– Кто здесь? – чуть ошарашенно пробормотал старичок Аттикус, поправляя съехавшее набок пенсне. – Ой, да кто же тут у нас! Ух, не признал-не признал! Извиняюсь, рядовой Ядгар! – уж более радостно проговорил старый, но не менее мудрый лев, поправляя резвому тигренку неправильно надетую фуражку. – Что же ты так резво прискакал, ретивый конь? Не спеши, отдышись, приведи дыхание в мерный ритм, ведь сегодня тебе доведется услышать непростую историю. Историю одинокой до одной поры львицы; историю, которая даже и близко не стояла с детскими шутками-прибаутками. Ты уже подрос, мой дорогой Ядгарчик, ты уже достаточно взрослый для этой истории. Усаживайся поудобнее, миленький, завари себе чай из листьев смородины, да укройся связанным моей покойной супругой пледом. Отдохни, мой дорогой. Это очень сложная история; возможно и не для твоих ушек, привыкших слушать только добрые сказки. Но то, что я поведаю тебе, не сказка. Нет-нет, не сказка, а самая что ни на есть быль, – закончил наконец Аттикус, раскрывая одну из его стареньких потрепанных книжонок. – Навостри ушки, юный тигр, нам предстоит удивительное приключение.
***
«Давным-давно, когда из всего живого на земле были лишь вечнозеленые папоротниковые заросли, а все континенты представляли из себя лишь один островок, жила на земле одинокая Венера, названная так вовсе не в честь одинокой серенькой планеты, и даже не в честь неизвестной на тот момент древнегреческой богини, а потому, что была она женщиной сердобольной, не имеющей, как ей казалось, права на счастье и любовь. Была лишена она счастья, ведь была отвержена всеми, к кому бы не подошла. И прослыла бы она одиночкой, если бы не один инцидент.
Во время одной из своих бессмысленных, но не менее увлекательных прогулок услышала Венера отдаленный писк. Казалось, он разносился до самых Синих Хребтов, а находилось то место неблизко. Прокравшись к месту, откуда издавались звуки, Венера обнаружила двух тигрят, которые вскоре были названы красивыми именами – Мэй и Харлан. Удивительно жалко они выглядели в глазах сердобольной Венеры, и она, движимая материнским инстинктом, поочередно пронесла к своему убежищу. Надо отметить, что убежищем ее норку назвать было сложно: оно буквально расходилось по швам, и без слез на него смотреть было нельзя.
Прошел год, а за ним второй. Малыши стремительно подросли, превратившись в самостоятельных, но не менее озорных ребят», - Аттикус на мгновение прервался. – Похожи они на тебя, Ядгарчик. Такие же непослушные и ретивые! – «И настал тот миг, который так усердно оттягивала львица-мать. Миг боли, мой маленький Ядгар; миг, который заставляет содрогнуться сердце даже самого равнодушного существа – будь то лев, тигр, али вовсе какой дракон крылатый.
В самом начале повествования было сказано о некоих Синих Хребтах, не так ли? Что ж это за место такое? Где оно находилось? Почему оно названо цветом удивительного синего камня – аквамарина? Да-да, Ядгарушка, я знаю, что эти вопросы мгновенно всплыли у тебя в голове; где-то в самых потаенных уголках твоего разума наверняка возникли тезисы насчет этих загадочных Хребтов, будь же они неладны. Но обо всем по порядку, любопытный тигренок.
По преданию Синие Хребты представляли из себя цепочку гор. Невысоких гор, но достаточно крутых и неравномерных по структуре. А синими их прозвали вовсе не из-за того, что состояли они из лазурита и аквамарина, а потому, что жили на них синие грифы, оберегающие входы в пещеры, богатые древними богатствами. Конечно, теперь нет там никаких синих грифов, как, впрочем, и самих хребтов, но история, мой друг, история эта до сих пор существует. Правда», – Аттикус откашлялся. – «Правда только в пределах семьи Грант. Эту историю отец рассказывает сыну, который, в свою очередь, рассказывает своим детям. Но так получилось, мой юный друг, что нет у тебя отца. Погиб он, сражаясь за честь своей Родины. И так вышло, что историю рассказываю тебе я.
