1 декабря. 2018 год. Во дворце Судьбы. Вечер. « Память. Что это? Ни что иное, как невесомое пространство, окутывающее самый первый, внутренний слой души. Она словно кольцо, кольцо, к примеру, огромной планеты Сатурна. Но тот шар в тысячу раз превышает размер, наших маленьких шариков, которые когда-то, перед очередным существованием в новой физической оболочки, были облиты золотистой струей из фарфорового кувшина. В этом процессе, которым обычно занимается Судьба, и заключается насколько твердым, сильным будет кольцо светящегося шарика. В этом вопросе главное не жалеть золотой воды, струя должна быть одна, но ровная, и такая, чтобы по всему шарику был разлит этот свет, свет забытья. Но никто никогда не задумывался о его значимой роли, о том, что Черная Подруга не просто так придумала этот традиционный процесс. Цель – не дать человеческому разуму, его памяти вспомнить то, что уже происходило с этой душой в прошлых жизнях. Задача довольно проста, но всегда выполняется кропотливо, внимательность выступает впереди всех. Но порой она пропадает. Это случается крайне редко, и случается, что шарик был облит не целой струей, а одной только каплей. Естественно, света не хватило, а душа уже была оправлена в новое тело. Халатность? Да, может быть, но скорее всего простая случайность или чья-то задумка, задумка самой Распорядительницы жизней. И как после жить с тем, что внутри два мира, и душа обращается к разным сторонам, потому что помнит, потому что грустит, или наоборот не совсем понимает это, но действиями своими может все доказать. Но интереснее тем, кто глядит за этим шариком не в первый раз, не в первый…»- в этот вечер Тишенькой обладало спокойствие. Сидя на бархатном кресле, с высокой спинкой, что была в золотой узорчатой отделке, она слегка улыбалась. Она улыбалась, не потому что вновь ужинала вместе со своей Госпожой, Судьбой, хотя ей, было, разумеется, приятно. Они давно не собирались вместе, точнее это Свидетельница многого уж очень редко посещала Распорядительницу жизней. И этот ужин стал исключением, вместо наблюдения за любимым героем, вместо прыжков по крыше, она постелила шелковую, золотистую салфетку на колени в малиновом платье. Скажем, как Судьба удивилась, увидев свою Свидетельницу многого в этом ярком наряде. Обычно Тишина не баловалась платьями, предпочитала появляться в одном и то же, перешивала его несколько раз, колокола от спешки собственные пальцы, но была довольна. Что же произошло полчаса назад? Тишина открыла свой богатый шкаф, покрывшийся палью без ее прикосновений, и чего она только обнаружила в нем, так отвлеклась, смеялась. Но вышла в зал именно в этом, скромном, малиновом платье, что прикрывало ее босые ноги легкой тканью, концы были в круглых завитушках, зацепленных за пояс. На груди был скромный вырез, руки до запястий были закрыты. На голове она слабо собрала волосы, заколола сереньким гребнем.
И вот, сидя расслабленно, Тишина облокотилась спиной о спинку стула, воспитанно смотрела на Судьбу, сидевшую напротив. Госпожа была, как всегда прекрасна! Она особо не выделялась, перед ранним сном была в белоснежном, шелковым халате, кудри опустила на плечи. Как она считала, она ведь у себя дома, и здесь царствует естественная красота… Молчание между ними затянулось. Тишенька лакомилась разрезанным, в виде лотоса, апельсином, что был полит манговым соком. Ее губы пропитались сладостью, щеки порумянились, в глазах вертелись звезды. Судьба сразу заметила настрой Свидетельницы многого. Та прибывала в каком-то расслаблении, приятствии, знала будто, что с ее героями все хорошо, что брат Привязанности не показался на глаза. Откуда появилось это спокойствие? Скорее всего, оно было создано этой волшебной атмосферой неба! В воздухе всегда легко, и чувствуется под ногами невесомость, и не смотря на то, что кислорода за окнами мало, здесь его предостаточно, и вовсе не болит голова от шума Черного моря. Но отодвинув серебряную тарелку чуть в сторону, сложив нож с вилкой, на салфетку, Тишенька немного заскучала, обратилась к Госпоже своим ангельским голосом, который она приобрела тут же, стоило ей войти в зал:
- Смотрю на вас, мне так спокойно, прекрасно от всего того, что нет вокруг тревоги, и правила не так уж строги. Давненько тут я не была, я будто бы спала. Но вы не приглашали, право, так рано каждый раз вы спали. А мне не знать о сне и пару предложений, как слов своих стеснений. Мне непривычно говорить, привычней все смотреть. Но наблюдения оставив так на час иной, не вижу смысла отдавать другой. И все же где-то в глубине, я беспокоюсь, в себе я с шумом роюсь, а после вижу вас, и предаюсь очарованью.
Положив ногу на ногу, Распорядительнице жизней улыбнулась ей в ответ, положила локти на закругленные, замкнутые ручки кресла.
- Тебя понять мне с легкостью дано, как ветер облаками привело.- повернув голову в левую сторону, она услышала, как холодный полоток воздуха бьет плотно закрытые рамы, пытается пробраться внутрь.- А знаешь, не тебя одну сегодня пригласила, поговорить решила. Запаздывает наша гостья, и что с часами стало просто…- Судьба не успела договорить, как звонко распахнулись двери.
