На боевой службе

Александр Шелякин
     Стемнело. На небе ни звезд, ни луны. Но военный городок в огнях. Светили  створные знаки в бухте. На пирсе остались адмирал с офицерами штаба и политотдела, которые провожали нас.
Командир подводной лодки капитан 3-го ранга Турбинин, замполит Кармановский и старпом Шабардин стояли на мостике. Я нес вахту у штурвала вертикального руля под козырьком мостика.
Несколько минут назад, обходя корабль, адмирал попрощался с каждым подводником. Мне он пожал руку, напутствовал: «В море, Крутилин, будет трудно. Главное внимание молодым матросам. Уверенность в них поддерживай…» Вот ведь, сколько подчиненных у адмирала, а помнит он, что я не только боцман, но и секретарь комсомольской организации на лодке…
Мы, матросы и старшины корабля, еще не знали, какую задачу придется выполнять экипажу. Однако адмирал не стал бы зря напоминать о трудностях. Хотя все океанские походы трудные.
На этот раз подводная лодка отправлялась скрытно, с закрашенными бортовыми номерами. Даже жители военного городка не догадывались, что нашего корабля уже нет возле причала.
Выйдя из бухты, офицеры и я  спустились в центральный отсек. Была дана команда погрузиться, чтобы произвести вывеску подводной лодки, то есть определить вес корабля в погруженном состоянии и уровнять его с весом вытесненной  объемом лодки воды. Иначе говоря, добиться нулевой плавучести судна в подводном положении. Разумеется, и удифферентовать ее грамотно, чтобы грузы были равномерно распределены по всей длине корабля.   
- Открыть клапаны вентиляции  цистерн главного балласта!..
Лодка пошла вниз.
- Пузырь в  среднюю! – скомандовал механик, заметив, что корабль погружается слишком быстро из-за большой тяжести.
В среднюю группу цистерн подается воздух высокого давления. «Проваливание»   прекратилось.
Максим Григорьевич Турбинин сказал:
- Пару дней придется на пузырях плавать…
Но с укоризной взглянул на замполита:
- Перегружена лодка,  Александр Васильевич.
- О законе Архимеда хочешь напомнить? – улыбнулся замполит.
- О твоей затее…
По инициативе замполита Кармановского мы приняли пресной воды больше нормы, и Турбинин, как я заметил, не особенно возражал против этого.
Лодка взяла курс к открытому океану. Прозвучала команда: «Второй боевой смене заступить на вахту». 
Меня пригласили в командирскую каюту, где иногда проводились короткие совещания руководителей корабля. Я отодвинул дверь и попросил разрешения войти. В каюте уютно и даже комфортабельно, если вообще можно говорить о комфорте на дизельной подводной лодке. В углу маленький столик, возле которого сидел  капитан 3-го ранга Турбинин. В другом углу платяной шкаф и вешалка. У переборки диван. Замполит Кармановский  и секретарь партийной организации механик Надточий теснились на этом диване. Я пристроился возле них.
- Скоро начнутся большие флотские учения, - заговорил Максим Григорьевич. – Нам приказано разведать, где находятся и чем заняты главные морские силы нашего вероятного  противника.  Отправляемся в далекое автономное плавание, на боевую службу...
                *   *   *
     В ноль-ноль заступила первая боевая смена на вахту.
Ночь была не просто темная, а непроглядная, мрачная. Из глухой черноты накатывались волны. Лодка кренилась то в одну, то в другую сторону. От этой назойливой, размеренной качки потяжелела, словно налилась свинцом, голова. И руки   стали тяжелыми, менее послушными.  Труднее стало нести вахту. И казалось, что очень долго нет смены, стрелка часов ползла слишком медленно.
Наконец зазвучала команда: второй боевой смене заступить на вахту. Я оставил свой пост у штурвала руля.
Отправился в старшинскую каюту-восьмиместку. Включил свет, увидел перекатывавшиеся по палубе мыльницы и авторучки, выпавшие из рундука, и вроде бы еще ощутимее почувствовал качку. Мне-то ладно, не первый раз,  а  как молодежь наша? Решил пройти по отсекам, посмотреть.
Перешагнул комингс двери в дизельный. Обе машины работали в полную силу, шум, гул, человеческих голосов не разобрать. Пошел в концевой отсек. В отсеке обратил внимание на матроса Чижа, штурманского электрика, в заведовании которого были гирокомпас и репитеры. Он сидел возле своего агрегата на инструментальном ящике, прислонясь головой к переборке, и будто бы дремал.
Я положил руку ему на плечо:
- Что, скиталец морей, достается нынче? – сказал с участием. - Не одному тебе трудно… Слышишь?
Чиж молчал. Плоское лицо его было кислым и равнодушным. Резче, заметнее выделялся острый нос. Я сунул ему тараньку: соленое помогает. Но не понравилось  мне его безволие.
Сказал:
- Постарайся взбодриться. За гирокомпасом смотри, как следует.
Чиж не ответил, лишь мотнул головой. Муторно, значит, моряку. И у меня состояние, что все немило.
Возвратился в старшинскую каюту. Лег, хотел заснуть, но какой  уж тут сон – не свалиться бы с узенького диванчика. К тому же сорвался вентилятор, молодой электрик плохо закрепил его на переборке. Сползая по столу, вентилятор проводами поволок за собой лампу-бра и свалил ее ко мне в постель. Не выдержав такого издевательства, я сбросил простыню, оделся и вышел на мостик.
Рассвет только начинался. Черные, с фиолетовым оттенком тучи висели низко над водой. Сыпался  редкий снег. Высокие волны обрушивались на нос лодки, с шипением обвивали леерные стойки и, прокатившись по палубе, бились в основание ограждения рубки. Раздавленные, приглаженные стальным корпусом корабля бугры воды, потерявшие свой напор, стелились за кормой пенистой, почти ровной дорогой. А на смену им катились новые и новые массы воды.
Но ветер ослабевал, хотя нес ледяные брызги, хлестал ими лицо. Вахтенный офицер, старший лейтенант Смирнов, будто спрессовался со стальным козырьком ограждения рубки, прижавшись грудью к ветроотбойнику. Спросил, оглянувшись:
- Не спится, боцман?
Замерзшие губы его не слушались, почти не разжимались. Брови поседели от снега. Кивнул мне, - и опять весь внимание. В любую секунду из мглистого сумрака могло внезапно вынырнуть какое-нибудь встречное судно. В этих местах особенно часто встречались рыбацкие сейнера.
- Товарищ старший лейтенант! – крикнул вдруг рулевой Федоров, стоявший на вахте за штурвалом. – Репитер гирокомпаса вышел из строя…
- Что-о?
Я тоже заметил остановку прибора. Заданный курс корабля было не удержать, хотя Федоров все еще и вращал штурвал руля.
- Управление рулем в рубку! – распорядился вахтенный офицер.
Федоров бросился  к люку, спустился в боевую рубку.
- Товарищ старший лейтенант, и здесь не работает!
- Править по магнитному компасу! – приказал Смирнов. Крикнул в переговорную трубу: - Внизу! Штурманского электрика на мостик!
“Укачался матрос Чиж! – подумал я тревожно. – Надо было бы сразу штурману доложить о нем”.
В люке появился командир корабля. В меховой куртке, как неуклюжий медведь. Но вылез быстро, вертко.
- Отставить, товарищ старший лейтенант, - сказал он. – Штурманского электрика не вызывайте. Репитеры гирокомпаса отключил я, чтобы проверить рулевого.  Рулевой в норматив не уложился…
Это был упрек не столько вахтенному офицеру, сколько мне. Ведь рулевой Федоров – мой подчиненный.
Вот такой наш командир – Максим Григорьевич Турбинин. Говорит всегда вежливо, спокойно. Грубостью, окриком никого не обидит. Но любую, самую малейшую оплошность сразу заметит, прикажет исправить. Он ни слова  не сказал мне, только посмотрел внимательно: дошло, мол, Крутилин?
Особенно требователен Максим Григорьевич бывал в море. Каждую свободную минуту использует для боевой учебы, старается привить нам сметливость и самостоятельность, расторопность. По его командам мне самому приходилось опрометью летать в рубку или центральный отсек, меняя место управления рулем. Когда я на одних руках мгновенно соскальзывал с мостика по семиметровому вертикальному трапу, матросы называли меня ”метеором”. А у “метеора” пот в три ручья лил по спине и кожа на ладонях сгорала. Тренировали меня с полным напряжением. Прежний боцман Базыма, собиравшийся в запас, подготавливал себе замену.
Вспомнилось, как в учебном отряде нас, совсем еще зеленых матросов, первый раз привели на подводную лодку и я захотел себя показать просоленным “мориманом”. Суетился, выскакивал вперед, но, спускаясь по такому же трапу в центральный пост, зацепился полой шинели в нижнем люке рубки. Крепко зацепился и задержал всех. По голове как рашпилем шоркнули чьи-то подкованные каблуки. Я закричал, схватившись рукой за ботинок, стараясь удержать его, но другой ботинок саданул меня по загривку, больно придавил кисть руки к кремальере люка. Дернувшись изо всех сил, я выпростался из-под тяжести, давившей на меня, и довольно удачно свалился вниз. Все обошлось сравнительно благополучно, если не считать вырванных петель на шинели да нескольких отметин на физиономии.
Надо мной, конечно, посмеялись, но урок не прошел без пользы: я хорошо понял, как важны для подводника ловкость, сноровка, ну и хотя бы элементарная скромность. Позже я научился бегать по трапам ловчее своего предшественника, боцмана Базымы. Но показывать себя “мориманом” больше никогда не пытался…
Перед командиром лодки мне сейчас было стыдно за медлительность рулевого Федорова. Подумал: а если бы требовалось срочно уйти под воду от настоящего врага и Федоров не успел бы сменить пост? Впрочем, какой смысл задавать себе подобные вопросы! Лучше буду учить его, как меня Базыма учил. Без поблажек. После вахты займусь.
Однако под вечер, когда сменился с вахты, меня вызвал замполит Кармановский. «Есть претензии к электрикам, давайте посмотрим», - сказал он. Тренировку с Федоровым пришлось отложить.
