Полинезийцы говорят: прошлое это кристаллы. Настоящее – это река. Будущее – это газ. Однажды мне приснился сон. Я попала в местность, которая состояла из одних кристаллов белого горного кварца разных размеров. Они двигались вокруг меня. Это было очень необычно. Хочешь исправить будущее – измени прошлое… Каждый описанный мною эпизод, случай – это кристалл времени. Он будет очищен и переставлен в пространстве на место, которое я ему предназначу… Пока кто-либо другой не придет на это место после меня и не проделает всю эту работу заново.
После моего знакомства с поэтом Алексеем Ждановым он стал под различными предлогами приходить в мой дом по улице Сурганова в Минске довольно часто. То он забывал свои вещи, то вызвался написать для моей знакомой курсовую работу по Достоевскому. Причем сделал это блестяще и в короткие сроки. И главное – безвозмездно.
В то время он жил гражданским браком с поэтессой Лелей Кошкиной. Я не была с ней знакома, но понимала, что Леша перед кем-то долго и мучительно оправдывается по телефону. У меня была своя жизнь, развод с мужем, поклонники, Леше приходилось совершать немало интеллектуальных усилий, чтобы как-то вписаться в перенасыщенный событиями ритм моей жизни.
– Он всё время что-то забывает у меня дома! – жаловалась я жене поэта Григория Трестмана, Миле.
– Все ясно! Ты – его очередная жертва, – просветила меня Мила.
Правда, жизнь показала, что неизвестно, кто был чьей жертвой…
Я проживала со своими двумя детьми и бывшим мужем – он часто отсутствовал – в четырехкомнатной квартире по улице Сурганова. Это был недавно построенный престижный Дом Художников. Надо мной проживала семья Кашкуревичей. Вскоре после ночных ждановских визитов они заявят в милицию на то, что у меня «в доме по ночам гремит какая-то машина и звенят неизвестного происхождения механизмы». Невозможно было объяснить милиционерам, что этой машиной был поэт Алексей Жданов. Сидя за дубовым столом в кухне, он отбивал ритм ногами, звенел ложечкой, мешая сахар, постоянно что-то ронял… Милиционеры пытались произвести у меня в доме обыск, но у них не оказалось ордера. Я объяснила им, что по ночам я печатаю на печатном станке деньги, которых мне не хватает на жизнь. Но потом я этот станок разбираю и детали прячу.
Моя квартира напоминала большую стеклянную колбу, просматриваемую со всех сторон… На окнах не было занавесок, на полу – ковров. После развода, который пока затягивался, я должна была разменять эту шикарную квартиру и разъехаться с мужем в разные стороны жизни.
Я постоянно была окружена друзьями. Позже, увы, гораздо позже, я вычислила, кто из моих постоянных прихожан был агентом КГБ.
Но тогда мне и в голову не приходило, почему пианист А.Л., которому ничего от меня не было нужно, умудрялся бывать у меня дома по нескольку раз на дню, порой заезжая на такси на 15 минут, чтобы сыграть мне на фортепьяно очередной блюз? Ну, кто же сомневался, что А.Л. тайно влюблён в хозяйку, впрочем, как и многие другие посетители!
В те времена в моей квартире проживала молодая московская художница – полиграфист Ирина Губина. Очаровательную голубоглазую блондинку Ирину нашел на улице в плачевном состоянии художник Виктор Евсеев. Ее, москвичку, выгнал на мороз непутевый минский муж. Ирина обладала удивительным свойством быть невидимкой. Она никому не мешала. Ее единственным сильным увлечением, кроме дружбы с Евсеевым, была перекраска тканей в различные экспериментальные тона. Поэтому в один прекрасный день на моих окнах оказались черные, в разводах, занавески! Кто знает, может быть это и привлекло в мой дом нечистую силу?
Вторая дама, которую я должна представить – это балерина Людочка Турпакова. То есть бывшая балерина. То есть балерина уже на пенсии. Она тоже имела манеру приходить очень часто, рассказывать невероятные истории из жизни актеров Оперного театра, а так же готовить корейские блюда из сырой рыбы или кальмаров, обильно поливая их уксусом и посыпая перцем. Людочка была творческой натурой, она умела сооружать какие-то невероятные шапки из различных мехов, которые, когда она водружала их на свою голову, в сочетании с ее чёрными блестящими длинными волосами, казались "живыми ". Например, днище шляпы могло быть из черного каракуля, а по бокам закручивались три хвоста – белого песца, куницы, а сбоку свисал на монгольской манер хвост рыжей лисы… К этим шапкам мы ещё вернёмся.
Итак, в конце января ко мне в гости опять просочился Алексей Жданов, пришла балерина Турпакова, и, словно дух, временами появлялась и исчезала художница Ирина Губина, она уходила на работу, приходила с работы и отправляла моих детей в школу.
Мы же втроем, я, Алексей Жданов и балерина Турпакова сидели на кухне за дубовым столом и разговаривали. Как-то незаметно пролетели первые сутки. Мы пили зелёный чай, его умело заваривал Леша. Мы обсуждали насущные проблемы всей нашей жизни. Я познакомилась со Ждановым только месяц тому назад, на Дне поэзии, который устроил в моем доме Григорий Трестман, и нам предстояло обсудить очень многое. Оказалось, что мы с Лешей ходили в соседние детские сады, и выезжали каждое лето с этими садиками на отдых в Ждановичи. Лешин садик был от Дома офицеров, а наш – мясо-молочного комбината.
– Наташа, мы называли вас «сосисками»! – с удовольствием вспоминал Лёша. При этом он хохотал, барабанил ногами по полу и курил сигареты ПАМИР. Чай был непривычно крепким, и спать совсем не хотелось. Так прошли и вторые сутки нашей беседы.
