Стены из камня.
Глава первая.
Михаил.
( Пролог.)
"Господи! Прости меня, грешного!
Берусь за труд, непосильный мне.
Не одолеть мне его без Твоей помощи."
Второго апреля тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года в одной из
крестьянских изб необъятной России умирал солдат. Он не мог оправиться после
третьего удара паралича и жизнь его угасала. Перед смертью он открыл свои глаза
и медленно, внимательно всмотрелся в лицо каждого, кто окружал его. Этот взгляд
умирающего человека был очень проницателен и приковал к себе его детей, его
внуков, его соседей и друзей. После того, как умирающий осмотрел всех, он тихо
испустил свой последний выдох и умер, ничего не сказав на прощание.
Дети, внуки, соседи и друзья переглянулись между собой и кто-то тихо произнёс:-
"Всё... Преставился... Нужно звать монахинь..."
Позвали монахинь и они пришли. Монахини принесли с собой священную книгу,
бережно положили её на стол перед большой иконой, открыли деревянную обложку,
обтянутую кожей и начали петь псалмы, лишь изредка опуская свой взор к страницам
священной книги. Они пели день и пели ночь. Они пели второй день и пели вторую
ночь. Вверху пред иконой горела лампада, а чуть ниже горели свечи. Люди вокруг
сменялись, они приходили и уходили, возвращались вновь, тихо переговаривались
между собой и решали насущные проблемы, связанные с похоронами и проводами отца,
деда, друга, односельчанина и солдата Великой Отечественной Войны.
***
Икона, стоя перед которой монахини совершали священное действо, была при-
внесена в дом из церкви, когда та подверглась грабежу и разбою по приказу выше-
стоящих над сельским советом властей и помещена в передний угол избы. Она заполнила
собой всё пространство от деревянной столешницы стола до потолка и от окна, вы-
ходящего на улицу, до окна, выходящего во двор. Её деревянный, исполненный
калевкой оклад имел вверху сводчатую форму с двумя плечиками с обеих сторон,
каждый из которых представлял из себя четвертинку круга и плавно переходил в
прямые линии левой и правой стороны оклада.
На иконе было изображение Лика Иисуса Христа, стоявшего со слегка склонённой
головой над павшим пред ним Блудным Сыном и осенявшим последнего крестным знаме-
нием в знак прощения ему тяжких его грехов и поощрения его в чистосердечном рас-
каянии в оных. Над головой Иисуса Христа светился нимб и придавал всей сцене
раскаяния нежный и благоуханный свет. На заднем плане иконы, где-то вдалеке,
были чуть видны смутные очертания покосившихся крестов погоста.
Лицо Иисуса Христа и особенно глаза, взгляд которых был обращён вниз, на
склонённую к Его стопам голову, изливавшие изнутри тот несказанный горний свет,
было исполнено иконописцем трепетно и тот, кто встречался с этим взглядом, долго
не мог оторвать своих глаз от иконы и преисполнялся всеми чувствами, на кои толь-
ко был способен в полной мере. Вера, любовь, надежда, умиротворение, восторг,
восхищение и великая тайна - всё было здесь.
В том месте, где находилась голова Блудного Сына, чуть повыше её, была
видна ужасная рана, нанесённая иконе острым плотницким топором, пронзившим дере-
вянную основу иконы насквозь и причинившая ей непоправимое увечье, нанёсшая
иконе глубочайшую обиду, настолько чувственную, что с той поры Лик Иисуса Христа
в который уж раз напитался тяжелейшей скорбью и страданием от очередного распятия
Тела Его руками человеческими. И с тех пор стала видна маленькая слезинка, чуть
выступившая из глаза Иисуса Христа и уже никогда не пропадавшая впоследствии.
Она готова была скатиться на голову Блудного Сына, но что то удерживало её.
Эту рану нанёс иконе старший сын умершего солдата. Его первенец - Иван.
Он был единственным из детей, кто не присутствовал на похоронах, кто не был рядом
с умирающим отцом в последние мгновения его жизни и которого отец любил больше
всех остальных детей, ибо был Иван - первенец. Он не присутствовал на похоронах
по той причине, что отбывал срок наказания и находился в исправительном лагере.
В четвёртый раз в своей жизни.
