В детстве Арнольд не мог себе и представить, что когда-нибудь ему придется стать самым настоящим кроликом, ноги его будут подтянутыми и сильными, глаза нальются кровью, спина станет гибкой и мощной, а уши его станут в миг улавливать сигналы к старту и он почти всегда будет ощущать себя существом готовым к быстрому бегу.
Как и многим другим в его родном захолустье во взрослой жизни ему пришлось не сладко. Родители хотели видеть его прележным юристом, думали он будет адвокатом или добьется успехов в суде, или что-то в этом роде; сам же Арнольд совершенно случайно открыл в себе тягу к писательскому делу и предпочитал вести развязный и беспечный образ жизни умело пользуясь маской добропорядочного абитуриента юрфака.
Карманы его брюк были набиты исписанными бумажками, стол, шкаф, лекции и компьютер были забиты его мыслями под завязку. Он мог просидеть целый вечер в компании друзей вытворяя всякие глупости, а потом просто вставал и ни с того ни с сего уходил домой. Там он запирался в своей комнате и начинал писать. Писателем, тем не менее, он себя не считал и всячески скрывал свою страсть, размышляя об этом тайном занятии как о единственной возможности исследовать жизнь, которую, несмотря на все попытки, как все Арнольд жить не мог. Он не видел смысла учиться тому, что преподают в университетах, не видел смысла спать, дышать, ненавидеть, быть славным, быть терпеливым, быть живым или мертвым, но тем не менее делал все это наравне с другими. Коридоры его ума были переполнены размышлениями и догадками о том как и для чего устроен мир, а сам он мучился вечной бессонницей.
Так пролетели студенческие годы и так пришла безработица. К моменту окончания университета Арнольду удалось уговорить себя в том, чтобы написать хоть что-нибудь серьезное и законченное. На деле его записки, рассказы, стихи вышли не такими уж и выдающимися, для того чтобы их кто-то издавал, но он решил попробовать и его напечатали по знакомству в городском журнале. Заработать на этом ему не удалось ничего кроме славы писаки-однодневки, которому невежды и добродушные глупцы сулили большое будущее. Городок его был маленьким и любая глупость там могла стать великолепной темой для обсуждения. Арнольд всегда был умельцем влипнуть в историю или вызвать мхатовскую паузу, он любил шумные компании и всегда по неволе становился хорошим собеседником, так уж складывались обстоятельства. Его знал, наверное, каждый второй житель города и он думал, что вот-вот пойдут какие-нибудь глупые сплетни, когда его рассказы появились на свет, но к его удивлению люди отнеслись к его примитивным произведениям с восторгом и были рады, что и у них в городишке теперь есть настоящий талант.
В безденежье думать о карьере писателя ему было трудновато. Арнольд был совсем не глуп для того, чтобы обзавестись хорошей работой, просто так уж все сошлось, что ему невезло. Стоило ему откопать подходящий вариант и он тут же исчезал на глазах. Причиной могло послужить все что угодно. Однажды, женщина у которой ночевал Арни ради шутки пристегнула его наручниками к кровати пока он спал и, забыв об этом, попросту с утра ушла по делам. Арнольд, когда проснулся и понял, что выбраться неудастся, дотянулся до пачки сигарет и смиренно пол дня пускал кольца дыма в потолок. Он не удивлялся ничему, потому что это был один из многих сотен потерянных раз в преддверии той самой возможности, благодаря которой, как ему каждый раз хотелось верить, жизнь пойдет в гору.
Социальный статус человека без гроша в кармане заставил Арнольда вписаться в серую массу невезучих трудяг ищущих шанса перехватить подработку или на чем-нибудь навариться. Мерой всему стал постоянный поиск. Это был такой замкнутый круг, в котором самым важным было искать что-то лучшее, не важно что, главное - искать. Поиск оправдывал недовольство, потому что найденное, как всегда это и бывает, оказывалось не совсем тем, что нужно. Поиск оправдывал грубость и ненависть. Поиск оправдывал все, в чем Арнольд не видел смысла. Таким образом, он прыгал с одной жалкой работенки на другую и к своим двадцати семи годам открыл в себе таланты гробовщика, судебного пристава, гитариста, послушного аптекаря в грязном халате, водителя, бестолкового риэлтора, грузчика и многие другие. Ни одна из этих профессий не была раскрыта в нем полностью и складывалась в одну долгую вереницу дней, перемен, безумств и проб, которая привела его к унизительной работе в потном костюме кролика у входа в задрипанное детское кафе на одной из площадей его родного города. Дело было по-настоящему плохо, но Арнольд был само спокойствие и любой удар судьбы сносил достойно. Неприятности подзадоривали его. Многие в этом самом его родном городке любили Арни и искренне поверили тому, что он писатель и сможет добиться настоящих высот, просто пока еще не пришло его время.
