В маленький портовый город пришла война. Как и во все города и поселки огромной страны, она пришла внезапно, на рассвете, безмятежным летним утром. Вовке было четыре с половиной года...
Под плач и стенания женщин на войну ушли мужчины. Ушел и отец Вовочки - Егор. Юля проводила его ранним утром, когда Вовочка еще спал. Потом она долго сидела над его кроваткой, и чистые частые слезы катились по ее красивому лицу.
А потом в город вошли немцы. Их быстренько расквартировали по домам мирных жителей. И никто не спрашивал, удобно ли ютиться целой семье в чулане - спасибо, хоть не тронули! В начале войны немцы были великодушны и даже пытались заигрывать с мирным населением, устраивая показательные порки своих румынских товарищей по оружию. Те были весьма и весьма воровиты, и не гнушались ничем, даже нижним бельем, стянутым из сундуков и комодов...
Две комнаты в небольшом Юлином доме заняли два немецких офицера с денщиками. Одного из них звали Гансом. Это был военный врач, который очень негативно относился к происходящему вокруг. Война Гансу была отвратительна и ненавистна, он был ярым пацифистом. Ганс втайне от второго офицера - Отто - наделял Юлину многочисленную семью продуктами из собственного пайка; с тихой печалью гладил по светлым волосам Вовочку. Юле немец говорил, что дома, в Берлине, у него есть такой же мальчик, и что Ганс очень по нему тоскует... Он хорошо говорил по-русски, этот немецкий военный врач, и Вовочка с ним даже подружился. Любознательный мальчик был симпатичен офицеру. Ганс охотно рассказывал ему разные забавные истории из собственного детства. Оказалось, что в детстве Ганс был отчаянным озорником и даже хулиганом, и его бедная матушка немало с ним намучилась, выслушивая жалобы соседей и учителей в школе... Не менее шкодливый Вовочка старательно наматывал на ус рассказанное Гансом и уже мысленно пытался применить полученные знания. Впрочем, и практических занятий в озорстве под руководством Ганса у Вовочки было предостаточно.
Так, однажды Юля, вешая белье, застала друзей за изготовлением рогатки какой-то совершенно немыслимой конструкции, причем Ганс с жаром объяснял четырехлетнему Вовке преимущества данной модели перед той, которая у мальчика уже была. Новая боевая техника была тут же опробована на консервных банках, выстроенных в ряд на бочках, что стояли в задней части двора. Глаза Вовки восторженно блестели, и он радостно взвизгивал, наблюдая как его взрослый друг Ганс ловко сбивает банки меткими выстрелами! При виде этой сцены Юля на миг забыла, что идет война... Вот так же брат Иван учил шалостям ее невероятно способного к этой науке сына еще три месяца назад... Юля покачала головой и перекинула через веревку Вовкины штанишки.
В другой раз Вовочка с Гансом увлеклись замечательным химическим экспериментом (разумеется, в Юлино отсутствие!) - в банку с содой постепенно вливали уксусную эссенцию. Пена, шипя, выползала из банки, растекалась длинными языками по кухонному столу. А Ганс пытался объяснить Вовке, что это результат взаимодействия кислоты и основания...
Вскоре Вовка знал в теории, как снять пистолет с предохранителя и как произвести из него выстрел. Он радостно сообщил матери о своих познаниях. После чего Юля довольно резко высказала Гансу свое мнение об этом и категорически попросила прекратить занятия по баллистике с ее сыном. Мал еще! Да и ни к чему все это...
Вовка с Гансом потом долго шушукались в дальнем углу комнаты под подозрительными взглядами Юли, которая что-то штопала у окна.
А потом Вовка заболел. Промочил ноги в прохладной сентябрьской луже - ну как было не измерить ее глубину; а, придя с улицы, ухитрился напиться ледяной воды из колодца... У мальчика был сильный жар; он метался по кроватке, просил пить. Вернувшийся к вечеру из комендатуры Ганс немедленно выслушал стетоскопом легкие ребенка, покачал головой и вышел из комнаты. Вскоре вернулся с какими-то таблетками.
- Фрау Юля, дела совсем нехороши. Мальчика надо серьезно лечить! Это совершенно новое лекарство, антибиотик! Начните давать прямо сейчас, по половине таблетки, четыре раза в день. А вот эти пилюли - от жара. Я утром зайду, если вы не возражаете, выслушаю Вовочку еще раз!
Через неделю болезнь отступила. Ганс разрешил Вовке вставать с постели и ненадолго выходить на улицу...
Время шло. Жизнь в оккупированном городе была нелегкой. Люди выживали, как могли.На продукты обменивалось все, что представляло собой мало-мальскую ценность...
Надвигалась глубокая осень. А вместе с ней с фронта приходили очень неприятные для немцев новости. Готовилось отступление - настолько мощным был натиск советских войск.
Ганс не мог скрыть своей радости.
- Ну вот, фрау Юля! Вот мы и отступаем! Я смею надеяться, что война очень скоро будет нами проиграна. Эта война несправедлива! Германия будет жестоко наказана за содеянное!
- Ганс, Ганс... Вы же немец!.. Ну как же вы не боитесь говорить такие вещи вслух?! Вы рискуете! На вашем месте я была бы осторожнее! Ведь вы сами говорили, что не доверяете Отто!
