ХУДФОНД И РЕЗКАЯ СМЕНА СОБЫТИЙ
Будучи в ЛенЗНИИЭПе, я занимался проектированием выставочных стендов. Эта деятельность не имела никаких перспектив, только давала мне немного больше свободы
на работе и совсем немного больше денег. Я искал большей свободы. Единственное
место, куда я мог обратить свое внимание, был Худфонд. Это организация, через которую
художники разных направлений, от декоративного искусства до архитектуры, получали
заказы и работали на дому, распределяя свое время. Чаще всего времени у художников
и архитекторов вообще не оставалось, потому что это было, если так можно сказать,
почти капиталистическое предпринимательство. Можно было нанять, кого угодно, в
помощники и затем представить проект комиссии. Когда художник работает на себя, то
свободного времени никогда нет. Затем комиссия обсуждает работу и, либо принимает её,
либо нет, либо делает поправки, и в этом случае проект надо доработать.
Мне удалось попасть в эту "шарагу", но вскоре я убедился, что трачу массу времени на какие-то мелкие проекты.
В это время в конструкторское бюро под руководством Тимошенко набирали насильственно всю молодёжь, которая знала дизайн интерьеров, и я попал в эту категорию. Я был против, но, несмотря на мой протест, меня направили в его мастерскую.
Рядом со мной сидели все наиболее талантливые мухинцы, мечтавшие заниматься дизайном, а не конструкцией.
Основным проектом, которым я там занимался, был Музей Пушкина в Царском Селе.
Официальным автором проекта была Воронихина, внучка архитектора Воронихина,построившего знаменитый Казанский собор в Санкт-Петербурге, (как она себя рекламировала). Мне казалосьЭто сомнительным, поскольку Воронихин родился в 1759 году. Во всяком случае имя помогло ей получить значительные заказы.
Хотя бы в этом и мне повезло. Повезло и в другом. Она совершенно не разбиралась в дизайне интерьера и приносила мне развертки стен в виде прямоугольничков, начерченных по-детски, с какими-то квадратиками, кружками и треугольниками, что должно было обозначать витрину для фотографий, экспонатов, мебели и так далее. Так что я обладал полной свободой, мог фантазировать и делать то, что хочу. Ей все нравилось, и, в конце концов, всё и было принято. Да и не могло быть иначе - ведь она была внучкой самого Воронихина.
Одно было для меня неприемлемо - я не являлся официально автором этого проекта. И я второй раз в моей жизни организовал забастовку. Я договорился со всеми мухинцами, что мы не работаем, пока нас не переведут в дизайнерский отдел из конструкторского.
Тимошенко был вне себя от ярости, и в гневе одним росчерком пера уволил меня, а чтобы
мне было совершенно ясно, что я уволен, он на следующий день уволил меня еще раз,
как бы совершенно вычеркивая меня из своего сознания, мол, "вот так я с тобою разделаюсь получай по заслугам. Тебя не увольняли два раза, так теперь знай, как это
выглядит, и почувствуй сполна. Тут правлю Я, Тимошенко, и Я что хочу, то и делаю. Усек?"
А за несколько дней до этого произошло вот что: Борис Львович, у которого, как я писал
раньше, было множество связей в разных сферах, позвонил своему другу Баташову,
директору Калининградской филармонии, и рассказал обо мне и о том, что я создал
интересную программу пантомимы с музыкой и отличным составом актеров. Баташов
заинтересовался и сказал, что готов приехать и посмотреть.
Я же, познавший неопределенности судьбы, решил обратиться в суд, оспаривая своё
увольнение. Так получилось, что главным судьей была давняя мамина подруга, с которой они были в эвакуации в Сибири, Нина Радзиловская. Я позвонил ей и она назначила мне встречу в цуде. Встретила она меня очень радушно и, познакомившись с моим делом, попросила взять в отделе кадров копии бумаг о моем увольнении, что я и сделал в этот же день.