- Ну что, Арни? Дописал книгу? - Спрашивал его один местный старикан, пока он подыхал в своем кроличьем костюме.
- Я над этим работаю, папаша.
- Ты уж постарайся. Однажды все должны постараться.
- Каждый день этим занимаюсь.
- Как допишешь и выручишь деньжат, то не забывай, что я подбадривал тебя, если понимаешь, о чем это я. Ты ведь уже однажды написал кое-что, помнишь? - Говорил старикан и трепал его кроличью морду, будто бы она и была его настоящим лицом, а потом, заходил в магазин рядом с кафе, чтобы купить себе бутылку.
Шестилетняя девчонка-оборванка, которая вечно ошивалась где-то неподалеку как по расписанию каждый день подбегала к Арнольду и всякий раз спрашивала примерно одно и то же уставившись в его кроличьи глаза:
- Арни, а ты писатель? Мама сказала, что ты хороший писатель, когда ты опять уходил от нас вчера, а потом она много курила. Мама любит твои сказки.
- Это какое-то недоразумение, детка. Я не специально. - Стал, было, оправдываться кролик.
- Но разве ты пишешь плохие сказки? - В недоумении спросила девочка.
- Ах, ты об этом....
- Арни, когда ты напишешь много сказок, все дети на свете будут любить тебя, потому что ты расскажешь нам все-все-все, а я никогда не вырасту, чтобы услышать каждую! - Довольно сообщала девочка и убегала прочь, а кролик хотел, чтобы она никогда не кончалась со своими словами, со своими глазами и мыслями.
Когда Арнольду было почти столько же лет, сколько и этой девочке он совсем не был кроликом, и бегал он очень плохо. На его ногах, под коленками были десятки мерзких прыщей. Если Арни забывался и сгибал ноги в коленях, приходила боль, трескалась кожа, а прыщи лопались, и разливался гной.
Ноги и бинты, которые их защищали от посторонних инфекций, слипались, собаки за окном слипались, доллары в карманах кинозвезд и картежников слипались, идеи и люди как собаки тоже слипались, а мир за окном казался тяжелым и серым даже в самые солнечные и великолепные дни. Мир был ничем, только боль и мясо, разодранное до крови, имели значение.
Арнольд снимал быстрыми ногтями кожу со своих ног и рук, с лица и шеи, освобождаясь от раздражения, вываливая на свет божий свое красное детское мясо. Он чесался еще и еще, до тех пор, пока не польется кровь. Это разрушение должно было его освободить. Иногда ему казалось, что он дочешет себя до артерий, до связок, до костей, а потом прочешет кость и часть тела отвалится. Потом он перейдет к другой части и будет потеть над ней. Так он развалится на куски и превратится в пустоту в которой не останется боли и страхов, только чистый разум и тогда он спокойно уснет освободившись от своего дрянного тела.
Перед сном, когда на город опускалась ночь, мать охотилась на Арнольда, чтобы намазать его раны зеленкой и мазями. Он уже точно знал, что его ждет, поэтому старался спрятаться хоть где-нибудь. Квартира их была не так уж велика, но желание избежать новой боли доводило ребенка до безумия. Мать выдумывала разные уловки, чтобы заманить его. Арнольд же не поддавался ни одной из них. Словно, предчувствуя свою дальнейшую жизнь и перевоплощение, он искал убежища доверяясь только инстинктам.
Где бы он ни был, куда бы он ни спрятался, мать настигала его и, только когда ему совсем некуда было деваться, Арнольд сдавался. Мать укладывала его на живот и отдирала бинты с его ног, чтобы намазать его расчесы и язвы, а Арнольд прикусывал пальцы на руке, чтобы перенести боль, и навсегда запоминал запах комнаты, зеленки и дегтя. Потом была постель и покой. Мать закутывала его в простынь как гигантскую куколку, закутывала так чтобы он не мог пошевелиться. Никто не слышал его жизни, никто не знал его боли. Так уж устроено - куда бы ты ни подался, как бы ни порицал и как бы ни ненавидел или не любил другого, тебе никогда, никогда не будет известна его истинная боль, его ужас, его страхи и безумие.