Но так или иначе, но вынуждена была мать-львица повести своих детей на одну из гор Синих Хребтов – Савервальд, дабы познакомить юных несмышленышей со всей суровостью жизни. И мало того, Ядгарушка, поход включал в себя ряд испытаний. Жестоких испытаний. Не буду я перечислять их, ибо жестокости в этом сказе и так хватит тебе. Не буду томить тебя, а лишь скажу, что успешно прошли все испытания тигрята; но не хватило им тех приключений, что привело к очень печальным событиям.
После первого похода мать наказала им ни в коем случае не ходить на Синие Хребты, в особенности на высочайшую гору той долины – Савервальд, названной именем древнего божества. Но ослушались ее дети, побежали на Синие Хребты. Львица-мать была бдительна, и сумела возвратить блудных сыновей домой. Ослушались дети ее и во второй раз, и вновь побежали на Синие Хребты. Но внимательная львица-мать была начеку, и сразу же ринулась им на помощь. Но на третий раз уже никто не пришел к ним: настойчивые дети были столь равнодушны к собственной матери, что та, расстроенная новым побегом ее любимых детей, уже не в силах была им помочь, а вместо того медленно погибала в норе. Стара была мать-Венера, стара и беспомощна. И сердце ее, словно в такт ей самой, билось все медленнее, медленнее…
Но тем временем тигрята, завороженные своей идеей, уже приближались к опасным утесам, соединенным лишь ветхим мостиком, готовым вот-вот, развалившись, рухнуть в бездну. Но тем не менее тигрята были глупы, и, вероятно, плевали с этого самого моста на чувства своей больной матери, на ее слабенькое сердечко. Внезапно Мэй, медленно семеня лапами, решила завести разговор.
– А как ты думаешь, дорогой мой Харланчик, что будет, если пройду по этому обветшалому мостику?
– Не знаю, и знать не хочу. Я не настолько глуп, чтобы проверять его на прочность. Тебе тоже советую быть более умной, Мэй. Мы теперь не такие уж и тигренки. Р-р-р! – Как будто в подтверждение своей ярости прорычал Харлан.
– А-ха-ха! Не смеши меня, братик! Не «тигренки», а «тигрята»! Немудрено, что мама меня больше любит!
– Неправда. Она нас любит поровну.
– А вот это мы сейчас и проверим, Харланчик! Кто последний добежит до моста, тот мокрая ку-урица!
И замелькали маленькие лапки в жухлой траве, и раздался звонкий и заливистый смех, разносясь на всю округу, и… И содрогалось сердце Венеры, отдаваясь болью с каждым ударом.
***
– Э-хе-ей! И первая, как всегда, Мэй! - радостно закричала самовлюбленная тигрица. – А почему я не слышу звуков фанфар, аплодисментов, оркестра? – В шутку разозлилась Мэй.
– Высокомерных никто не ценит, глупышка. Хоть я и на порядок младше тебя, а все ж таки знаю такие элементарные вещи.
– Ой-ой-ой, не очень-то и хотелось. Сам ты глупышка, а я умная и красивая тигрица. Да еще и храбрая! И сейчас я тебе это докажу, - Мэй ненадолго задумалась и торпедой рванула с места, наверняка позабыв про слова, только что ею сказанные. Лапки ее подкашивались через каждый шажок, что было вполне объяснимо: рельеф гор был очень изгибистым, переходящим из равнины в скалы и наоборот. К тому же, хладный горный воздух тоже играл немаловажную роль, в буквальном смысле сдувая бедную Мэй.
– Куда же ты поскакала, глупое ты создание?! – Кричал ее братишка, пытаясь перекричать свистящий ветер, но было тщетно: крики его не долетали до обезумевшей сестрицы, которая тем временем была уже около того самого мостика. Глупая, глупая Мэй.