Когда Иван, очухавшись от буйного помешательства, причиной которого было
чрезмерное употребление алкоголя, начал лечить рану, пытаясь замазать след топора
краской, то он обезобразил икону своей мазнёй до такой степени, что у каждого,
кто крестился пред иконой, сжималось сердце от боли и сожаления об содеянном
кощунстве. Этот нелепый, неуклюжий, уродливый мазок краски приковывал к себе
внимание и заставлял молящегося пристально и подолгу рассматривать икону. При
этом вдруг обнаруживалось, что Иисус Христос, прощая грешнику грехи, крестит его
двумя перстами, плотно прижимая большой палец правой руки к ладони и совершенно
не касаясь им указательного и среднего пальцев.
***
(Да простит Читатель автора за то, что действо, изображённое на иконе, очень
отличительно от известной всему Миру картины Рембрандта "Возвращение блудного
сына". Тут не было посторонних лиц, присутствующих при встрече отца с сыном, тех
расплывчатых теней, имён которых мы не знаем и осмеливаемся делать только лишь
предположения о присутствии на картине "Вечного Жида", а также матери блудного
сына. Кроме того, забегая в повествовании вперёд, а в жизни оборачиваясь назад
чуть-ли не на полвека, автор возвращается памятью в детство и молодые лета, а при
этом вполне возможны некоторые отступления от реалий мазков кисти неизвестного
автору художника.)
***
Четвёртого апреля, когда все уже были готовы к похоронам и священная книга
была прочитана уже почти от корки до корки, случилось то, чего никто не ожидал,
об чём никто не мог и подумать даже в самых изощрённых своих фантазиях.
Когда монахини пели псалмы по усопшему, от всей души желая ему войти в кущи
райского сада, края которого он уже касался, будучи в клочья изорванным в одном
из боёв при защите железных ворот Сталинграда, когда дети и внуки его не успевали
глотать катившиеся из их глаз солоноватые слёзы, когда свечи уже догорали и книга
священных псалмов готова была захлопнуться, вдруг раздался ужасный треск под
ногами всех присутствующих, заставивший всех вздрогнуть, обомлеть, застыть от
страха и глядеть друг на друга расширенными зрачками глаз, в которых не было
ничего, кроме вопроса:-"Что это? Что это? Что это?"
Не дрогнули лишь монахини, они допели слова очередного псалма, а потом одна
из них повернулась лицом к перепуганным родственникам умершего и обратилась к ним
с вопросом:-"Кто из детей усопшего младший?"
"Я." - ответил молодой человек и наклонил при этом голову, кланяясь монахине.
Ему было двадцать восемь лет. Он был среднего роста. Черты лица его были
приятными, но красавцем назвать его было нельзя. Клеймо долгого пребывания в
каменных стенах тюрем уже лежало в его взгляде и та тоска и неизгладимая печаль,
которые остаются в глазах навсегда после томительных лет страшной и ужасной
неволи, та вопиющая несправедливость человеческих отношений, сопутствующих как
лагерной жизни, так и жизни вообще, не оставляли ему никакой надежды на то, чтобы
когда-нибудь и кто-нибудь мог считать его красивым.
"Мне нужно поговорить с тобой, - сказала ему монахиня, сделав в его сторону
шаг, протягивая к нему руку и жестом приглашая его выйти из избы в сени, - иди
за мной."
Молодой человек повиновался и они оставили всех рядом с телом умершего, а
сами вышли в бревенчатые сени. Там монахиня, стоя напротив внимавшего ей, глядя
в его печальные глаза, тихо произнесла:-"Миша, жди беды. Готовься к ней. Беда
будет очень огромной. Настолько огромной и тяжёлой, что ты можешь её не пережить.
Господь готовит тебе очень жёсткое испытание. Но ты можешь избежать его, обратив-
шись за помощью к Всевышнему, возлюбив Его и живя по Его заповедям. Иначе судьба
твоя будет сломлена. И возможно - навсегда."
Михаилу не понравились слова монахини, так как он сердцем чувствовал, что то
есть в них такое, что не оставляет никаких сомнений в их правдивости и в неизбеж-
ности предсказанного. Но то, что ему всё таки даётся шанс избежать беды и для
этого нужно то всего-ничего, а лишь возлюбить Бога, это его успокаивало. Поэтому
он так же тихо, как и монахиня, ответил ей, вновь склонив к монахине голову:-
"Спасибо вам. Я буду стараться избежать беды."