По утрам, когда мать привозила Арнольда в школу, первое что он видел была каменная лестница в четыре этажа. Она была древней и гигантской, каждая ступень казалась ему чем-то сложным, чем-то таким, что превосходит его возможности во всем: в своей высоте, в структуре материала, в бесчувственности и отрешенности. Для него это было нечто монументальное и непостижимое. Странным для Арни было только одно, что другим этот великий путь на четвертый этаж казался какой-то незаметной мелочью, всего лишь приспособлением для жизни. А ведь таких опасностей, как эта лестница, таких хладнокровных чудовищ была в этом мире уйма, размышлял Арнольд. Дороги, холод, автомобили, ножи, танки, слова - все это лишь немногое из того, что может причинять человеку боль, что может делать человека отчаянным. Мир во всех своих проявлениях был настоящим потрясением для маленького и беспомощного тела Арни.
Однажды, он увидел как какой-то веселый и жизнерадостный парень, скатился по перилам на заднице, и ему захотелось было сделать так же. Он несознательно поковылял к ступенькам и с большим трудом достиг середины лестницы. Его ноги почти не сгибались и были перемотаны тугими бинтами, чтобы боль молчала, чтобы не выливался гной. Оказавшись на середине лестницы, Арнольд почувствовал внезапный прилив сил и захотел во что бы то ни стало повторить увиденный подвиг, но тут сзади подошла мать, с трудом взяла Арнольда подмышку, и потащила его больное тело в класс на том самом недосягаемом четвертом этаже. Дети вокруг смотрели на него, тыкали пальцем и хихикали, а Арнольду хотелось кричать о том, что он не виноват, что это всего лишь его тело и он тоже хочет быть вместе с ними.
Внутри класса Арни садился за парту и старался оттуда не вылазить. Даже сходить в туалет было для него чудом. Обычно он добирался до туалета только на большой перемене. Однажды он зашел облегчиться и только прицелился в писуар, как рядом с ним оказался директор школы. Это был высокий, здоровенный и рыжий мужик. Арнольд глянул на его хозяйство и обомлел. Его штуковина была со здоровенной бородавкой, а вокруг рыжий лес.
- Что сынок, не видел такого прибора? - Спросил директор не глядя на Арнольда.
- Вы не боитесь пробить унитаз своей струей? - Поинтересовался Арни.
- Если только немного. - Ответил Директор и рассмеялся.
- Почему вы смеетесь?
- Потому что ты спрашиваешь смешные вещи.
- Хорошие смешные вещи или плохие?
- Не важно, главное, ты не стесняешься. Никогда не стесняйся, но будь скромным. Мужчина должен быть скромным. - Сказал директор и шумно застегнул ширинку.
Когда Арнольд вернулся в класс, ему хотелось поделиться своей историей, но обсудить директора-гиганта было не с кем. Никаких друзей и никаких поблажек, только боль и молчание были повсюду. Никто не замечал Арни, потому что для детского веселья он был бракованным материалом.
В классе все что-то делали. Девчонки шушукались и хихикали, а парни играли в войну. Только вместо оружия были пеналы и линейки, а вместо выстрелов мальчишки выдумывали разные звуки. Они целились друг в друга из пеналов, кричали и из кожи вон лезли, чтобы доказать кто кого подстрелил.
- Арни! Арни! Давай с нами, Арни! - Предложил один из ребят.
- Но..., но я совсем не умею убивать. - Растерянно промямлил Арнольд. Он обрадовался, что его заметили, и тут же расстроился, потому что не мог объяснить, почему он не может воевать.
- Ты скучный. Тогда ты будешь в плену! - Прокричал мальчишка.
- Это вы в плену.
- С чего это?
- Да с того, что пытаетесь убить друг друга из линейки. - Сказал Арнольд, но мальчишка уже не слушал. Он уже был в другом конце класса и расстреливал врагов. Арнольд поискал чем бы себя занять и стал разглядывать сопливую девчонку с соседней парты. На минуту она показалась ему прекрасной, но стоило только представить, что он может вляпаться в ее сопли, красота растаяла.
Однажды в классе кто-то крикнул прямо посреди урока:
- Смотрите, там снег! – И все кучей метнулись к окну. Арнольд встать не мог и только повернул шею. Куча спин и куча смешков, одним словом – толпа. В окне было видно здание, серое с бежевым. До второго этажа оно было вымощено огромными глыбами серого камня, а с неба валил снег. Крупный, мокрый снег.