Вот она, та самая гостья! Она направлялась прямо к столу, шла, прямо держа спину, ее прикрывал голубоватый плащ. Видно было, как по нему вниз скатывались крохотные крупинки, настигшего ее дождя. На деревянном полу выступали следы ее аккуратных туфель, отдельно отпечатывались и те, что от невысокого каблучка. На ее лице держалось какое-то нетерпение. Его тут же уловила, взглянувшая на ее Судьба. Она развернулась в пол оборота, глядела на стреляющую глазами Привязанность. Подойдя к ним впритык, она сняла с головы капюшон, отряхнула друг об друга ладони, как вздохнув, не сводила взгляд с Тишины, сама говорила с Судьбой:
- Простите, Госпожа, за опозданье! Мое неуловимое сознанье опять носилось кое-где, и как не миновать беде? Пришла, конечно, поздно, и объяснить все будет сложно. Позвольте кое-что отдать мне Тишине, ведь принесла я это не себе!
Распорядительница жизней дала согласие глазами, как приподнявшись, она отошла к окну. Не теряя минуты, Созерцательница двух чувств, просунула руку внутрь плаща, нащупала тот самый карман, в который этим утром положила портрет, нарисованный Лешкой. Она достала его быстро, вмиг протянула сложенный один раз листок Тишеньки. Та не сразу взяла его, сначала она тоже приподнялась, одной рукой облокотилась на стол, с колен упала салфетка. Привязанность молча кивнула головой, кротко засмеялась. Судьба, почему-то не оборачиваясь, смотрела в запотевшие слегка рамы. Мешать им она не хотела.
Прошла секунда, как Заступница израненных сердец коснулась листка бумаги. Она взяла его обеими кистями рук, спустя мгновенье развернула, увидела свои собственные глаза, выведенные черным карандашом, эти ресницы, и платье, ее любимое платье. К сердцу прошел нервный импульс, она ощутила колкость в груди, сдвинула брови, позже подняла глаза, как бросилась с места. Она быстро направилась к выходу, в свою комнату. Портрет держала раскрытым, под ноги не смотрела. И ей было уже все равно, что подумала об этом Судьба, и почему Привязанность, ее ранний враг принесла ей то, о чем она могла только догадываться.
« Мой милый друг! Я снова слышу голос твой, и право он совсем другой, но подчерк тот же не сплошной. Через года перенесенный, мой месяц голубой, на небе не большой. Нет букв, одни узоры, из сердца тянешь пару рук, и вовсе замираешь снова…. И в сером омуте грозы, не слышу я чужой угрозы, все четче приближаюсь к месту, вот предаюсь я росту. И выше становлюсь, но только там внутри, где не видать твоей мечты, где не под силу сдвинуть нам канаты. Под мачтой пеленой охото скрыться, незримо ото всех так в спешке излечиться. И говорим друг другу мы, зачем нам люди настилавшей тьмы? Ответа нет! В безмолвье он давно нажил себе порядок. И только тут, и только там, везде та тишь не избегавшей мути, ее не спутал ты тогда, меня к себе случайно приведя. А может, нет, пришла сама? И в этот раз сомненью не придавшись, я скрывшись в облаке тумана, прозрачнейшего океана нашла сама или ты нашел, точней одна душа, ведь так уж хороша.»- эти слова, сложенные приложения они звучали внутри Тишины, строились без ее воли из давно готовых мыслей. Слушая их своим голосом, она понимала, что не ошиблась, подумав о том, о чем запрещено гадать, писать, и тем более рисовать. Но она знала, знала тот особенный светящийся шарик, которому не дано знать подобное, дано сверкать, а после потухать, но возвращаться до тех пор, пока история, повторяющаяся в неком смысле, будет окончена.
Между тем она мчалась по коридору, не касалась дверей, завожено глядела на свой портрет. Но стоило ей дойти до своей комнаты, дверь распахнулись сами, они уловили ее внутренний настрой, тонкая связь была налажена. Именно поэтому все нужное само летело к ней. Да, этому пытаются научить с самого детства, но часто впадающую в грусть, Свидетельницу многого это интересовало крайне редко. Она обратилась к столу, обширному столу из качественного дерева, поверхность его была гладка, покрыта многочисленными тонкими бардовыми линиями. С двух сторон к нему были присоединены закругленные полки, их можно было открыть, если покрутить два раза в правую сторону металлический замочек. Но Тишеньки это было ненужно, проснувшаяся в ней энергия, распространилась по всей атмосфере, ударилась об окна, отлетела прямо на нужную полку, так замок был открыт с помощью воздуха. Она мгновенно положила рисунок Лешки по левую руку от себя, достала смятый, слегка пожелтевший лист, единственный сохранённый Свидетельницей многого.