Произнося эти слова, Михаил ещё не знал, что скоро он их позабудет, время
напрочь вытравит их из памяти и вспомнит он их только через тридцать лет, когда
беды и горести будут уже позади, когда позади будет и сама жизнь, когда клеймо
тюрем и лагерей совершенно избороздит его лицо и только путём неимоверных усилий
ему удастся сохранить свою душу и не позволить ей очерстветь окончательно.
Вернувшись вместе с монахиней из сеней, Михаил занял место рядом с гробом,
в котором лежало тело умершего отца и заметил, что все окружающие смотрят на него
и хотят знать, о чём ему говорила в сенях монахиня. Он приподнял ладони и легонь-
ко покачал ими, как бы говоря всем родственникам и присутствующим:-"Ничего осо-
бенного. Давайте прощаться с отцом."
***
Отца схоронили. Помянули. Помянули девять дён. Пришло время поминать сорок.
Отец явился Михаилу во сне. Покойный лежал на кровати, на которой он умер и вдруг
потянулся к Михаилу рукой. Рука его удлинялась и приближалась к Михаилу, намере-
ваясь вцепиться в него пальцами. Михаила обуял ужас и он начал лихорадочно
креститься. Но рука неумолимо приближалась к нему и вытянулась уже не менее, чем
на три метра. Пальцы были уже рядом с лицом Михаила, когда отец отчётливо
произнёс:-"Ну что ты крестишься? Ведь на тебе и креста-то нет." Михаил проснулся
и долго никак не мог прийти в себя от страха.
***
Помянули сорок дён, а у Михаила из головы не выходил странный сон и его бес-
покоило воспоминание о том страшном треске под ногами во время пения псалмов тре-
мя монахинями при отпевании умершего отца и в конце концов он не вытерпел и ре-
шил проверить изнутри подпола состояние перерубов и полов, лежащих на них. Осве-
щения в подполе не было и Михаил взял с собой спички и свечу. Открыв люк, нахо-
дившийся в чулане, он спустился в темноту подполья. Там он зажёг свечу и начал
пристально всматриваться в балки и доски. Медленно передвигаясь по подполу, он
всё время смотрел вверх и совершенно не видел, что находится под его ногами, так
как был уверен, что земляной пол подпола никак не может разверзнуться под ним.
Внимательно изучая каждую доску, присматриваясь к каждой трещине в досках и
балках, он всё больше убеждался в том, что и балки и доски совершенно целы и не
несут в себе никакого изъяна. Это всё больше и больше настораживало его, так как
он был уверен, что сможет быстро установить причину треска, стоит ему только
спуститься в подпол и хорошенько всё осмотреть. Но причина не находилась и Михаил
пробрался уже в самый дальний угол подпола. Вдруг он почувствовал, что его левая
ступня проваливается носком вглубь земли и в испуге Михаил быстро переместил
центр тяжести тела на правую ногу. Мгновенно им овладела неясная тревога, сердце
его забилось неровно и он быстро опустил свечу ниже к земле, пламя свечи затрепе-
тало и потухло от резкого движения. Но Михаил успел краем глаза увидеть то, что
заставило его содрогнуться и на мгновение замереть от страха. Судорожным движе-
нием правой руки он начал доставать из кармана спички и заметил, что рука его при
этом дрожит и плохо его слушается. Большим усилием воли он заставил себя успоко-
иться, насколько это у него получилось, а затем, стараясь не смотреть в угол под-
пола, зажёг спичку и подпалил свечу. Гримаса страха исказила его лицо, но он всё
таки набрался смелости, переместил пламя свечи в нужном направлении и кратким,
беглым взглядом охватил на три секунды весь угол подпола. Потом он начал пятиться
назад по направлению к люку подпола и вскоре шементом вылетел на поверхность.
В углу подпола земля провалилась таким образом, каким она проваливается на
могилах весной после зимнего захоронения. Трещины по краям провала ясно давали
понять своими размерами, что тут и быть не может ничего, кроме захоронения. А
прямо по центру этой предполагаемой могилы зияла почти свежая воронка диаметром
сантиметров пятнадцать, как будто совсем недавно, быть может во время пения
монахинями псалмов, из неё с огромным треском вырвалась на волю чья то душа.
Душа человека, схороненного тайно, не отпетого, возможно - убитого.
