ВЛАДИМИРЕЦ
10 июля 2000 года после окончания Харьковской Юридической Академии, по направлению я прибыл на постоянное место работы во Владимирец – маленький и тихий районный центр на севере Ровенского Полесья.
Поселок этот основан польскими князьями в 1570 году. До 1941 года это было типичное наполовину еврейское местечко с пятитысячным населением.
Естественно, что во время войны всех местных евреев в количестве около трех тысяч человек расстреляли и закопали в ближайшем лесу. Выжил только пятилетний Соломон Шапиро, которого от расправы спасли соседи, спрятав в погребе. Он до последнего времени работал в местном быткомбинате фотографом.
В память о канувших в вечность осталась во Владимирце Еврейская улица, а также облупленные снаружи помещения двух бывших синагог, с характерными для них арками, в настоящее время используемые как кафе и магазин.
Жилые дома здесь в основном частные одноэтажные, но есть несколько двухэтажных и даже четырехэтажных строений. Все-таки поселок городского типа. В центральной части Владимирца располагались многочисленные государственные органы – милиция, прокуратура, ЗАГС, районная администрация, налоговая инспекция и прочие учреждения, обеспечивающие работой половину жителей городка.
Промышленность практически отсутствовала. Единственный завод оборонной промышленности «Ситал» был законсервирован со времен распада СССР.
Владимирец относился к так называемой третьей зоне чернобыльского радиоактивного загрязнения, что предусматривало для населения некоторые льготы. Радиация действительно ощущалась. Первые полтора месяца моего пребывания там у меня ломило тело, рябило в глазах, а иногда не было сил даже поднять руки. Но через три-четыре месяца я привык и больше радиации не замечал.
Местные жители в основной массе были добрыми и простодушными людьми. Вели натуральное хозяйство, а летом собирали обильно растущую в этих краях чернику, которую сдавали перекупщикам, и за вырученные деньги выживали весь год. Еще промышляли грибами, ловлей рыбы и самогоноварением. Мужчины в значительной массе «страдали» бытовым пьянством и алкоголизмом.
Через пять лет после описываемых событий на территории района открыли залежи янтаря, и у населения появилась новая статья прибыльных, хотя и незаконных доходов. Но это было потом.
О Владимирце в то время метко написала одна журналистка – «место остановленного времени и утраченных надежд».
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Это случилось 11 августа 2000 года в солнечную и жаркую пятницу. Рабочая неделя закончилась, и я, начинающий следователь районной прокуратуры, дежурил у себя на съёмной квартире, так сказать «на дому».
В этот день утром, моя тогдашняя подруга – парикмахерша Света уехала на свою "малую родину" - в глухое село, навестить родителей и заодно выгнать самогону, продажей которого она занималась в свободное от основной работы время.
Ко мне же на опустевшую квартиру в гости зашел исполняющий обязанности прокурора района двадцати четырехлетний Максим Журавлев. Еще на работе мы решили, что вечером устроим соревнование на выносливость к алкоголю, а проще говоря - по «литроболу». Глупость конечно, но, как говориться, молодо-зелено. Шансов на победу у Журавлева было определенно больше, ведь он был на полголовы выше и на двадцать килограммов тяжелее. Хотя, как принято в этом "спорте", главное не победа, а участие.
Максим был на год меня моложе, но по стажу работы – на два года старше. Ведь я поступил в институт с третьего раза, загремев после первых двух неудач на полтора года в армию. Будучи коренным львовянином, Макс быстро и основательно прижился здесь. Уже полгода он жил вместе с девушкой Оксаной, ее братом и родителями в одной хате и в сентябре собирался сыграть свадьбу. Но молодость брала свое, и время от времени он отрывался от своей новой семьи, куролесил и весело проводил последние холостые дни.
А вообще, молодые прокурорские работники во Владимирце считались завидными женихами, несмотря на небольшую зарплату. Пребывая на стажировке, я получал в месяц не больше 50 долларов США (в гривнях естественно), а аттестованный Максим зарабатывал немного больше - долларов 70. Владимирчане, в массе своей, не имели и этого, но часто, оказывая нам уважение, «на халяву» нас кормили, поили и, так сказать, укладывали спать.
Я поставил на стол трехлитровую банку 50-ти градусной ядреной «гуни» - так местные называют самогон, картошку сваренную «в мундире», две тарелки с домашним салом, луком и солеными огурцами. Для звукового фона я включил телевизор. Открыл балконную дверь. В комнату проник освежающий теплый ветерок.Предвечернее солнце мирно и ласково светило сквозь занавески на окнах. Мы выпили по стограммовой стопке и закусили. Зажурчал приятный мужской разговор местных кралях и районных сплетнях и, само-собой, о работе. Разгорячившись, мы на чем свет костерили ленивую милицию,злых надзорщиков из обласной прокуратуры и даже слегка прошлись по районному прокурору, пребывающему в очередном отпуске.
Через часа два, когда было выпито уже по пол литра на брата и разговор перешел в стадию "ты меня уважаешь", нашу пьяную идиллию резко нарушил пронзительный звонок стационарного телефона. Я беззаботно снял трубку.
- У нас убийство!!!, - истерически кричал в трубке голос дежурного райотдела Юшкевича.
- Убийство говоришь,- икнув промямлил я, подумав спьяну, что это розыгрыш, ведь в такой чудесный вечер априори никакого убийства быть не может.
Но Юшкевич так убедительно заорал: «Опергруппа на выезд!», - что тут же с пьяной грустью я осознал, что выходные погублены безвозвратно.
Через несколько минут вместе с не менее расстроенным Максимом я влез в набитый сотрудниками милиции «уазик» и мы покатили на место происшествия. Нашего пьяного состояния, однако, никто из присутствующих не заметил, поскольку почти все они пребывали в таком же виде. Очень быстро "уазик" пропитался концентрированым духом самогонного перегара. Одним словом - пятница. Пока ехали, милиционеры рассказывали анекдоты, отпускали свои сельские шутки и громко смеялись. Мне же было не до смеха – по брусчатой дороге меня растрясло, и я еще более окосел.
По дороге я напряженно вспоминал правила осмотра места происшествия и проведения первоначальных следственных действий. Учитывая мое состояние это было непросто. Дело в том, что самостоятельно осмотр места совершения убийств я еще не проводил, хотя у меня в производстве было два таких дела.
***
Примечательно, что три года подряд убийств в районе вообще не было. Но со времени моего прихода на работу статистика так сказать выровнялась. Так в июне некий Гена Ушневич из села Антоновка по пьяному делу убил табуретом свою сварливую бабушку. На осмотр выезжала милиция, ведь сначала действия Ушневича квалифицировались как нанесение тяжких телесных повреждений, которые повлекли смерть потерпевшей, что относилось к милицейской подследственности. Но потом прокурор решил, что все-таки совершено умышленное убийство, провел переквалификацию и дело, подследственное уже прокуратуре, для окончания передал мне. Подозреваю, что сделал он это сугубо из статистических соображений, ведь впоследствии, уже в суде, тот же прокурор обратно изменил обвинение уже с убийства на тяжкие телесные повреджения со смертельным исходом и Ушневич получил всего семь лет.
18 июля в Антоновке я проводил следственный эксперимент. Именно в то время, когда Гена со слезами сожаления на глазах опускал табурет на голову пластмассового манекена, изображавшего покойную бабушку, в кооперативном гаражном комплексе города энергетиков Кузнецовска обнаружили труп сторожа с многочисленными ранениями спины и живота.
Територию Кузнецовска обслуживали местные прокуратура и горотдел милиции, а вот Кузнецовские гаражи кто-то несправедливо отнес к територии Владимирецкого района, что всегда вызывало наше недовольство. Ведь в гаражах этих вечно что-то происходило - то любовники задохнутся угарным газом в машине, то сердечники после возлияний умрут...
Как выяснилось, накануне вечером двадцатилетний Сережа Бабченок пил водку вместе со сторожем этих гаражей Степаном. Обычно скромный и тихий холостяк-сторож "набрался" и неосторожно высказал намерение вступить в половую связь с сестрой Бабченка - известной кузнецовской путаной (красивой, кстати, девушкой). И даже попросил Сергея посодействовать в этом деле. В благородном гневе Сережа нанес незадачливому ловеласу 18 ударов перочинным ножиком и от острой кровопотери сторож скончался на месте.
В связи с моим пребыванием в Антоновке осмотр места происшествия пришлось проводить помощнику прокурора Андрею Лишеню - человеку нервному, с весьма тонкой душевной организацией. Вернувшись в прокуратуру, я получил от коллеги, написанный каллиграфическим почерком протокол осмотра, а также выслушал поток жалобных словоизлияний о том, что он, помощник прокурора, вместо следака должен осматривать развороченный труп под аккомпанимент из криков, воя и стенаний родственников.
***
Но вернемся к третьему, за последние три месяца, убийству. Минут через сорок после выезда из Владимирца мы достигли Рафаловки - большого поселка городского типа, бывшего в шестидесятых годах прошлого века районным центром. Проехали мимо одноэтажных жилых домов, элеватора, старого захиревшего вокзала и, одолев широкий железнодорожный переезд свернули налево - в сторону села Заболотье. Приблизительно через два километра "уазик" въехал в лесную зону и вскоре остановился.
Было около восьми часов вечера и заходящее солнце уже зацепилось за деревья. В такое время по лесу приятно пройтись пешком, наслаждаясь нежной прохладой и неповторимыми лесными звуками, особенно дивными в вечерний час! Но не сегодня...