Но разве, что это был разлинованный подлинник, содержащий в себе строки, написанные любимым поэтом, а на них ее имя? Не совсем имя, оно с маленькой буквы, но все ж обращено это слово конкретно к ней. Верно, что это копия! Она помнила, как незаметно для всех, проникла в комнату церемонии, держа настоящий лист. В маленький пузырек набрала золотистого света, подлинник положила под стеклянной пластиной, на которой и разлила несколько капель, те разлились ровно по контору, образовали собой точно такой же, целый лист с еще не слегка засохшими чернилами… Это было в мае, в мае 1980, когда Свидетельнице многого все-таки пришлось вернуть лист туда, где он и был взят, но копия, она до сих пор с ней. За те годы это был лучший подарок, знак внимания для нее, создания, оберегавшего героя…подарок Вдохновенья, безумно обожавшего ежедневно появлявшуюся Тишину. В этом деле никто не учел, что Вдохновение является, так скажем, передатчиком не только слов, но и образов.
Глядя на лист с бегущим подчерком, на свое имя, она отправилась туда на короткие минуты, туда…
Один из дней в мае. 1980 год. Франция. У этого места для сознания Тишины названия не было. Ах, как она не любила подобные здания, с закрытыми всегда окнами, на которых часто появлялись следы от мокрых ладоней. Кто их оставлял? Для нее в какой раз это становилось особенной загадкой! Скорее всего, это были никто иные, как несчастные люди, чьи души пытались вырваться из плена. Плен создан ими, другими такими же людьми, считающими себя выше стоящими на одну ступень, выше мысленно, выше по еще одним критериям. В них Тишенька никогда не углублялась, потому что, как только она начинала думать о подобном, об истории здания, в стенах которого никто не выбирает себе одежду, она, права, сказать пугалась остаться с них навсегда. Свобода выбора, действий, слов для нее это было превыше всего. И если вдруг это кто-то пытался отобрать ради ее блага, она отстранялась от подобной тюрьмы, падала с крыш, молча кричала, но никогда не предполагала, что с теми, у кого нет возможности выходить, приходить, лететь. А самым страшным для нее словом было вовсе не, что на холодную букву «м», слово « навсегда» убивало в ней всякую надежду, когда она появлялась в иной стране.
Нет, это страна в отличие от России, была для нее такой же родной. Больно выделялось небо, особенно в тот день, оно было пасмурным, закрывали тучи точную дату дня. Тишина шагала по пустой дороге одна босиком по сырому асфальту, дождь топтался на месте все утро, задевал ее распущенные небрежно волосы, когда она проснулась на одной из крыши чужого ей дома. Заснула она, действительно, поздно, место не выбирала, главное оно было рядом с тем, в котором был ее герой. Она почему-то обиделась на его жену, эту потрясающую женщину, которую всегда обожала, но тут она не могла понять ее действий. А все от того, что никогда Свидетельница многого не могла догадаться о том, что есть что-то более ценное, чем свобода... Она проснулась слишком резко, тут же прыгнула вниз, и побрела с кружащейся головой туда, куда собиралась вчера. Она успокаивала себе тем, что это обычное здание, ничего больше, да, в нем много людей, и некоторые, как не странно замечали ее присутствие, после бросались ей в след, и смутившаяся Тишина бежала от них . Но коридоры, коридоры кажется, сами путают ее взгляд, заводят в самые ненужные комнаты. А люди, всех их, точнее светящиеся шары она уже видела в руках у Судьбы. И кто сказал, кто так решил, что им место здесь?
Снова поддавшись грусти, Свидетельница многого отчетливо пообещала самой себе войти в эти двери, что в десяти шагах. Она уже прошла железный забор, увязавшись за каким-то мужчиной в черных очках. Как же тот спешил, Тишенька не успевала за ним, потому остановилась, правой ногой потерла левую, взглянула на свое лицо в залитой тонким светом лужице. Такая же, как и всегда, слегка сонная, но уверенная, желающая увидеть, увидеть его. А если там будет она, Созерцательница одного чувства? Верно, Тишине все равно, уже давно все равно, сплошные месяцы она старалась не замечать ее, а когда сталкивалась глазом за глаз, то продолжала красиво молчать. Она помнила, как первые месяца их совместной жизни в знакомой квартире, или в иных местах, Привязанность, не обходя ее стороной, искусственно смеялась, а пару дней назад вовсе пропала. Не у что ли погибла дочь Черной Подруги в тоске стен этого здания? Нет, она без сомнений в них.
Итак, отвлекшись от всех мыслей, Тишенька проводила глазами луч, обернулась. Подняла чуть выше по локти длинные рукава сероватого платья, ощутила теплое прикосновения солнце. Ведь на улице май, а она будто живет в суровой русской зиме, от которой сковывает колени. Протянув руку на уровне груди вперед, она слегка улыбнулась этой печальной улыбкой Тишины. За это выражение лица неисполненного блаженства Вдохновение безумно любил Свидетельницу многого. Может быть, и не только за это, хотя чего он мог знать еще, может то, что с ней несложно общаться?