***
Михаил никогда и никому не говорил об увиденном и неразгаданная тайна тяго-
тила его, лежала на нём тяжким бременем, иногда не давала ему спокойно спать, но
постепенно она тускнела в его памяти и в конце концов он напрочь изжил её из го-
ловы и мыслей. Слова монахини забыл. Нательный крест не одевал и вспоминал про
Бога только в исключительных случаях. Когда нужно было крестить сына. Когда нужно
было помянуть отца и ещё в некоторых, крайне редких случаях. Двадцать второго
ноября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года судьба нанесла ему обещанный
монахиней удар и за ним плотно захлопнулась железная дверь камеры предварительно-
го заключения, отрезав его от цивилизации, свободы и семьи.
***
Проведя в местах лишения свободы восемь лет, Михаил вернулся к семье. На
первый взгляд, это был тот же самый Михаил, только немного повзрослевший, но на
самом деле это был Михаил совсем другой. Это был человек, который уже никогда не
способен был поверить какому либо другому человеку. Это был человек, который
определённо точно знал - никто и никогда не подойдёт к нему с той целью, чтобы
дать ему что то, к нему подойдут только для того, чтобы отнять у него последнее.
Да и кто вообще может что либо дать рабочему человеку? Никто! У него могут только
лишь отнять! Те, кто ничего не делает. Те, кто ведёт паразитический образ жизни.
Паразиты.
То, что Михаил вернулся в другую страну, его не удивляло, он где то слышал
о том, что нельзя войти дважды в одну и ту же реку. Всё кругом изменилось и те-
перь жизнь строилась по законам улиц и уголовных авторитетов, коммунисты бросали
свои партбилеты в костры и отрекались от своих идеалов, как генерал Власов когда
то отрекался от Родины. Они рвались к предпринимательской деятельности, к деньгам
и власти, свои связи между собой старались не нарушать и постепенно превращались
в рабовладельцев, от которых крепко попахивало тем новым порядком, что наса-
живался германской военной машиной во времена оккупации завоёванных ею территорий
бывшего СССР.
Но Михаилу было совершенно наплевать на то, что происходит в стране и вокруг
него, он знал определённо точно, что при любом раскладе дел ему никто не позволит
выйти хоть одной ногой из той пашни, в которую он ступил с пятнадцати-летнего
возраста. Он начал постепенно и терпеливо приспосабливаться к жизни, стараясь
как можно дальше держаться от бывших знакомств и тех, кто крепко постарался,
чтобы упечь его за решётку на долгие годы. Наблюдая за тем, как его бывшие зна-
комые и даже друзья, один за другим умирают от наркотиков, от спирта, от спида и
других атрибутов нового времени, он иногда сожалел об этом, а порой даже испыты-
вал глубочайшее страдание и боль от очередной потери, но поделать с этим ничего
не мог, а потому даже и не пытался. Каждый выбирал свой путь сам и шёл по жизни
сам по себе.
***
Однажды Михаил приехал вместе с женой и сыном в родную деревню, чтобы помочь
родителям супруги в уборке картофеля с огорода. Огород был довольно большим, уро-
жай богатым и потому уборка производилась целую неделю. За эту неделю все изряд-
но были измотаны и с большим облегчением вздохнули, когда работа была завершена.
Баня сняла со всех усталость и вскоре тёща, жена и сын Михаила легли спать,
а Михаил с тестем, предвкушая добрую выпивку и беседу, уединились в задней избе за
обеденным столом. Водки было в избытке, мяса тоже. У тестя с тёщей был полон
двор скотины, от уток до лошадей. Разговор между тестем и зятем был неспешным,
они любили такие вечера и ночи и старались наговориться всласть, потому что ви-
делись не так уж часто, а лишь по нужде.
Когда уже перевалило за полночь и оба собеседника изрядно отяжелели как от
трудов, так и от выпитого, Михаил вдруг произнёс.
- Ты знаешь, папа, очень хочется переночевать хоть одну ночь в родном доме,
как вроде в последний раз. Душа просит.
- Я тебе так скажу, лучше не ходи туда, чертовщина там какая-то творится, сам
я не слышал ничего, но люди рассказывают, что иногда, в полнолуние, ровно в полночь
внутри дома начинают раздаваться какие-то глухие, тяжкие стоны, от которых кровь
стынет в жилах у тех, кто их услышал. И будто-бы стоны эти идут как из под земли.
- Извини, папа, я в такую дребедень не верю, выдумки всё это чьи-нибудь, -
отвечал Михаил и махнул рукой на такие пустячные высказывания, - выдумки деревенские,
ничего более.