На дороге, для сопровождения на место происшествия, нас уже ждали участковый милиционер - капитан Валера Килюшик, какой-то безучастного вида флегматичный рыжий мужик лет сорока по имени Петро и несколько местных жителей. В правой руке Петро отрешенно держал черную авоську, в которой болталась пустая трехлитровая банка. Показывая дорогу, он пошел первым. Следуя за Петром, всей следственно-оперативной группой мы свернули направо в лес и, петляя между деревьев и кустов, прошли около 300 метров.
На небольшой поляне между кустами волчьей ягоды и малины на спине лежала светловолосая, с хорошей фигурой, красивая девушка на вид лет восемнадцати. Мертвая. А точнее - убитая.
Нижней одежды на ней не было. Темные трусы темнели в метре от правой стопы, там же лежали желтые шорты и зеленые вьетнамки. Коричневая футболка была задрана выше груди.
Горло было перерезано и широко зияло огромной рваной раной. Глубокое проникающее отверстие виднелась также под левой грудью. На голове вздулась обширная гематома. Слева от головы, на земле, лежало коричневое горлышко разбитой бутылки, именуемое в народе «розочкой». Рядом блестели осколки стекла, между которыми затесалась желтая этикетка от бутылки водки марки «Полесская». Повсюду была кровь. Видимо фонтанируя из перерезанного горла, кровь полностью залила тело убитой, одежду, зеленые вьетнамки и лесной грунт. Лишь лицо девушки оставалось более – менее чистым.
Присев, за неимением стула и даже пенька, прямо на мох, я приступил к осмотру. Эксперт-криминалист Олег Кошмак, по прозвищу «Кошмар», проводил видеосъёмку, а один из милиционеров щелкал фотоаппаратом.
Я заполнил титульную страницу протокола – данные о времени, месте осмотра, присутствующих на осмотре, понятых – двух обалдевших от увиденного пареньков, которые, соглашаясь на просьбу участкового, даже и не предполагали свидетелями чего им придётся стать.
Повысив голос, хотя и не очень четко я спросил, оповещены ли родители убитой. Петро, который привел нас на место происшествия, сказал, что оповещены и что он и есть отец Лены. Затем он отвернулся от меня и упал на колени. Петро стал громко и жутко выть, а я писал протокол и очень быстро трезвел…
Из-за моей неопытности осмотр затянулся. У ночи я едва его закончил. Описание телесных повреждений, имеющихся на трупе, продиктовал эксперт-криминалист. Он же взял мазки из полости рта, области живота и лобка убитой, а также образцы подногтевого содержимого. От выпитого самогона, запаха крови и едва ощутимого приторного трупного духа меня подташнивало, но все обошлось без физиологических эксцессов.
Закончив осмотр и упаковав вещественные доказательства, я оформил направление на вскрытие и отправил труп в морг Кузнецовского бюро судебно-медицинских экспертиз, после чего вместе с опергруппой поехал в Рафаловку. Именно оттуда, по словам Петра, сегодня возвращалась в родное село Заболотье потерпевшая.
В помещении поселкового совета уже работали два подполковника – старые оперативники из областного управления УВД, одетые по «гражданке». Они опрашивали молодого парня по имени Толик – худого, нестриженого, чумазого, одетого в какие-то лохмотья с чужого плеча, с признаками явного слабоумия на лице. Опера настойчиво пытались добиться вразумительного ответа, где находится его брат Коля. Перекрестный допрос перемежался увесистыми оплеухами.
Через полчаса Толик, жалкие попытки которого уклониться от ответов на поставленные вопросы оказались тщетными, сообщил, что Коля вместе со своей сожительницей Таней, сегодня вечером срочно покинул их общее место проживания – дом на окраине Рафаловки. Они ушли в сторону железнодорожной станции, и он больше их не видел.
Я спросил у подполковников, кто такие Коля и Таня, и какое они имеют отношение к делу. Они свысока посмотрели на меня, и один из них сказал, как отрезал: «Прямое». Им уже было все ясно.
Не теряя времени, я допросил в качестве свидетеля рыдающую сестру убитой, Полину.
Она рассказала, что проживает в Рафаловке вместе с мужем и годовалым сыном. Сегодня, то есть уже вчера, около 11.00, как и всегда по пятницам, Лена принесла для Полины из Заболотья трехлитровую банку коровьего молока. Приблизительно через два часа, поговорив с сестрой и наигравшись с любимым племянником, Лена сказала, что у нее дома дела, попрощалась и, прихватив авоську с пустой трехлитровой банкой, отправилась домой. Спустя час Полина перезвонила матери, поблагодарила за молоко и спросила, вернулась ли сестра домой. Услышав в ответ, что еще нет, слегка удивилась, но особенного значения этому не придала. Уже под вечер ей позвонила взволнованная мать и сказала, что Лены ни дома, ни у подруг нет. А около 19.10 раздался телефонный звонок и кто-то страшным голосом крикнул в трубку, что Лену убили.
Полина охарактеризовала Лену как веселую и добродушную девушку, непьющую и некурящую, и дополнила, что со слов сестры у нее один раз недавно были половые отношения с парнем из Рафаловки, который в июне ушел в армию.
Петро, убитый горем отец Лены, показал, что около 17.00, чувствуя неладное, подгоняемый мрачными мыслями и взволнованной женой, он сел на велосипед и направился в Рафаловку. Покружив по улицам поселка, поехал назад. Через несколько минут после того, как въехал в лесную зону, в кювете правой стороны дороги увидел сверкнувший в солнечных лучах предмет. Затормозив, увидел, что это лежащая на опавшей хвое трехлитровая банка в знакомой ему черной авоське. Гнетущее внутреннее чувство подсказывало, что Лена где-то рядом. Целый час он бродил по лесу и звал ее. А потом неожиданно наткнулся на растерзанный труп дочери, побежал к дороге, отчаянно бросился наперерез «Москвичу», двигающемуся от Заболотья и попросил едва успевшего затормозить водителя сообщить о случившемся в милицию. Сам же остался на дороге что бы указать путь к проклятой поляне.
Около пяти часов утра меня, измочаленного осмотром, допросами и похмельем, наконец, привезли домой.
Светало. Разрывалась от боли голова. На душе было скверно. Перед глазами расплывались кровавые круги, в ушах стояли вой Петра, плач Полины, монотонный речитатив эксперта-криминалиста, звуки отвешиваемых Толику оплеух, крики оперов. Через полтора часа мне нужно было вставать и снова отправляться в Рафаловку, для продолжения допросов свидетелей, дополнительного осмотра места происшествия. Затем ехать в морг и присутствовать на вскрытии.
Из-за головной боли я уже и не надеялся уснуть. Сбросив одежду и приняв холодный душ (горячей воды просто не было) я вытянулся на кровати, установив на всякий случай сигнал будильника на 6.30 утра. Небеса сжалились надо мной, и я все же уснул…
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Разбуженный мерзким трезвоном будильника, с закрытыми глазами я сидел на кровати, обхватив голову ладонями и подспудно надеялся, что весь вчерашний день - это плохой сон. Но разлепив веки, я увидел возле кровати следственный чемодан и пакеты с вещдоками и понял, что это реальность в которую нужно возвращаться.
За мной приехал все тот же постылый милицейский «уазик», но уже с другим водителем. Сначала я заскочил в прокуратуру, где оставил вещдоки и на печатной машинке набрал постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы. После мы покатили в Рафаловку.
Там я уже на протокол допросил Толика Чулюка, того самого парня, которого ночью угощали оплеухами старые опера.
Дегенеративно улыбаясь он рассказал, что проживает в Рафаловке вместе с матерью – Катериной, братом Коляном и его сожительницей Таней. Официально не работает, холост, не судим. Коля тоже безработный, но судим трижды – за грабеж и два изнасилования. Последний срок – четыре года отбывал в колонии в Житомирской области. Два месяца назад, на год раньше положенного, условно-досрочно освободился и вместе с Таней приехал домой.
Вчера, около восьми утра Толик проснулся и вместе с Коляном и Таней пошли искать металлолом на мусорную свалку, устроенную местными жителями на лесной опушке. Им повезло – они нашли две старые, с дырявыми днищами алюминиевые кастрюли, а в лесу – дюжину пустых пивных бутылок. Сдавая найденные сокровища на приемных пунктах Рафаловки, выручили около десяти гривен, что сулило приятный вечер.
Украв у матери еще пятерку, все вместе пошли в гости к своим корешам – братьям Эдику и Валере, парням со схожим образом жизни, проживающим в старой двухэтажке. Кличка у братьев была одна на двоих - Таллеры. По дороге зашли в продуктовый магазин, где приобрели стандартный продуктовый набор - две бутылки водки «Полесская», три бутылки пива «Рогань», пачку сигарет «Прима», пол батона и два плавленых сырка «Дружба».
Таллеры сидели во дворе своей двухэтажки, в деревянной беседке, и похмелялись самогоном. Они были сильно пьяны. Явившихся к ним трех товарищей Таллеры угостили своим пойлом, затем выпили по бутылке пива и отключились.
Толик вместе с Николаем прикончили бутылку «Полесской», «заполировав» ее пивом. Таня лишь прихлебывала пиво из горла бутылки. Толик почувствовал легкое недомогание, а когда открыли вторую бутылку и выпили по стопке, он присоединился к братьям Таллерам и уснул в беседке.
Под вечер он проснулся. Ни Таллеров, ни его родственников рядом не было и он побрел домой. По дороге спросил у встретившегося ему дяди Васи который час. Было около 17.00.