Теперь это знала и Привязанность. С раннего утра, когда друг Тишины посетил ее любимого поэта, и первая строка бросилась в глаза любопытной Созерцательнице одного чувства, она буквально, превратилась в зависшую куклу. Лист остался лежать на голом столе, Созерцтельни3а одного чувства стояла в коридоре, облокотилась спиной о молчавшую стену. Почему она и все они не обмолвились и словом, не зашептались между собой, при виде посланницы Судьбы? Да, ей не составило туда очутиться здесь просто так, не проходя в двери, не направляясь за утомительными людьми. Некоторые бы отдали все, что так уметь, иметь власть проходить через стены, разрезать пространство, разбивая его не мелкие частицы, из которых соткана и сама Земля. Но Тишину это ничуть не привлекало, облегчало путь, но вспышки радости в ее душе не было. Она вдруг замерзла, но руки не обняла сзади спины, шла распущенно, но не летела, старалась обходить людей, которых и не было в этом отдаленном пролете в дневной час. Она поняла это не сразу, а когда убедилась в этом, то помчалась бегом, задевая не острые, но внезапно прерывающиеся струится углы стен. В отличие от Привязанности, легко нашедшей дорогу, для нее это был лабиринт, и вся энергия, собравшаяся внутри, будто стесняла ее мысли, хотела скрутить руки, и выгнать на улицу, облитую свежими каплями дождями. Но есть то, что прекраснее любого дождя, и страшнее угрюмой грозы. В следующую секунду, с окончанием очередного поворота, она опустила глаза на пол, сделанный соединёнными между собой ромбами, после чего увидела заскучавшую Привязанность. Она уже хотела подойти, смотреть со стороны невозможно, что-то сдавило ее цветы в груди, бутоны лопнули, стебли согнулись, тяжелые, но нежные руки, схватили ее за запястья, наклонили вперед. Выйдя в пустое пространство, попавшись на глаза смотревшей в профиль, дочери Черной Подруги, она, не оборачиваясь, шла вперед. Приторное дыханье, она не узнала его, оборачиваться боялась, кричала взглядом.
- Не мог смотреть я боле на цветы, в корзину собирая с поля, тебя хранить одним лишь взглядом, губами не касаясь яда. А как легко бы было, тебя забросить здесь, и в тишине замять всю честь, оставив в одиночестве, в забытом всем пророчестве. Ты думаешь, не вижу с высоты твоих неугомонных действий и рвений покосившейся надежды, на право собственной одежды с нарядом нового лица? Забыла ты, что ты Свидетель, глубоких мыслей зритель? Ты слушатель в ночи, не проводник, и не магнит. Тебя здесь нет, и ей не грустно, ему не вспомнить о тебе, ему бы вспомнить о себе…- этот голос, она вздрогнула от него, посинели затекшие пальцы. Ведь это говорил тот, кого она не ожидала увидеть, кого, не исключено, что подговорила Привязанность, кто оставил ее, но всегда глядел. Неужели он видел и то, как она пыталась разбить стеклянную полосу, вырезанную в виде квадрата? Он был наблюдателем этого пару месяцев назад, значит и на той неделе, на этой? Слегка опустив глаза, она тут же нашла подтверждение своему опасению, конца ее платья касался черный плащ, любимый плащ Ветра, которым он прикрывал широкие плечи в белой рубашке с рукавами, в виде раскрывшегося лотоса.
- Веди ее скорей сюда, и не красней ты от стыда, от чувства двойственного водопада. Ты говоришь одно, в душе перевариваешь речи, растаптываешь родненькие печи. Ты лучше сам определись, жалеешь, и под чувством сладким млеешь, иль может быть в секрете явном на сторону свершенья перешел, к теченью отдался душой. Теченье ведь оно простое, как только прыгнешь ты в него, то не найдешь совсем уже никого. Не сможешь отвлекаться на любовь, о состраданье слов впадешь в решенье, решенье сбыточных проблем. Не думай, Тиша, будто я, ему указала на тебя. Он, верно, сам тебя увидел, решил всю видимость раскрыть, разочарованье то остановить.- договорив, Привязанность, нахмурила глаза, сложила губы в неудавшуюся трубочку. Она загородила своим силуэтом дверь, руки положила на живот. Можно было разглядеть, как на ткани ее болотного цвета, платья, вышита золотистая линия, точнее ее головка. Руки открыты, на шее, как и всегда, завязан на два узла шелковый платок, прикрывающий красные полосы. Со временем трескаются прямо около горла, если во время не промокнуть их ароматом искусственной радости. И тогда нельзя было понять произошло ли это потому, что дочь Черной Подруги, вытянув шею, держалась скованно, оглядывала со всех сторон пришедшую к ней Тишину.
Как только они столкнулись лицами, Тишина потрясла плечами. Не оборачиваясь, она прошла мигом мимо не протестовавшей Привязанности. Та только добавила:
- Пожалуйста, иди, пожалуйста, разочарованье приведи, печаль в себе замкни.
- Она пришла его увидеть!- Ветер заговорил с ней, никак не мог вникнуть в ее слова, говорившие о неизведанном разочарованье,- О чем ты говоришь? Разочарованья ей не знать, все тоже, словно мимо лет на самолете пролететь!- тут Свидетель многого прислушался, шаги Тишины прекратились. Дыхание затаилось, стука сердца слышно не было. Отвернувшись от дочери Черной Подруги, он зашагал следом за Тишиной.