Спускаясь в трюм седьмого отсека, к мотору экономхода, Кармановский хмурился, а я поймал себя на том, что тоже старался выглядеть строже. Сам не замечая того,  я часто подражал замполиту, даже внешне. В трюме, как и он, огляделся степенно. Но там почти ничего не было видно: лампа едва светила с подволока. Тянуло подвальной сыростью.
Возле носовой переборки перед мотором экономхода стоял на коленях матрос и чистил медные пластинки коллектора. С покатых плеч моряка свисала синяя рубаха, потемневшая на спине от пота. Черная пилотка сдвинута на затылок. Я узнал Равиля Сибгатуллина. Но почему он здесь, это же не его заведование?
Увидев замполита, Сибгатуллин приподнялся:
- Здравия желаю, товарищ капитан третьего ранга! – И опередив вопрос  офицера, кивнул на мотор: - Профилактикой занимаюсь. – Пропустив Кармановского к мотору, шепнул: - Что случилось, боцман?
- Тебе лучше знать.
- У меня тут полный порядок!
- А почему моторист на посту электрика трудится?! – хмурился Кармановский, обращаясь к Сибгатуллину.
Моторист Сибгатуллин нравился мне своей постоянной готовностью помочь товарищам. Некоторые даже злоупортебляли его бескорыстием. И  сейчас, вероятно, кто-то попросил Равиля, мастера на все руки, осмотреть мотор. Замполит сразу понял это, произнес укоризненно:
- За нерадивых стараетесь? Один отдыхает,  другой с двойной нагрузкой? Для чего? Какая польза?
Равиль опустил голову и вздохнул. Он любил трудиться. Больше того, у него была какая-то страсть к работе. Чистить ли гальюн, драить ли трюм или ремонтировать технику – все едино, лишь бы не сидеть без  дела. Для военного моряка и для человека вообще это весьма похвальное качество. Замполит Кармановский ценил достоинства Сибгатуллина. Но нельзя же, чтобы за спиной энтузиаста укрывались ленивые!
- Ладно, - сказал Кармановский. – Каждый получит свое. А сперва давайте завершим профилактику вместе.
Равиль улыбнулся, довольный, и сразу приник к коллектору мотора. Замполит рядом с ним. А я подумал: сегодня же вся лодка будет знать, что Кармановский и Сибгатуллин приводили в порядок агрегат электриков. Вот стыдобушка-то тем, кто за этот пост отвечает…
- Собери комсомольское бюро,  товарищ секретарь, - сказал капитан третьего ранга Кармановский, спустя некоторое время. – И электриков на разговор пригласи.
- Может, лучше общее собрание? Вопрос об ответственности комсомольца в походе?
“Бу-бу-бу…”, - прервал наш разговор тревожный сигнал ревуна.
- Срочное погружение!
Мы выскочили из тусклого трюма. С замполитом помчались в центральный отсек.
- Коршун! – сказал Кармановскому капитан третьего ранга Турбинин.
Обнаружен самолет “противника”, для лодки птица очень даже опасная. Чем скорее скроемся от нее под водой, тем лучше.
                *   *   *
     Несколько суток продолжался шторм. Наконец ветер стих, постепенно утихомиривалось волнение океана. Лодка всплыла. Люди поднимались на мостик глотнуть свежего воздуха, покурить.
В отсеках готовились к обеду. Сновали бачковые.
- Вах! Вах! Только одну кружку компота пил за весь шторм, - шутливо сокрушался молодой электрик Мадумаров. На смуглом, с резкими гранеными чертами лице почти искреннее огорчение. Артист он у нас, в самодеятельности занятно выступает. – Какой урюк был, какой слива был, какой сабза…
- Что за служба на флотах без компота! – поддержали его.
- Подумаешь, компот! Я два дня на тараньке…
- Зато Равиль Сибгатуллин барствовал за столом, - с завистью произнес электрик  Шурупов.
Я улыбнулся. Это о таких, как Равиль, наверно, сказано: каков на еду, таков на работу.
К  столу подошел Леонид Казаков, мой друг, и сразу включился в шутливый разговор:
- Что, Мадумаров, за время качки отвык от компота? И еще некоторые тоже? И не привыкайте, вполне могу заменить.
- Сами справимся.
- Без помощников обойдемся, - отвечали ему.
С старшиной команды мотористов Казаковым и посмеяться можно, и товарищ он надежный. В прошлом году остался на сверхсрочную службу, и никто не удивился. С морем, с дизелями он в полном ладу. Корабль знает как мазоли на своих ладонях. Вот только грустит что-то мой друг последнее время. Хоть и не рассказывает, но я догадываюсь: из-за Синеглазки, конечно…
Между тем  стол накрыли клеенкой. Бачковой приступил к сервировке: поставил стопку аллюминиевых мисок, разложил ложки.
Из центрального отсека дали команду “обедать”. Не суетясь, степенно, моряки рассаживались кто где мог: на ящиках с ЗИПами, на разножках. Подобрав под себя короткие ноги, прямо на палубе разместился электрик Мадумаров. Миску держал между колен, хлеб положил на газету.
Стало тихо. По отсеку распространялся приятный запах жаренного лука. Наполнили миски густым борщом с кусками мяса, с рассыпчатым картофелем. Бачковой аккуратно разливал сухое вино в кружки. Я смотрел, как аппетитно едят ребята, и самому захотелось поскорее сесть за стол в старшинской кают-комапнии. Недавний наказ замполита – поинтересоваться за обедом настроением моряков – казался никчемным.
- Бу-бу-бу!.. Срочное погружение!
- Кончай рубать! Полундра!
Оставив кружки и миски, моряки заспешили к боевым постам.
- Хоть бы поесть дали спокойно! – чертыхнулся бежавший по отсеку штурманский электрик Чиж.
Мелькнула мысль: нет, настроение-то не у всех одинаковое!
Еще минута, и лодка была на глубине. Это уже третий раз за день.
Самолеты вероятного противника появлялись все чаще. Искали нас. Но и мы неплохо знали, что делать в таких случаях. Радисты подслушивали радиообмен летчиков, радиометристы разведаппаратурой засекали работу радиолокационных станций самолетов. Противник еще ничего не знал о нашей лодке, догадывались мы. А мы уже получали некоторые сведения о нем: определяли  курсы полетов патрульных самолетов, засекли места нахождения некоторых надводных кораблей.
Периодически замполит оповещал экипаж по трансляции об успехах лодки. Повышал наше настроение.
                *   *   *
     Вечером, когда нас перестала докучать патрульная авиация “противника”, мы пошли под РДП, то есть с использованием устройства, обеспечивающего работу дизеля под водой на перископной глубине. Для нас выгода: обнаружить лодку, скрытую водой, трудно, а через шахту, выдвинутую к поверхности океана, поступал  свежий воздух в лодку. Лодка шла своим курсом. Легко, приятно дышать морским воздухом, поступающим через шахту в лодку. Иногда, верно, волна захлестывала шахту – и тогда дизель тянул воздух из отсеков, разряжая атмосферу. В ушах появлялась боль. Но так бывало не часто.
Под водой мой боевой пост в центральном отсеке расположен возле штурвалов горизонтальных рулей. Я сижу на вращающемся стуле. Перед глазами глубиномеры и дифферентометры. Руки мои на штурвалах. Когда волна в окане лишь кудрявится, не показывая свою силушку, корабль чутко слушается рулей, идет плавно. Вахту нести легко, я мог отвлекаться на секунды. Погляжу в одну сторону, в другую, потру уставшие глаза. Или просто расслаблюсь.
Скоро должна явиться моя смена – командир отделения рулевых Плетнев. Он всегда точен, не опоздает ни на секунду. Поглядит на показания приборов, спросит о полученных распоряжениях, удостоверится, что все в исправном состоянии, и лишь тогда доложит вахтенному офицеру: “Старшина второй статьи Плетнев вахту принял исправно”. Его аккуратность нравится мне. Все бы на лодке так! Тогда и волноваться в походе было бы не о чем. Собранности Плетнева я даже немного завидовал.
После смены я намеревался провести заседание комсомольского бюро, затем посмотреть кинофильм и почитать книгу, взятую в базовской библиотеке. Не нарушая правил несения вахты, думал о своем и даже размечтался немного, пытаясь представить себе лицо Лиды. Интересно, какие слова она скажет при встрече? Какие самые первые слова… Просто «здравствуй»?..
И вдруг все личное сразу исчезло – я заметил, как быстро сдвинулся от нулевой отметки воздушный пузырек в дифферентометре, по которому следят за наклоном вперед или назад лодки. Сдвинулся с места и пополз влево. Я крутнул штурвал, но пузырек продолжал двигаться. Корма лодки ощутимо садилась. Глубина увеличивалась.
- Товарищ старший лейтенант, лодка погружается, - доложил я вахтенному офицеру. – На перекладку рулей не реагирует…
Дизель вмиг высосал воздух из отсека. А уши словно бы заложило ватой. Однако тотчас и отпустило, так как дизель был остановлен.
- Поступает вода! – доложили из пятого отсека.
- Аварийная тревога!
Громкие звонки тревогой раздались по лодке. Моряки быстро заняли места на боевых постах. Я ощутил за спиной ровное дыхание командира корабля. Стало спокойней.
Но почему все-таки поступает вода в пятый отсек?.. Нет, не надо думать об этом. Все внимание рулям и приборам! Полная сосредоточенность на них!
В центральный пост доложили о герметизации корпуса лодки, потом о пуске помпы для откачки воды. И все же стрелка глубиномера перед моими глазами продолжала двигаться. Сорок, пятьдесят, шестьдесят метров… Большой пласт воды давит теперь на лодку. У меня взмокли ладони.
- Продуть среднюю! – это голос Турбинина. Привычный тон: не громче и не тише обычного. В острых ситуациях такие оттенки замечаешь сразу.