Подойдя к своему дому Толик ощутил, что проголодался, ведь кроме водки, пива и сырка он сегодня ничего не ел. Чтобы быстро утолить сосущий голод, залез на сливовое дерево, растущее у забора, и принялся уплетать сливы. В это время входная дверь распахнулась, а из дому выскочили Коля и Таня, с двумя баулами в руках. Молча посмотрев на сидящего на дереве Толика, они вышли за калитку и, свернув налево, быстрым шагом пошли в сторону железнодорожной станции. Толик крикнул им: «Вы куда?!», – но они даже не обернулись.
Затем из дому выбежала их мать и стала матерно ругать Толика за то, что он пьяным сидит на дереве, а также спрашивать, куда побежали его полоумный брат с сожительницей. Ответа Толик, естественно, не знал.
На мой вопрос, не было ли чего необычного в поведении Коляна и Тани, он ответил, что необычным был сам факт их отъезда, ведь о нем они никого не предупредили, а также сообщил, что правая рука Коляна была почему-то обмотана коричневой тряпкой.
Хотя прямых доказательств причастности Толика или Коляна к убийству вообще не было, в их доме решено было произвести обыск. Сейчас обыск происходит сугубо на основании решения суда, или в исключительных случаях без такового, но с обязательным уведомлением о проведенном обыске прокурора.
Тогда же было достаточно постановления следователя, санкционированного прокурором. У меня с собой был ворох пустых бланков уже санкционированных – с подписью Максима и оттиском печати. Я тут же выписал постановление на обыск, отдал его операм, а сам, поскольку из Ровно приехала группа начальников, отправился на дополнительный осмотр места происшествия.
Было большим везением, что вчера начальство не смогло приехать на место происшествия, ведь труп был обнаружен довольно поздно, а дорога из областного центра занимает два с половиной часа. Но по установленному правилу, областные начальники обязаны выезжать на резонансные преступления, которые впоследствии ставились на контроль. В связи с этим, было принято решение провести, с их участием, дополнительный осмотр места происшествия на следующий день.
Обычно начальство приезжает вовремя, затаптывает все следы и руководящими указаниями вносит жуткий сумбур и нервозность в работу следственно-оперативной группы. Вчера же, в отсутствие руководителей, все прошло спокойно, без паники и ошибок, с ней связанных.
Приехали заместитель прокурора области Юрий Николаевич Рожук - сейчас - судья Апеляционного суда, а тогда начальник отдела надзора за следствием областной прокуратуры; ныне покойный Александр Макарович Опанасенко, который в правоохранительной среде имел два прозвища - «Панасоник» и «Александр Макакович», а также областной эксперт-криминалист Василий Александрович Конюшевский по кличке «Коломбо».
Я доложил обстановку и наши наработки. Рожук авторитетно выказал свое неудовольствие тем, что, прицепившись к Чулюку, мы не разрабатываем более никаких версий. Панасоник отругал меня в связи с тем, что я кроме судебно-медицинской, никакую более экспертизу еще не назначил. А Коломбо пожурил за то, что я не успел оформить печатный вариант протокола вчерашнего осмотра.
Возражать никому из них я не стал, провел повторный осмотр, в ходе которого с помощью рулетки измерил расстояние от шоссейной дороги до места обнаружения трупа, «привязал» это место также к лесной дороге, расположенной перпендикулярно шоссейной. По указанию Коломбо я изъял образцы грунта около так называемого «ложа» трупа и начертил схему, в которой указывались не только «привязки» места обнаружения трупа к дорогам, но и к населенным пунктам – Рафаловке и Заболотью. Расстояние от Рафаловки было 2100 метров, а до Заболотья – 1400 метров.
В лесу Панасоник нашел какой-то ржавый ножик с полусгнившей деревянной ручкой и заставил меня упаковать его как вещественное доказательство. Он также сказал мне внести представителей областного центра в список участников не только сегодняшнего осмотра, но и вчерашнего.
Достойно выполнив служебный долг, начальники покатили в Ровно, а я – в морг на вскрытие.
ВСКРЫТИЕ
Судебно-медицинский эксперт – патологоанатом Иван Сергеевич Ковальчук был влюблен в свою работу. Довольно моложавый для своих сорока лет, стройный, без единого седого волоска, он, улыбаясь в рыжеватые усы, буквально светился от счастья, когда на вскрытие привозили очередное тело.
Прозвище у него было на первый взгляд странное – Алоизий Магарыч, но его происхождение я понял, когда около полудня приехал в морг на вскрытие. Ковальчук встретил меня в раздевалке, будучи одетым в зеленые халат и шапочку, а также черный фартук. Его первым вопросом был:
- Магарыч привез?
Я отрицательно повертел головой, пытаясь сообразить, почему я был должен его привозить. На всякий случай я изобразил на лице сожаление.
- Потом привезешь. Пойдем вскрывать? – спросил он, играя мягкой улыбкой.
- Пойдемте… - поникшим голосом, грустно ответил ему я, побываший до этого на вскрытии лишь однажды – два года назад, когда учился в институте.
Бюро судмедэкспертизы располагалось в одноэтажном здании, позади городской больницы. Пройдя раздевалку и кабинет, я попал в зал для исследования трупов. Еще в раздевалке мне ударил в нос резкий специфический запах мертвого тела. Признаюсь, что заходя в зал, где, само-собой трупной дух был еще резче, я испытал беспокойство, как бы в непосредственной близости от покойников меня не стошнило. Забегая наперед скажу, что все прошло благополучно.
На каталке, справа от входа лежал неприкрытый, желто-серого цвета труп пожилого мужчины, уже вскрытый. Разрезанные кожные покровы трупа залихватски зашивал белобрысый паренек лет 17-ти, одетый в джинсовый костюм, поверх которого, как и у Магарыча, был надет черный фартук. Эксперт не без удовольствия представил мне своего сына Пашу – студента первого курса медицинского университета.
Тело девушки лежало на серебристом металлическом столе, установленном посреди зала, на спине, головой к окну. Посмотрев на него я понял, что вчера в этом теле еще наверное дотлевали последние искры биологической жизни. За ночь цвет кожи приобрел бледно-синюшный оттенок, нежные черты юного лица окаменели. Магарыч схватил скальпель и ловко сделал надрез посреди волосистой части головы «от уха до уха». Затем моментально снял скальп, задрав половину отслоенной кожи на лицо трупа, а половину на деревянный изголовник, подставленный под затылок убитой, полностью обнажив тем самым череп. Эксперт взял пилу, в две минуты распилил его в двух местах и открыл черепную коробку. На поверхности мозга с правой стороны головы, где была гематома, виднелось небольшое кровоизлияние.
Магарыч изучил придаточные полости носа, рану на шее, вскрыл позвоночный канал, извлек спинной мозг, разрезал брюшную стенку и грудную клетку, достал органы груди и живота и сделал прочие манипуляции. Быстрота, с которой он работал, поражала. Паша тем временем оперативно записывал диктуемые отцом данные в протокол вскрытия. Мне почему-то запомнился устный вывод Магарыча о том, что в будущем у потерпевшей могли бы быть "онкологические проблемы по гинекологической части". Он также взял мазки из полости рта, области живота и половых органов убитой, а также образцы под ногтевого содержимого.
Процедура завершилась тем, что Паша обмыл водой из шланга тело, стол и пол, и стал зашивать разрезы. В результате вскрытия было установлено, что смерть потерпевшей наступила от обильного кровотечения вследствие резаной раны горла, несовместимой с жизнью.
Мною было изъято разрезанную во время вскрытия футболку и куски кожи, вырезанные в областях ран груди и шеи, для последующего назначения криминалистической экспертизы. Необходимо было установить возможность нанесения этих ран ранее изъятой в лесу «розочкой» от разбитой, очевидно на голове девушки, бутылки.
Взяв за основу протокол вскрытия, я оформил свой протокол осмотра. Удивительно, но во время вскрытия я взбодрился. Как это не дико звучит, у меня даже улучшилось настроение. В морге я понял, что гораздо менее брезглив, чем думал о себе раньше. В этом я убеждался не раз и в дальнейшем, когда, например, участкового от страшного трупного запаха рвало под дверью квартиры, где находился двухнедельной давности покойник, то же самое происходило и с понятыми, а я, не ощущая особого дискомфорта, проводил осмотр. Короче говоря, профессиональная деградация личности началась у меня довольно рано.
Я попрощался с Ковальчуком, а он со мною, не забыв при этом напомнить о магарыче.
Выходя из морга, я увидел, что у входа в помещение, в тени елового дерева, стоял грузовой автомобиль, в кузове которого находился кремового цвета гроб. Рядом толпились какие-то мрачные люди, среди которых и вчера допрошенный мною Петро – отец убитой Лены, отрешенно державший в руках белые туфли и свадебное платье. Не глядя ему в глаза, я быстро поздоровался, сел в «уазик» и уехал.
Из морга я поехал в Заболотье и, для полноты данных, характеризующих убитую, допросил нескольких одноклассников Лены. Они, конечно, пребывали в шоке, а о покойной говорили только хорошо. Девочки плакали. Впрочем ничего интересного и нового я не узнал. После допросов участковый Валера Килюшик предложил поужинать. Поскольку из-за вскрытия обед был пропустил, я не отказался. Мы сели в старый, ржавый и совершенно разваленный красный «Фольксваген» семидесятых годов выпуска и покатили по селу.
- Выпьем? – спросил участковый.
- Не откажусь, – ответил я, хотя рядом даже намека на присутствие спиртного не было.