Что он увидел? Эта картина потрясла его до мурашек. Тишенька стояла, встав на мыски, ладони прислонила к выросшей стеклянной полосе в виде запотевшего квадрата. Раньше, когда стена из стекла вырастала, была прозрачной, позволяла видеть, но в этот раз все было окончено. Это вовсе не работа Привязанности, это продолжение чего-то иного, дело близится к лету, скоро Созерцательницу одного чувства захочет сменить ее брат, а пока все к этому идет. Не моргая, Тишина пыталась разглядеть хоть что-то, но кроме мутных, круглых узоров она, как и Ветер не видела ничего. Все было испачкано, казалось, в белой краске, свежей краске, которой не было лишь для дочери Черной Подруги. Прошла секунда, Свидетельница многого обернулась, она немедленно задрала выше рукава платья, обнажила синие локтевые сгибы, еще не успевшие избавиться от прежних мелких точек, бросилась к столу. То был трех шагах от нее совершенно пустой, с тремя ящичками чуть ниже, но ее оставил этот лист, лист, строки на котором были подарены Вдохновеньем боровшейся Тишине. Положив левую руку на стол, она развернула разлинованный листок, и подчерк, черные буквы прыгнули в ее мысли навсегда. Она прочла его целиком, но замерла на первых двух строках: « Общаюсь с тишиной я, боюсь глаза поднять…». Все же с ней общались! Как? Взглядом, точно им, перенесенным через время…
Глядя на лист с бегущим подчерком, на свое имя, Заступница израненных сердец вынырнула из воспоминаний. Но внутри нее до сих пор застыли силуэты Ветра и грустной Привязанности. Должно быть это было вчера, и не прошло никаких сорока лет, не прошло! Но обмануть реальности нельзя, а вот увидеть в ней то, что к чему привязано сердце можно. Конечно, тогда до июля было много времени, и она еще успела увидеть своего героя все тем же способом, которым охотно пользовалась и сейчас. Всплывшее в разуме лицо Лешки напомнило ей о земле, о том, что на ней та душа, которой она безумно тосковала десятки лет, и те года, которые провела в окружение Идочки. Пожалуй, стоит, правда, вспомнить об Аиде Михайловне Кружевальской, но это будет ночью, ночью.
« Тот, кто в силах наблюдать, у кого есть эта потрясающая возможно следить за тем, как душа проделывает новую жизнь, взбираясь по похожей лестнице, никогда не сможет отказаться от этого. Это зрелище затягивает в свои сети всех, кто верит в то, что светящий шарик, которому позволено гореть вновь, почти каждый день по воле физической оболочки отдаётся соблазну, мешавшему, как и в прошлом существовании. Спрятать глаза, или стать обманывать себя тем, что все жизни имею абсолютно не похожие друг на друга жизни, не просто глупо, а до жути бессмысленность. А бессмысленность, и вера в нее никогда не приносила ничего хорошего.»
***
1 декабря. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Ночь. « Что такое разочарование? Пожалуй, это чувство способно погубить любой хороший настрой человека, открыть ему иное существование, пребывание в созданной старыми устоями вселенной. Чаще всего разочарование можно испытывать к определённому лицу, скорее к светящему шарику. Но как оно рождается в светлом зале души, который давно превращён в цветущую клумбу с цветами, доказательствами любви. И макушки этих цветов не опущены, их стволы стоят ровно, листья не загибаются, потому что не пришло еще то чувство, что будет по страшнее Правды. Правда, ведь, обходится не так жестко, может поломать головы, потоптать их ногами, не больше. И головы поднимутся, вновь появится сладкий запах, впитают в себя тычинки растений все то, что было принесено ужасным негодованием. Но вот действия, совершенные разочарованием, гораздо сложнее забыть, исправить. Начнем с того, что это аккуратное чувство, худое, с костлявыми руками и длинными ногами всегда можно перебегать лишь из души в души, его любимое занятие это вовсе не оборвать цветы, не посыпать их какой либо смесью из горького воздуха. Игра этого чувства в тысячу раз интересней, особенно в то время, когда ночью цветы складывают в толстый бутон свои лепестки, и спят, спят. Царя Морфей не заглядывает им ночью, и сам человек, заставляет открыться их очень редко. Потому ни что не мешает разочарованию распутать длинную веревку, порезать ее на множество мелких, разделить между собой нити. После нежно, незаметно одев замкнутую веревку на голову растений, другим концом привесить веревки к потолку, намазанному толстым слоем клея. Тогда получиться, словно доказательства любви держит в своей власти этот самый потолок, но он не двигается, не тянет их вверх, только поет колыбельную, чтобы не проснулись пока, пока. А дальше разочарование поступает слишком просто, стоит ему хлопнуть в ладони единственный раз, как пол, покрытый слоем земли, раскроются на две части, и черные комья посыплются вниз, в бездну, будут тянуть за собой корни растений, одновременно с потолком. Конечно, в этом жестоком зрелище, больше половины цветов не сможет спасти свои туго зацепившиеся за крупные комья, корни. Между тем будут весить, пока не высыплется последняя крошка жизни для цветов… В воде они простоят не долго, останутся считанные часы до того, как они завянут под звуки тихой колыбельной. И разочарование покинет их на короткий срок.» - в эту ночь ничто не предвещало того, что Аида Михайловна будет в чем-то, точнее сказать, в ком-то разочарована. Стрелка часов в комнате Архимея Петровича дошла до полночи, а женщина, лежала на правом боку, положив руку под подушку, с открытыми, ясными глазами. По-моему Бог сновидений абсолютно не ждал ее своем царстве, потому сознание бодрствовало, перебирало мысли, и все, что успело произойти. Она прокручивала пленку в голове, на которую успела попасть Ольга, Аринка и, конечно, Хим. Он лежал рядом с ней, глубоко спал, но не сопел. Приятное безмолвие ловила Аида Михайловна, лежавшая в бирюзовом халате, все четче представляла себе не завтрашний день, а то, как снова услышит голос ее Хима, когда он проснется, но для этого ей самой сначала нужно заснуть.
