Захар прислал письмо раньше, чем я ожидала. Слова «дорогая» и «целую» уже стали привычными, в глаза не бросались. Интересно, так ли без особого смысла он их пишет, как я без особого смысла читаю? Хотелось, чтобы нет. Люблю ли я его? Очень серьёзный вопрос. Глубокомысленный. А, между тем, слова « я люблю тебя» - самые простые, безумные слова.
Я по привычке положила письмо в сумочку. Когда-то (в общем-то, совсем недавно) первые письма были для меня самой большой радостью. Я не хотела расставаться с ними. Мне было приятно физически ощущать их существование, дотрагиваться пальцами до букв, и в трамвае, в сутолоке, доставая деньги за проезд, натыкаться на письмо. На этот раз я тоже вынула из сумки письмо, пришедшее раньше, и на его место положила это, сложенный в четверть лист лощёной бумаги.
Как-то в четверг, после института, я сидела за работой. Нужно было срочно сделать переводы с английского, иначе допуск к экзамену был под угрозой. Уже приближался тот момент, когда чувство смиренного удовлетворения от потуг ума могло смениться отсутствием всякого интереса к процессу познания и желанием быстрее покончить с ним. В дверь позвонили. Совершенно неожиданно для меня на пороге стояла моя подруга Ирка – милая хохотушка. Мы поздоровались, взаимно изобразив радость от встречи. Я шутила и лицом изображала бодрость и веселье, хотя ещё несколько минут назад моя физиономия казалась к этому вовсе неспособной.
После обмена пустяками Ира попросила меня съездить с ней к одному знакомому, забрать какие-то конспекты. Но ехать надо было далеко, почти за город. А уже вечер, и ей не хотелось одной тащиться Бог весть куда. Я согласилась. Сменила свой обыденный домашний халат на довольно легкомысленную кофточку в народном стиле и джинсы.
На улице было так уютно, как бывает только перед грозой. Яркие краски, острые запахи и серое благородное небо с подсветом на западе. Налетел ветер. В окно трамвая мы видели, как он бесцеремонно заигрывает с людьми. Мы смотрели на запад и всё ещё надеялись, что туча уйдёт в противоположную сторону, что ветер прогонит её, и всё небо станет таким же светлым, как на западе. Но, увы! Уже крупные капли барабанили в стекло, уже пузырились вчерашние лужи, и уповать на небеса было нечего.
Мы вышли из трамвая в самый ливень. Бегом по лужам, не выбирая дороги, неслись, уже не боясь дождя, покорившись судьбе, в брызгах непонятной радости.
Добежали, поднялись на четвёртый этаж, и не переведя дыхания, Ира позвонила. Дверь открыл парень с довольно серьёзным лицом. Посмотрел с полминуты на наши улыбающиеся подмоченные личности и сказал: « Здрасте».
-- Здравствуй, Петрик, - сказала Ира. – И не делай, пожалуйста, такое лицо, будто ты нас не знаешь. Меня ты, по крайней мере, знаешь. А это Натка. Она назвала меня по-детски, но я, посмотрев на себя со стороны, поняла, что это имя мне подходит.
-- А я не делаю вида. Я тебя узнал. И что с того, от счастья запрыгать?
-- Угу, - Ира, кокетничая, быстро прошла в комнату, села в кресло, взяла со столика журнал и, с видом хозяйки, раскрыла его посредине.
Я же, по-прежнему, стояла у раскрытой двери. Подумав, сделала шаг в квартиру и прикрыла дверь. «Петрик» ни на меня, ни на мои действия не обратил никакого внимания. Он, не спеша, прошёл в комнату за Ирой, стал у ее кресла, опершись руками на подлокотник, и тихо, без интонации заговорил:
-- Милая Ирэн, твой приход для меня неслыханная радость, но завтра у нас какое?
-- Пятое.
-- Так, пятое. А пятого у нас что? Угу, молчишь. Пятого у нас экзамен, и я, знаешь ли, настроен его сдать, - последние слова были сказаны довольно ехидно.
Ира отбросила журнал на стол и растерянно, глядя в пол, немного бессвязно парировала:
-- Нет. Мои приходы уже не становятся тебе в радость, - с верхней нотой в последнем слове она вскочила с кресла и вышла из комнаты мимо Петрика, мимо меня, повернула головку простого французского замка и громко хлопнула дверью, не обернувшись и не вспомнив обо мне. А я осталась в прихожей. Конечно, надо было выбежать за ней. Но, наверное, я подумала о себе, о том, что она не хорошо поступила, впутав меня в нечто личное. Конечно, таких определённых мыслей не было, просто необходимость быть с ней вместе отпала.
Прошло минут пять или три. Эгоизм мой был убит чувством жалости к Ире, но бежать вдогонку было поздно. Я медленно и беззвучно вошла в комнату.
Петрик стоял, опустив голову, у окна. Я видела только его спину. « Наверное, он думает о ней».
--- Петрик, - позвала я. Он повернулся, и я увидела в его руках раскрытую книгу, книгу, которую он, видимо, читал.
-- Вы здесь??? - Ярко выраженная вопросительная интонация.
-- Нет, я уже ухожу, - почему-то я смутилась, замешкалась у двери. – Отдайте Ирины конспекты.
-- Какие? – Он был искренне удивлён моей просьбе.
-- Впрочем, я не знаю. До свидания.
(Какого чёрта, « до свидания»?) Я медленно спускалась по лестнице, и ( о, чудо!) он догнал меня на выходе из подъезда.
-- Вы не подумайте, что я хам последний. Вы думаете так? Да? Вы просто ничего не знаете.
-- Пётр. Так Вас зовут? Да? Так вот – отстаньте.
Я села в трамвай. Было пусто, поздно и далеко от дома. Вагон освещал неоновый свет, и в оконном стекле, на фоне тёмных деревьев можно было рассмотреть своё отражение. Я ещё не совсем высохла, забыла даже расчесаться и купить билетик. Полезла в сумочку за деньгами. Из-под письма Захара достала кошелёк, оплатила проезд и вновь обернулась к своему зеркалу.
Какой-то парень стоял недалеко от меня. Я рассматривала его сквозь мерцающее стекло. Он не сел на пустые сиденья, не прошёл вперёд или назад. Он, как верный страж, стоял у меня за спиною, почти рядом. Мне захотелось думать о нём, нравиться ему. Хотя, очень вероятно, он и не заметил меня, погружённый в свои мысли (может, он думает об экзаменах, как « Петрик»). И всё равно, я думала о нём. Приказывала ему в зеркале взглядом встать передо мной, заговорить, но он этого не почувствовал.
Вот и моя остановка. Я вышла. Дверь закрылась, трамвай поехал. Опять посыпал мелкий дождь, и я побежала. Вдруг мимо меня пронёсся тот, из трамвая. От неожиданности я остановилась, а он обернулся, подмигнул мне и, не останавливаясь, побежал дальше.
Как призрачна влюблённость! Может, это пережиток ушедшего детства, когда так необходимо выполнение глупого, сиюминутного желания, каприза. Каприза? А ведь это тоже желание любви, неприкрытый зов о нежности, желание чуда понимания.
От несбывшихся ожиданий, дорогих сердцу «капризов детства», остаётся только состояние неприкаянности и смешная обида на своё же взрослое неверие, что добрый волшебник заглянет к тебе, хотя бы на минутку.