Валера дважды сворачивал в переулки и вдруг резко затормозил перед индивидуумом сомнительной внешности.
- Иди сюда! – грозно сказал Килюшик.
Мужичок, бегая глазами, с тоскующим видом подошел. Страж порядка запустил ему за пазуху руку и вытащил оттуда бутылку самогона и кусок сала.
- Опять?! – грозно сказал он, сверкнув глазами.
- Васильевич, в последний раз! – захныкал вдруг нарушитель.
- Пшел отсюда! - крикнул Валера.
Совершенно обалдевший мужик тут же подпрыгнул и со скоростью метеора умчался в неизвестном направлении.
- Ну вот, попался, последнее предупреждение у него – неожиданно ласково сказал Валера, многозначительно подняв бутылку. Через полчаса на лесной опушке, под пение птиц и успокаивающий шум деревьев мы ужинали, отдыхая после очередного сумасшедшего дня.
ОБЫЧНАЯ РАБОТА
Прошло три дня. Я назначил все возможные экспертизы, допросил установленных свидетелей, дал необходимые письменные поручения оперативным службам.
В моем производстве одновременно оказалось три дела об убийствах и два о растрате денежных средств. Поскольку в то время стажерам прокуратуры разрешалось расследовать дела не подследственные им, прокурор для показателя забрал из райотдела и отдал мне дело о раскрытой групповой краже из магазина сельской кооперации. Украдены были товары на крупную по тем временам сумму – две с половиной тысячи гривен, всего около двухсот наименований – от спичек и прищепок до сигарет и шампанского. Обвиняемых по этому делу было четверо.
Чтобы разгрести эту кучу дел мне приходилось приходить на работу в семь часов утра, а уходить ближе к полуночи. И так продолжалось приблизительно три месяца подряд, без выходных.
Набор компьютерной техники на всю прокуратуру был один и пользоваться им я сначала толком не умел. Но при таком режиме работы я быстро понял преимущества компьютера и освоил работу на нем. И хотя матричный, примитивный по нынешним временам, принтер, печатая документы, оглушительно визжал, это было лучше, чем печатать их на машинке, каждый раз перебивая одни и те же реквизиты и фабулы.
Мой профессиональный уровень стремительно возрастал. Прокурор района, который к этому времени вышел из отпуска, был доволен.
Я последовательно заканчивал и направлял в суд сначала дело об убийстве Ушневичем бабушки, потом дела о краже, растратах, убийстве сторожа. В это же время я научился составлять статистические отчеты, вести разные следственные журналы, рассматривал обращения и заявления, как стажер ходил в суд, ездил на осмотры обычных,не криминальных трупов, что тоже входило в обязанности прокуратуры.
Кроме того я учился общаться с разными людьми - добрыми и злыми, черствыми и ранимыми, лживыми и правдивыми, глупыми и умными. Во время личных приемов, допросов, предъявления обвинений, выяснений обстоятельств увечий и смертей к каждому необходимо было искать индивидуальный подход.
Сочувствуя смерти родных, болезням и семейным неурядицам потерпевших, обвиняемых я склонял к сотрудничеству со следствием, когда нужно проявлял твердость и жесткость. Я понял, что никому нельзя позволять садиться тебе на голову. В тоже время я не позволял себе относиться к людям высокомерно и уничижительно, хотя тогда чиновничье чванство считалось почти нормальным явлением.
Помню, что наиболее сильное упоение властью я пережил, когда был практикантом в прокуратуре Ровенского района - в январе 1999 года. Я разносил повестки, и одна женщина, сына которой вызывал следователь, буквально затрепетала от ужаса, получив от меня повестку. Пытаясь хоть что-то у меня выяснить она заискивающе заглядала мне в глаза, протягивала яблоки, а я вальяжно отвечал, упиваясь собственной значимостью. За это мне очень стыдно и по сей день.
Когда я только пришел на работу, еще где-то месяц меня периодически посещали приступы служебной заносчивости. А потом как-то вдруг и сразу властный восторг раз и на всегда прошел. И даже впоследствии, на пятнадцатилетней руководящей работе, я больше никогда не "заносился",а к власти относился как к тяжелому бремени.
НЕЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ: О ПРОКУРАТУРЕ И ПРОКУРОРЕ, ПОКАЗАТЕЛЯХ, КОРРУПЦИИ.
***
Прокуратура района располагалась на втором этаже длинного двухэтажного здания, где гнездилось несколько служб. Правое крыло этажа занимало контрольно-ревизионное управление района. Единственный на втором этаже туалет находился именно там. Иногда КРУ было закрыто, и тогда приходилось спускаться вниз, огибать длинное здание и пользоваться находившимся во внутреннем дворе деревянным сортиром. Первый этаж занимали ЗАГС и районный совет. По воскресеньем из окна можно было наблюдать свадебные "кортежи" из "Москвичей" и "Жигулей" и счастливых молодых, приехавших расписаться.
Прокурорский коллектив был крошечный - прокурор, два его помощника - Максим и Андрей, следователь - то есть я. Канцелярией заведовала Наташа, которую между собою за низкие рост и интеллектуальный уровень все называли Чекушкой. Техническими работниками были водитель служебного "бобика" невзрачный Вася, а также курьер-уборщица (именно так называлась ее должность) Нина.
Спустя несколько месяцев, в связи с явным несоответствием способностей и занимаемых женщинами мест, Чекушка стала уборщицей, а толковая Нина - заведующей канцелярии. Они, кстати, работают на этих должностях и по сей день - спустя 17 лет.
Тридцатидевятилетний прокурор Николай Томкович был родом из соседнего с Владимирецким – Дубровицкого района. На дубровицком Полесье, описанном, кстати, в повести А. Куприна «Олеся», люди разговаривают специфическим булькающим говором, который при быстром произношении разобрать несколько затруднительно. Иногда я совсем не понимал своего прокурора, у которого были свои методы обучения молодых кадров.
До назначения на должность прокурора Николай Иванович 9 лет работал следователем Гощанской районной прокуратуры. На вопросы подчиненных о путях решения рабочих вопросов он всегда имел два ответа: «Читай кодекс!» и «Учи законодательство!» И лишь когда возникала проблема, неправильное решение которой могло навредить лично Николаю Ивановичу, он ее решал самостоятельно и довольно быстро. В связи с этим на первых порах почти по всем вопросам я советовался по телефону со следователями прокуратуры Ровенского района, у которых проходил практику два года назад.
Вынужден признать, что такой подход к воспитанию начинающих коллег был довольно действенным и быстро вырабатывал у работников оперативность и самостоятельность.
Николай Иванович без особой надобности на работе не сидел и после 15.00, сказав: «Я в суд» уезжал на природу. Как правило компанию ему составляли начальник милиции Ситай, начальник управления лесного хозяйства Меленчук и директор охотничьего хозяйства Бучма. На следующий день он имел помятый вид, хриплый голос и дышал перегаром, но на работу всегда приходил «как штык» - в 8.45. Так продолжалось ежедневно и, конечно, такой образ жизни не мог не отразиться на внешности прокурора – он выглядел значительно старше своих лет, усатое лицо его было красным, глаза вечно мутными, а живот большим и обвисшим.
Иногда, после особенно бурных гулянок, он приносил на лице свежие царапины. Это были последствия воспитательной работы, проведенной его женой Ниной, простой женщиной, работающей в ПТУ поварихой.
Его лучшие товарищи - Меленчук и Бучма относились к нам, подчиненным Николая Ивановича, с легким презрением - при встрече едва здоровались кивком головы, по рабочим вопросам просили их не беспокоить - они все, мол, решает с прокурором района напрямую. Конечно - это задевало нас.
Когда на следующий год Николай Иванович уехал в отпуск, а я стал исполнять его обязанности, первые же прокурорские проверки была направлены к товарищам прокурора. Их спесь была мгновенно сбита, а управление лесного хозяйства было вынуждено возместить в бюджет огромную суму недоимки, двух служебных лиц уволить, а пятерым дать выговоры. Бучма, хотя и меньше, но также пострадал - его лишили премии и заставили наводить порядок. Тогда Николай Иванович позвонил мне из Ялты и кричал в трубку:
- Вы чем там, негодяи, занимаетесь!!! Так моих дружков подставить! Приеду - всех поувольняю!
Он приехал, но никого не уволил. Меленчук, получив урок, стал человеком вежливым и покладистым, а Бучма наоборот - жутко обиделся, хотя на всякий случай стал здороваться крепким рукопожатием.
Через четыре года Томкович, к всеобщему удивлению, почти бросил пить (хотя начал курить), дослужился до должности первого заместителя прокурора области. Потом его все-таки понизили до начальника отдела кадров, откуда Николай Иванович в 46 лет, по выслуге лет, благополучно вышел на пенсию. Сейчас спокойно живет около Ровно, в собственном доме, и для души занимается адвокатской практикой.
***
Просто расследовать дела считалось недостаточным. Нужно было делать статистику, показатели. Оперативные службы должны были раскрыть определенное количество преступлений в месяц, при том никак не меньше чем в прошлом году.
Следователю необходимо было направлять в суд два дела в месяц, то есть 24 дела в год. Большая часть из этих дел рождалась следующим образом.
