Тебе не холодно, мама?

   

    Последние годы я не упускала случая во время отпуска съездить к маме.  Работа, заботы, безденежье, все отступало,  когда приходило время навестить домашних и побывать дома. Собственно,  и выбора-то никогда не было, так как  время было, да и сейчас мало что изменилось, сложное: бедность - не порок, но большие трудности для всех. Я считаю, что если люди не могут себе позволить отдыхать, значит в стране совсем плохо.  У меня на работе не отдыхает почти никто. Даже начальник отдела, большее, что может себе позволить, это съездить на море  с семьей дней на десять,  не больше. И то, это было один раз за десять – пятнадцать лет.   Да  и другие руководители никуда не выезжают, просто не на что. Это там, в Москве, взятки, отпуска на курортах, а у нас… отдых на огороде, в лучшем случае. И, как–то, так тяжело бывает, когда видишь, как бедно живут родственники, что просто невыносимо. Кажется, что мы-то, еще живем ничего.


   Конечно, сестрам трудно, они обе вдовы. Еще труднее маме, так как она понимает, что всем достается незаслуженно, ведь она в своей жизни делала все, чтобы,  наконец, выбиться из нищеты. Но не выбилась. Может она и сама этого не очень понимала, так как пока они жили с папой, денег, на их незатейливые нужды хватало, да и что было покупать, если ничего в продаже не было,  а что было – по карточкам. Помню, мама писала мне, что сахарку ей не хватает килограмм на месяц, так как мальчишки,  внуки к ней приходят ночевать, а ведь не дашь же им чай без сахара.  А потом папа умер, и, оставшись на одну пенсию, мама совсем загоревала, но помощи не просила, кое-что продавала с огорода, торговала семечками, как-то сводила концы с концами.


    Я в каждое письмо вкладывала ей денежку, а мама писала, что штампик,  на конверте, служит  «охранной грамотой». И всякий раз, она писала, чтобы я не посылала ей деньги, что она не голодает, а почта теряется, почтальоны письма носить не хотят, так как зарплата маленькая, да еще кого-то убили, чтобы почту отобрать. Она даже специально выписала местную газету, чтобы почтальонка приходила к дому, и письма не терялись.

 
    Почтовые ящики  установили в конце квартала на одной доске, как в многоквартирных домах, и они там висели совсем бесхозные, исковерканные, и ободранные. Я сама это видела. А мама говорила, что угощает почтальонку то семечками, то ягодами с огорода, чтобы она приносила мои и Сашины письма в ящик на наших воротах.  Да, время было ужасное.

   
    В тот приезд, поздней осенью,  я видела маму последний раз. Ей было 83 года, но она держалась, хотя я понимала, что возможно, этот приезд к маме – последний.  А мама была рада, что я приехала,  и она сможет собрать нас, своих дочерей вместе, и мы проведем вечер вчетвером, поговорим, попоем песни, отведем душу за сердечными разговорами, и ей будет радостно смотреть на нас, и может быть, легче будет умирать.  Наша мама простая женщина, великая труженица с большой ответственностью за все, что ей приходилось делать. Как-то она написала мне, что самая её большая радость, что мы все пятеро выросли и стали людьми, никто не сидел в тюрьме, все получили образование, у всех хорошие семьи, никто не обделен судьбой, у всех все сложилось хорошо, и она чувствует, что это главное свое предназначение она выполнила.  Это действительно так, спасибо маме. Особенно маме, потому, что отец  19 лет после инсульта, так и оставался  инвалидом.

 
    Был тихий предзимний вечер. К ночи подморозило, а в доме было тепло и уютно. Накрыли стол, выпили маминой настойки на черемухе. Стало так хорошо. Не хотелось думать о плохом, о своих тревогах, не хотелось, чтобы мама почувствовала, что за нашей внешней беззаботностью, у каждой свои проблемы, вопросы, заботы.

 
    «Ну, давайте выпьем еще по одной, да попоём.» - сказала мама.  Нина взяла гитару. Но играла она так себе, два - три  аккорда, но даже это как-то настраивало на лирический лад.  Мама, кстати, пела хорошо, и знала много песен, даже когда-то слушала в Ленинграде концерт Козловского.  Знала какие-то арии. Раньше простые люди много читали, ходили в кино, знали многих авторов, посещали спектакли приезжих театров. И мы, дети,  смотрели все, что можно было увидеть в нашем маленьком городке. Деньги нам всегда давали на театр. Я, по крайней мере, смотрела спектакли и Ирбитского театра, и Серовского, и Свердловских театров. Если что-то не удавалось посмотреть, подруги пересказывали  содержание во всех подробностях с описанием декораций. Так было всегда.


