— Какая лёгкая смерть, — говорили соседи и знакомые, когда Нина Павловна подошла к телу мужа.
— Смерть-то лёгкая, — подтвердила она, наклонившись к нему, — только я читала в православной литературе, что скорая смерть без покаяния и причащения — плохо для души покойника.
Приехала скорая помощь, а следом — полицейская машина. Констатировали и запротоколировали смерть Федосеева. Когда врач начал оформлять направление в морг для вскрытия, Нина протянула ей бумагу.
— Что это? — спросил он.
— Мой муж уже давно оформил у нотариуса документ, запрещающий вскрывать его тело, независимо от причин смерти.
Соседи помогли занести тело Валерия в квартиру и положили на пол в том месте, которое указала хозяйка. Обмыть мужа и переодеть для погребения Нина почему-то захотела дома самостоятельно. Она словно не верила, что он умер, и хотела окончательно удостовериться в этом. Положила на пол большой кусок полиэтилена, перекатила со своим отцом на него тело покойного, хорошенько помыла его несколько раз влажной намыленной тряпочкой и обтёрла насухо полотенцами. Над тазом приподняла и помыла его голову. Одела в новую одежду. Поцеловала его лоб, руки, ноги, то ли от горя, прощаясь навсегда, то ли на радостях, что избавилась от своего тирана. Когда доставили гроб, попросила отца помочь положить Валерия в него. Сложила на груди его руки, связала их бинтом, чтобы правильно застыли. Затем связала ноги.
— Ты иди пока, папа, домой, — попросила она. — Я хочу побыть с ним наедине.
Отец её желание понял и ушёл. А Нина стала рыдать, заламывая руки, и кричать:
— Да на кого же ты, змей ползучий, меня покинул? Кто же теперь меня дурой набитой называть будет, и каждый день вправлять мозги? Кто же мне теперь на голову будет надевать тарелку с борщом? Да не услышу же я больше твоего душераздирающего храпа, похожего на пиление фанеры! Кто же теперь будет чавкать у меня под ухом за столом и рыгать. Не увижу же больше я, бедная, как ты ковыряешься в носу и вешаешь на всё подряд свои козюли! Не понюхаю вони твоих носков и ног. А любовниц своих, на кого ты, кобель, покинул?
Долго ещё она со слезами в крике безутешном перечисляла всё, чем он обидел её при жизни, пока не потеряла силы. Потом резко замолчала, поняв, что ничего более тёплого сказать мужу не может, вытерла слёзы и гнусаво произнесла: " Вот и поговорила с тобой, как с выключенным телевизором, впрочем, как всегда. Надеюсь, соседи вопль услышали, слов, конечно, не разобрали, но посочувствовали от души. Прощай, кобелина!"
Народа на похороны явилось много. Перед тем, как на кладбище накрыть гроб крышкой, Нина для приличия поцеловала усопшего мужа в лоб, накрыла его с головой покрывалом и старательно разгладила на нём все складочки.
«Странно, — подумала она, проводя по покрывалу рукой, — тело-то не застыло. Это плохая примета! Быть ещё одному покойнику!»
Поминки прошли хорошо. Было много сказано добрых слов в память о нём. Его сотрудники сожалели, что потеряли ценного специалиста. Соседи сказали, что им тоже будет не хватать такого душевного, замечательного человека, с которым всегда было приятно пообщаться.
На следующий день после похорон Нина взяла отпуск, купила билет на самолёт и улетела через полстраны к сестре в Сибирь.
— Не ждите меня целый месяц, — предупредила она дочерей перед поездкой в аэропорт.
На тот момент старшей дочери исполнилось девятнадцать лет, а младшей — тринадцать с половиной.
— Мама, а как же быть с поминками на девятый и сороковой день от дня смерти папы? — спросила Ева.
— Да кому эти поминки нужны? — пренебрежительно бросила мать. — Они — лишь повод для родных и знакомых хорошо поесть да напиться за чужой счёт. Покойнику всё равно, поминают его или нет. Тело его быстро истлеет, а душа уже будет далеко и ничего о поминках не узнает.
На девятый день после смерти отца, когда сестра ещё была в школе, Ева приготовила несколько салатиков, сварила борщ, налила одну рюмочку водки для себя, вторую — для отца, накрыла её кусочком хлеба и в одиночестве помянула его. Вслух сказала о нём много хороших слов, пожелала, чтобы земля была ему пухом. Всплакнула.
— Царства тебе небесного, папа, — в заключение пожелала ему вслух.
После этого убрала всё со стола, помыла посуду, прилегла на диван и заснула. Проснулась оттого, что кто-то громко сказал в комнате:
— Спасибо тебе, Ева, за добрые слова в мой адрес. Прости, что недостаточно отдавал тебе своей любви и уделял внимания.
Она подскочила, как ошпаренная.
— Боже мой! Это же был голос папы. Но он явно исходил из моих уст!
Она заплакала:
— Даже, если эти слова мне показались, то всё равно, папа, мне не за что тебя прощать. Ты был хорошим отцом. И я тебя любила. Просто я не умела откровенно проявлять свои чувства, как Есения. Прости меня за это.
Ева вновь легла на диван и подумала:
«Послышится же такое!»
Она снова заснула.
— Помяни меня в сороковой день вместе с Есенией, — снова услышала она откуда-то из себя.
Ева открыла глаза.
«Совсем я свихнулись после похорон. До слуховых галлюцинаций уже дело дошло. Да и о поминках папиных я постоянно переживаю. Положено их делать, значит, надо было сделать. Зря мама укатила к тётке. Надо будет с Еськой, так она называла сестру, помянуть папу в сороковой день».
Через двадцать дней мать вернулась домой полная сил. И тени горя на её лице не было видно.
— Мама, мы будем делать поминки отцу на сороковой день от его смерти, — спросила Ева.
— Нет, — категоричным тоном отрезала та.
— Тогда давай помянем его втроём, — предложила дочь.
— Глупости всё это! — резко оборвала её Нина. — Больше ко мне с этим вопросом не приставай.
Накануне сорокового дня Ева попросила Есению:
— Завтра после школы нигде не задерживайся, пожалуйста.
— Почему?
— Мы с тобой вдвоём будем отца поминать.
— Вот делать мне нечего! — взбеленилась та. — Мама же сказала, что поминки — это выдумка людей. Покойнику от них ни холодно, ни жарко. Завтра я иду записываться в студию бального танца.
Ева в одиночестве помянула отца. Попросила Бога простить ему все земные грехи и даровать Царство Небесное. С тех пор слуховых галлюцинаций у неё больше не наблюдалось. Горе стало потихоньку отпускать её. А вот у Нины Павловны проблемы появились сразу с сорок первого дня после смерти мужа. Жуткими их назвать нельзя было, но беспокойными — очень даже можно.
Продолжение в гл. 4 http://www.proza.ru/2016/02/23/2032