И побежал к этой глупышке Харлан, ведь она была лучиком света в его жизни, как и мать, собственно, но думал ли про мать Харлан в тот момент?.. Думал наш маленький Харлан лишь о том, что сестра его – глупое создание; а также думал, что мясо диких гусей не столь же вкусно, ровно как и серые пересмешники, – смешные же создания! – вечно поющие в лесах Изумрудной Гилеи. Помимо того Харлан пришел к несколько странному выводу: пересмешники поют равномерно, в отличие от противных соек, которые своим хаотичным свистом убивали все живое (или уши всего живого), хотя те птицы были в родстве. Харлан любил неожиданные выводы.
Но тем временем его сестра, одурманенная чувством собственной важности, уже ступила на хлипкую дощечку, а Харлан, как ни прискорбно это признавать, находился лишь в парне сотен метров от нее. И тут раздался треск. Право! -- самый страшный звук в этот миг для этих двух деток. В частности для Мэй, которая продвинулась чуть ли не к середине, а это значит… Вот это и значит – шанса на спасение у нее практически нет. Но прибежит ли Харлан? Раздастся ли смертоносный порыв ветра, или он решит сберечь душонку юной дивы? Это решение кого-то свыше, и маленькие тигры не могли ничего поделать со своей судьбой.
***
Харлан уже потерял счет времени и пространства, а лишь бежал, бежал, а в его голове четкой дробью билось: «Бежать. Бежать. Бежать. Во что бы то мне ни стало, я должен бежать. Бежать… Бежать...». Но вскоре силы бедняги иссякли, дыхание сбилось, а лапы заплетались в узлы. Не мог он бежать, а заставил себя. Заставил хотя бы для того, чтобы не погибала невинная душа. Чтобы жил тот, кто должен жить. Чтобы была справедливость в этом мире. И, наконец, метры пошли на спад: пятьдесят, тридцать, десять… И вот она, его дорогая Мэй, смотрит беззащитными глазами на него, защитника, не менее храброго, чем она сама. В одном ее взгляде достаточно слов, чтобы он, Харлан, понял, что ей нужно от него;ц но все-таки собрала она свои силы и лишь негромко промолвила: «Харлан, дорогой, спаси!», и Харлан, наш заботливый Харлан, чуть было не кинулся к ней, но на каком-то подсознательном уровне отговорил себя.
– Прости, Мэй. Чему быть, того не миновать. Я не вправе распоряжаться твоей судьбой. Если тебе суждено умереть, значит, того захотел кто-то свыше -- такова моя религия.
– Харлан, не глупи! Я не хочу умирать, помоги мне, пожалуйста, ну же!
– Извини, дорогая. Извини… – И с этими словами кинулся камнем в пропасть наш дорогой Харлан, оставив после себя лишь клочок шерсти. Но выглядело то самоубийством лишь в глазах морально убитой Мэй, а на самом же деле придавило бедолагу лианой, внезапно упавшей с многовекового засохшего дуба. Горячие, как магма, слезы потекли по щекам Мэй, и не заметила она ту же самую лиану, вдруг решившую поменять свою траекторию. Её следующей целью стала Мэй. Упав, лиана сотрясла мостик, что заставило его низвергнуть в пропасть, унеся за собой мирную душонку.
***
А мать-Венера услышала крики, отдавшиеся эхом на всю Ландышевую Долину, и все сразу поняла сердобольная мать. Ковыляя, добрела она до места их погибели. На подножии уже несуществующего моста все еще валялся клочок шерсти Харлана. Но не забрала его к себе мать, нет-нет. Схватив в зубы этот так знакомо пахнущий предмет, она выкинула его вслед за телами. Наверняка, они все еще летели, потому что пропасть была невообразимых размеров. Улетел клочок, а вслед за ним и остатки души львицы-матери.
И с тех самых пор ходила Венера на место, ставшее могилой для ее детей; и все так же оплакивала невинных жертв. Но недолго жила Венера. Скончалась страдалица. В мучениях скончалась; разрыв сердца – ужасная смерть. И будто по воле Бога умерла она прямо на жухленькой травке рядом с тем самым мостиком.
И будь то правдой, а будь легендой, но есть такое место в мире – Священный Лабиринт – где и сидит душа матери-страдалицы. Если верить сказанию, то только тот, кто изведает каждую тропку, каждый уголочек того лабиринта, сможет обрести вечный покой, а самое главное – увидеть души Мэй и Харлана.»