Ветер слабел. Волны реже стали бить в борт, и подводная лодка более спокойно резала океанские валы воды. Экипаж лодки выполнил учебную задачу в полигоне, вел корабль в базу. На часах показало три ноль-ноль. Последовала команда - новой боевой смене заступить на вахту.
Я, командир рулевой группы, или как называли на лодке, младший штурман, передал командиру боевой части все, что было положено передать по вахте, и хотел идти на отдых, но в штурманскую рубку вошел командир подводной лодки капитан 2-го ранга Токарев.
- Сколько осталось до базы, Лавров? – спросил он у меня, направляясь к штурманскому столу.
- Через семь-восемь часов будем дома, товарищ командир, - доложил я.
- Добро. Не хотите ли попить чайку со мной, товарищ лейтенант? – продолжил он, кивнув к кают-компании подбородком.
Обычно, после ночной вахты командир лодки пил чай, прежде чем идти отдыхать в каюту.
- С удовольствием, товарищ командир, - ответил я и вслед за ним направился в соседний отсек в офицерскую кают-компанию.
В кают-компании уже паровал чайник на столе.
- Садитесь, - кивнул командир на место рядом с собой.
Подводная лодка мерно продвигалась вперед, не подвергаясь сильной качке. С подволока лился спокойный свет плафонов. В вентиляционной трубе посвистывал забортный воздух, нагоняемый вентилятором в лодку.
Вестовой принес хлебницу с ломтями нарезанного хлеба, тарелку с куском сливочного масла, стаканы в подстаканниках и сахар в сахарнице.
Привычно командир лодки протянул руку к чайнику. Но вдруг лодка накренилась резко, а его рука, скользнув по столу и зацепив тарелку с маслом, свалила ее на палубу. С грохлтом тарелка полетела под ноги нам. Инстинктивно мы кинулись поймать ее налету, но нам не удалось это сделать. Посудина, верно, не разбилась, упав на палубу, а кусок масла, вылетев из нее, шмякнулся на палубу и сплющился в лепешку у моих ног.
Горестно закачал я головой. Но командир лодки не очень огорчился. Он поднял тарелку и масло на стол, старательно начал счищать прилипшие грязь с пылью ножом с куска масла.
- Надо, чтобы вестовой свежий кусо принес, а этот выбросим, - сказал я, поднимаясь из-за стола, чтобы оповестить вестового. Но командир остановил меня.
- Не надо, - сказал он. – Не будем добро выбрасывать...
Старательно командир лодки продолжал свое занятие. Мне как-то не по себе стало от этого, и я непоседливо вертелся на стуле, бросая осуждающий взор на капитана 2-го ранга.
- Не смотри так, - зыркнул командир строгим взглядом на меня. – Масло произведено нелегким трудом человека. Это ценность. Преступно разбрасываться ценными продуктами…
Он помолчал. Взглянул на меня жестко, видя, что я с ним не соглашаюсь, продолжил:
- Если бы мой дед увидал, что я выкидываю масло в помойку, он бы мне шею намылил…
- Почему?!
Очистив кусок от прилипших частиц, командир лодки намазал ломоть хлеба толстым слоем масла, продолжил:
- Подростком мой дед, отец моего отца, работал плотником на заводе в войну. А в войну, читали наверно, - кивнул он в сторону берега, куда шла лодка, - как жили люди…
Мальчишке-деду довелось навестить мачеху однажды, с которой он жил до войны в деревне. Та, увидав его, исхудавшего, дистрофика – кости да кожа – ахнула в испуге и разрыдалась, как по мертвецу… У мачехи еще были дети, родившиеся перед войной. И эти дети были худенькими, полуголодными, как птенцы, выпавшие из гнезда, но, верно, были справнее пасынка. В избе-лачуге в то время ничего не было: ни денег, ни хлеба, ни картошки, ни свеклы. Оставалась, правда, бутылка топленого масла, стоявшая на лавке у печи, разумеется, предназначавшаяся для заболевшего вдруг или зачахнувшего ребенка. И больше ничего. Даже корова, кормилица детей, была одна на четыре семьи. Обнищание в то время захватило всех в деревне, так как из колхоза все отсылалось для Красной Армии на войне. А конца войны тогда и не просвечивалось еще...
Командир лодки, плотный, упитанный мужчина, сидевший за столом, хмурился, вздыхал, но не прерывап начатого повествования. А я сидел смирно, завороженный, как школьник перед учителем. Никогда командир лодки не рассказывал никому ничего о себе и о своей семье. Экипаж лодки знал лишь, что его отец и дед Токаревы после войны были военными моряками. И только.