Мичман Углов, старшина команды трюмных, открыл клапаны воздуха высокого давления на станции погружения и всплытия. В среднюю группу цистерн главного балласта с шипением рванулся сжатый воздух. Лодка начала подрагивать. Стрелка глубиномера спотыкнулась и замерла. Значит, порядок. Однако полной уверенности у меня не было. В чем причина неожиданного погружения лодки? Почему поступает вода в дизельный отсек? Вдруг снова «провалимся»?!
Но нет, все шло обычным порядком. Лодка всплыла. Командир поднялся на мостик. Следом и я, как положено, выскочил за ним. Ночь темная – ни звезд, ни луны.
- Что-нибудь видите, боцман? – спросил Максим Григорьевич, поднявшись на свою приступку.
- Нет.
- Это и к лучшему. “Противнику” трудно обнаружить нас.
Лодка качалась, вода захлестывала корму. Ухающие волны пугали. Я стоял у тумбы руля под козырьком мостика. Тускло светила лампочка под стеклом репитера гирокомпаса. Руки скользили по ободу мокрого штурвала, но я без труда удерживал курс корабля.
На мостик вышел механик. Доложил, что вода поступала в отсек через газовую захлопку и что двигатели в дизельном не повреждены.
- Прокладка обгорела на захлопке? – уточнил командир.
- Вероятно.
- Что намерен делать? Мотористов пошлешь в надстройку? Смотри, какая там коловерть.
- Придется, товарищ командир, - понуро ответил механик.
Через четверть часа на мостик вышли мотористы, тащившие гидрокомбинезоны, инструменты и страховочный трос в бухте. Сложили у моих ног порядочком. Казаков нетерпеливо топтался за моей спиной.
- Нептун с бесом придумали в жмурки играть! – засмеялся он, переходя к трапу в ограждение рубки. Спросил весело: - Полундра, осьминог не прячется тут в закоулках? А то присосется чмокалками – штаны стянет.
Появился замполит, балагурство прекратилось.
- Как океан? – спросил он у командира корабля, стоявшего на возвышении на мостике. – Как видимость?
- Волна, темно, - ответил Турбинин сверху. – Вряд ли кому в голову придет, что здесь лодка в надводном положении…
Я уже свыкся с темнотой, отчетливо различал мотористов на мостике. Видел буруны, венчавшие горбы волн. В разрывах туч мелко пестрела звездная россыпь. Лодку развернуло против ветра, она ныряла форштевнем в воду. Но и корма омывалась, заплески бежали по палубе, вливаясь в шпигаты легкого корпуса. Обдаст такая струя – не возрадуешься! Да и ремонтировать захлопку, расположенную в надстройке, одна маята: тесно, темно, неудобно.
Мотористы разобрали инструменты,  механик Надточий,  осветив фонарем инструменты, принялся инструктировать Казакова и Сибгатуллина, как работать под настилом палубы, что надо сделать.
Мне было видно скуластое лицо Сибгатуллина, глядевшего на механика блестевшими глазами снизу вверх. Задрав упрямый, выпуклый подбородок, он внимательно слушал его. Не случайно выбран Сибгатуллин для трудной работы. Этот не сплохует. Нетороплив, надежен. Спокойно заберется под палубу, сложит там инструмент в нише, чтобы не смыло водой, разберется в неисправности, а потом уж возьмется за ремонт. Старшина команды мотористов Казаков торопыга, хотя и сноровист, и дело отлично знает. Ему, разумеется, такой напарник, как Сибгатуллин, и требуется.
К Сибгатуллину подошел командир отделения мотористов Запаркин:
- Давай, Равиль, гидрокомбинезон помогу надеть.
Легководолазные гидрокомбинезоны были, вероятно, рассчитаны на богатырей. Сибгатуллин, облачившись, стал похож на ластоногого сивуча. А низкорослый Казаков в таком же костюме напоминал гофрированную трубу противогаза.
Пока моряков обвязывали страховочными тросами, с площадки вахтенного офицера спустился замполит.
- Если нужна будет помощь, наготове человек, - сказал он Казакову с Сибгатуллиным, - Осторожней и внимательней там. Чуть что – сигнал тросом! Поняли? Океан шуток не терпит…
Кармановский придирчиво осмотрел экипировку мотористов, несколько раз дернул за страховочные фалы, убеждаясь в их прочности.
Бодро Казаков повел плечами:
- Все будет в порядке, товарищ капитан третьего ранга. Как в космосе! Верно, Равиль Низамович? – обернулся он к напарнику.
- Точно!
- Ну, хорошо, - сказал замполит.
Мне вспомнилось почему-то, как на одной из лодок в океане погиб старпом: его смыло волной за борт. И едва удалось выловить четверых матросов, бросившихся спасать старшего помощника командира лодки. Лодка пришла с боевой службы с приспущенным флагом. Вдруг и у нас… “Да что это я, как кликуша?! – одернул себя строго. – Заранее беду волоку! А может, мне пойти вместе с мотористами? Настройка мне знакома лучше, чем Казакову. Знаю, как подлезть к этой самой газовой захлопке. Да и ремонтировать механизмы для меня не новость».
Я решительно шагнул от тумбы руля.
- Товарищ командир, пошлите в надстройку!
Максим Григорьевич ответил, помедлив:
- Оставайтесь здесь, Крутилин.
- Почему? – вырвалось у меня.
- Стоять на руле сейчас не менее важно, чем ремонтировать. Видите, какая волна?.. Все, боцман. – Турбинин повернулся к мотористам: - Добро, товарищи, приступайте к работе.
Грузно шлепая резиновыми подошвами по настилу мостика, мотористы направились к двери на кормовую палубу.
- Ни воды, ни влаги вам! – напутствовал я их.
Неравномерно, рывками сматывались с бухты пеньковые страховочные тросы. По шаткой узкой палубе, я знал, было трудно идти, но бухты тросов, разматываясь,  уменьшались.  Далеко и глухо лязгнул люк.
- Под палубу влезли, - сказал кто-то.
- Запросите самочувствие, - распорядился замполит.
Отделенный мотористов Запаркин дернул страховочный конец. Ему тотчас ответили.
- Самочувствие хорошее, - доложил он.
…Более двух часов выплясывал я потом у штурвала, стараясь согреться. Однако холод все настырнее лез в меховые рукавицы, под ватник. Застыли ноги.
На руль редко давались приказания – лодка устойчиво держалась форштевнем против ветра, и мне почти нечего было делать, но я устал топтаться, надоело мерзнуть и ждать, когда закончатся ремонтные работы. Сейчас нырнуть бы под одеяло и закемарить! Нет, сначала погреться у электропечки, потом уж заснуть. А каково Казакову и Сибгатуллину?! Они там отрезаны от экипажа. Над головой прокатываются волны, обдают ледяными струями. Коченеют пальцы, а ведь нужно отвинчивать прикипевшие гайки, сдирать обгоревшую резину. При нормальных условиях работы минут на пятьдесят, а сейчас попробуй управиться… Им там гораздо хуже, а я о теплой постели размечтался!
- Проверь, как там ребята, - попросил Заваркина.
Он подергал конец. Подождал. Потом дернул еще раза два. Крикнул встревоженно:
- Товарищ командир, Казаков не отвечает!
- Спокойно, - негромко произнес Максим Григорьевич и повернулся к стоявшему в ограждении рубки механику лодки: - Запасного в надстройку, Надточий!
С момента всплытия лодки командир не сходил со своего места, хотя там было холоднее, чем у меня под козырьком рубки. К тому же еще и обдавало брызгами.
- Есть в надстройку, - ответил механик.
- И приготовьтесь сами.
- Есть приготовиться, - ответил Надточий.
Спешка породила неразбериху. Кто-то слепил глаза фонарем, кто-то выругался, ударившись о железные стрингеры головой.
- Казаков! Сибгатуллин! – кричал в электромегафон замполит Кармановский.
- Слу-у- ушаю! –донеслось сквозь плеск волн и свист ветра.
- Что с вами? Возвращайтесь!
- Сил нету…
“Зря все-таки, что не разрешили мне! Я выносливей…”
Ушел запасной к ним на помощь. Справится ли он один? Может, еще раз попросить командира? Но Максим Григорьевич знает и пошлет, если надо…
Я уже не ощущал усталости. Стало даже жарко – тельняшка прилипла к потной спине.
- Товарищ командир, запасной дал сигнал о возвращении! – Запаркин принялся сматывать страховочный конец. А я следил, чтобы лодка держалась ровнее, меньше рыскала и качалась.
Минуты через три мотористы выбрались из-под палубы. Леонид едва держался на ногах. Его втащили на мостик, сняли гидрокомбинезон. Механик осветил Казакова фонариком. Лицо в синяках и ссадинах, мокрые волосы топорщатся гвоздями, руки – синие от холода.
- Как, Леня? – спросил я.
Губы его шевельнулись, глаза сощурились, он хотел ответить, но не смог: его бил озноб.
- В лодку мотористов! – поторопил командир.
- Разотрите спиртом всех! – посоветовал Кармановский.
Матросы осторожно спустили Казакова и Сибгатуллина по вертикальному трапу в центральный.
Газовую захлопку они отремонтировали…
                *   *   *
     В старшинской кают-компании было тепло. С камбуза тянуло приятным запахом, щекотавшим нос. Этот запах напоминал мне домашние пирожки с капустой, которые так хорошо печет мама.
Было приятно лежать, вытянувшись на койке и, закрыв глаза, думать о доме, как провожали меня на военную службу. У мамы в тот прощальный вечер были заплаканные глаза. Отец суетился около стола. Улучив минуту, спросил: “Светланы почему нет?»
Я молча пожал плечами.
