Сложно было придумать жизнь более горькую, чем в городских резервациях. Павшие города, разрушенные собственными обитателями, всего лишь серые подмостки былой роскоши. Восточная резервация на своем веку видела многое, но все равно считалась самым изысканным пристанищем для беженцев.
Крупнейшее население — порядка восьмидесяти тысяч человек. Одно высотное здание выдерживало до шестисот семей, и все они селились выше четвертого этажа, где, окати их третьей волной, белый миазм не добрался бы до них. Клетка не страшила их, а ужас перед возможной смертью от голода превосходил даже страх перед кабирами.
С каждым днем люди ожесточались. Припасов в городе оставалось все меньше, и беженцам снова пришлось бы уходить на восток, пустующий после первой волны ядовитого газа. Температура в тех местах стояла намертво, не поднималась выше -20 градусов. Словно дикий зверь, миазм прошелся по всему полуострову, оставляя за собой лишь догнивающие тела. Но, беги человечество на самый край, ледяное море, век не видевшее солнца, зажало бы их в угол.
Всякий пытался ухватиться за тонкую, как соломинка, мечту о счастливой, сытой, теплой жизни. Призрак этой мечты преследовал людей. Одно поколение рождало второе, второе — третье. И замершая неподалеку ядовитая стена уже не казалась такой опасной и неприступной. И рожденные в этом плену дети думали, что главный их враг — голод.
Но тридцать лет назад пришла чума. Она, как осиротевшая дочь, искала приют в грудах мусора, трупах крыс, пожравших друг друга, телах людей, что оказались слабее ее самой. На просторах отчаянья людей, она расправила крылья и царствовала 12 лет, убивая одного за другим, стирая для себя границы.
Люди падали на колени, содрогаясь от страха, заглядывали друг другу в глаза и молили спасти их. Тогда, впервые за историю резервации, был избран наместник. Выйдя из толпы, он подошел к горе трупов. Под его ногами хрустели слабые кости, выходили из суставов, сворачивались шеи, а он поднимался вверх. Скользил, хватался руками за чью-то ногу и подтягивал себя вверх. Ослабший так же, как и те, кто смотрели на него, он еле волочил ноги, а потом и вовсе упал. Перед ним лежало тело его умершей матери. Дрожащими руками он коснулся ее лица, прижался губами ко лбу, но молчал. Спустившись, этот мужчина с низко опущенной головой смог сказать только одно слово:
— Сжечь.
И люди жгли своих братьев. Наместник плакал, а люди вокруг него слабо улыбались и склоняли голову перед первым человеком, поборовшим собственный страх. Его звали Еремиас, и звучный голос, будто из самой души седовласого мужчины, слышали все.
Чума, подобрав полы черного вдовьего платья, бежала по тропе из пепла и костей. А люди, поднимая головы в серое небо, понимали, что-либо выживут все вместе, либо умрут поодиночке.
***
— …здесь стержень. Леска держит крепко, но если расшатается — надо подтянуть. Чем мягче ты это сделаешь, тем больше шансов, что не придется собирать катушку заново.
Последнее время Линдс начал мне даже нравиться. Мужчина оказался умным и интересным собеседником. Его неисправимое упрямство теперь казалось мне настойчивостью, а частые колкие фразы — стимулом стать лучше. Он хорошо разбирался в инструментах, экипировке, и уже не раз демонстрировал это.
— Когда катушка начнет тебя подтягивать, то самый простой способ угробить себя — попытаться остановиться. Она не будет делать всю работу за тебя, поэтому лучше тебе не набирать лишние килограммы, иначе ты просто не сможешь долго тянуть себя. Это — всего лишь фиксатор: гарпун будет держать трос на выступе, куда тебе нужно подняться, а катушка сможет зафиксировать трос на ремне, если ты соскочишь. Долго она не выдержит, но даст тебе время позаботиться о собственной шкуре, — Линдс зацепил катушку к петле на экипировочном ремне, взял в руку револьвер и повертел его, - Ну, тут ты и сам догадаешься. Ничего сложного. Отводишь курок и спускаешь. Единственная разница: камора здесь — продолжение ствола. Если очередная камора будет пуста — поплатишься либо ты, либо твой товарищ. Теперь о пулях, — Линдс заправил револьвер в кобуру и зажал между пальцев недлинную желтую пулю, — Этой красавицей ты не пробьешь кабиру череп, спусти хоть все шесть разом — огнестрельное не возьмет. Пули зажигательные и с главной своей задачей справляются превосходно. Эти твари не знают, что такое тепло и огонь, поэтому реагирует на него крайне агрессивно. Их кожа чувствительна к температурам. Следи за расстоянием, идеал — двадцать-тридцать метров. Лучше не мни себя снайпером. Первая задача — отвлечь, вторая — разрубить. И всегда заправляй барабан полностью. В закладке у тебя на ремне есть еще двенадцать пуль, но, обычно, одной достаточно.