- Ну как хочешь, - отвечал ему тесть И Михаил привстал из-за стола.
***
Выйдя из дома в тёмную ночь, Михаил шёл по родной деревне, которая спала
мертвецким сном и думал о прошлых временах, когда на улице даже глубокой ночью
везде на скамеечках сидели влюблённые пары и нежно ворковали о любви. Сейчас же
всё было пустынно и ни один звук не нарушал тишины, кроме незлобного ворчания
той или иной собаки, мимо жилища которой двигалась под тусклым светом луны оди-
нокая фигура Михаила. То тут, то там на пути Михаилу попадались нежилые дома,
начинавшие приходить в негодность и зараставшие крапивой и репейником.
Калитка во двор была заперта изнутри и Михаил, встав на спинку двойного
кресла от автобуса "Икарус", стоявшего возле забора, легко преодолел преграду и
очутился во дворе дома, в котором он был рождён на русской печи и в котором
прошло его детство и начало юности. Достав из кармана ключ от входной двери и
зайдя в тамбур, он на ощупь нашёл замок и отпер его. Переступив порог сеней и
закрыв за собой дверь, Михаил очутился в полной темноте и немного подождал, пока
глаза его не привыкнут к ней. Вокруг него образовалась такая тишина, что ему
стало слегка жутковато, но он потихоньку сделал несколько осторожных шагов и
взялся за ручку двери, ведущей в дом. Когда он открыл её, то сумрачный свет лун-
ных бликов, просачивающийся через верхнюю часть тюлевых занавесок на окнах,
слегка осветил ему дальнейший путь. Шагнув в избу, Михаил машинально хотел пере-
креститься, но иконы в переднем углу не было и рука его остановилась на полпути
к крестному знамению. Что то недоброе стало закрадываться в душу Михаила и он
начал сожалеть о том, что попёрся среди ночи, да ещё пьяный в доску, к своему
родному очагу. Но теперь не было смысла отступать, он был уже на месте.
Подойдя к окну, выходящему во двор, он полностью отдёрнул в сторону занавес-
ку и осмотрелся. Вот, справа, прямо рядом с ним, кровать, на которой умер отец.
Она вся завалена старой одеждой. Здесь лежал потрёпанный пиджачок старшего брата
Ивана, тоже умершего несколько лет назад и зимнее пальто Аллы, последней жены
Ивана, которая тоже была покойной. Её нашли мёртвой в лесу, где она собирала
остатки сосновой живицы на участке Ивана. Голова её была проломлена на виске и
поговаривали, что Алла поскользнулась, упала и при падении ударилась виском об
угол пня срезанной сосны. Но были и другие слухи, утверждавшие, что Алле нанесли
удар по голове, то есть сначала пришибли её, а уж потом приложили ко пню.
Все эти мысли так угнетающе действовали на Михаила, что он начал впадать в
странное оцепенение и потихоньку опустился на кровать. Сидя на кровати, он пос-
мотрел в передний угол и увидел там обеденный стол, сидя за которым умерла мама
в возрасте семидесяти семи лет и её обнаружили утром соседи. Она умерла, присло-
нив голову к иконе и на её глазах были очки, а перед ней, на столе, лежало ста-
рое, полугодовой давности письмо от него, Михаила, и в последние мгновения жизни
она читала это письмо, тосковала об сыне и когда Михаил представил себе эту сце-
ну, то ему стало совсем тошно.
Он поддел носком правого ботинка пятку левого и сбросил его с ноги, вспомнив
при этом, что отец очень сердился, когда таким способом снимали обувь, но накло-
няться к ботинкам Михаилу было почему то очень страшно и ему казалось, что если
он нагнётся, то увидит под кроватью того, кто тут же утащит его в преисподнюю
вслед за всеми умершими. Разувшись, Михаил медленно и тихо, чтобы никто не услы-
шал его, улёгся на кровать в одежде. Потом он отодвинул подальше к стене одежды
умерших и в тот момент, когда он прикасался к одеждам, ему стало совсем невмого-
ту от страха.