Светлана была моей одноклассницей. После школы поступила в театральный институт. Несколько лет мы дружили. По вечерам ходили на танцы, в кино. В подъездах стояли. Но она не смогла понять, почему я отказался готовиться в политехнический и пошел слесарем-наладчиком на завод. Являлся к ней на свидание с исцарапанными не отмытыми ручищами. Волосы – не расчесать. Казался себе настоящим рабочим. А она стеснялась знакомить меня со своими студентами-однокурсниками…
Расхотелось спать. Я сдвинул на ноги одеяло, а простыню натянул повыше, до самого носа… Все-таки со Светланой нас связывало многое. Жили в одном доме, и двери наших квартир выходили на одну лестничную площадку. Постоянно бегали друг к другу. Ребятишки во дворе кричали нам: «Жених и невеста!» – и были недалеки от истины. Но вот в канун  Нового года вернулись мы вечером из кино. На лестнице сидела белая Милка, кошка из соседней квартиры. Светлана предложила привязать к ее пушистому хвосту  пучок бенгальских огней. Она поджигала, а я позвонил Кларе Ивановне, кошкиной хозяйке. Милка светящейся кометой влетела в коридор своей квартиры и сперепугу бросилась хозяйке на плечо. Переполох был грандиозный. А мы смеялись. Вернее, смеялась Светлана, ну а я поддерживал ее, не хотел портить настроение. Но самому было неприятно. Обезумевшая кошка, исцарапанная хозяйка – какая уж тут радость…
Заводские ребята завидовали, что  я знаком с такой красивой девушкой, к тому же будущей артисткой. Да и мне было приятно с ней. А  после того вечера все изменилось. Я не мог забыть холодного любопытства на ее таком милом лице. Что-то жестокое было тогда в ее глазах. Визг Милки, плач Клары Ивановны, приглушенный, под сурдинку, смех Светланы. Ну, я тоже, конечно, хорош был, не остановил ее. И как-то сама собой иссякла вскоре взаимная нежность, ослабла тяга друг к другу. Встречи становились короче и  реже. Я решил: если так – лучше уж совсем ничего. И поставил точку. Не знаю, как Светлана, а я мучился, переживая наш разрыв.
Было ли это настоящее чувство или просто юношеское увлечение? Во всяком случае, мои переживания прекратились разом в один яркий солнечный день, который я хорошо помню. Случилось это вскоре после того, как меня назначили боцманом. По бухте большими жуками ползали тогда буксиры. Ветер нес с берега теплый запах оттаявшей земли. У пирса высился белый океанский лайнер. Толпились пассажиры и провожающие. От морского вокзала и с теплохода лилась музыка.
В руке у меня был чемоданчик. В кармане – удостоверение отпускника. На какое-то время я свободен от всяких дел и забот. Пассажир красивого лайнера, и только. Мне хотелось петь и еще – искупаться, потому что солнце палило вовсю. Но вода не прогрелась, а петь при незнакомых людях на пирсе вроде бы было неудобно.
-  Крутилин! – раздалось за спиной.
Ко мне шел лейтенант Чалеев, мой начальник. Он уже вторую неделю был в отпуске, поэтому я не удивился, увидев его здесь.
- Вы тоже на теплоходе? – спросил он, обнажая ровные, чуть пожелтевшие от курева зубы.
- Так точно, товарищ лейтенант.
- Вместе, значит? Чемоданы перенести поможешь?
- Конечно.
- Порядок! – кивнул Чалеев и повернулся нетвердо. Был он немного навеселе и поэтому разговорчив больше обычного.
Мы с ним почти ровесники: в прошлом году Чалеев закончил военно-морское училище и прибыл на лодку командиром рулевой группы, став моим начальником. Но контакта у нас не получилось. Поверхностный он какой-то, равнодушный к службе и людям человек. Пройдет по боевым постам, лишь бы на глаза показаться. “Как у вас, нормально?.. Ну, смотрите тут, боцман. У меня дела!» Только его и видели… А какие дела?! Стереофонический проигрыватель слушает до обалдения.
Вот в отпуске он находится, а его отсутствие в рулевой группе почти не ощущалось.
- С семьей? – спросил я.
Мы как раз входили в зал ожидания.
- При мне хвост, - усмехнулся Чалеев. – Да вот, знакомься.
Возле чемоданов стояла невысокая женщина лет двадцати в скромном зеленом платье. Я подумал, что она северянка. Волосы светлые, пушистые, лицо белое, и на таком светлом фоне – большая коричневая родинка чуть ниже левого виска. Почти с копеечную монету. Конечно, эта родинка здорово выделялась и сразу привлекала внимание, но ничего плохого тут не было, мне даже понравился такой контраст, а женщина, вероятно, считала родинку чуть ли не уродством, стеснялась и привыкла поворачиваться к собеседнику правой щекой. Давно, знать, привыкла, еще с детства, потому что получалось у нее это механически, инстинктивно. Взглянула она на меня искоса и как-то несмело. Поколебавшись, протянула ладошку:
- Лида.
- Андрей, - назвал я себя.
- Ладно, боцман, донесешь, - заторопился лейтенант, кивнув на чемоданы. – Посадка минут через двадцать. Я за папиросами...
- Не напрощался с дружком своим, - огорченно вздохнула Лида, едва Чалеев скрылся за дверью.
Я промолчал, и она умолкла.
Было неловко стоять вот так, не разговаривая, но я не умею развлекать, рассказывать веселые истории, анекдоты при первом знакомстве. У некоторых это здорово получается, а у меня нет. Скованно себя чувствую. Тем более, что Лида сразу как-то встревожила и привлекла меня. Лицо у нее доброе, открытое, удивленно-наивное. Нелегко ей, наверно, с Чалеевым.
- Хотите сесть? – сказал я, наконец. – Вот здесь скамейка.
- Ага, - выдохнула она, - ноги очень устали.
Еще бы не устать – туфли на высоких каблуках да столько груза.
- Намучаетесь с таким багажом.
- Нам ведь самолетом еще.
- И мне тоже, - я назвал свой город.
- Ой, правда?! – она всплеснула руками. – Училась я там до седьмого класса. И родные остались. Сестра. Вы даже не представляете, как хотелось бы попасть туда!
Ресницы ее вскинулись, глаза заблестели. Она оживилась, стала похожа на обрадованную девчонку-школьницу. И мне было очень хорошо, что доставил ей нечаянную радость. Смотрел на Лиду и не мог, как говорится, взор отвести. Все мне нравилось в ней. И светлые доверчивые глаза, и белизна кожи, и эта самая родинка, выделявшая ее среди всех…
Мне бы встать тогда, уйти подальше. Но я сидел, тиская в руках головной убор, говорил что-то несвязное, и вид у меня был, наверное, глупый…
                *   *   *
     Сигнал тревоги отвлек меня от воспоминаний и скинул с койки. Сунул я ноги в сапоги – и на боевой пост. Едва добежал, раздалась команда:
- По местам стоять, к всплытию!
Часы показывали три. У нас на лодке уже понедельник, а дома еще воскресный вечер. Отец с мамой чай пьют или ушли в гости. А  может, у телевизора прохлаждаются в свое удовольствие. Показали бы им сейчас пустынный ночной океан, лодку в черной пучине, наш тесный отсек и меня, полусонного и полуодетого. Ахнули бы, наверно. Хорошо им там, у телеэкрана. И Светлане тоже, и ребятам с завода… Ну, Светлана-то и ребята еще на танцах. Трудятся, не жалея ног. А у нас очередное всплытие для осмотра поверхности океана и воздушного пространства. Мы – на боевой службе, в разведке.
В дальнем походе лодка превратилась вроде бы в обособленное государство, а вернее – в изолированный кусочек советской страны. Военные уставы – наши законы. Командир – президент и глава правительства. Он и судья, и прокурор – может карать и миловать. Он военный министр и министр иностранных дел. В его руках вся полнота власти, на нем вся ответственность. Никто не может ослушаться его. Но он не одинок на своем высоком посту. Ему помогают офицеры и старшины, коммунисты и комсомольцы. В этом наша сила.
Командир приказал начать поиск кораблей и самолетов.
Противника поблизости не обнаружено.
 Часов восемь лодка двигалась под РДП.
После обеда свободным от вахт приказано было собраться на политзанятия по группам. Когда я пришел в отсек, там уже было  полно моряков. Сидели повсюду: на палубе, на ящиках с запчастями, на разножках. Входившие пробирались среди товарищей, теснили вахтенных у станций главных электродвигателей, искали себе места. Кто успел прийти раньше, устроились поодаль от руководителя занятий, стреляли оттуда подковырками и остротами. Едва я «приземлился» возле электрокомпрессора, прислонившись к теплому статору мотора, вошел замполит, руководитель занятий. Его встретили звонкой командой:
- Встать! Смир-р-рно!
Теснясь и толкаясь, поднялись моряки. Вытянуться, как положено, не было никакой возможности. Замполит разрешил нам сесть.
Острословы стихли. Угомонились весельчаки около кормовой переборки. Слышнее стали мерный шорох вращающегося гребного вала да пощелкивание в приборах.
Замполит остановился возле карты.
- Знаете, сколько миль мы прошли от базы? – спросил он. И после небольшой паузы сам же ответил: - Тысячу. И не только прошли. Нам удалось выяснить некоторые данные о противнике…
Политзанятия начались необычно. О последних событиях в стране и за рубежом, о новостях, которые нам всегда нравилось слушать, пока ни слова. Кармановский говорил о том, какие самолеты летают над океаном, сколько их. Перечислил корабли, шнырявшие неподалеку. Ого! Мы даже не подозревали, что со стороны противника действует такое количество сил в дозорах и поисках.
- Разрешите вопрос, товарищ капитан третьего ранга? – привстал возле кормовой переборки штурманский электрик Чиж.
- Пожалуйста.
- Мы, значит, долго еще в море будем?
- Сколько понадобится, - чуть прищурившись, ответил Кармановский. – Почему это вас так встревожило? Вам трудно?
- А кому легко? – вырвалось у меня.
- Мы не на собрании, Крутилин, - замполит вроде бы сделал замечание мне, но в его голосе не было строгости. Он повторил, обращаясь к Чижу: - Так что вас тревожит?
- Посылка мне должна быть на почте.
- Вернемся – получите.
- Скоропортящаяся… С витаминами, - проговорил штурманский электрик огорченно.
Я даже онемел от негодования и удивления: он что, шутит, этот Чиж?
О важнейших делах речь идет, а он про свои персональные витамины!.. И, похоже, на полном серьезе излагает насчет апельсинов или чего еще там…
- Во дает! – ахнул кто-то.