"Там, наверное, бродят одни зонты, если смотреть сверху из окна," - подумал про себя Арнольд и закрыл глаза.
С тех пор прошло не мало времени и теперь Арнольду было далеко за двадцать и от болезни остались только шрамы. Когда его спрашивали откуда у него полосы на шее, то он отвечал, что это от неудачной попытки повеситься. Когда спрашивали о куче маленьких шрамов на теле, он говорил, что это от многочисленных осколков после взрыва. Со временем он стал гораздо выше других и скромнее, как ему посоветовал директор школы. Он носил пиджак и всегда одни и те же ботинки. Под расстегнутым воротом рубашки торчали кудрявые волоски. Почти все его тело было в волосках, все кроме головы. Еще была шикарная щетина и голубые глаза. На вид он был волосатый как медведь, но по сути своей был кроликом, он сидел на высоком барном стуле у стойки и высматривал что-то на столе. Его глаза были опущены, его ресницы были прекрасны.
- Это вы, Арни? – Спросил бармен.
- Я.
- Это вы тот Арни, который пишет только рассказы?
- Да. – Арнольд отпил из стакана и поднял глаза, чтобы раглядеть собеседника. Тот был несколько моложе Арнольда и носил солидную светлую бороду.
- Я читал о вас в шведском журнале. Говорят, у вас было сложное детство.
- Это не ваше дело.
- Извините, просто интересно стало.
- Погоди-ка. В каком это шведском журнале? - Удивился Арнольд.
- Он так и называется "Шведский журнал". Там опубликованы двенадцать ваших рассказов.
- Приятно слышать, что бред живет независимо от его автора. Только вот как они узнали?
Бармен проигнорировал вопрос и продолжил разговор, между делом протирая стаканы:
- Я большой поклонник ваших рассказов. Мне понравилось все, что вы написали.
- Если тебе нравится то, что я пишу, то у тебя большие проблемы.
- Зачем же вы так? А! Я понял, это вы специально, делаете вид, что недооцениваете себя. В любом случае, мне нравится, то о чем вы там писали.
- Спасибо. Я тогда сильно пил. – Сказал Арни и повертел пустым стаканом перед лицом бармена. Бармен тут же смекнул, и наполнил посуду.
- Отмечаете что-нибудь?
- Да. Я уволился с работы. Я работал кроликом на площади. Там где детское кафе.
- Знаю-знаю, забавные костюмчики. В жаркие дни это, наверное, просто ужас.
- Полная жесть. Приходилось пить чтобы было не так тяжко, но это давит на мотор. Словно все на свете провоняло потом – вот какое ощущение. Только толку ноль.
- Вы же отличный писатель! Как вы можете заниматься такими вещами? Зачем вам эти бредни? Возьмитесь да и сделайте то, что должны.
- Не так-то все и просто. Видишь ли, я не совсем понимаю, как это делается. Зато отлично делаю вид. Скольких из своих школьных приятелей не встречал, почти все чего-то достигли и чтобы не выглядеть полным ничтожеством я привлек все силы своего ума и убедил сам себя, что я писатель. А остальным доказать то в чем уверил себя - дело техники. - Сказал Арнольд и осушил стакан.
- Но разве мы, это не наши мысли?
- Не наши. Мы привыкли так думать из удобства. Жизнь, да и человек в принципе теперь движется по траектории удобства. Тысячи слов произносятся за минуты, тысячи дел делаются в второпях, а потом раз и конец. Жизнь прошла, потому что ты не успел ее разглядеть. Мне хочется быть всем и с разу. Я хватаюсь за все подряд в попытках найти себя, окружаю себя принципами, идеалами, но это все для удобства. Это чтобы не признаваться себе в собственной смертности, в несчастности, чтобы не нести никакой ответственности. У тебя дерьмо, у меня. У всего мира дерьмо.
- Может быть не все так печально? Может стоит поднапрячься и все будет как надо? Откуда вы знаете что эти ваши одноклассники, эти ваши знакомые счастливы? Откуда вы знаете, что вам не повезет, если вы постараетесь? Да и вообще, возможно ваше представление в корне не верно.
- Может и не верно. Скажи-ка, а тебе никогда не приходилось чувствовать себя кроликом?
- В каком это смысле?
- Ну, я имею ввиду существом всегда готовым к быстрому бегу.