– Ирина Губина промелькнула, как дух, по дороге на работу и увела в школу моих детей. Мы продолжали разговаривать. А балерина Турпакова – слушать.
Эти посиделки напоминали какой-то рассказ Борхеса. Пласты нашей жизни в Минске, детство и отрочество, судьбы наших родителей, репрессии и сталинизм, Ленин в мавзолее, наши с Лешей посещения Драматического и Театрального кружков в Доме Пионеров. Леша посещал кружок Стефании Станюты…
– Наташа! Я тебя вспомнил! – радостно закричал Лёша, – Ты была девочкой с нереальным румянцем на щеках!
Ну да, это была правда! Я посещала Дом пионеров много лет подряд и неоднократно становилась победителем городского конкурса чтецов. Я готовилась к поступлению в театрально-художественный институт на актерское отделение.
Итак. Мы не спали уже четвертые сутки. Леша в подробностях, леденящих кровь, рассказывал о своей поездке на Колыму вместе с друзьями – Женей Белоусовым и моим одноклассником Георгием Радошкевичем. Леша уехал на Колыму вместо защиты своей дипломной работы по философии в Университете. Его высшее образование осталось незаконченным.
Я пустилась в подробный рассказ о своей поездке с чтением стихов в обществе московского поэта Льва Щеглова по мужским тюрьмам саратовской губернии.
Балерина Турпакова оставалась неизменной слушательницей нашей, так сказать, беседы.
– Вы все еще разговариваете ? – не выдержала утром Ирина Губина, уходя на работу и забирая в школу моих детей.
Иногда немного колотилось сердце и появлялось обрывающееся чувство тревоги, но спать никому не хотелось. Было такое ощущение, что все потоки лжи, в которой мы прожили нашу жизнь, медленно стекают с нас и распадаются… Я осознала, в каком глухом одиночестве и изоляции провел все эти годы Леша, общаясь с Кимом.
– Гений, но подлец, – так представил мне заочно Лешу Жданова Гриша Трестман. А мне ли одной? Вокруг Жданова слоилась и сгущалась тягучая пустота. Сейчас, на пятые сутки общения-очищения, все эти удушливые конструкции лжи рушились и распадались.
В пять часов утра мы решили выйти из дому и поехать домой к балерине Турпаковой. Турпакова водрузила на голову свою «живую» шляпу, и мы вышли из дому. Воздух разрезал лёгкие.
На остановке мы сели в троллейбус номер семь. Леша прошёл вперёд и занял переднее сиденье. Турпакова устроилась возле задней двери. Я села прямо перед ней. В воздухе висело неприятное чувство лёгкой тревоги.
На следующей остановке в троллейбус вошла разбитная мужская компания. Краем глаза я увидела человек пять в кепках, надвинутых на глаза и какого-то высокого типа без шапки. Троллейбус тронулся.
– Ну что,Азия ?!! – громко произнёс вслух отвратительный, наглый, режущий ухо голос. Мы молчали. Троллейбус стал двигаться почему-то слишком медленно.
– Азия!!! – повторил голос. Вся шушера захихикала.
– Разговоры разговариваете?!! – продолжал говорящий вслух свои странные тексты.
– Азиаты!!!
– Много разговариваете!!!
– Слишком много болтаете!!!
– Азиатчина!
Думаю, что это шляпа Турпаковой выглядела, как азиатский головной убор. Троллейбус остановился на светофоре. Леша посмотрел на часы. Потом он сообщил нам, что красный свет горел 15 минут.
Я подумала: «Это воры возвращаются домой после сходки и карточной игры…» Леша повернулся вполоборота. Его лицо было серым от страха. Я поняла, что мы должны немедленно выйти на ближайшей остановке…
В это время высокий без шапки прошёл вперёд, уселся боком на сиденье напротив меня и в упор на меня уставился. Он расставил ноги и уперся в них локтями. Он буравил меня глазами. У него были яркие жёлтые глаза, которые цепко держали мою душу, и я ощутила, что если я отведу свой взгляд – мы все погибнем… Я вспомнила, что таким я видела ЕГО на средневековой гравюре.
Троллейбус застрял на красном свете.
Я выдержала этот взгляд. Наконец, троллейбус тронулся и вскоре остановился на остановке. Лёша выскочил первым. Я схватила Турпакову за руку и вытащила ее из троллейбуса через переднюю дверь…
Чувство пережитого нами ужаса было полным. К Турпаковой мы уже не пошли. Я поймала такси и отвезла Лешу к нему домой.
Этой же машиной я проследовала к своему другу художнику Виктору Евсееву. У Вити был день рождения.
Открыв дверь, Витя сказал мне:
– Я знаю, чего ты хочешь! Ты хочешь спать!
«Откуда он знает? – пронеслось в моей голове. – Ясное дело, Витя Евсеев – гений! Кто бы сомневался!»
Я сняла свой кожушок и уснула на витином диване мёртвым сном. У меня даже есть фотография. Витя меня сфотографировал.
К Евсееву пришли гости. Они веселились. Они скакали. Они пели. Я спала.
– Вот Наталья – надралась так надралась! –говорили некоторые гадкие гости. Мне было всё равно. Я ничего не слышала.
Только спустя какое-то время я поняла, что после своей работы Ира Губина заходила к Евсееву и всё про нашу бессонницу ему рассказывала.
Впоследствии для меня, Леши и Турпаковой слово ТРОЛЛЕЙБУС! означало сигнал величайшей опасности.
Забыла сказать. За пять дней бессонницы нами не было выпито ни одного грамма алкоголя.
5 февраля 2016 г., Нью-Йорк