Начальник отдела по борьбе с экономическими преступлениями райотдела по списку вызывал к себе директоров Владимирецких продуктовых магазинов и ставил их перед фактом необходимости помочь в выполнении «показательного» плана. Как правило, все с этим были согласны. В магазине проводилась инвентаризация, о чем слагался соответствующий акт. Поскольку продавцы часто отпускали продукты под запись гражданам, которые не имели денег до зарплаты или пенсии, выводилась недостача. Ее сумма всегда оказывалась небольшая – от 50 до 80 гривен, но достаточная для возбуждения уголовного дела. Продавец, как материально ответственное лицо, полностью признавал свою вину в растрате, раскаивался в содеянном злодеянии и возвращал недостачу. Дело направлялось в суд, где закрывалось по амнистии или в связи с "изменением обстановки".
Подобных дел направлялось в суды больше половины. И так работала вся правоохранительная система. В масштабах страны это были десятки тысяч дел. Соответственно десятки тысяч «раскрытых» экономических преступлений, миллионы часов утраченного времени и сотни тонн бумаги.
Я и сам за время расследования описываемого убийства закончил и направил в суд три таких дела.
Но справедливости ради нужно отметить, что если бы не было «показательной системы», то при такой низкой заработной плате, как у украинских правоохранителей, преступления, особенно в сфере экономики, вообще не обнаруживались бы и не раскрывались.
***
К 2000 году страна уже начала приходить в себя после затяжного, протяженностью в целое десятилетие экономического кризиса. Страна в целом, но не Владимирец в часности. Как уже говорилось выше, достойной работы здесь не было, а начисляемые зарплаты были мизерными. Соответственными были и коррупционные проявления.
Немногочисленным должностным лицам за вынесение каких-либо положительных решений людьми давались не деньги, а в основном "магарычи". Например, коньяк, конфеты, натуральный кофе, сыр и салями - считались отличным магарычом, который получали руководители районных служб и учреждений, например глава администрации, Совета, начальник милиции, прокурор, судьи, главврач, руководитель лесхоза и так далее.
Водка или даже самогон, домашние мясо или колбаса, растворимый кофе, сладкая вода или кока-кола в полторалитровой бутылке - тоже неплохим, но для служащих рангом пониже - главних специалистов, лесничих, участковых, оперативников ОБХС и прочих мелких чиновников.
В районе все друг друга знали, и очень часто магарычи тут же выпивались и сьедались "взяточниками" с "взяткодателями" за одним столом. Это назавалось "решить вопрос по - людски".
Об одном случае с магарычем, случившимся зимой 1997-го, когда прокуратурой руководил предшественник Томковича - Василий Болищук, стоит рассказать.
Как обычно, в 6.45 утра, уборщица Нина пришла в прокуратуру наводить порядок. Начав с первого от входа кабинета, она не спеша двигалась к кабинету прокурора района. Нина зашла в канцелярию, которая была совмещена с приемной. Тщательно протерла столы, полки, принялась заметать пол. Вдруг она пронзительно взгвизнула, а из ее рук выпал веник. Из кабинета прокурора через закрытую дверь по полу струился красный ручеек, вливаясь, посреди приемной, в огромную лужу крови.
"Господи, прокурора убили!!!" - обожгла первая мысль.
Дрожащими руками она схватилась было за телефонную трубку, собираясь звонить в милицию и обласную прокуратуру, но передумала и решила убедиться в своей страшной догадке. Подойдя к прокурорскому кабинету, она набрала в грудь воздуха и медленно нажала на дверную ручку. Открылась дверь и взору ее предстала такая картина: На столе стояла галерея пустых бытылок и валялись остатки закуски. Болищук спал в кресле. Его голова и локти покоились на "магарыче" - туше дикого кабана, с которой прямо на пол стекала оттаявшая сукровица.
ФОРМА №4
Прямых доказательств причастности Николая Чулюка к убийству, достаточных для предъявления ему обвинения все еще не было.
В связи с этим районные опера получали ежедневные нагоняи от начальства и пребывали в печальной задумчивости. Для выведения их из этого состояния мне и прокурору достаточно было подписать статистическую карточку четвертой формы – о предъявлении обвинения. Соответственно, преступление считалось бы раскрытым. В то время, да и сейчас, статистическая карточка о раскрытии преступления для оперативных работников всех милицейских служб – розыска, отделов борьбы с экономическими преступлениями, с незаконным оборотом наркотиков и других, была своеобразной иконой, на которую они самозабвенно молились.
Ведь раскрытое преступление – это месяц спокойствия, отсутствие втыков от начальства и изматывающих заседаний, а то и, в зависимости от актуальности раскрытого – поощрение – от премии, до повышения в звании.
Статкарточки у прокуроров выпрашивались, вымаливались, покупались. Под них давались обязательства имущественного и неимущественного характера. Мне даже известен случай, когда не в нашем, правда, районе, за карточку предоставлялись услуги интимного характера. Не милиционерами, конечно, а проститутками ими «крышуемыми». Воистину – карточки формы №4 правили милицейским миром.
Но была в этом деле и обратная сторона. Получив подписанную карточку, закодировав ее на свой отдел и зарегистрировав в статистической базе, милиционеры практически переставали работать по делу, становились вялыми и безразличными. Поэтому мой прокурор, не спешил фиксировать раскрытие, а требовал предоставить прямые доказательства вины Николая Чулюка.
И в один прекрасный день начальник отдела уголовного розыска сообщил мне, что на допрос просится брат предполагаемого убийцы, уже знакомый мне Анатолий Чулюк. Я удивился, поскольку допросил его предельно исчерпывающе и, как мне показалось, он говорил правду.
Хотя обычно свидетели на допросы ходят сами, Толик пришел ко мне вместе с оперативником Михаилом, который, оставив свидетеля за дверью, улыбаясь шире обычного, зашел ко мне в кабинет и сказал:
- Ну что, Сергеевич, дело раскрыто. Толик все видел, можешь у него спросить.
В голосе Михаила чувствовалась какая-то сладкая фальшь.
Я позвал в кабинет Толика. Ухо последнего, темно-синего цвета с вкраплениями мелких кровоизлияний и бегающие глаза, подтвердили мои подозрения.
Несмотря на это, я вынужден был провести дополнительный допрос свидетеля, во время которого Толик в частично подтвердил свои первоначальные показания, но уточнил, что в беседке он не уснул, а пошел вместе с Коляном и Таней гулять. Они, мол, прошли вплоть до выезда из Рафаловки, где Коля увидел идущую в сторону Заболотья незнакомую девушку в шортах. Он прицепился к ней, начал разговаривать. Все вместе они дошли до леса, а потом Коля сказал Толику возвращаться домой, а сам вместе с Таней и незнакомкой свернул в лес. Толик вернулся в беседку братьев Таллеров и опять заснул. Изложение последующих событий полностью совпадало с первоначальными показаниями. О банке в авоське, о деталях одежды и обуви девушки, ее поведении Толик ничего не помнил, ссылаясь на сильное опьянение.
После допроса Миша спросил у меня, когда можно получить форму №4. Я понимал, что Толик врет и пошел к Николаю Ивановичу посоветоваться по этому поводу. Перед моим носом из кабинета прокурора, слегка пошатываясь, вышел начальник районной милиции Григорий Ситай - высокий, подтянутый, с аккуратными усиками мужчина, чрезвычайно похожий на звезду эстрады 60-70-х годов Тарапуньку. Он, по-хозяйски улыбаясь, поздоровался со мной, и промычал что-то нечленораздельное. Я понял, что у прокурора он решал какой-то вопрос.
В кабинете у Томковича здорово пахло едой и водкой. Прокурор расслаблено сидел в кресле, икал и ковырялся спичкой в зубах. Я рассказал ему о лживых, по моему мнению, показаниях Толика.
- Выставляй две карточки, выноси постановления о привлечении в качестве обвиняемых и объявляй обоих в розыск. Один хрен Чулюк убил, а там разберемся! - икнув, сказал прокурор и добавил, - Молодец! Будет из тебя, Леша, толк…
Таким образом Николай Чулюк и Татьяна Ширяева стали лицами обвиняемыми и разыскиваемыми.
ПРОПАВШАЯ ПОРНОГРАФИЯ
Пока разыскивали Николая и Татьяну, я оформил, наконец, печатные варианты протоколов всех осмотров, сделал к ним схемы, осмотрел вещественные доказательства, направил требования о судимости, пребывании обвиняемых на учете у нарколога и психиатра, истребовал их характеристики с места проживания, подшил некоторые ответы на запросы.
Пришли первые выводы судебно-медицинской и иммунологической экспертиз, в соответствии с которыми на теле и в половых органах убитой обнаружены следы спермы. Была определена ее видовая и групповая принадлежность. В крови убитой девушки отчего-то оказался алкоголь, причем в концентрации, характерной для средней степени опьянения, что было очень странно, ведь Лена вообще не употребляла спиртного.
Для порядка я допросил подруг Лены, классную руководительницу, несколько родственников. Признал потерпевшей мать убитой - Наталью и допросил ее в этом качестве, хотя непрекращающуюся истерику и крики, которые еще месяц после этого звучали у меня в ушах,назвать допросом трудновато.
Тогда же случился один забавный случай. Выше упоминалось, что на второй день после убийства, в так называемом доме, а вернее в грязном и смрадном сарае, где проживали Чулюки, провели обыск, во время которого изъяли рубашку Коляна, с бурыми следами, похожими на кровь, кухонный нож и восемь порнографических журналов.
Добравшись, наконец, через месяц до этих вещественных доказательств, я осмотрел рубашку и нож. Распаковав черный полиэтиленовый пакет, где должны были храниться эти журналы, я с удивлением обнаружил там лишь грязную газету «Червоный прапор» за 1999 год. Я внимательно посмотрел на бирку. На ней черным по белому было написано: «Журналы порнографического характера, изъятые во время обыска в жилище Чулюк 12.08.2000».