Замполит строго спросил:
- Скажите, Чиж, разве в нашем рационе ощущается нехватка витаминов?
- Не знаю... Родители беспокоятся.
- Это хорошо и вполне естественно, что родители тревожатся за сына. Даже когда он совсем взрослый и самостоятельный, - Кармановский говорил ровно, доброжелательно. – Но, наверно, не стоит родительскую тревогу подогревать в письмах.
- Я и не подогревал.
- Верю, - кивнул замполит. – Только родители – они ведь, знаете, между строчек настроение уловить могут… А ваше беспокойство насчет посылки мне тоже понятно. Однако служба есть служба, личные мотивы, личные интересы приходится отодвигать на задний план, когда это требуется...
- Люди в бою жизни не жалели! – опять вырвалось у меня.
- Так то в бою, - возражающе развел руками Чиж.
- Наша разведка тоже своего рода бой, - сказал замполит.
- Бой? С кем? – на лице матроса появилось недоумение.
- Мы, в прямом смысле слова, не применяем оружия, но разведка вероятного противника в мирное время – это своего рода бой, чтобы нашу страну не застала врасплох беда… - объяснил Кармановский. Он несколько и заволновался. Наверно, тоже не ожидал такого вопроса от моряка. – Наш поход – боевая задача…
Из центрального отсека объявили перерыв в занятиях. Я решил подойти к Чижу, продолжить начатый им разговор. Хотел выложить  ему кое-что по поводу посылки и разных там витаминчиков. Однако дружный смех возле электрокомпрессора задержал меня. У стального шпангоута, за мотором этого агрегата, увидел рулевого Федорова. Он тер кулаком заспанные глаза.
- Кому война, а кому мать родна… – потешался молодой акустик Бордун. – Птенчик в гнездышке!
Подшучивали над моим подчиненным и другие моряки.
- Тише, ребята, он еще не все сны посмотрел!
- Матрос Федоров, ко мне! – крикнул я.
Стоявшие возле рулевого мотористы притихли. А во мне все клокотало.
- Как не стыдно спать на занятиях! Эх ты! И не жестко было? Может, пуховую подушку принести?!
Ни острот, ни шуток в отсеке. Не только Федоров, но и все окружающие безмолвствовали. А осуждение в глазах товарищей моего повышенного голоса я прочитал слишком поздно.
- Зачем ты так? – подошел Казаков. – Ведь он две смены подряд нес вахту. Вместо Плетнева.
- А что с Плетневым?
- Заболел.
- Федоров, почему не доложил мне?
- Вы отдыхали.
- Все равно надо было разбудить, доложить. А спать на занятиях не положено! – я чувствовал, что переборщил, но трудно было переломить себя, отказаться от взятого тона.
- Медведя узнают по когтям, властного по речам, - услышал я негромкий голос осуждения мичмана Углова, поймав его укоризненный взгляд на себе. Эти слова совсем охладили меня.
Политзанятия продолжались. А я думал о своем. Как бы там ни было, но ведь Федоров нарушил порядок.
Я злился на него, но и собой был недоволен. Сорвался, потерял выдержку. Надо было спокойно выяснить все, наказать, если требуется. А от резкости  какая польза? Только обиделся человек. Может быть, и вину свою не осознал.
Сколько раз предупреждал меня замполит: всегда и везде, мол, помни, Крутилин, что ты не только старшина, не только боцман, но и комсомольский вожак. И еще был у нас с ним очень памятный разговор, когда меня выдвинули на  должность старшины команды рулевых, то есть боцмана. «Чем испокон веков отличались на флотах боцманы? – обратился ко мне замполит с вопросом и сам же ответил: - Грубостью, пренебрежительным отношением к подчиненным, изощренной бранью. А начальство не пресекало, даже, наоборот, поощряло его, чтобы команду в руках держал, порядок на палубе наводил. Ну, а теперь наш флот совершенно иной, люди служат образованные, сознательные, с чувством собственного достоинства – к ним другой подход нужен. Боцман теперь не грубая сила, не «держиморда», а прежде всего, отличный воин, специалист, пример во всем».
Насчет примера замполит даже повторил: убеждать людей надо своим поведением, отношением к делу.
Прав, конечно, Кармановский был, я полностью с ним согласен. Но вот не удержался с Федоровым, вспыхнул как порох, голос повысил. И получилось: не только Федоров допустил оплошность, но и я тоже. Как теперь быть? Сказать ему, что перегнул палку? При людях сказать, которые слышали, как я его распекал? Зажать свое самолюбие и извиниться? Трудно это…
А подчиненному легко было слушать меня?!
                *   *   *
     Над океаном висели редкие облака. Ветер был свежим и влажным.
Вахтенный офицер дал команду выбросить мусор из отсеков. Через несколько минут пищевые отходы, жестяные и стеклянные банки из-под соков, грязная ветошь – все было упаковано в мешки и выброшено за борт. Мешки пошли ко дну, не загрязняя океан и не демаскируя лодку.
Я курил на мостике. Подставлял лицо ветру, любуясь океанской далью. Возле лодки, не отставая, игрались дельфины. Подумал о них: ученые утверждают, что эти обитатели морей умеют объясняться друг с другом. Может, и сейчас они говорят о нас? Или сообщают сородичам о курсе и скорости лодки? Им не запрещено пользоваться своими средствами связи. А мы очень редко посылаем радиосигналы в эфир, не включаем радиолокационные станции на излучение, не зажигаем ходовых огней, подолгу не маячим на поверхности океана, погружаемся даже при появлении гражданских судов. «Видите, как мы осторожны, - мысленно обратился я к веселым спутникам. – И вы о нас поменьше болтайте!»
Один дельфин напоминал мне почему-то сороку. Блеснув белым брюхом, он легко перевалил через гребень волны. Обогнал лодку, заскакивал вперед и, любопытничая, высовывал нос. Хорошо этому скороходу: через любой рубеж проскочит. А у нас разведчики-радиометристы опять запеленговали самолет вероятного противника, опять объявлено погружение. Не хотелось оставлять мостик, но я бросил окурок за борт и проворно выполнил команду «всем вниз», привычно соскользнув по трапу в центральный отсек.
Мое внимание привлекла закрепленная на переборке грифельная доска со свежей информацией. На доске записи вахтенного офицера: плотность аккумуляторной батареи – полная, воздуха высокого давления – сто процентов. Меньше стало пресной воды и продовольствия. Материальная часть, то есть машины, приборы, агрегаты – в исправности. Мне хотелось включить еще один официальный пункт – о настроении людей. Я бы написал – настроение бодрое. Особенно у меня. Почему? Да потому, что я  сумел побороть самолюбие, положить себя на обе лопатки. Извинился все-таки перед Федоровым за резкость и грубость. И матрос повеселел после этого, а мне стало легче, даже уважительности  к себе прибавилось.
С Федоровым в общем-то все ясно. Молодой матрос требует внимания, помощи.  Если он и допускает оплошности, то по незнанию, по неумению. Значит, заниматься с ним надо  больше, объяснять да показывать ему, что к чему.
Наше комсомольское бюро часто прибегало к неновой, но существенной форме работы с новичками. Если видим, что молодой матрос не уверен в своих силах и знаниях, теряется в непривычной обстановке или просто по характеру застенчив, замкнут, - выделяем комсомольца, хорошего специалиста, как правило, по третьему году службы, которому вменялось шефство над молодым матросом. Старослужащий помогал ему освоить механизмы, аппаратуру, привыкнуть к лодочным порядкам, ближе познакомиться со всеми ребятами. Не висел, конечно, с утра до вечера над душой, но в ответственный момент всегда был тут как тут. Даже на увольнение в первый раз вместе с ним ходил на берег, показывал военный городок, матросский клуб.
При таком шефстве коллектив становится крепче. Конечно, не каждый принимает эту опеку. Кое-кто даже обижается. А для Чижа просто странно было бы выделять наставника. Штурманского электрика перевели к нам с другого корабля, он уже дослуживает второй год, специальность свою знает, правила и порядки тоже. Нарушений не допускает, но только норовит, как я заметил, укрыться за чужими спинами. По принципу «моя хата с краю». Он, оказывается, и морской болезнью не страдал – это мне объяснили парни из седьмого отсека. Ошибся, значит, я в первый день похода. Чиж сидел да подремывал  (матрос спит - служба идет!), а я распинался перед ним, тараньку совал: «Возьми, соленое помогает». Наверно, посмеивался он в душе надо мной или ругал: привязался, дескать, спать мешает…
«В себя он нацеленный», - сказал как-то замполит Кармановский. По-моему, очень точно выразился капитан третьего ранга. Таких вот «нацеленных в себя» на флоте немного, но все же встречаются, и служить вместе с ними – удовольствие маленькое. Надежды на них нет. Это не то «третье плечо», на которое можно опереться в любой момент и без колебаний.
Я, конечно, не психолог и не социолог, не мне исследовать, откуда берутся такие молодые люди, но у меня тоже есть свое мнение по этому поводу. Как-никак двадцать лет прожил, повидал кое-что.
Вот, скажем, рос в нашем дворе парень по имени Валерий – как и Чиж. Он даже со Светланой одно время, в восьмом классе, хотел подружиться. Но Светлана, к ее достоинствам, разобралась в нем. Мне жаль было таких ребят. Упущенные они в воспитании семьей.
Посоветовал мне замполит самому взять шефство над Чижом. Я стал отказываться.  Как с ним вести себя? В чем и как убеждать? Мне казалось, что он еще не осознал, насколько важная и необходимая у нас служба. Не понимает он, что экипаж нашей лодки – это частица того мощного щита, который прикрывает нашу страну, весь социалистический мир.
- Знаете что? – взял Кармановский со столика журнал. – Познакомьтесь сами вот с этой статьей. Может, и Чиж прочитает. Только не навязывайте.
- Статья для него – как об стенку горох! – возразил я.
- Ну, не каждая, - улыбнулся замполит. – Тут некоторые абзацы подчеркнуты, на них обратите внимание.