Как нарочно, только сейчас он вспомнил о подполе и об увиденном там много
лет назад провале в земле и тело его от этого воспоминания оцепенело совершенно
и он утратил способность пошевелить хотя бы пальцами на руках. Он застыл в ужасе
и в голове его стала свербить только одна мысль. "Зачем я пришёл сюда? Зачем я
пришёл сюда?" Он ещё надеялся уснуть, но надежда эта была так мала, что её и на-
деждой то считать было уже нельзя, а потому Михаил лежал ни жив ни мёртв. Он на-
ходился в таком состоянии довольно долго, хмель начал вытесняться из его головы
страхом, гнетущей тишиной и Михаилу уже стало казаться, что подняться с кровати
ему теперь никогда не удастся и ему суждено умереть на ней, как тем, чьи одежды
лежали рядом с ним и леденили его тело и душу.
***
В это время проснулась жена Михаила и спросила отца, куда подевался Михаил.
Узнав, что он ушёл на ночлег в свой родной дом, она сделала отцу жёсткий выговор.
- Наверное вчера вы крепко переборщили с выпивкой, до чёртиков видно напились.
Вздохнув, она заявила, что пойдёт за Михаилом и приведёт его домой.
- Возьми с собой лампочку, а то там света нет, - напутствовал её отец и вскоре
Мария уже подходила к дому покойного свёкра.
Зная расположение мебели в доме, если её можно было так назвать, а также
местонахождение кровати, на которой мог спать Михаил, Мария поняла, что постучать
в нужное окошко ей не удастся и прошла к окну, за которым находился чулан. Здесь
завалинка была низенькой и Мария, ухватившись рукой за рейку высокого забора,
поставила ногу на доски завалинки. Доски предательски скрипнули под ногой, будто
застонали и от этого звука Михаил внутри дома совсем оцепенел. Ему показалось,
что в чулане кто-то поднял крышку люка и в его мозги ударила волна жара. Волна
остановилась по обеим сторонам затылка и Михаил стал никем и ничем, он превратился
только в слух и ждал, что произойдёт дальше. Лёжа лицом вверх и сложив на груди
руки, словно покойник, Михаил полностью покорился страху и судьбе.
Мария за окнами стала перемещаться по завалинку к крайнему окну, в которое
собиралась постучать. Перемещаться было крайне неудобно и ей приходилось руками
перецепляться за наличники. Она перемещалась медленно, словно крадучись и также
крадучись скрипели под её ногами доски завалинки.
***
Михаилу послышался непонятный стук со стороны чулана. Он был какой то при-
глушённый и невозможно было разобрать, от чего он происходит. Потом послышался
шорох и скрип половиц. Михаилу стало ясно, что кто то осторожно приближается к
нему и вот-вот схватит его и ему полная хана. И вдруг раздался громкий и резкий
стук в оконное стекло и от этого стука Михаила подбросило на кровати какой то
невидимой пружиной, а потом он услышал голос жены.
- Миша! Это я! Лампочку принесла, а то что ты тут без света сидишь? Мне папа
сказал, что тут нет лампочки и велел отнести её тебе.
Михаил тихо зарычал, закряхтел и стал раскачиваться из стороны в сторону,
сидя на кровати. Через несколько секунд он пришёл в себя и пошёл открывать жене
калитку. Только лишь он приоткрыл её, как жена начала ему сбивчиво объяснять.
- Представляешь? Я хотела постучать в ближнее окно, но там всё заставлено
этими креслами от "Икарусов", я не смогла к нему подобраться и мне пришлось по-
дойти к окну из чулана, там я забралась на заваленок и по доскам его крышки
бочком-бочком, придерживаясь за стену, кое как дошла до ближнего окна. Доски под
моими ногами гнулись и ужасно скрипели, я боялась провалиться и крепко натерпе-
лась страху.
- Поверь мне, Маша, страху и я натерпелся немало. - отвечал жене Михаил.
- А ты то от чего? - удивлённо спросила его Мария.
- Представляешь, тут какая то чертовщина творится, кругом одежда от покойных
и мне всё казалось, что они окружают меня со всех сторон.
- Да вы сколько выпили!? Ведь третью бутылку допивали, когда ты ушёл сюда!
Разве ж можно столько пить? Тут не только покойники, черти окружать начнут.
- Даааа, - выдохнул из себя Михаил, - зря я сюда припёрся.
- Давай ввернём лампочку и уйдём отсюда домой. Чего тут делать?
- Пожалуй, это будет разумно. Так и сделаем.