- Нет, не припомню такого. У меня, конечно были случаи, когда я был в напряжении, но я не придавал этому столько серьезности. Вот, кстати, может и вам не стоит.
- Кто знает. А я вот всю свою небольшую жизнь занимаюсь какой-то нелепицей, поисками работы, поисками себя, пишу, бездельничаю, пьянствую, и когда я влез в шкуру кролика, я осознал всем своим нутром одну интересную вещь - наша жизнь штука невероятно хрупкая. Парясь в шерстяном костюме зверя я стал наблюдать за кучами машин, которые проезжают мимо. Среди них частенько проносятся "Порше", "Ауди", "Мерседесы", а за рулем сидят малолетние дамочки и парнишки. Откуда у них столько денег? Неужели они действительно так умны и хитры? Неужели они и вправду могут зарабатывать доллары, просто щелкая пальцами рук? Хорошо, допустим у них богатые родители, но не так же много этих богачей у нас в городишке. В общем совсем недавно, буквально на днях, стоял я себе в своем кроличьем скафандре и тут услышал лязг тормозов и удар. Когда я обернулся, на дороге лежал человек. Его сбил какой-то там крутой "Ровер". Из этого самого "Ровера" выскочила дамочка и с надменным видом начала орать, какого это черта ей бросаются под колеса, но стоило ей увидеть кровь, руки и голову вывернутые в неестественных позах и глаза маленькой ничтожной смерти, ее тут же затрясло. Величия денег не стало, ничего не стало, она оказалась маленькой пустышкой. И вот что самое интересное, она ехала по своим делам и даже представить себе не могла, что такое случится, а вся ее жизнь предстала перед моими глазами как череда случайностей и удач. Все эти деньжата и напыщенность - только удача, люди часто недооценивают удачу, думают, если она появилась у тебя на пути раз, то будет с тобой вечно. Хотя, наверное, они об этом даже и не задумываются. Тем же днем я написал заявление на увольнение, отработал по договоренности с начальством несколько дней и вот я здесь. Веришь или нет, я вылез из шкуры кролика, но все равно чувствую себя им.
- Ну вот, а говорите вы не писатель. А это что такое было? Я думаю, старина Арни что-то скрывает. Кстати, старина Арни, у нас за стойкой ожидается прибавление!
- Чего?
- Сейчас к нам подсядут.
В зал зашла женщина. На вид она была очень молода. У нее были кудрявые русые волосы, а глаза были глубокими и уставшими. Она уселась за стойку, рядом с Арни. Он тут же притих и снова стал разглядывать столешницу барной стойки.
- О чем болтали? – Спросила женщина, так словно она просто отлучилась на какое-то время в уборную, а бармен и Арнольд приходились ей старыми друзьями. Голос у нее был приятный и добрый.
- О вас. – Ответил Арни.
- Вы знаете, у вас отличные ресницы. Их мне с боку видно, а вот глаз нет. Чего вы там прячете?
- Ничего особенного.
- Да бросьте. Вы и вправду так думаете? Я узнала вас, вы писатель. Вы Арни. Вы думаете, что все мы здесь пассажиры и затворником быть проще. Я вас сразу раскусила.
- Старина Арни, да вы популярны! - Вмешался бармен.
- Если только в определенных кругах.
- Почему вы не хотите со мной поговорить? - Спросила женщина.
- Потому что я устал.
- Сегодня или вообще?
- Сегодня и вообще. А если серьезно, смотрю я на вас и в ваших глазах столько игры, столько приятных мелочей и безумия, но мне, хоть убей, нечего вам сказать. Ну что может быть интересного в моей скромной жизни. По утрам я умываюсь и пишу, потому бегу на работу, потом ем и снова пишу. Потом складываю все это в шкаф и сплю. Так идет день за днем. Иногда я напиваюсь и валяю дурака. Абсолютно заурядный тип.
- И вы думаете, что нужно чем-то обладать, чтобы с человеком хотелось поговорить?
- Не знаю, но мне кажется внешнего вида и сомнительной репутации недостаточно.
- Чего же вы тогда здесь делаете?
- Жду концерта.
- Это правда? - Спросила женщина у бармена.
- Да, сегодня кое-что здесь будет. По средам концертный день.
- Арни, то есть вы отказываетесь со мной разговаривать?
- То есть отказываюсь. - Сообщил он, извинился, и ушел за свободный столик. Потом в бар вошли какие-то люди подозрительной наружности, и подсели к Арнольду. Концерт, которого ждал Арни, начался по расписанию.