От замполита я направился в седьмой отсек, где в этот вечер должен был демонстрироваться новый кинофильм для экипажа. До начала сеанса было еще далеко, но здесь уже было несколько моряков, свободных от вахт. Сюда приходили заранее, как в клуб. Пообщаться, побалагурить… Сперва являлись те, кто расписан поблизости на боевых постах. Затем подтягивались остальные, чтобы, выражаясь на флотском жаргоне, «потравить морскую баланду» перед фильмом, обменяться новостями. Своего рода посиделки, на которых слушали музыку, рассказывали были и небылицы. Говорили о новой технике, о литературе, спорте.
Обычно с баяном на коленях возле торпедных аппаратов устраивался акустик Потеряев, рядом с ним – любители пения. Негромко, слаженно заводили они песню о моряке, которого манила к себе желанная… И арии из оперетт хорошо получались. Ну, а если возникала песня о трех танкистах, то ее подхватывали всем отсеком.
- Кино хочется посмотреть? – встретил меня Леонид Казаков, едва я вошел в отсек. Дружок мой был грустен. Стоял около крайней койки, опираясь на боковину. Поза вялая, глаза пасмурные.
- А ты? – спросил я.
- Наверно, не буду. Заглянул так, на огонек.
- Что с тобой? Из-за чего киснешь?
- По правде сказать, скверно на душе.
- Вижу, только причину угадать не могу. Кайся в грехах, может, и отпущу.
- Скорей бы из автономки да в отпуск! Знаешь, как хорошо дома теперь? Деревья распускаются, сирень в цвету…
- Ладно, не тяни, дружище! Что произошло?
- Да как сказать…  Письмо перед выходом получил.
- От Антонины? И до сих пор молчал…
Леонид извлек из нагрудного кармана несколько затертых листков. Протянул мне.
- Лучше сам расскажи. И с самого начала. Я  ведь не столько знаю, сколько догадываюсь о ваших делах.
На переборке крепили экран. В отсеке было сумрачно и тихо. Лишь черно-лаковый баян в ловких руках Потеряева негромко выводил грустную мелодию, а кок Митрофанов в  полголоса пел об усталой подлодке, которая из глубины шла домой. Слова и музыка нравились морякам. Но мне сейчас было не до песни.
- История давнишняя, - не сразу начал Леонид. И вдруг - хватил кулаком по своему колену. – Это все тот торгаш воду мутит!
- Не кипятись. Чем провинился перед тобой торговый моряк? В одном океане штормуем.
- В одном, да по-разному… Помнишь, на Ноябрьский праздник меня домой отпустили? Седьмого к родственникам в гости пошел. Ну, вечер как вечер. Стол ломится от закусок. А мне чего-то не того… Народ за столом в возрасте, степенно-рассудительный, а я вроде полосатого щуренка среди кижучей. И разговор не по мне – об огородах, дачах. Мне-то они к чему? Жить на даче не собираюсь, огороды разводить на подводных лодках нельзя… Незаметно отвалил я от этой компании – и в коридор. Стою, как на якоре, дым табачный пускаю к подволоку, соседние двери коммунального жилья разглядываю. Их штук пять в этом коридоре. За одной слышались песни, веселые голоса. Как в матросском клубе…
Между тем отсек заполнялся – гурьбой ввалились трюмные. Поставили банки с сухарями «на попа» вместо табуреток в проходе. Сняв пилотки, сели рядком на них, как в кинотеатре. Стало жарко. На шпангоутах и на подволоке конденсировались росинки. Капли кропили головы и плечи моряков. И мне падали на шею, скатывались за воротник. Но я терпел это опрыскивание, стараясь не перебить друга.
- Самовольно входить в чужую комнату неудобно, - продолжал Леонид. – Незваный гость хуже проверяющего на лодке. Возвращаться к своим – опять тот же разговор о редиске, о досках для пристройки веранды… Тут как раз дверь, за которой пели песни, отворилась, появились две девушки в одинаковых кофтах. Меня вроде и не заметили, мимо прошли по коридору. Одна все-таки оглянулась, шепнула что-то другой. Засмеялись. А когда возвращались, она остановилась возле меня, поморщилась от папиросного дыма: «Ну и коптилка ты-ы!»
Нос у нее вздернутый, задиристый, глаза синие. Ну и утонул я тогда в этих глазах. Загляделся, заслушался  - и повели они меня, как бычка на веревочке… В комнате у них было человек десять. У окна восседал крепкий парень с аккордеоном – торгаш тот. Танцевали несколько пар. Только мы перешагнули порог – Синеглазка распорядилась: «Стоп! Морской дьявол пойман!» Торгаш оборвал музыку, зыркнул насмешливо на меня да как рванет «Яблочко»! Что мне оставалось делать?..
 - Не ударил лицом в грязь? – улыбнулся я.
- Плясал так, что фужеры на столе ходуном ходили… Позвал Синеглазку на перепляс, но она положила руку на мехи аккордеона, объявила: «Хватит! Теперь знакомиться будем!..»
Возле торпедных аппаратов мягко заурчал, словно заворковал, мотор кинопередвижки, осветился экран на переборке,  Леонид умолк. Я оглянулся: везде сидели и лежали моряки. Плечо к плечу, бок о бок. Тут не жаловались на тесноту. Койки третьего яруса в нашем «зале» были признаны самыми удобными для зрителей, как партер в театре. Перед кинофильмом их занимали хозяева. На банки сухарей и нижние койки садились расторопные, успевшие прибежать пораньше. Остальные – в метре, в двух от экрана, у постов гидравлики и гирокомпаса. Этих опоздавших называли в шутку великомучениками: полтора часа задирали они подбородки. Мы с Леонидом на этот раз оказались среди расторопных.
Ни теснота, ни духота, ни качка не могли в походе удержать подводников от просмотра кинофильмов. Если даже фильм был дряхленьким, «вековой» давности, если даже сто раз рвалась отсыревшая лента – все равно отсек заполнялся до предела. Кино словно бы расширяло тесные пределы лодки, переносило нас в большой разнообразный мир.
Многие моряки не пропускали ни одного сеанса. Смотрели фильм дважды, трижды. И правильно делали. Если уйдешь в себя, распроклятая скука проникнет в душу, как червь в яблоко. Особенно тоскливо в не занятое вахтами и учебой время. «Морская травля» уже не привлекает, все были и небылицы давно пересказаны. Даже шахматы не хочется брать в руки. А фильмы не надоедали, особенно кинокартины о мужестве и риске…
В отсеке вырубили свет. Заметались на экране кадры киножурнала. Механик быстро заловил их в рамку, и они перестали плясать на головах и форменных воротниках моряков.
…Американцы запустили гигантскую ракету. Не пролетев и километра, она будто лопнула: взорвалась около кудлатых облаков. Осколки посыпались на головы испытателей. «Так вам и надо!»
Вот демонстрация на улицах Токио. Неулыбчивые лица, узкие глаза. Транспаранты с призывами на японском и английском языках. По-английски я понимаю: «Янки, убирайтесь домой!». Многие ребята тоже понимают по-английски. А иероглифы для всех нас загадка.
Теперь самое интересное – «По родной стране». В Горьком отстроен новый микрорайон с широкой центральной улицей. Слева красивые многоэтажные дома, молодые деревья, справа школа. Стайка девочек в белых фартуках на троллейбусной остановке.  Потом - открытие громадного аэропорта, приземление первого самолета… Начало весенних посевных работ на юге Украины… У зайчихи появились зайчата в лесу…
- Ты гляди, гляди! – толкнул меня в бок Леонид. – У нас в школе в живом уголке зайчонок был!
- Тихо, товарищи!
Я покосился на Леонида. Он смотрел на экран с таким интересом, что даже нижнюю губу прикусил. Вот и ладно: отвлекся парень от невеселых дум.
                *   *   *
     Океанской воды в умывальниках сколько угодно, однако грязь она смывает плохо. И зубы не почистишь: целый день будет горько во рту.
Пресную воду давали только на камбуз, для приготовления пищи, и один раз в сутки заливали в баки для питья. Больше никуда. Ни капли!
У каждого из нас были свои небольшие запасы для личных нужд. Это наш опытный замполит надоумил моряков перед походом набрать пресной воды в резиновые мешки, которые предназначались для хранения грязной одежды, и в гидрокомбенезоны. Ну, ребята и постарались.
Незадолго до прощания с базой, когда все уже было взято на борт и размещено по своим местам, лодку проверяли флагманские специалисты. Флагмех осматривал помещения, а мы побаивались: обнаружит непредусмотренный груз – как отнесется к нему? Под палубой центрального поста, как нарочно, флагмеху попался на глаза лежавший за трубопроводами гидрокомбинезон с водой, который подрагивал от толчков, будто студень, и был похож на расплющенную человеческую фигуру. В недоумении флагмех остановился возле него: «Что это?» Ему объяснили. Он тронул гидрокомбинезон носком ботинка, усмехнулся: «Неплохо придумано». И этим словно узаконил наши резервы воды.
Мой мешок с пресной водой хранился в штурманской рубке под столом штурмана. В нем было пятьдесят литров. Каждый день я наливал эмалированную кружку, полоскал рот и смывал морскую соль с лица…
Сегодня, едва взял бритву, в нашей восьмиместке появился лейтенант Чалеев. Я избегал неофициальных встреч с ним, но тут он сам пожаловал в старшинскую кают-компанию. Зачем его принесло? Не догадывается ли он о моей тайне?
- Скоро побреешься, боцман?
- Что вы хотите, товарищ лейтенант?
- Проверьте механизмы вертикального руля в седьмом отсеке, - бросил он. – Потом ко мне.
- Есть.
Чалеев ушел, а я с полчаса не мог успокоиться: почувствовал в его визите что-то недоброе.
Выполняя распоряжение, долго и тщательно осматривал золотник гидравлического привода руля. Задержался в седьмом отсеке возле Чижа. В кармане у меня был журнал, который дал замполит. Решил воспользоваться случаем. Обратился к Чижу с вопросом:
- Слышал, вы техникой очень интересуетесь?
- Многие интересуются, - буркнул тот.