Михаил ввернул лампочку в патрон и свет сразу загорелся, осветил избу, вык-
лючатель был во включенном положении. Осмотревшись по сторонам, освободившись от
последних признаков ужаса, который он только что претерпел, Михаил смело загля-
нул в чулан и спина его вновь начала холодеть. Он увидел, что крышка люка подпо-
ла открыта и открыта она довольно странным образом, как будто кто то поднял её
рукой из подпола, развернул на девяносто градусов и положил на пол чулана так,
что половина крышки висела над подполом, а половина висела над полом. Крышка
балансировала на краю проёма и, когда Михаил подошёл к ней, наступив при этом
на половицу, прогнувшуюся под ногой, то она вдруг утратила равновесие, начала
медленно крениться в зияющий тьмой проём и тут же упала в подпол, издав при этом
странно-мягкий шлепок об землю, от которого Михаила всего передёрнуло и остатки
хмеля окончательно выветрились из его головы.
***
Прошло десять лет. Михаилу вновь удалось начисто вытравить из своей памяти
загадочные и непонятные ему явления, происходившие в его родном доме. В дом он
больше не заглядывал, только бросал на него мимолётный взгляд один раз в году,
максимум два, когда приезжал с семьёй поклониться праху умерших. О чертовщине
старался не думать. Про Бога вспоминал редко. Креста нательного не носил.
Но вдруг жизнь преподнесла ему такой сюрприз, который пробудил ему память
так, как она никогда до этого не пробуждалась. Все эпизоды прошлой жизни вдруг
слились в единую цепь событий и тогда всё, что было таинственным и загадочным,
вдруг стало предельно ясным и понятным. Всего лишь несколько слов, услышанных
Михаилом во время беседы с старшей сестрой, заставили его содрогнуться, сжаться
в комок из коленей и плеч, в комок из рук, вцепившихся в голову, которая в свою
очередь готова была утонуть в коленях и лопнуть от напряжения, лопнуть от той
волны, что хлынула в неё после услышанных слов и расставила по местам эти самые
эпизоды из жизни, проливавшие ясный свет на самую что ни на есть тёмную чертов-
щину.
***
Однажды Михаил, ни с того ни с сего сильно заскучал по сестре и решил навес-
тить её. Маша провожала его и говорила ему напутственное слово.
- Не напивайся там, нехорошо это. Знай меру. Не для того едешь, а с сестрой
свидеться. Как жаль, что я не могу с тобой поехать. Передай Нине Григорьевне
гостинец от меня и привет от моего сердца. Ну, с Богом!
***
Радостной была встреча Михаила с сестрой и беседа их на редкость была душев-
ной. Вспоминали они родное село, разные забавные случаи из жизни, немало смеялись
но не обошлось и без слёз. Вспомнили они родителей добрым словом, вспомнили
старшего брата. И тут Нина Григорьевна так разволновалась, так разволновалась,
что глаза её полны стали слёз.
- Миша, - еле слышно стала шептать она дрожащими губами, - Миша. Если б ты
знал, какой груз ношу я в себе. Не выдержит сердце моё. Не могу больше молчать.
Хочу сказать тебе об этом. Только не знаю - как?
Михаил сначала опешил, не ожидал он такого поворота в беседе, а потом насто-
рожился, застыл и трепетный холодок проник в его сердце. Почуял он им что-то не-
ладное в словах сестры, потому что не любила сестра понапрасну лить слёзы безо
всякого на то повода, а уж если разволновалась так, знать причина есть.
- Нина! Родная моя! - как можно нежнее промолвил Михаил, - да что же случилось
с тобою? Что рассказать мне хочешь? Из за чего ты расстроилась так? Неужто дело
действительно настолько серьёзное?
- Серьёзное. Ужасное дело. - промолвила сестра в ответ и слёзы ещё обильнее
потекли из глаз её, искривились губы её дрожащие и с большим трудом она продол-
жила. - Приехал однажды Иван в гости ко мне, вот так же, как ты сейчас и так же,
как с тобой, мы с ним мирно беседовали. Он всё пил и пил и опьянел совсем, а по-
том вдруг застонал и расплакался, как я сейчас. Начал мне рассказывать, какой он
грех совершил и как ему тяжело теперь жить с этим грехом. Говорил он мне, что
"Кабана" убил. Из-за денег. У "Кабана" денег много было с собой...
- Подожди! Подожди! - чуть ли не вскричал Михаил, - Какого "Кабана"? Что то
не пойму я ничего!
- Ваню "Кабана", соседа нашего. Он с Севера приехал и с собой денег много при-
вёз. Вот наш Иван и убил его, из-за денег. А потом на эти деньги дом себе постро-
ил. А Ваню будто бы схоронил в подполе...