Очнувшись от великого удивления, я собрался с мыслями и кое о чем вспомнил.
Приблизительно неделю тому назад, поужинав на квартире, в пол восьмого я вернулся на работу. В коридоре я увидел, что из моего кабинета выскочил старший помощник прокурора Андрей Лишень. Бегая глазами, он объяснил, что взял в канцелярии дубликат ключа и открыл мой кабинет, поскольку хотел одолжить немного печатной бумаги.
Тогда этому случаю значения не придал.
***
Задержу немного внимание читателя на фигуре Андрея Лишеня. Он был маленького роста, коричнево смуглый, с раскосыми черными глазами, в очках, с комичной мимикой на лице и забавной жестикуляцией. Андрей поразительно напоминал индуса и обезьяну одновременно. Если он не врал, то фамилия его произошла от китайского предка – Ли Шеня, воевавшего за Красную Армию в годы Гражданской войны.
В детстве Андрей занимался прыжками в воду, но один раз промахнулся мимо бассейна, вследствие чего получил компрессионный перелом и деформацию позвоночника. Из-за этого мой коллега был немного горбат.
После излечения родители отдали его на кружок бальных танцев, где, по словам Андрея, он достиг больших успехов – стал бронзовым призером чемпионата Украины.
Его папа, руководитель военной прокуратуры в Харькове, после окончания Андреем Юридической Академии договорился с прокурором Ровенской области о трудоустройстве сына и полностью прекратил его обеспечение, равно как и общение. О причинах этого можно было только догадываться.
Из одежды у него были только одни джинсы и рубашка, и поэтому он почти всегда ходил в прокурорской форме. Андрей курил в день по две пачки дорогих сигарет, а кофе выпивал где-то по 9-10 чашек. Перед владельцами и продавцами местных кафе и магазинов он имел около 500 долларов суммарных долгов – колоссальную по тому времени сумму! Как я упоминал выше, моя месячная зарплата была эквивалентна 50 долларам. Но Андрей не стеснялся своих долгов, а с гордостью говорил, что кроме него в долгах погряз весь белый свет.
С мужчинами он почти не дружил, но обзавелся множеством местных подружек. Сидя с ними в кафешках, он сплетничал и делился "девичьими" секретами. В связи с этим злые языки поговаривали даже о его нетрадиционной сексуальной ориентации. Он считал себя интеллектуалом, выражался вычурно и гламурно, при этом речь его действительно напоминала мурлыканье представителей сексуальных меньшинств.
Иногда Андрей напивался водки и тогда, в пьяном виде, показывал в одном из кафе мастер-класс по танцевальному мастерству – одетый в прокурорскую форму танцевал по очереди с каждой из своих подружек "румбу" или "ча-ча-ча". Потом это зрелище всю неделю обсуждалось жителями Владимирца.
Когда прокурор на совещании, чересчур громко начинал его распекать, он просто падал в обморок и лежал на ковре с закрытыми глазами и открытым ртом. Когда такое случалось, Максим привычно брал цыганскую иглу и колол его в бедро. Андрей сразу приходил в себя и с несчастным и больным видом, всхлипывая, снова садился на стул. Естественно, что после этого его как минимум две недели никто не трогал.
Вот таким был наш Андрей, к сожалению уже покойный...
***
Но вернемся к пропавшим журналам. Андрей в тот вечер объяснил мне свое пребывание в прокуратуре необходимостью поработать, что само по себе было странным. Но задерживаться надолго не стал, а через пять минут, почему-то боком ретировался.
Вспомнив это, я провел простой логический анализ и понял, что журналы похитил Андрей. Я зашел к нему в кабинет. Он, конечно, слышал, о чем мы с Максимом разговаривали, но делал вид, что очень увлечен заполнением журнала статистического учета. При этом он громко и несколько взволнованно мычал арию мистера Икса.
- Андрей отдай журналы, - прямо в лоб сказал я ему.
- Какие журналы? – переспросил он, смешно дернув при этом головой.
- Ты знаешь какие.
- Откуда я знаю! – внезапно завизжал он – ты что себе позволяешь, я старше тебя по званию, и ты не имеешь права меня ни в чем подозревать!
- Ты отнес их умыкнул и занес в общагу, пойдем вместе и посмотрим. Но если я их у тебя найду - с тебя ящик пива!
- Хорошо, мы пойдем, но если не найдешь, ты публично извинишься передо мной и купишь мне блок «Мальборо», - произнес он, обиженно поджав губы и сделав благородное выражение лица.
Мы вышли из прокуратуры и молча пошли в сторону общежития, которое было совсем рядом, в метрах 150-ти. Вдруг шаги Андрея замедлились, он стал держаться за сердце и дышать, словно загнанная лошадь. В пятидесяти метрах до общежития, с истерическим воплем:
- Я не обязан перед тобой отчитываться! - он убежал от меня прочь. Неделю после этого он не здоровался, и соответственно не общался со мной.
А потом все стало как прежде. Ну, а в протоколе осмотра я эти журналы просто не упомянул, будто их и не было.
ЭКСПЕРТИЗА ПО КАЛУ
В первую субботу сентября я поехал в Ровенскую областную прокуратуру. Семинар для молодых следователей проводил вышеупомянутый прокурор-криминалист Конюшевский, по прозвищу Коломбо - маленький, сутулый, косоглазый человечек, у которого одно плечо было значительно выше другого. В его манере носить одежду была одна особенность – то ли штаны у него были слишком длинные, то ли ноги слишком короткие, но брюки он всегда застегивал приблизительно на уровне груди.
Конюшевский время от времени чудил. Так на следственном эксперименте он мог заставить насильника лечь на манекен и делать фрикции; во время осмотра места убийства, на видеокамеру иногда нюхал бог знает где найденные трусы и носки, после чего констатировал:
- Свежие! (или же - не свежие).
Допрашивая свидетелей или бандитов он имел привычку задавать им недопустимо наводящие вопросы. По особо - тяжким преступлениям иногда проводил процессуальные действия без защитников, и так далее.
Однако в правоохранительной сфере области он все-же считался гуру криминалистики. Зная об этом, во многом им самим созданном имидже, он часто повторял менторским тоном: «Я пгогаботал на следственной габоте 25 лет…»
В ходе своего выступления, Коломбо остановился на роли экспертиз в расследовании преступлений. Его совершенно не интересовали преступления экономического характера, и поэтому он не стал посвящать нас в проблематику назначения экономических и товароведческих экспертиз. Он вскользь коснулся инженерно-технических экспертиз и пробежался по экспертизам в сфере интеллектуальной собственности.
Добравшись до криминалистических экспертиз, он оживился, и целый час бойко посвящал нас в тонкости назначения почерковедческих, баллистических, трассологических, фоноскопических и прочих исследований.
Но с совершенным наслаждением рассказывал Конюшевский о биологических экспертизах и судебно-медицинских экспертизах трупов. Мы с восхищением внимали и записывали.
Под конец семинара Коломбо вошел в раж и ни с того ни с сего, но как-то уж очень творчески принялся рассуждать об экспертизах по калу:
- Экспертиза по калу – авторитетно чеканил он – как вид биологической экспертизы, может определить видовую и даже половую принадлежность человека, установить его группу крови и даже ДНК.
Он обвел присутствующих горящим взором и продолжил:
– Кроме прочего она определит, чем питался человек, что пил, употреблял ли он никотин, наркотики или другие психотропные вещества. Это очень полезная экспертиза с помощью, которой можно и нужно раскрывать преступления.
В заключении семинара Коломбо сказал, что по конкретным вопросам назначения экспертиз мы можем звонить ему в любое время дня и ночи.
Случилось так, что через два дня в одном из сел нашего района тридцатилетний пьяный идиот по фамилии Гузоватый залез в дом к семидесятичетырехлетней одинокой старушке и изнасиловал ее. Причем не простым, а неестественным способом, в связи с чем, по месту проживания несчастной мною было изъято много кала. Его следы были обнаружены также на половом органе вскоре задержанного плейбоя, который после злодейства даже не помылся.
Вспомнив недавнее семинарское занятие, утром следующего дня я позвонил Коломбо и обрадованно сообщил, что намерен с помощью экспертизы идентифицировать кал, изъятый в доме потерпевшей с калом, обнаруженном на извращенце.
Коломбо озадаченно закряхтел в трубку и попросил перезвонить ему вечером, что я и сделал.
- Послушай, Авексей, - сказал он мне, - экспегтизу по каву конечно пговести можно, но она очень догогая и делается только в Киеве. А наш эксперт ответит тебе только, что кав это кав.
Разговор с криминалистом я передал Николаю Ивановичу. К тому времени, "побеседовавший" с операми Гузоватый уже написал явку с повинной и прокурор сказал мне:
- В задницу этого Коломбо с его экспертизами! Я и сам знаю, что говно это говно!
Я полностью с ним согласился и отправился допрашивать раскаявшегося геронтофила.
ТАНЯ ШИРЯЕВА
Седьмого сентября я отмечал свой 25-й день рождения. После серьезного возлияния с коллегами, мы со Светкой пошли в ресторан «Полисяночка», где я «отполировался» дешевым «Кагором» и дошел, как говориться, до нужной кондиции. Праздник удался. Несмотря на дождь, душа пела, и жизнь казалась прекрасной. Тем более что во время застолья на работе прокурор сообщил мне, что в Житомире разыскана Таня Ширяева и завтра утром ее привезут к нам.
Следующий день я встретил уже без оптимизма. Сказать, что мне было плохо – значит, ничего не сказать. Мутило так, словно внутри меня кто-то умер и разложился.