- А знаете, как выглядит на американских подводных лодках устройство для запуска ракет?
- Устройство для запуска? – на плоском, обычно безучастном лице Чижа промелькнуло любопытство. – Пульт управления? Не представляю…
- Я тоже не знал, а вот тут написано.
- Дайте почитать…
Пожалуй, никогда раньше не видел я Чижа таким любопытным. Сейчас он, конечно, всю статью проглотит. Интересная статья. Она заставит и задуматься, почему и для чего мы вышли на боевую службу.
Разговаривая с Чижом, я забыл о своем неприятном предчувствии, а когда вошел в штурманскую рубку к лейтенанту Чалееву, который вел прокладку пути корабля на карте, то был ошарашен его вопросом:
- Ваша вода здесь?
- Под столом в мешке? Моя.
- Валяется – ноги не протянуть.
- Товарищ лейтенант, было разрешено взять воду…
- Знаю. Но мешок тут не к месту. Уберите!
- Куда же?
- А хоть за борт!..
Он, конечно, не хуже меня знал, как дорога сейчас каждая кружка пресной воды. И мешок под столом не очень-то мешает ему. Но объясняться бесполезно. Таким надменно-высокомерным тоном он, вероятно, разговаривает и с Лидой. Она тихая… Но я бы сказанул ему, да пререкаться нельзя.
- Будет выполнено, товарищ лейтенант, - сказал я.
Он ухмыльнулся довольный.
                *   *   *
     В офицерской кают-компании было тесно. Над картой, расстеленной на столе, склонился командир лодки Турбинин. Замполит и начальник радиотехнической службы что-то обсуждали, расположившись на диване за столом. Еще несколько офицеров сидели возле кормовой переборки. Я, приглашенный на совещание, как секретарь комсомольской организации, сел в уголке, возле столика вестового.
Капитан третьего ранга Турбинин, наконец, оторвавшись от карты, сказал:
- Мы вошли в зону противолодочного оборонительного рубежа американцев. Вероятно, вся ширина рубежа контролируется радиолокацией и визуально. Опасно преодолевать его в надводном положении и под РДП. Но надо вести разведку и аккумуляторную батарею лодки надо подзаряжать. Начальник РТС?
- Есть! – начальник радиотехнической службы Шелуносов прервал разговор с замполитом.
- Сколько самолетов постоянно летает над рубежом?
- Пять-шесть, товарищ командир.
Это он о патрульных самолетах противника.
- У кого какие суждения, предложения по поводу преодоления полосы рубежа? – обратился ко всем Максим Григорьевич.
Я,  например, не знал, что можно сделать в  такой ситуации. Не ложиться же на обратный курс! Офицеры тоже молчали. Наконец  зазвучал осторожный голос старшего лейтенанта Смирнова:
- Одно ясно – находиться долгое время в надводном положении нельзя. Засекут.
- Надо приспосабливаться, - сказал начальник радиотехнической службы. – Всплывать на мгновения. Радиометристам и радистам хватит этого времени для разведки…
- И экономить электроэнергию, - кивнул механик. – Урезать освещение, отключить некоторые приборы…
- Олег Данилович, это по вашей части, - сказал Турбинин, взглянув на инженер-механика Надточего. – Расходуйте энергию как можно бережливее.
- Ясно.
- И еще: будет возможность идти под РДП – сразу же подключайтесь на зарядку батареи…
«…В полумраке жить будем, - подумалось мне. – Много ли электроэнергии расходуется на лампочки? Но расход…»
- Значит, так, - подвел итог Максим Григорьевич, выслушав мнения офицеров. – Прорываемся через рубеж в подводном положении экономическим ходом. На всплытие и движение в надводном положении не рассчитывайте… 
- Понятно, Крутилин? – тронул меня за плечо замполит Кармановский. – Об экономии энергии  надо  сегодня же потолковать с комсомольцами в отсеках. Особенно с рулевыми и электриками. А сейчас пойдемте ко мне.
Каюту замполита просторной не назовешь. Две койки одна над другой, крохотный, будто игрушечный стол у изголовья, узкий, платяной шкаф, привинченный к переборке, - вот и вся меблировка для двух человек.
Согнувшись, замполит сел на нижнюю койку, мне предложил раскладной  стул. И удивил неожиданным вопросом:
- Вы, Крутилин, не думали насчет вступления в компартию?
- Я? В компартию?
- Отличник боевой и политической подготовки. Комсомольцы вам доверяют.
Вот уж не ожидал я, что Александр Васильевич начнет такой важный и трудный для меня разговор! Промямлил растерянно:
- Рано, товарищ капитан третьего ранга…
Конечно, о вступлении в партию я мечтал уже не первый год, но никому не высказывал своих сокровенных мыслей. Очень уж ответственный шаг.
- Кому же еще вливаться в наши ряды? – рассуждал вслух замполит. – Вы варились, как говорится, в рабочем котле на заводе. Послужили на флоте. А завод и флот – школа высокого класса. Не так ли?
- Нельзя мне!
Что еще я мог сказать замполиту? Язык не поворачивался открыть правду. Я любил Лиду, жену офицера Чалеева, несколько раз тайком встречался с ней после отпуска в военном городке. К тому же и сейчас скрытничаю. Такой удобный момент излить душу, а я не могу решиться.
- Объясните, почему нельзя? – мягко спросил Кармановский.
Меня даже знобило под пытливым взглядом его карих глаз. Больше всего хотелось, чтобы он не задерживал меня в каюте, не задавал вопросов. Как расскажешь о наших сложных взаимоотношениях с Лидой? Это не только меня касается. Согласится ли она, чтобы о наших делах знал третий, даже такой надежный и умный человек, как Александр Васильевич?
Тогда, на теплоходе, увозившем меня в отпуск, я целый день мотался по прогулочной палубе и коридорам, надеясь увидеть Лиду. Лейтенанта Чалеева замечал то в баре, то в курительном салоне. А жены его нигде не встечал.
Огорченный, я остановился на самой корме, разглядывая, как раздваивается пенистая дорожка, тянувшаяся от винтов. И вдруг услышал знакомый голос за спиной: «Интересно?»
Оглянулся, и первое, что бросилось в глаза, - ее улыбка. Лида была рада встрече со мной – это я понял сразу. Ну, а про меня-то и говорить нечего. Не помню, что  ответил ей. Она кивнула. «Смотрите, вода под винтом кипит, будто в громадной кастрюле» – «Да… Хотя нет», - я  терялся рядом с Лидой. Хорошо, что хоть она была в настроении, говорила увлеченно, весело: «Очень мне тут нравится! Качки боялась, но сегодня совсем тихо». – «А еще морячка!» – «Какая там морячка! Второй раз на пароходе. Когда сюда ехали, муж в ресторане веселился, а я спала. Даже на палубу не с кем выйти было. А теперь совсем  хорошо. Здесь кино имеется, посмотрю нынче…»
Ну, не рассказывать же замполиту об этом вроде бы совсем обыкновенном разговоре, который был приятен и мне и ей! Не говорить же капитану третьего ранга, что потом я купил билеты на все киносеансы и шесть часов сидел в душном зале, терпеливо дожидаясь Лиду! Лишь на предпоследнем она появилась, увидела, позвала: «Идите сюда, Андрюша!..»
Лампочка в каюте замполита померкла. Это электрики вырубили светильники, выполняя приказ командира об экономии электроэнергии. Кармановский не видел теперь моего лица – стало легче. Но, не очень надеясь, что он отпустит меня, не завершив разговора, я поднялся:
- Разрешите идти?
Александр Васильевич кивнул сдержанно:
- Занимайтесь своим делом.
Я выскочил из каюты.
Центральный отсек был  похож на сумрачный погреб. Там, где находились на переборках приборы, блекло фосфоресцировали циферблаты. Светящаяся стрелка тахометра клонилась к краю шкалы, показывая мизерное число оборотов мотора экономхода.  Люди в полутьме двигались осторожно – как приведения.
Не хватало воздуха.
На глубиномере – сто метров. В толще воды лодка, наверно, выглядела гигантской рыбиной. Чуть пошевеливая плавниками-рулями, медленно раздвигала она плотную холодную толщу.
Привычная обстановка вернула мне уверенность. Тугой свист гидравлики, ритмично звучащий в трубопроводах, говорил о том, что на корабле полный порядок. Приборы и механизмы в напряжении, в действии. Но при таком свете, оказывается, даже лучше думать, сосредоточиваться на своем.
Почему мы с Лидой скрываем наши чувства? Почему таимся? Ведь она и Чалеев чужие люди, Лида сама говорила об этом. Не развелись еще? Не свободна? Вот мы со Светланой оба свободны, но Света не тянется ко мне, да и я теперь равнодушен к ней. А Лида для меня звездочка. И я для нее притягательный человек. Что же мешает нам быть вместе? Условность? Формальность?
- Включить регенерацию! – прозвучала команда.
«В отсеке скопилось много углекислоты, - понял я. – Поэтому и дышать трудно».
Моряки поставили печку на середине отсека, вложили в нее пластины регенерации. Воздух заметно посвежел вскоре.
Вахтенный офицер приказал очередной смене заступить на вахту.
                *   *   *
     Чего только  не передумаешь после вахты, лежа без сна в темной каюте! Жизнь свою вспомнишь со всеми подробностями.
В детстве я, как и многие мальчишки, увлекался путешествиями капитана Немо, запоем читал о Крузенштерне и  Лазареве, о походах Невельского. Тревожили меня такие книги, тянули куда-то вдаль, к неизведанному. Однако до военной службы нигде, кроме пригородной местности, я не бывал, а о море и не мечталось. Когда поезд, в котором ехали призывники, вырвался из туманного распадка между сопками на ясный простор, и впереди открылась величественная, безбрежная синева, у меня сердце сжалось от красоты, от  какого-то  необыкновенного ощущения океанских просторов.