    Света была у нас особенной, в этом плане. Она хорошо пела, особенно романсы, тяга к искусству была у неё с детства. Она умудрялась на понравившееся кино сходить три-четыре раза. Покупала фотографии артистов, были такие черно-белые фотопортреты. Кстати, отличного качества. А на обратной стороне,  в тексте можно было прочитать, какие роли играли артисты, в каких кино снимались.


    В общем, Света запевала, Нина пела, а я только подпевала, как самая бесталанная.     И, правда, было так хорошо! Спели мамины песни молодости, спели папину любимую песню, спели нашу  песню «На дальней станции сойду». Маме она понравилась, когда мы ее пели с моей дочкой лет пять назад.

 
    Тут пришла кошка, выгнула спинку, потерлась о мамин тапочек,  и прыгнула на свое место на табуретку, к печке.
- Вот, Мурка пришла -  сказала Нина, отложила гитару и взяла кошку на колени.
- Давайте чайку попьем! - сказала мама, и пошла за вареньем. А кошка, не слишком избалованная вниманием, прижалась к Нине и сладко замурлыкала.


   За чаем мы все стали рассказывать про своих котов, про их проделки, про разные истории с их участием. Вспомнили, что мама всегда боялась мышей, а коты плохо их ловили. Однажды, мама пекла блины. И в момент, когда ей надо было перевернуть первый блин, маме понадобилась тряпочка, которая лежала на лавке, возле чугунка с картошкой для поросенка, из-под тряпочки, со страху, почти маме на колени,прыгнула мышка! Что тут было? Мы все сбежались на крик  мамы, которая не просто панически боялась мышей, но умирала от  чувства омерзения, как будто мыши - это какая-то пакость. Не могу объяснить, отчего у нее было такое чувство, но сделать с собой она ничего не могла. Мы все потешались над ней, подшучивали, особенно папа, а она всерьез обижалась, и было видно, что даже вспоминать о мышах ей противно.  Наверное, поэтому, в доме всегда было два-три кота. Никто не придумывал им особых имен, это были Васьки, Люськи, просто Черные или Белые.  Маме казалось, что мыши в доме, где три кота - это уже слишком, ни в какие ворота.

 
    - Дармоеды! Лентяи! - не зло ругалась мама на котов, но молочко они исправно пили, сметанку слизывали, а то и мясо могли стащить, если недоглядишь. 
Про все это мы вспомнили, посмеялись над тем случаем, когда мама пекла блины и чуть не поджарила мышонка,  а мама заключила, что котов мы избаловали. Они совсем обнаглели, мышей даже ловить не умеют. Все нежатся на коленках, да соображают, где бы чего стащить.

 
    Это была истинная правда.


    Нина, поглаживая Мурку и спрятав пальчики в уютный Муркин пушок, вдруг возразила, и сказала, что мама котов никогда не любила.  Как-то грубо так сказала, как приговор вынесла. Мы со Светой примолкли от такой наглости, а мама сказала, что у нее едва хватало времени на нас, пятерых, шестой - парализованный отец.


    Это тоже было правдой.

    Меня  как-то заклинило, надо было  что-то сказать, не дать Нине обидеть маму, хотя мама уже обиделась, вздохнула и вышла из комнаты. Нам всем трём стало неловко.     Почти молча,  мы убрали со стола и стали ложиться спать.
Мама ушла в свою комнату, укрылась шалью и вроде бы засыпала.  Сестры тихонько о чем-то разговаривали, делая вид, что ничего не произошло.   А мне стало так плохо, так жалко всех их, так обидно за нашу черствость, за неумение выразить любовь и благодарность маме. Я тихонько подошла  к ней, и спросила, увидев, что она прикрыла голову шалью: «Тебе не холодно, мама?»  Она ответила: - «К утру, видно, похолодает. Закат был яркий».


    Прошел примерно час. Думаю, что никто из нас не спал. Мама тихонько вздыхала в своей комнате, ворочалась Света на своей постели, курила Нина,  поглаживая кошку.  У меня слезы беззвучно сползали на подушку, и я думала о том, что мы не научились ценить то, что есть, не умеем любить ближних, не можем выразить свою нежность. Что это? Ведь мы хорошие дети. Хорошие люди. Понимаем чужую боль, бережем друг  друга, стараясь не делиться плохим, своими заботами и тревогами, предполагая, что у каждого их довольно.  Но вот  так, запросто, сказать что-то, чего нельзя  говорить,  иногда получается.


    Утром я уезжала.  Приехал Сережа, чтобы увезти меня на вокзал. Мы распрощались. Я смотрела из окна машины, как мама в черном пальто и черной шали тихонько шепчет и молится, осеняя крестом меня на дорогу.


     Это было последнее общение с мамой.
     Весной я приехала на ее похороны

2011 год.