- А как же мачеха с малышами? Они выжили в войну? – машинально открыл я рот.
Командир не ответил на мои вопросы.
- Покидая деревню, - продолжил свое он тягучим голосом, - дедушка тогда едва ноги волочил от истощения, садился на землю, чтобы передохнуть, - а есть хотелось как волчонку, оставленному в одиночестве в поле. Но, как он рассказывал, он доволен был, что его отпустили с завода на день, чтобы повидать свою родную деревню, по которой скучал он сильно, повидать родной очаг, где жил в семье. Правда тогда же мачехой он был огорчен, которая известила его, пасынка, о гибели отца на фронте. В дороге он не мог остановить слез, плакал, выл. Но за деревней вдруг услыхал, что его догоняет кто-то. Оглянулся - запыхавшаяся мачеха. «Вот возьми, Алеша, - протянула она ему бутылку с топленым маслом, которая стояла в избе на лавке у печи. – Нечем, маленький, покормить тебя было… хоть это поешь. Может, сил прибавится…»
И действительно, бутылка масла тогда дала ему сколько-то сил, чтобы дотянуть до завода и как-то перебиваться еще какое-то время… Но, главное, он почувствовал теплоту души женщины. Точнее, крик души бедной, обездоленной вдовы-солдатки.
- А мачеха с ребятишками как? – перебил я его, поняв, что семья с маленькими детьми осталась полуголодной. – И что с вашим дедушкой?
- Дедушка выносливым и крепким оказался. Более того, работая на заводе, он продолжил учебу в школе, потом, после войны, определился в училище курсантом…
Мы напились чаю, но не ушли спать в каюты после ночной вахты.
- И дедушка больше не навещал деревню с мачехой и братишками? – выспрашивал я.
- Как же! Закончив военно-морское училище, он по пути на отдых перед отправкой на корабль заехал тогда... Он был уже офицером… Лейтенант, черная суконная тужурка, белая рубашка с галстуком. Фуражка с золотым «крабом». И карман денег, которыми он, как офицер, был обеспечен, получив первую зарплату, отпускные и подъемные!
- Братья, наверно, в великом восторге были от его появления?
- Не только. Вся деревня сбежалась посмотреть на него. Дедушка привез подарки и наделял ими прибывающих… А мачеха суетилась, не зная как встречать пасынка и чем кормить его. Тогда тоже еще стол был беден и скромен, почти как во время войны. А мачеха как виноватая в чем-то, суетилась и плакала…
- Но война-то давно уже была в прошлом? – изумлялся я бедности крестьян-колхозников.
Командир лодки, тяжело вздыхая, сказал, что деревня к тому времени еще не отдышалась от невзгод побоища с фашистами и редкая семья была в силе и достатке. Выяснилось также в разговоре, что мачеха даже свою часть дойной коровы продала, чтобы обуть, одеть детей, первый раз уходивших в школу.
- У вас и молока теперь нет? – встал поспешно из-за стола тогда взволновавшийся дедушка, обнаружив бедность семьи. – Да как же вы так!.. Помнится же, вы, доброй души человек, - взял он за плечи мачеху, - вы мне последнюю бутылку с топленым маслом отдали, когда я уходил от вас на завод… А вам никакой помощи ниоткуда ни от кого? «Кто же нам поможет? Отца нет, хозяйство захирело…» - отвечала она. – Как это некому!? – вскричп дед. Выхватил бумажник из кармана. «Сколько стоит корова на базаре?» Мачеха испуганно попятилась от него, промямлила, что корова стоит дорого. Неподступно одинокой женщине с малыми детьми заработать на корову. А дедушка решительно вынул пачку денег из бумажника и также решительно протянул их волновавшейся мачехе: «Это вам за вашу отзывчивость и ваше добросердечие, за вашу бутылку с маслом, Мама. Она спасла меня от гибели. Купите себе корову завтра же…»
- В высшей степени благородно! – выпалил я искрометное суждение, услыхав о таком поступке деда. – По-флотски, по-нашему! За бутылку масла, можно сказать, – корову!.. Вот это – моряк!.. А как же он, - немного успокоившись, спросил я, - с отдыхом на черноморском побережье? Без денег…
- Уехал служить на корабль, где все было казенным, - ответил командир корабля. – Служить…
- Вот это - офицер!
Мне было отрадно, что дедушка моего командира корабля был прекрасным человеком, моряком, но было и печально, что ни я, ни мои сослуживцы-подводники нигде не проявили подобного благородства и подобной отзывчивости к людям, особенно к бедным и обездоленным судьбой несчастным.
Командир лодки, очевидно, заметил внезапную перемену в моем настроении.