Она уже была готова перевернуться на другой бок, наконец, сомкнуть глаза, но вдруг услышала, как медленно приоткрылась дверь. Видимо от сквозняка, нет, это показалось ей странным. Старик непременно закрыл ее на ключ, а открылась она без единого поворота в скважине замка. Отвлекшись от всех мыслей, она бодро присела на кровать, рукой убрала запутавшиеся волосы за плечи, ощутила, как некоторые их концы коснулись ее шеи. Не спеша, приподнявшись, зевнув, она прошла босыми ногами не по холодной поверхности, пол был теплым, значит дело не в сквозняке, хотя на улице бил дождь, не щадил голые деревья. Она увидела, как в пространстве между открытой дверью и стеной пол режет тусклый свет, вероятно, он исходил от горящей призрачно лампы в коридоре.
Сделав пару шагов, она решительно коснулась ручки двери, но не закрыла ее, а наоборот вышла за дверь, взгляд остановила на этой самой лампе в зеленом абажуре. Пару часов назад, стоило Химу представить ее какому-то важному человеку, точно Степану Викторовичу, она тоже наткнулась взглядом на этот вафельный абажур. В ту секунду темнота не взяла его в свои объятья, наоборот позволила какой-то красивой тени в платье и со стройной талией украсить его своим присутствием. Аида Михайловна слегка приоткрыла рот, коснулась кончиками пальцев до мягкой поверхности, тень тут же приблизилась к ней, и уже через пять секунд потрясающая маленькая ручка, холодная, но такая изысканная коснулась ее левого плеча. Она немедленно обернулась, и увидела, как на нее впритык глядели лазурные глаза, глаза Тишины.
- Милая моя, - произвольно произнесла Аида Михайловна, не веря своим глазам, она чуть подошла к ней, но та наоборот встала напротив нее по правую сторону. – Не ошибаюсь я, в надежде каюсь, что вижу так тебя, и не обманываю я себя. О, давняя подруга, года прошли, и в памяти ушли глупейшие обиды. Как помнила, и как хранила твое лицо в обрывочном листе, тебе сказать способна, и время к нам так вольно. И что же раньше мне не показалась? Я думала не встретишь ты меня, и правильно, что раньше не… А может все совсем иное, и мне без устали чужое? Давно ты здесь считаешь будни, и пальцем больше ты не завиваешь кудри?- произнося все это, она вовсе не думала над тем, что ответит Свидетельница многого, она просто любовалась ей. И, кажется, позабыла о том, что сказать что-то она все равно не может, а вот показать, показать, возможно.
Тишенька не менялась в лице. Подняв левую руку, она указала вдаль коридора, не замечая того, как ярко воспалилась не зажившая царапина на ее локтевом сгибе на фоне побледневшего синяка. Тело Аиды Михайловны утащил озноб, а рука Тишины довольно заинтересовала ее, точнее то, что творила Тишина до дня легенды. Женщина совершенно не была знакома с этой темой в отличие от Аринки, или от тебя, немного знающей об этом, об искусственной радости. Но она вдруг подумала, что это что-то другое, и машинально кивнула головой.
Заступница израненных сердец поспешила в ту указанную сторону, не оборачивалась. Но женщина шла как-то не охотно, слегка испуганно. Тогда Тишина встала к ней лицом к лицу, протянула ладонь, ожидая, что Ида ответит ей тем же. И она ответила, доверчиво посмотрела на Свидетельницу многого, направилась за ней. Коридор продолжал тянуться, все было в тумане, запах свежих стен вертелся вокруг Аиды Михайловны, руку Тишеньки она не отпускала. Она представить себе не могла то, куда ведет ее давняя знакомая, а главное к кому…
Никто не говорил, не писал о том, что открывать глаза какому-либо человеку, привлекать в его душу разочарование, запрещено. Поэтому Свидетельница многого отчетливо знала, что она хохочет показать своей старой подруге, уже разумной даме в возрасте с прекрасной надеждой, суть которой в том, что люди не меняются. Тишина лишь хотела рассеять все эти глупые мысли, ошибки в которых скакали с одной на другой. И целью было привести эту женщину, к нему, к Лешке, бьющемуся в лихорадочной мерзлоте, закрывая тянувшиеся руки пушистым одеялом. Борьба с соблазном - самая сильная борьба, и кажется, ее никогда в жизни не видела Аида Михайловна, жившая в простой квартирке в спальном районе Москвы. И тут пришло время, ночь сняла свою фату, оскалили острые зубы.
Ида не заметила, как Заступница израненных сердец, отпустив ее, распахнула взглядом дверь чужой комнаты. Женщина взглянула не решительно, правой ладонью коснулась груди, вопросительно показала глазами на тусклый свет от горящей внутри комнаты, лампы. Ей вдруг стало неудобно, тут же захотелось спать, но она помнилась, ее до безумия заинтересовала настойчивость той, которая никогда не указывала, но провожала. Тишина горела внутри, едва не лопались от нетерпения кровеносные сосуды, сердце билось в сумасшедшем ритме, и этот стук принял на себя и другой работающий механизм.