Отто - так звали второго "постояльца" Юлиного небольшого дома - в последние дни ходил мрачнее тучи. В отличие от Ганса, он вовсе не был рад предстоящему отступлению. И ранее редко бывая трезвым, теперь Отто практически не просыхал. Он жестоко избивал своего денщика; Гансу не раз приходилось заступаться за несчастного ефрейтора, которому доставалось от пьяного офицера постоянно. Однажды ночью невменяемый Отто ворвался в крохотную комнату, где размещалась Юлина семья - пожилые родители, невестка Мура - и принялся, размахивая пистолетом, орать. Заголосила Мурка; отец Юли, Андрей Семенович, заслонил своим широким телом от пьяного фашиста женщин. Проснулся и заревел Вовочка. Неизвестно, чем кончилось бы ночное "показательное выступление" Отто, если бы не Ганс. Он умело скрутил дебошира и разоружил его. Отто, несмотря на то, что был сильно пьян, сопротивлялся достаточно сильно. С трудом Ганс отволок мерзавца в "его" комнату и запер снаружи на задвижку...
Наутро между офицерами было жаркое объяснение. Хлопнув дверью, Отто с опухшим лицом отправился в комендатуру. Ганс показался Юле встревоженным.
На ее немой вопрос Ганс произнес:
- Пошел доносить на меня за либеральничанье с "русскими свиньями". Простите, фрау Юля, это - его слова. Учитывая его связи, мне может крепко не поздоровиться...
Слышавший этот разговор Вовочка мало что понял, но вывод сделал верный: Отто - мерзавец, с которым надо бы посчитаться. Он что-то затеял против Ганса!
В обед, когда никого из взрослых не было дома и Вовочка сидел в комнате запертый один, заявился пьянющий Отто. Он что-то бессвязно выкрикивал; в его бесконечном монологе часто повторялось слово "швайн". Вовочка знал, что так в Германии называют свиней...
"И что ему свиньи сделали?!" - недоуменно подумал мальчик.
На крыльце раздался грохот. Отто вдруг замолчал.
Вовочка вылез через окно во двор. Потихоньку обошел дом. И вскоре обнаружил Отто. Фашист во всю храпел, лежа на спине на ступенях крыльца. Из открывшейся кобуры торчала рукоять пистолета.
"Вот сейчас я тебе и отомщу - за маму, за тетю Муру, за деда с бабушкой! И за Ганса отомщу! Ганс такой хороший, а ты... Ты настоящий "швайн"!
И с этой мыслью Вовка осторожно, двумя руками вытащил пистолет из кобуры. Старательно вспомнив уроки Ганса, снял оружие с предохранителя. Ох, и тяжелый же этот пистолет! В руках Ганса он таким не казался! Вот, сейчас... Сейчас... Вовочка навел дуло пистолета на храпевшего фашиста. Пальцы с трудом потянулись к курку...
...Беззвучно охнув, только что вошедшая во двор Мура стрелой метнулась к мальчишке и выхватила пистолет из его ручонок. Как только он не выстрелил в руках Муры! Ладонью зажав Вовке рот, из которого уже готов был вылететь вопль протеста, Мура увлекла племянника за дом. Осторожно поставила пистолет на предохранитель (спасибо занятиям в "Осоавиахиме"!), приложила палец к губам, приказывая Вовке вести себя тихо. Подкралась к мертвецки пьяному Отто и аккуратно вложила пистолет обратно в кобуру.
По спине Мурки стекали ручейки холодного пота, когда она дрожащим голосом объясняла Вовочке, чем могла бы закончиться для их семьи его акция возмездия фашистскому офицеру...
А еще через два дня Ганс, перекинув через плечо вещмешок, порывисто обнял женщин, подкинул к потолку и расцеловал в обе щеки Вовочку. Лицо его озаряла тихая улыбка.
- Ну, вот и все, дорогие мои фрау! Мы покидаем ваш город! Я - солдат, и должен следовать приказу! Но с какой бы радостью я сбросил эту опостылевшую мне военную форму и вернулся бы домой! Смею надеяться, когда советские солдаты пойдут по Берлинским улицам, один из них, быть может, окажет помощь моей жене и моему сыну...
Ганс вынул из кармана маленькую иконку Божьей Матери.
- Фрау Юля! Да пребудет с вами Пречистая Дева! - и, не оглядываясь, выбежал из дома, легко запрыгнул в кузов грузовика, где уже сидели немецкие солдаты. Лица их были напряжены...
- И тебя храни Господь, Ганс!.. - Юля перекрестила вслед удаляющийся грузовик...
- Мама! - подал голос молчавший до сих пор Вовочка. - Мама, а Боженька сделает так, чтобы Ганса не убили? Он же должен увидеть своего сына! Он говорил мне, что не успел научить его мастерить рогатки...
- Конечно, сынок! Боженька всегда хранит доброго человека! - вздохнула Юля.
Черная тарелка репродуктора, из которой в последнее время доносились только немецкие военные марши, сообщила о воздушной тревоге. Вскоре в небе послышался тягучий низкий гул. Это приближались советские самолеты - нашим войскам надо было окончательно закрепиться на полуострове ...
Ни Юля, ни Мурка, ни Вовочка так и не узнали, что осколком первой же разорвавшейся авиабомбы был смертельно ранен немецкий военный врач Ганс фон Оффенбах...