Все вокруг воспевали счастье, музыка двигалась поверх происходящего, как во всяком правильном баре, оставляя свои теплые следы потомкам и памяти о правильно завершающемся дне. В тот вечер можно было аплодировать праведным и чистым, можно было вызывать давно умерших индейцев или просто надраться с каким-нибудь парнем не отходя от барной стойки - всем было плевать, только двигайся... Дух сотканный из остывшей звездной пыли, сгустки энергии, вращающиеся по оси повседневности и все эти течения жизни, пошлая, искусно прикрытая пустота. Какого черта?
Арни вышел из бара и двинулся через парк. На улице было серо и легко. Совсем недавно прошел дождь и оставил за собой запах озона и тишину, возникающую всякий раз после проливного дождя, который прогоняет всех с улиц, дворов и закоулков. Жизнь на мгновение показалась Арнольду прекрасной только даже тем, что ее частью было неминуемое ощущение конца. Арни было интересно о чем подумает человек, что сделает, когда на полном серьезе почувствует, что смерть идет за ним. Позвонит кому-нибудь? Согласится пройти каких-нибудь пять чертовых стадий ее осознания или просто закурит?
Арни помнил, как вышел из парка. Домой он пришел только под утро. Где он шатался все остальное время - неизвестно. Легкий и тонкий сон становился все мягче и сложнее. И всей безупречности самых верных слов не настигнуть недосказанного. Какой-то миг, и прохладное утро уже ловит себя на мысли о блудных сыновьях вселенной на подходе к парадной. О еще не рожденных листьях, которым так просто дается цвет лета. Нет ничего проще, чем войти в дверь, погрузиться в отведенную для себя скуку бытия; и вспоминать, как ночь просила легкого танца смерти от пустоты, от безмятежности. Так пришел сон и так наступил новый день.
Арнольд пошарил по карманам повседневности, и там оказалось пусто. Ни денег, ни, обещанного школьными годами, светлого будущего – только лишь какие-то ненужные бумажки, немного мелочи на проезд и беспробудная тоска по тем временам, что теперь кажутся лучшими.
Палило июньское дневное солнце. Арни даже не успел проснуться, как на него навалилась лень. Глаза открыты и сдаваться уже поздно. Он прыгнул в штаны, взял здоровенный конверт с какими-то бумажками и занял свое место в толпе пешеходов тянущих лямку монотонных будней.
В параде цвета лиц, густой акварельной зелени деревьев и торчащих в небо домов был слышен стук каблуков и шум уезжающих из кадра сиюминутной правды автомобилей. Это время давило на педаль газа, это оно стелило шаг прекрасных женских ног, именно оно заставляло его делать ставки на самого себя.… Арнольд шел и представлял, что некто по кличке Большой Бэн, это мужик, который управляет временем. Так вот, он представил, как этот самый Большой Бэн зашел в комнату и произнес мрачным голосом столетнего старика:
- Пора.
Посреди залитой светом комнаты представлялось старое лакированное пианино. Бэн взял кувалду, размахнулся и ударил, как следует. Пианино взвыло, словно старый монстр. Бэн разозлился и снова замахнулся. Он был в ярости и бил раз пятнадцать. Сначала по корпусу, потом куда попало, а когда отвалилась крышка он стал лупить по клавишам. Уже минут через пятнадцать старик устал и пошел в туалет. Когда он вернулся ему осталось еще немного. Он оборвал струны как нитки, выдрал клавиши, молоточки и щепки. Потом отошел, глянул издалека и подумал:
- Зачем только люди затаскивают этих чудовищ на третий, на пятый этаж? Откуда в этих людях столько желания, столько тяги?
Арнольд брел по улице и смотрел, как на другой стороне дороги кто-то выкидывал пианино по кускам из окна. Где-то на этой планете есть еще куча таких же старых штуковин, и они никому совсем не нужны. До финиша оставалось метров сто, впереди было здание и входная дверь. Солнце и пыль вызвали внезапное омерзение, а в голове крутились мысли – грязные и не очень, о времени и о борьбе за выживание, о стариках и музыке. Этим днем Арни чувствовал себя немного лучше чем вчера, но ощущение, что он кролик не покидало его. Он снова поймал ветер, он снова что-то унюхал.
Со стопкой бумаги, переполненной своими рассказами и похмельным бредом, Арни подошел к ящику для писем, у дверей издательства, и запихал туда всю свою дальнейшую жизнь.