- Я пойду, пойду, но месяц с неба не сниму.- это было последнее, что произнесла Аида Михайловна, как оторвавшись от Тишеньки, она коснулась вспотевшей ручки двери, проследовала к свету, почти не смотрела прямо, глядела на босые ноги. Изумлялась, куда они привели ее, в чужую комнату, непонятно к кому, но видимо, Тишина знала, что делает.
Дальнейшее, увиденное ею, можно было описать, как самую страшную ночь в ее жизни. Первые секунды, она была спокойна. Увидела, как на кровати, с обвисшей простыней, перевернутым одеялом, лежал юноша на спине. Бледное лицо, пялившиеся в пустой потолок глаза, его волосы больше не были кудрявыми, скорее представляли собой высохшую солому. Он был одет лишь в белую майку, чьи короткие рукава слегка вспотели. Он лежал со всем неровно, часто переворачивался с боку на бок, пока не заметил посторонний силуэт. Женщина стояла у конца кровати, с слегка приоткрытым ртом. Тут он облокотился на локти, приподнял слабой рукой подушку, облокотился на нее спиной, вяло, и не совсем сосредоточено взглянул на ночную гостью.
- Вы…- произнес он, не зная, кого конкретно видя. Ледяной ладонью потер глаза, через секунду упал на правую часть кровати.
Аида Михайловна тот час сдвинулась с места, пойдя к нему, она присела на мягкий матрас, простыню не подняла, нерешительно протянула руку, коснувшись его холодных плеч. Вытянув шею, она взглянула на него, привстала, попыталась поднять его.
- Эй, вы слышите меня, не видя так конкретно, и в смутности теряя разум?- быстро заговорила она, придерживая его за плечи обеими руками. Краем глаз увидела прислонившуюся к стене скромную, Тишеньку, глядевшую с неимоверной болью в душе. Та будто шептала молча, двигала губами: « Помоги ему. Помоги ему».
Лешка вновь медленно лег на подушку, сомкнул в ответ залитые слезами глаза, дернул плечами. Женщина подтянула одеяло, почему-то коснулось его горячего лба, обратила внимание на синяки под уже не горящими глазами. А он зажмурил их, тот час открыл, поймал словно, выброшенную струю теплоты из ее сердца. Юноша улыбнулся сухими губами, пытаясь успокоить гостью ночи. Но ее буквально трясло внутри, задыхаясь от непонимания, она никак не могла найти отгадку, на подобное состояние, сопровождающееся только отчасти повышенной температурой.
- Совсем не знаю, кто передо мной, но Тишине такой родной. И будет странно, и в глубине суровой тайно, но та пришла ко мне в минуту, и протянула нежну руку. За ней пошла, зачем не знаю, ответы лишь предполагаю. Однако неспроста сижу, в глаза воздушные гляжу. Вы мне знакомы будто очень, и ярко я не отрываю очи. Боюсь найти чему-то подтвержденье, желанью бросится уйти. Но разве оставляют человека, в его невидимом секрете? Но разве ночи отдают, себя, беспечно так жалея, и о другом при свете лея?- последние строки она произносила слишком уверенно, с каким очарованием, без жалости, без единой крупинки жалости глядела на Лешку.
Алексей немыслимо удивился ее ласковому голосу, этому понимаю. Она стала напоминать ему прежнюю мать, ту Эльвиру Николаевну, которая в его детстве не оставляла его не на шаг, так же дотрагивалась до горячего лба. И эти слова, он слышал их последние строки. Может это она, посланница ночи, действительно, так хороша, и она сказала о Свидетельнице многого - это точно означает что-то интересное.
- Не узнавайте тайну вы мою, она вам вовсе не к чему.- из одеяла он вытянул кончики пальцев, видимо стало жарко, ну рук так и не раскрывал. Пожалуй, Аида Михайловна произвела на него какое-то забвение, успокоила интонацией, которой обыкновенно пела луна своим маленьким звездам. И тут он как-то обходительно решил ей все рассказать, не опуская глаз с ее переносицы, - Меня не оставляли, покой лишь только покидали. Мой верный друг Арина, чудесная, но сонная лощина уже второй-то час ее зовет поспать, но ей на все роптать. О сне никто из них не знает, в то время я с его присутствием чаи холодны, пью, и мысленно конечно сплю. А с вами говорю я ясно, не обвиняя никого, ни старика, ни старую подругу, что вот давно пытается заговорить, и молчаливость утолить. А тот старик, наверно с ним вы созерцали счастья, и в то же вечер вы призвали все ненастья, как в той легенде, в словах. Ее-то смысл многие приняли, а о последствиях, обратной стороне они так не узнали. И что хочу вам сказать, что вы приятны мне до жути, и вылезаю я из мути, карабкаясь за ваш священный взгляд. Он чист, в опасности горит! И за него, за вас я вдруг боюсь, в смятенье нахожусь. Вот вдруг, нельзя так просто исключить, что с вами тоже кое-что замыслил, чтоб девочку вернуть туда, домой, в родной неспокойный год…- договорив, он приподнялся на локти, уже более ясно посмотрел на нее, - Прошу бегите от него, себя ему не приносите. А то еще кого найдет, и в плен морфина унесет!- ляг на кровать, Лешка вытащил из одеяла руки, положил сверху, сомкнув удовлетворённо глаза.