Похмеляться я тогда еще не умел и в таком состоянии, превозмогая страдания, пошел допрашивать Таню, которую уже доставили.
В следственный кабинет изолятора временного содержания Владимирецкой милиции ее привел конвойный. Несмотря на похмелье, а может благодаря ему, мне она показалась довольно симпатичной девушкой – чернявой, небольшого роста, хорошо сложенной, с правильными чертами лица и с прической под каре.
Одета, правда, она была как цыганка – в отдающие запахом мочи разноцветную юбку до пят и синюю спортивную кофту.
Когда же она, отвечая на мой первый вопрос, раскрыла рот, то обнаружила такие огромные и кривые клыки, что я тут же позвал конвойного, а сам как можно спокойнее пошел в уборную изолятора, где меня буквально вывернуло наизнанку.
Вернувшись в камеру, я предъявил Тане обвинение в соучастии в убийстве, заправил в печатную машинку бумагу и начал допрос.
Таня родилась в Житомире 26 лет назад. Росла единственным ребенком в бедной семье, без отца. Ее мать, работала в ЖЕКе дворничихой. Проживали вдвоем в однокомнатной хрущевке. Таня по причине легкой олигофрении (умственная отсталость) училась в интернате для детей с отклонениями в развитии. Потом устроилась дворничихой в тот же ЖЕК, где работала и мать.
В апреле этого года, в городском парке, где подметала дорожки, она познакомилась с Николайом Чулюком. За бутылкой он сообщил ей, что служит в главном разведывательном управлении, имеет звание полковника и сейчас направляется в отпуск на Ровенщину, к матери. Сказал, что не женат и что будет не против, если Таня поедет с ним. Будучи слегка умственно отсталой, Таня не обратила внимания на внешний вид Чулюка. Тот где-то с неделю не брился, а одет и обут был в грязные обноски.
В тот же день, не предупредив ни мать, ни начальника, она вместе с Коляном, на электричке уехала в Рафаловку. По прибытии они поселились то ли в доме, то ли в сарае вместе с Толиком и Катериной – матерью двух непутевых братьев, ранее неоднократно судимой за кражи у соседей.
Для Тани началась новая жизнь. По утрам всей "семьей" на помойках и лесных свалках они искали металлолом и бутылки. Иногда находили одежду и еду, а однажды даже нашли порнографические журналы. Днем на вырученные деньги пьянствовали, а вечерами устраивали оргии, к которым присоединялась и Катерина, которую инцест с сыновьями совершенно не смущал. Потом опять напивались и засыпали. Таня привыкла к этому образу жизни и другого уже не представляла.
Я спросил у нее, был ли Николай сексуальным извращенцем. Она уверенно ответила, что был, но в чем конкретно проявлялись его извращения, объяснить не смогла, не смотря на все мои усилия. Замечу, что в ней почти отсутствовали фантазия и эмоции. Таня напоминала биоробота из фантастических фильмов, излагающая монотонную речь с неподвижным выражением лица.
Описание первой половины того дня, когда была убита Лена, полностью совпадало с вышеизложенными показаниями Толика.
В дополнение к ним Таня показала, что после пьянки в беседке Таллеров, Николай велел ей положить в пакет и забрать с собой початую бутылку водки и оставшееся пиво. Сожитель взял ее за руку и повел с собой. Он был сильно пьян и слегка агрессивен. Когда они свернули на главную улицу, то впереди, в метрах 70-ти от них, увидели высокую, светловолосую девушку в майке и желтых шортах. В правой руке она держала авоську, с пустой трехлитровой банкой.
Коля возбужденно сжал руку Тани и захрипел: «Идем за ней, только тихо…»
Они пошли за девушкой, которая, сперва не замечая их, свернула в сторону железнодорожного переезда, минула его и вышла на прямую дорогу, соединяющую Рафаловку и Заболотье. Ускорив шаг, они догнали ее и пошли рядом. Коля спросил у девушки, как ее зовут и куда она идет. Та без малейшего испуга ответила, что зовут ее Лена, и она возвращается домой, в Заболотье. Коля предложил ей выпить пива. Она отказалась. Вошли в лесную зону. Чулюк понес какую-то околесицу о том, что он полковник разведки, служит на секретных объектах, что выполняет задания, был ранен, словом ту же байку, что ранее и Тане. В его голосе слышалось сильное возбуждение. Лена внимательно слушала.
Через пять-семь минут Николай неожиданно сильно и резко толкнул Лену в дорожный кювет, и она, вскрикнув, скатилась вниз. Очевидно, Лена головой ударилась или о землю, или о толстую ветку кустарника, а может просто испугалась, но она потеряла сознание.
Николай приказал Тане взять ее за ноги, сам подхватил под руки и они потащили Лену в лес и положили на землю. Через две минуты она пришла в себя, заплакала и попросила отпустить ее. Чулюк сказал, что отпустить ее сможет только после того, как она с ними выпьет. Лена, испуганно дрожа, согласилась. На полянке присели, и Таня достала из пакета недопитую бутылку водки, передала ее Николаю. Тот сделал несколько глотков, протянул бутылку Лене и приказал: «Пей!» Девушка, не возражая, покорно взяла бутылку, выпила несколько глотков, всхлипнула и сказала, что больше не может. Но Колян угрозами заставил ее допить бутылку до дна.
За тем приказал ей лечь на землю. Лена, парализованная опьянением и страхом, беспрекословно и молча подчинилась. Тане же, он приказал отойти и наблюдать, не идет ли кто со стороны дороги.
На мой вопрос, пыталась ли Таня остановить его действия, ответила, что Коля к тому времени совсем озверел, и она сама его боялась.
Дальнейшие действия изувера Таня наблюдала на расстоянии. Он содрал с девушки трусы с шортами, задрал футболку и упал лицом между ее ног. Через несколько минут взял пустую водочную бутылку, и стал орудовать ею в промежности потерпевшей. Затем очень быстро совершил половой акт, в конце которого громко и протяжно крикнул: «Сука!» и одновременно, схватив в правую руку все ту же бутылку, обрушил ее на голову жертвы. Бутылка разлетелась, в его руке осталась «розочка», которой Коля мгновенно перерезал Лене горло и которую тут же вонзил под левую грудь умирающей.
Он отскочил в сторону от бьющего вверх и сторону фонтана крови, некоторое время сидел, тяжело дышал и приходил в себя. Отдышавшись, он сказал Тане: «Нужно делать ноги», и они быстрым шагом, временами переходя на бег, возвратились в Рафаловку. По дороге Николай заметил, что во время убийства порезался. Глубокая рана, из которой шла кровь, зияла между большим и указательным пальцем правой руки. Подорожники остановить кровотечение не помогали.
После прибытия домой первым делом Николай коричневым платком перевязал рану на руке. Быстро собрали вещи и все наличные в доме деньги – 38 гривен. Молча, не обращая внимания на крики полупьяной Катерины, вышли из дома и отправились на вокзал. Таня даже не заметила сидящего на дереве Толика. С вокзального перрона вскочили в общий вагон отходящего пассажирского поезда сообщением Киев-Львов. Около одиннадцати вечера прибыли во Львов и пересели в общий вагон скорого поезда, отправляющегося в два часа ночи в Донецк. И в первом и во втором поездах за проезд рассчитывались непосредственно с проводниками.
Около 12 часов следующего дня, не доехав одной станции до Запорожья, они сошли с поезда, и пошли вдоль линии электропередачи, пока не наткнулись на огромную свалку, куда свозили отходы из Запорожья и области. На свалке познакомились с местными бомжами и стали вести уже привычный образ жизни – собирали бутылки и металлолом, устраивали пьяные оргии уже с новыми знакомыми. Жили, правда, в землянке, но условия проживания почти не отличались от Рафаловских.
Через некоторое время у Николая начала гноиться рука, и две недели подряд была высокая температура. Бомж Саша, бывший санитар, сказал Тане купить перекись водорода, йод, бинты и какой-то антибиотик в таблетках. Она приобрела все это в медпункте ближайшего поселка. После лечения Коля поправился, его рана начала затягиваться.
Неделю тому назад, по причине несогласия с Сашей, который в награду за лечение хотел заняться любовью с Таней, Коля пырнул его ножом в живот. Бомжи отнесли Сашу в медпункт поселка, а Николай, прихватил последние деньги, сказал Тане – «Счастливо оставаться» – и поспешно удалился. Больше она его не видела. На следующий день она дала участковому показания касательно этой поножовщины, умолчав, естественно, об убийстве на Ровенщине.
После этого решила ехать домой. Добралась до Запорожья. На вокзале несколькими минетами заработала на билет в общем вагоне до Житомира. Приехала к маме, которая тут же сообщила о приезде блудной дочери в милицию. Таким образом, Таня снова оказалась на Ровенской земле.
Во время допроса меня периодически мутило, и несколько раз я прерывал следственное действие. Закончив допрос и отправив непутевую Таню в камеру, я вместе с начальником отдела уголовного розыска пообедал, приняв при этом три стопки водки. Мне стало значительно лучше.
НИКОЛАЙ ЧУЛЮК
На следующий день я впервые в жизни дал подробное интервью журналистке областной газеты «Ривне Вечернее». Упомянул даже братьев-разгильдяев Таллеров, с которыми Чулюк перед убийством напился водки.
Через два дня я с удивлением прочел заметку, из которой следовало, что убийство произошло после совместного распития Таней и Коляном пива... Таллер! Я понял, что профессия журналиста допускает широчайший простор для полета буйной фантазии, и в дальнейшем не раз, порой со вставшими дыбом волосами, в этом убеждался.
