ветку. Всё сложно. Очень сложно. Любовь там где сила. Ведь так? Он же ни с какой любовью не справится. И жалко его так стало, что я решила пойти домой. Мне не нужно было его сердце и заплаканные глаза, он для меня скончался. Но как человека мне его стало жалко до боли. Снаружи все было в порядке, но изнутри дом был избит, он истекал кровью, он был весь в слезах. Муженек вышел в гостиную и морда вся была запачканной и опухшей. Он и вправду лупил себя как сумасшедший. Я уселась за стол и закурила. Муженек стал меня умолять остаться. Я не сдавалась и он снова стал лупить себя по морде. Скрипел и царапался. Рвал волосы на себе и одежду. Меня пробрал истерический смех и как я ушла даже не помню. Он убил и меня вместе с собой. На какое-то время.
На этом Лиза и закончила. Она смотрела в пустоту. Через дождь и куда-то в даль. А я смотрел на нее и виделось мне, что в нас живут другие люди. Глубоко внутри. Нет, они не существуют, они именно живут. И вся округа кричит тебе, шепчет, не выпускай. Телевизор говорит то же самое, одежда и мораль, старики и парни, которые прикидываются, что знают парней, которые знают парней, которые знают бога. А ты возьми да и не слушай, возьми, да и танцуй. На зло вселенской пустоте. Мы сидели потом уже молча. Мы сливались с городом, мы ловили себя каждый на своем. Поодиночке в камерах любви к самому себе.