- Что с вами, товарищ лейтенант? – спросил он.
Как мог, сбивчиво сказал, что мы, молодые моряки, как наши флотские предшественники, видно, не способны на благородные поступки в обществе, да и не в чем было проявить себя в наше время.
Ни он, ни я почему-то не спешили уйти из кают-компании.
- Вы, очевидно, неправы, лейтенант Лавров, - заговорил степенно командир лодки. – Думается, и сейчас у моряков в этом плане есть широкое поле деятельности. К тому же, флотские традиции живут в нас прочнее, чем мы предполагаем…
Несогласно я качал головой, сам того не замечая за собой. Но в душе я готов был пойти на все, лишь бы людям сделать какое-то доброе дело. Не знал лишь, какой можно было совершить поступок. В жизни, да и у людей вокруг не было непоправимых в наше время невзгод, горя, бед.
- Поморокуйте, товарищ лейтенант, и в наше время есть место благородству, - сказал капитан 2-го ранга многозначительно.
Командир лодки затем ушел в свою каюту. А я, оставаясь в кают-компании, пребывал в подавленном состоянии. Командир лодки воспринял от своего деда, от своего отца и от других моряков много хорошего. А что нам, молодому поколению моряков, можно сделать, чтобы быть такими же, как они, наши предки? Эта мысль и потом долгое время не давала мне покоя. И я переживал, мучился. Мы сдали курсовые задачи, участвовали во флотских учениях. Я по-прежнему был в омуте своих мыслей.
Но за месяц до Дня Военно-морского флота вдруг осенило. А ведь и нам, морякам, можно многое сделать в нашем положении. Главное, чтобы в душе горело что-то доброе, чтобы не быть равнодушным к происходящему в стране, в обществе. Сразу и запало в мысли: мы же, моряки, регулярно навещаем мальчишек и девчонок в городском детском доме. Там не согреты родительским теплом десятки детских сердец, маленьких птенцов. Ребятишки искренне радуются, когда мы приходим к ним!
Со своей скоропалительной мыслью в голове я помчался к командиру лодки.
- Товарищ капитан 2-го ранга…
Капитан 2-го ранга внимательно выслушал мое трепетное предложение.
- А ваши товарищи и экипаж поддержат вас?
- Конечно, конечно, товарищ командир! – воскликнул я уверенно. – У меня и расчеты уже есть… Сбросимся, соберем деньги, купим, что интересным будет для ребятишек.
На листе бумаги мною были заготовлены выкладки по предложению, которые я проверил и перепроверил.
- Добро, товарищ Лавров. Действуйте! – сказал командир корабля.
- И вы разрешите детдомовцев привести на лодку в День Военно-морского флота?
- Не только разрешу, но и всех офицеров экипажа привлеку к встрече гостей, закажем флотский обед ребятишкам, проведем экскурсию по отсекам…
* * *
День Военно-морского флота страны празднуется на всех кораблях и в береговых морских частях каждый год - в последнее воскресение июля месяца.
…И вот этот день воскресения наступил.
«Смирно!» - раздается команда старшего помощника командира подводной лодки.
На палубе лодки в ровном строю офицеры в парадной форме, с кортиками на поясах, матросы и старшины в отутюженном обмундировании, в белых головных уборах, мальчишки и девчонки детского дома, как и матросы, в белых бескозырках с флотскими ленточками на головах и в полосатых тельняшках.
Перед строем появляется командир подводной лодки. В походке уверенность, сила, в глазах огонек, искристость.
Он здоровается мягким ровным голосом, ему отвечают задорно, звонко, радостно но особым дискантом звучат голоса детдомовцев. Детские голоса разносятся по бухте, пирсам и округе, словно резвая волна у прибрежных скал.
«Флаг, гюйс, флаги расцвечивания поднять…»
После торжественной церемонии я подошел к своим подшефным. И сколько искренности, радости, гордости, ласки обнаружил я в этих детских глазенках! Мою грудь распирало от моих дел, чтобы преподнести хоть капельку радости этим одиноким существам нашего города. Не ожидал, но ко мне и к морякам экипажа начали липнуть тела ребятишек, я почувствовал, как меня начали обнимать десятки мальчишеских и девчоночьих ручонок. Теплота этих ручонок говорила сама за себя. «Значит, и в нас, молодых моряках, есть и живут флотские добрые традиции». Этим ребятишкам не нужны были дойные коровы, бутылки топленого масла. Им, как и подростку-дедушке командира корабля, нужна была душевная теплота. А ответом дедушки-офицера в то время были его флотская щедрость и широта души.
Живы и вечно будут жить добрые флотские традиции, уверен был я!