Тишина вышла из темного коридора, она широко заулыбалась, засмеялась тому, что теперь Аида Михайловна узнала истину о своём любимом Архимее Петровиче и теперь ее цветы будут подвешены веревками разочарованием в зале души. Женщина взглянула на зеленоватые синяки, на едва зашившие следы от постоянные инъекций, и тут же вспомнила руки Тишины, такие же, однозначно такие же. За окном грянул гром, порывистый ветер стукнул в балкон, контакт электричества был отсоединён от источника. Такое случалось редко, но разыгравшаяся буря, поймавшая и настроение разочарования, погасила весь свет в Евпаторском Заведение. Лампа погасла, Алексей повернул голову в левую сторону, увидев запутавшиеся эмоции на лице Аиды Михайловны. Контакта электричества не было, но он был в глазах, значит, искры перебрасывались из сердца в сердце. Тишенька воспользовалась этим, подбежала к кровати, присела на колени, к приподняла правую руку женщины, кивнула ей, чтобы та взяла Лешкину. После этого обе соединённые руки коснулись темного флакона лампы. Свет вонзился в глаза юноши, тот отчетливо понимал, что рядом та, чей потрет он нарисовал этим утром, и успел потерять.
Тишенька скрылась в темном углу у балкона стоило ей увидеть вошедшую Аринку. Девушка была одета в длинную голубоватую футболку, убранные в слабые хвост волосы, постепенно вываливались. Войдя в комнату, она обомлела не потому, что горел свет, когда его не было нигде, кроме этого места, а потому что увидела эту женщину, и спокойного Лешку. Он не сказал ей ни слова, в отличие от того мига, когда пол часа назад требовал от черноволосой девушки дать, дать ему что-либо похожее на радость, но вместо этого она могла предложить ему поцелуй. Он вскакивал с кровати, сам мчался к тумбочке, после громко закрывал ее, и опускался на колени. Борьба с физической оболочкой и разумом, который на чудо не подчинился еще окончательно, была зрелищем тяжелым, смелым. Выдохнув, Аринка забралась на кровать с другой стороны, присела рядом с лежавшим Лешкой, не опустившимся еще до конца в царство Морфея. Правой кистью руки она коснулась его соломенных, прямых волос, аккуратно гладила его, после чего шёпотом спросила:
- Мое, признаться, удивленье, увидеть вас сквозь мрачно зренье. Кто вас привел сюда, скажите, и может, даже укажите. Хотя не сложно догадаться, о всех проделках Тишины, решившей тайну приоткрыть, и все спокойствие укрыть. Ведь этот юноша, он наш герой, несчастный и любимый мальчик мой! Спасибо, успокоили его, я вам по праву благодарна. Ступайте спать, я буду с ним!
Аида Михайловна кивнула головой, убрала руку со светильника, как в комнате образовалась темнота. Не быстро приподнявшись с кровати, она инструктивно зашагала к коридору, погрузилась в себя, в то, что узнала. И это слово на холодную букву «м», она слышала его впервые. Но оно сразу показалось ей каким-то страшным, способным погубить этого юношу с таким же именем, каким она назвала своего народившегося сына десять лет, когда тот только жил под ее сердцем. Что-то определенно в это было? Но она видела только то, насколько изменился уже не ее Архимей Петрович Расторопов…
Аринка еще полежала так минут пять, глаз не смыкала, глядела на успокоившегося Алексея, ценила каждую секунду тепла его рук, щек. Ведь скоро, не исключено, что через часов пять, они станут холодными, и соблазн окружит их со всех сторон ненавистной комнаты. От этого нельзя убежать, от этого нельзя скрыться, если даже стоять на коленях перед портретом Брата Судьбы. Он услышит, он обязательно услышит, но его опередит Распорядительница жизней, опередит позже, когда не станет посылать своих Свидетелей, когда сама предпримет все свои силы, нарушив законы из собственной книги. И это будет тогда, Привязанность уже не сможет противостоять Пристрастию, когда песок пустыни опрокинет шар земной, и скатится с него все вода. Но в эти секунды, в ту проходившую ночь никто из них не пришел, они спали словно обыкновенными людьми, которые никогда не видели того, чего видели они».
« Когда разочарование уйдет, а это произойдет крайне быстро, как всплеск некой эмоции, зал души немыслимо опустеет. Но тут стоит сказать, как он уйдет! Нет, не выпрыгнет из окна, как делали все иные чувства, непостоянные. Он же поднимет высоко голову и просто исчезнет за рамки физической и светлой оболочки, будет казаться, что его фигуру и не было, но судя по гибнущим цветам, станет все ясно. Они будут опущены на голый клетчатый пол, кто-то с оторванными стеблями, будто воспоминаниями, кто-то с оторванными лепестками, будто с надеждами на лучшее, а у кого-нибудь и вовсе не будет головки. Ее оставшаяся середина будет задыхаться кислым воздухом без лепестков-хранителей, как человек задыхается без физической оболочке.»