Я жадно ловил каждое слово мужчины и, сосредоточившись на темной гибкой коже ремня, чувствовал прилив смелости и уверенности. Эта троица были настоящими мастерами своего дела и, глядя на них, я был действительно восхищен. У каждого из них глаза горели огнем, а воля была непоколебима. Они так сильно хотели увидеть мир наших предков, что готовы были по кирпичику изваять его заново, если понадобится. И в первый мой день в подводном бункере, я, не сдержав восторга, назвал их героями. Но Ралли лишь посмеялась надо мной, исправив «героев» на «очередных самосожженцов».
Первые дни в их компании атмосфера была не самой располагающей. Линдс смотрел на меня презрительно и упрекал неопытностью в тех делах, в которых я не мог быть опытным. Тот факт, что, по словам Ралли, я мог дышать миазмом, не убеждал его в моей значимости. Мне предстояло делом доказать ему, чего я стою.
Ралли же оставалась все той же искренней и чистой. Она относилась к нам с такой необыкновенной добротой, будто бы были ее детьми или, в случае с Линдсом, братьями. Она оберегала нас, подбадривала и была единственной, кто, уходя поздней ночью к себе, желала нам доброй ночи.
И был Хаган.
Этот человек стал для меня своеобразной энигмой. Все то время, что мы находились рядом, проходило в молчании и моих нервных покашливаньях, а потом Хаган поднимался, всегда слегка выгибая спину назад, и уходил прочь ровно тогда, когда я уже готов был начать разговор. А мне оставалось только сжимать дрожащими губами слова благодарности.
Но в ночь перед нашим путешествием наружу, я застал его на кухне. То, что мы называли кухней, было лишь небольшой комнатой, заваленной ящиками с припасами, металлическими коробами и с расставленными вдоль стен стеллажами с консервами. В центре всего этого хаоса стоял небольшой стол и три стула вокруг. Хаган, закинув ногу на ногу, ложкой стучал по бортикам алюминиевой чашки, размешивая какую-то бледно-оранжевую жидкость.
Взглядом мужчина замер в одной точке, и я уже думал развернуться и уйти, но нельзя было допустить, чтобы моя благодарность так и осталось только моей. Подумав, что первая мысль — лучшая мысль, я решил рискнуть и сел напротив него, складывая руки в замок.
— Хаган, простите, что беспокою, — мужчина поднял на меня глаза и нахмурился, — Но я так и не поблагодарил вас.
Он снова отвернулся, и я весь сосредоточился на его профиле. Красивые черты лица обрамляли черные волосы с сизым отблеском. Он отпил из чашки немного оранжевой воды и тихо поставил ее на стол.
— Я понимаю, что уже прошло достаточно много времени, но я не могу молчать. Я действительно благодарен вам. В тот момент я даже не думал, что все обернется так и кабир погонится за мной. Я бы вряд ли смог спастись, если бы не вы, — мужчина молча отслеживал контуры стола. Мои слова, казалось, и вовсе его не интересуют. Это коробило меня, но я все равно продолжал, — Вы восхитили меня тогда. В ваших глазах не было и тени страха. Если быть честным, то я думал, что вы умрете из-за меня, и эта мысль не давала мне покоя. Но вы живы, и я благодарю небо за это. В общем, — я медлил. Стыд сковывал меня, — Спасибо вам. Вы спасли меня. Даже если все это было по приказу Ралли…
После моей последней фразы мужчину как с цепи сорвало. Хаган вскочил и мгновенно оказался передо мной, с силой тряхнул за грудки. Я замер, как в приступе, и только и мог, что схватиться за его запястья, потому что ноги не касались земли.
— По приказу? Послушай меня, жалкое безмозглое существо. Дважды я повторять не стану, — черные глаза мужчины смотрели, будто сквозь меня, так, будто он адресовал эти слова всему миру, — Я не слушаюсь ни чьих приказов. Никогда не слушался и не стану. Уж в этом можешь быть уверен, — он последний раз тряхнул меня и с силой откинул обратно на стул, так, что он перевернулся и теперь я, полулежа, смотрел на него, — Ты мир вокруг себя видел? Люди становятся убийцами с самых первых дней своего рождения. Лжецы, называющие себя миротворцами. Да кто из них действительно готов сделать хоть что-нибудь? Они могут только смотреть на тебя и ждать, когда ты промахнешься. И, знаешь что? Они разрушили все сами! И мне противно быть одним из них. И я не хочу получать благодарность от одного из них!
Хаган толкнул ножку стула, откинув его. Я подбирал под себя ноги, пока мужчина подходил все ближе ко мне, и пятился назад. Спиной я почувствовал стену, но готов был сбивать о нее кулаки до тех пор, пока она не пропустит меня. Ожидать можно было всего что угодно: глаза мужчины светились неприкрытым гневом, но он просто навис надо мной.
— Я спас тебя потому, что каждый достоин второго шанса.
Вспоминая иллюзию собственной смерти в тот день, я думал, что судьба отвернулась от меня. А оказалось, что моя судьба просто приняла телесный облик, и сейчас я содрогался от вида ее сжатых кулаков и темных глаз. Что же, раз я все еще могу что-то изменить, то я готов бросить все силы на это.
…и я крепко сжал протянутую мне руку.