По телефону я дал интервью для областного радио, а также снялся в сюжете для телевизионных криминальных новостей. Несколько дней я испытывал сладкое бремя славы…
Николая разыскали в Днепропетровске, через две недели после задержания Тани. К тому времени его растиражированная физиономия уже красовалась на досках объявлений всех вокзалов Украины и его поимка была лишь вопросом времени. Чулюка «сдал» милиции один из бомжей, в компании которых, он кантовался у вокзала, в подвале недостроенного дома.
22 сентября, ночью его доставили в райотдел. На следующий день я предъявил ему обвинение и допросил. Допрос проводился с участием защитника, привлечение которого было обязательным, поскольку санкция одной из статей – убийство, сопряженное с изнасилованием, с целью укрыть другое преступление, а также с особой жестокостью, - предполагала высшую меру наказания – пожизненное заключение.
Николаю было 37 лет, он был маленького роста – где-то под метр шестьдесят, щуплый, обритый наголо и заросший многодневной рыжей щетиной. Между большим и указательным пальцем правой руки был глубокий, еще не совсем зарубцевавшийся шрам. К моему приходу в изолятор задержанный был сильно избит, вероятнее всего сотрудниками нашего райотдела. Под обоими глазами были синяки, нос сломан, на голове – кровоточащая рана. В тот момент он был полностью деморализован и был готов давать любые признательные показания.
Уровень интеллекта его был явно низкий, а речь примитивной. Но взгляд его желтых маленьких глаз был тяжелым, угрожающим. Выдержать его было трудно.
Даже адвокат Василий Иванович после того, как один на один переговорил с подзащитным и вышел из следственной камеры, вытер со лба пот и попросил своего тезки конвойного Васи сигарету.
- Ты, Вася, это, смотри за ним, гляди в оба, зверюга еще тот, - затягиваясь дымом, многозначительно сказал Василий Иванович, тогда адвокат, а сейчас судья областного апелляционного суда.
Ничего нового обвиняемый на допросе не сообщил. Кроме уже изложенных фактов рассказал, что он и его брат Толик росли без отца. С 15 лет неоднократно привлекался к административной ответственности за мелкие кражи. В восемнадцатилетнем возрасте ограбил школьницу, сорвав с нее золотые сережки и цепочку с кулоном. Получил за это год колонии. После освобождения, на имущественных преступлениях больше не попадался.
Летом 1991 года на пляже озера Воронки, будучи сильно пьяным, повздорил с двумя тринадцатилетними мальчишками. Одного из них Коля ударил и тот, рыдая, убежал. Чулюк успел схватить его оцепеневшего товарища, угрожая ножом, завел парнишку в кусты, где изнасиловал оральным и анальным способами. За это его посадили на 6 лет.
После освобождения он несколько лет жил тихо. Правда от соседей опера слышали, что в этот период он жил половой жизнью с матерью, не брезговал также и домашней козой Дашей.
Но однажды по пьяному делу все равно сорвался и с целью изнасилования напал на возвращающуюся с танцев домой 16-ти летнюю девчонку. Николай не успел завершить преступление, поскольку его спугнула группа приближающихся парней. Он убежал, оставив в кустах рыдающую и избитую девушку в разорванной одежде.
Его задержали, потерпевшая опознала Чулюка, и он на четыре года снова отправился в колонию. Отсидев три из них, он вышел из колонии условно-досрочно и, прихватив в Житомире Таню, возвратился домой.
Инкриминируемое ему изнасилование он вообще преступлением не считал. Утверждал, что потерпевшая занималась с ним любовью добровольно, очарованная его, как он выразился, «сказочкой» о работе в разведке. Убийство объяснял «пьяным делом», хотя для вида в содеянном раскаивался.
О своей жизни в бегах, рассказал, что после покушения на бомжа Сашу, убежал со свалки, добрался на электричках до Днепропетровска, где до задержания обитал в районе центрального вокзала.
В камеру изолятора к Чулюку на ночь подсадили милицейского осведомителя – «наседку». Коля предложил сокамернику утром «завалить» дежурного охранника и «сделать ноги». Когда тот отказался, под предлогом, что он задержан только на три дня, из которых два уже отсидел, Чулюк разозлился и глухо пробормотал, что все равно на следственном эксперименте сбежит.
СЛЕДСТВЕННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
Работники милиции пребывали в эйфории. Поимка Чулюка разверзла для них хляби небесные похвал и поощрений. Областная прокуратура не желала оставаться в стороне от раскрытия актуального преступления. Для проведения с убийцей следственного эксперимента к нам был направлен Коломбо.
Для следственного эксперимента охрана обвиняемого была значительно усилена – Николая, закованного в наручники, сопровождали два конвойных, удерживая на стальной проволоке, прикрепленной к наручникам. Предварительно, в камере, ему для профилактики несколько раз прилично врезали, так что от мысли сбежать Чулюку временно пришлось отказаться.
Я начал следственный эксперимент, фиксируемый на видеокамеру, в Рафаловке, с места совместного распития Таллерами и преступниками водки и пива. Коломбо сразу же завопил: «Камегу на меня!».
Дальше и до конца следственный эксперимент проводил исключительно Коломбо, а я лишь таскал за ним следственный чемодан. Из Рафаловки участники эксперимента приехали к лесу. Мимо нас в сторону Заболотья с надрывным криком: «Катюгу привезли, все село плачет!», на велосипеде проехал какой-то мужичок и я понял, что приблизительно через минут сорок здесь будут народные мстители, о чем я сказал Коломбо.
Но вдохновленный криминалист ничего не замечал. Как всегда он задавал наводящие вопросы и заставил Николая залезть на манекен и делать фрикции, показывая каким образом он совершал с потерпевшей половой акт. При этом криминалист совсем позабыл спросить о действиях Тани.
Таким образом, методика этого эксперимента несколько противоречила требованиям криминалистики, относительно не допустимости наводящих вопросов и совершения действий, унижающих честь и достоинство граждан.
Впрочем, не смотря на эти нюансы, следственный эксперимент достиг результата - Николай полностью признал свою вину и показал, где и как произошло убийство. Защитник Чулюку вопросов не задавал - было видно, что последний внушает адвокату отвращение.
Когда вышли из леса, я увидел на расстоянии 200 метров от нас бегущую из Заболоться разъярённую толпу в количестве приблизительно 100 человек, с палками и вилами в руках. Раздавались крики: «Где он?!», «Отдайте нам, эту падлюку!» и тому подобное. По животному ужасу, отразившемуся на лице Чулюка, было видно, что он только лишь сейчас по-настоящему осознал, что натворил. Конвойные едва успели затолкать его в заднее отделение «уазика».
Мы быстро разбежались по машинах, которые тут же рванули прочь. Люди, не добежавшие до них нескольких метров, продолжали вопить и вдогонку исступленно бросали палки.
В кафе, у райотдела, Коломбо вместе с участниками эксперимента пообедал, выпил водочки и рассказал присутствующим несколько назидательных историй из следственной «пгактики». Из всех этих рассказов следовало. что ни одно убийство в Ровенской области, из совершенных за последние 15 лет, без помощи Коломбо никогда бы не было раскрыто. Все вежливо слушали и кивали. С чувством глубокого удовлетворения он уехал в Ровно, где отчитался о проделанной им работе, без которой все пропало бы.
ДЕЛУ КОНЕЦ
Николай добровольно сдал кровь, и я назначил ряд иммунологических экспертиз для установления наличия следов крови и спермы обвиняемого в мазках, взятых у убитой. Их выводы подтвердили его причастность к преступлению.
Был также установлен и допрошен реальный свидетель, который в тот злосчастный день на автомобиле за Рафаловским железнодорожным переездом обогнал Лену, Чулюка и Таню. Он опознал всех троих – Лену – по фотографии, а преступников – лично. С Таней я также провел следственный эксперимент, в ходе которого она подтвердила свои показания.
Между ней и Николаем была проведена очная ставка с целью устранения противоречий в их показаниях, касательно «добровольности» вступления Лены в половую связь. Я даже успел назначить стационарную психолого-психиатрическую экспертизу Чулюка и такую-же экспертизу, но только амбулаторную, Тани.
В начале октября меня вызвал к себе Томкович и сказал, что принято решение передать дело в следственный отдел областной прокуратуры.
Я огорчился, ведь дело было, по моему мнению, почти окончено. Но прокурор приказал не расстраиваться, ведь теперь я на хорошем счету у начальства, а закончить убийство при отягчающих обстоятельствах не так и просто. Областной же прокуратуре и мучиться долго не нужно и показатель хороший.
На следующий день я аккуратно перешил два убористых тома, собрал вещдоки и все передал в Ровно. Коляна и Таню перевели в Ровенский СИЗО.
Перед конвоированием у Чулюка отобрали бумагу с написанным корявым почерком списком имен и фамилий. В этом списке были имена сотрудников милиции, а также мое имя. Под списком было написано одно слово: «Убить».
Так и окончилось для меня расследование этого дела.
В январе следующего года Апелляционный суд приговорил Николая Чулюка к высшей мере наказания – пожизненному заключению, а Татьяну Ширяеву – к 8 годам лишения свободы. Следователь областной прокуратуры, направлявший дело в суд, получил значительное повышение.
Да и сам я недолго задержался во Владимирце и через год был назначен старшим следователем прокуратуры города Ровно, где у меня появилось множество новых, но к сожалению, уже рутинных дел.