И только слова эти произнесла сестра, как Михаила будто молнией пронзило и
невозможно стало дышать ему. Пытался он вздохнуть, но ничего у него не получа -
лось и тогда согнулся Михаил крючком, прижал голову к коленям и обхватил её ру-
ками своими, а в голове его забилась мысль: - "Господи... Господи, помилуй нас."
Уж не помнил потом Михаил, как вернулось к нему дыхание его. Только вдруг
дошло до него, что не сможет он принять такого известия и стал противиться ему
и лихорадочно изыскивать способы восстать против него, опровергнуть немедленно,
пока не поздно, иначе невозможно будет ему жить дальше с такою новостью.
Резко распрямился он и глянул на сестру глаза в глаза и прибегнул к оружию
своему привычному, которое не раз в жизни выручало его. Ко лжи. Хладнокровной.
Спокойной. Убедительной. Спасительной в нынешнем случае, особенно для сестры.
- Это исключено! Такого не может быть! - выдохнул из себя Михаил и тут же
продолжил, - Когда я вышел из тюрьмы после первого срока и приехал домой, то по-
могал нашему Ивану рыть колодец около двора и в то самое время к нам подходил
Ваня "Кабан" - живой, невредимый и даже весёлый! Каким он был всегда, таким его
и видел я в тот раз. А наш Иван покойный, Царствия ему Небесного, как напьётся,
как начнёт нести околесицу, как начнёт на себя наговаривать, так сразу около него
толпы толпятся и стоят, рты разинув и слушают и верят ему, как сейчас Мавроди.
Неужто, Нина, ты не понимаешь этого? Ведь дом-то Иванов был в то время уже
построен!
Сестра долго смотрела на Михаила, смотрела с надеждой. И она поверила в то,
во что ей очень хотелось верить. К тому же Михаил умел врать не хуже старшего
брата и, когда обстоятельства заставляли его прибегать ко лжи, то он самым стран-
ным образом воодушевлялся, глаза его становились чисты, как слеза и в них загора-
лась искра азарта, при вспышке которой люди верили ему безоговорочно, ни на йоту
не сомневаясь в правдивости и искренности его слов. И лишь потом, когда он станет
говорить правду и только правду, люди перестанут ему верить.
***
Михаил ехал домой в электропоезде, подыскав себе место в уединении, голова
его от тяжких дум опускалась всё ниже и ниже, пока он не понял, ему уже никогда
не поднять головы.
***
Прошло ещё двадцать лет. Михаил почувствовал приближение старости. Это
заставило его задуматься о том, что он ничего абсолютно не знает о своём прадеде,
очень мало знает об дедушке и совершенно недостаточно знает об отце. Он вдруг по-
нял и осознал, что ещё немного времени и память об них сотрётся в семье, как буд-
то бы их и не было. Их все позабудут. И забудут его. И тогда он решил, пока не
поздно, хоть какую-никакую, но составить родословную. Для семьи.
Попросил он сына купить ему циркуль, авторучку с пером, туши чёрной, разно-
цветных карандашей, побольше бумаги и принести из церкви нательный крест. А потом
обратился к маме жены своей и просил её благословить на нелёгкое дело.
Через несколько дней он уже сидел в своей келье и тягостно думал, с чего же
ему начать. Он решил в первую голову написать об отце, но кто-то шепнул ему на
ухо: - "Начни с себя."
И тогда он обмакнул перо в чёрную тушь и оно скрипнуло по бумаге, оставляя
за собой чёрный след.
"В тысяча девятьсот восемьдесят пятом году..."
Вдруг что-то странное стало происходить с ним после написания этих несколь-
ких слов, зрение его подёрнулось дымкой и он перестал видеть. И тогда он резко и
и сильно зажмурил глаза от неожиданности и тут же был поражён тем, что видит с
закрытыми глазами всё, что происходит рядом с ним. Он видел белоснежный лист бу-
маги перед собой, перо в своей руке и стены из камня, окружавшие его со всех
сторон. И тут он услышал голоса и от их шёпота сразу обмяк.
"Иуда... Иуда... Иуда..." - шептало ему перо.
"Иуда... Иуда... Иуда..." - шептал ему лист бумаги.
"Иуда... Иуда... Иуда..." - шептали ему стены из камня.
( Конец первой главы.)