За день до суда в Ленинград из Петрозаводска приехал Баташов. Я подготовил программу на восемь человек, взяв самых лучших моих студийцев.. Происходило
всё это в большом секрете от администрации Дворца Культуры имени Ленсовета, где я был неофициальным и неоплачиваемым руководителем студии пантомимы.
Во-первых, мы не знали об исходе просмотра, а во-вторых, администрация Дворца Культуры ОСОБЕННО ревностно охраняла студию пантомимы–жемчужину среди других студий из-за её внезапной популярности и необычности самого вида искусства.
Баташов пришел к нам инкогнито, и никто его не заметил. Восемь наиболее талантливых студийцев были готовы к показу, Один исзстудийцев управлял магнитифоном.
Баташов, конечно, совершенно не ожидал такого уровня. Как мне потом рассказывал Борис Львович, он просто был поражён сюжетами и мастерством исполнения. Ему так понравился наш показ, что он сразу предложил нам ехать в Петрозаводск на зарплату, чтобы присоединиться к готовой к гастролям группе и через неделю поехать с выступлениями по Средней Азии. Но он поставил одно условие: он может взять только четырёх человек.
Мы были страшно взволнованы, и, в то же время невероятно рады. Ведь мы оказались на пороге создания первой в Ленинграде профессиональной группы пантомимы.
Когда Баташов ушел, мы обговорили, кому из восьми удобнее остаться, и четверка была выбрана.
Едут: я, Гарик, Наташа Егельская и Лена Маркова. На месте, прямо в Петрозаводске, мы переделаем программу на четырёх актеров. У меня появилась ясность в моём собственном будущем.
На следующий же день я прихожу в суд. Недалеко от меня, но на той же скамейке, сидит свирепый Тимошенко, абсолютно уверенный в своей победе, и искоса зло поглядывает на меня. По документам суда я прошу о моём восстановлении на работу в связи с незаконным увольнением.
Суд оглашает просьбу. Представляются документы. Тимошенко берёт слово. Он рассказывает правду о том, что я призвал его сотрудников не выходить на работу, а по законам государства служащие не имеют права протестовать, тем более бастовать.
Судья же считает, что именно это здесь не подлежит обсуждению, и поэтому
рассматривается только дело об увольнении. Мне даже не надо было произносить речь в свою защиту.
Из документов было понятно, что я уволен дважды, не успев быть зачисленным, а
посему, чтобы меня уволить второй раз, я должен снова быть зачислен на эту работу. Так я был снова восстановлен на эго работу. Тимошенко был в невероятной ярости, но вынужден был мириться с судебным решением.
Ничего не поделаешь.
Времени на сборы оставалось мало, поэтому я, сразу взяв копию решения суда, снова
полетел в отдел кадров Худфонда. Та же самая приветливая женщина, взяв бумаги суда,
тут же зачислила меня на работу к Тимошенко. После этого я попросил ее дать мне чистый
листок бумаги и ручку и, не садяць, и, нагнувшись к её рабочему столу, написал просьбу об увольнении. Тут я с ужасом заметил,, что её глаза выкатились на лоб, очки повисли на одном ухе… Она в изумлении посмотрела на меня, а я взглядом дал ей понять, что я совершенно в своём уме, и делаю это сознательно, а не в страхе перед Тимошенко. В какой-то момент я даже испугался, не начнется ли с ней какой-нибудь припадок или что-нибудь, что затормозит мое увольнение, но она собралась с мыслями, восстановила очки почти на то место, где они должны были быть, и подписала моё заявление. Я, как бы извиняясь за причиненное неудобство, улыбнулся и с этой улыбкой, пятясь, чтобы быть уверенным, что с ней все в порядке, вышел задом из двери тёмного отдела кадров. Свежий воздух и солнце провозгласили о начале новой эры в моей жизни и в жизни Ленинградской пантомимы.
ГРИГОРИЙ ГУРЕВИЧ
Написано в Августе 2006 года,
Oткорректировано и опубликовано на Проза.ру мною 21го Февраля, 2016 года.
Копирайт 21 Августа, 2016 года.