Раньше я считал, что привлекательнее наших сибирских краев ничего нет. Вдоль реки, что текла невдалеке от нашего дома, хороводились, похваляясь стройностью, молодые березы. Трава на лугу выростала высокая и густая: лежишь в ней и земной тверди не ощущаешь. Как на перине. Дух медовый льется от разноцветья. С весёлым цвирканьем прыгают кузнечики. Невесомо порхают цветастые бабочки. Тонко, едва уловимо жужжит пчела в цветке, стонет от радости.
До чего же я любил наши пригородные места! И все-таки море сразу покорило меня, приковало к себе. Даже не знаю, чем объяснить это. Покорило – и все.
После окончания учебного отряда подводного плавания нас, молодых матросов, привезли в соединение боевых кораблей. Выстроили перед зданием штаба. Жарко,   вещевой мешок греет спину.
Подошли офицеры. Один из них зачитал приказ о распределении нас по экипажам подводных кораблей.
В тот день подводная лодка, на которую меня назначили учеником рулевого, подготавливалась к походу. Не в дальнее плавание, нет – в ближайший полигон для отработки очередной учебной задачи, но для меня это был первый выход в море!
К вечеру, когда мы удалились от берега, неожиданно усилился ветер, началась качка. Старослужащие воспринимали ее спокойно, вроде бы даже не замечали, а я едва на ногах держался, цепляясь дрожащими пальцами за любой подвернувшийся предмет. Жутко было глядеть на стрелку кренометра, метавшуюся от одного края шкалы к другому. А вдруг лодка перевернется! Смешно так думать, но тогда я переживал вполне серьезно.
В центральном отсеке многое для меня было неизвестным, хотя в учебном отряде я занимался старательно. Шевелились стрелки приборов. Блестели отсветом латунные  маховики на станции погружения и всплытия. Страшно волновало: как  я буду управляться тут? Вот сейчас я иду как дублер вахтенного, а в следующий раз самому придется нести вахту. Надо скорее вникать, разбираться.
Однако «вникать» особенно не пришлось. Меня быстро скрутила морская болезнь. Нахлынула вялость, к горлу подкатил горький  ком. Пришлось опуститься на ящик с запчастями у переборки. Не было сил следить за действиями моряков и приборов. Глаза застилались слезой, рот наполнялся полынно-горькими слюнями. Казалось, что мои внутренности, поднимающиеся кверху, сорвутся с предназначенных им мест, вывернутся наружу.
- Держись, моряк! – подбадривали меня товарищи. Но я не выдержал.
- Эй, друг! – попятился торпедный электрик. – Осторожней со своей парфюмерией!
Увы, я был не в силах остановиться! Меня гнуло от позывов рвоты. Кружилась голова, и было мучительно неудобно перед товарищами.
- Бери кандейку, в нее и облегчайся! – сказал торпедный электрик.
Я еще не знал тогда, что на флоте кандейками называют жестяные банки, никак не мог сообразить, чего добивался от меня моряк.
- Возьми! – крикнул он. – А ну, встань!
Большая консервная банка, брошенная им, загремела у моих ног. Я напрягся, ухватившись за какой-то трубопровод. Но лодка накренилась, дрогнула. Трубопровод вырвался из рук, и я опять рухнул на ящик. Казалось, все силы вытекли из меня, ни один мускул не подчинялся.
С мостика спустился боцман Базыма.
- Тыща слюнявых кашалотов! – взревел он, увидав мою рвотную массу на палубе. – Что за гальюн? Кто испохабил корабль?
Прильнув к переборке, закрыв рукавом робы лицо, я боялся глянуть на своего начальника.
- Твоя замена упражняется, боцман, - улыбался торпедный электрик.
- Ты-ы? – грозно повернулся ко мне Базыма.
Не знаю, откуда прыть взялась, но я невольно вскочил и  вытянулся перед боцманом:
- Сейчас уберу!
- Немедленно! Моментально, тыщу кашалотов!
Я схватил кандейку, разыскал у трапа мокрую тряпку…
Мичман Базыма взялся за меня всерьез. Под его наблюдением я вымыл палубу в центральном отсеке. После этого получил распоряжение осушить и вычистить выгородку трюма. Выгородка – узкий глубокий колодец для стока воды и грязи. Подступиться к ней трудно, она заплетена паутиной всевозможных трубопроводов. Выбрать воду из выгородки можно лишь ручным насосом, а грязь – горстями.
Я вычерпывал грязь, постепенно переставая обращать внимание на качку. Организм притерпелся.
- Не чурайся черной работы. На лодке белоручек не держим, - подбадривал меня боцман.
- Труд, парень, человека создал, - с ухмылкой вторил ему торпедный электрик.
Давно свершилось это мое морское крещение, но до сих пор при воспоминании о нем передо мной встает обветренное морщинистое лицо мичмана Базымы. Слышу его громовой бас: «Быстрей, тыща слюнявых кашалотов!»
Очень хорошо, что разгневанный Базыма приказал мне тогда работать до изнеможения, не думая о мучительной качке. Иначе кто знает, как скоро вылепился бы из меня моряк! Все-таки навык боцманов, передававшийся из поколения в поколение, тоже кое-что значит. Как ни развивается техника, как ни умнеют люди, а про старый опыт нельзя забывать… Так говорил мне Базыма, уходя с лодки в запас.
                *   *   *
     Через равные промежутки времени вахтенные отсеков докладывали в центральный пост, что отсеки осмотрены, замечаний нет. Это отвлекало от тревожных дум: не засечена ли американцами наша лодка? Во  всяком случае, американский корабль вот уже много часов мотался поблизости.
Хотелось бы знать, что думает об этом командир лодки.
Максим Григорьевич, как всегда, - у меня за спиной. Порой останавливается рядом, глядя на приборы. Вид у него усталый. Забот много, за все он в ответе. Но он крепкий, выносливый.
- Боцман, всплывай! – сказал вдруг он.
- А противник? – вырвалось у меня.
- Сторожевик не прослушивается. Проверим, - Турбинин шагнул к перископу.
Я решительно переложил рули на всплытие, но командир, задержавшись, предупредил:
- Не спеши.
Едва лодка всплыла под перископ, из рубки радиометристов доклад: обнаруживается работа корабельной радиолокационной станции. В таком положении лодке находиться нельзя.
Капитан третьего ранга Турбинин приказывает погрузиться.
Да, не позавидуешь нашему командиру! Провести лодку через противолодочный рубеж американцев очень трудно. Это все равно, что пролезть через игольное ушко, не задев его стенок. Но почему американцы создали противолодочный рубеж, насыщенный самолетами и кораблями, посередине Тихого океана? Тихий же океан по международным правилам судоходства не должен перекрываться военными силами какой-либо из сопредельных стран!
Аккумуляторная батарея, по докладу механика, почти разрядилась. Будь ее плотность полная, командир дал бы сейчас средний ход  и ускользнул бы от патрульного корабля. Но мы тащимся, словно черепаха.
Я сменился с вахты, передав свой пост Плетневу, но из центрального отсека не уходил. Ждал, когда по корабельной радиотрансляции замполит объявит оценки за несение вахт моряками.
Наконец Кармановский подошел к микрофону:
- Сегодня несение ходовых вахт оценивается так: старшина первой статьи Потеряев – отлично, старшина первой статьи Крутилин – отлично, матрос Федоров – посредственно…
Выставлять оценки за несение вахт – это инициатива комсомольского бюро, одобренная командованием. На заседании бюро решили устроить соревнование между моряками и сменами, объявлять оценки за суточное несение вахт. Мы надеялись, что соревнование повысит ответственность людей в исполнении своих обязанностей на постах.
Мне было приятно слышать высокую оценку своего труда. Но мой подчиненный Федоров получил тройку из-за нерасторопности на руле. Это и мне минус.
                *   *   *
     Мы готовили к торжеству «колонный зал» – многие называли так седьмой отсек лодки. Возле носовой переборки поставили стол для президиума. ек лодки. Возле носовой переборки поставили стол для президиума. Подняли средние койки кверху, прикрепив их к бортам. Стало просторнее. Потом рядами расставили в проходе банки с сухарями. Включили все лампочки.
В моем рундуке хранился кусок красного ситца, который я получил для изготовления стенда наглядной агитации, но перед походом не использовал. Послал за ним матроса  Федорова. Красным полотнищем накрыли стол. В отсек вплеснулась праздничность.
По трансляции вахтенный офицер оповестил личный состав о торжественном собрании.
Первыми в «колонный зал» явились электрики из шестого. На  лицах приятное удивление. А красный стол окончательно смутил их. Остановились возле двери.
С громкими шутками ввалились мотористы, но тоже смолкли. Один за другим входили офицеры.
Наш «зал» преображал моряков, поднимал настроение.
Постепенно были заняты койки, банки, разножки. Обживались «балконы» – кровати третьего яруса – и «бельэтажи» – ящики с запчастями. Собрались все свободные от вахт. И Чиж был здесь, сел рядом со мной. Я поздравил его с наступающим праздником, протянул руку. Он тоже.  Впрочем, - без особой охоты.
Завтра Первомай!
Командир открыл собрание и предоставил слово замполиту. А тот начал сразу, без всяких преамбул:
- Наша лодка за время похода обнаружила… - Кармановский перечислил корабли американцев, разведывательные и патрульные самолеты, которые несли службу на рубеже и перед рубежом. – Разведданные, добытые нами, - это, дорогие товарищи, наш подарок советскому народу и стране к празднику…
Моряки дружно захлопали. А замполит, дождавшись тишины, продолжал:
- Командование корабля одобрило инициативу комсомольского бюро оценивать каждую вахту, каждый поступок моряка в походе, как в условиях военного времени. Мы должны ни на минуту не ослаблять бдительности и старательности. Ведь основное у нас еще впереди. Чтобы обеспечить штаб флота исчерпывающими данными о вероятном противнике, наша лодка только что  получила приказ идти к главной базе американского тихоокеанского флота…
Я чуть было не присвистнул. Ого! В самую пасть противника! Разве такое возможно?
И для всех такой приказ был сверхответственным.
                *   *   *
     На первое и второе мая не планировалось работ и занятий. Отменялись утренние побудки. В обычные дни каждого одолевало желание выспаться. Казалось, что до подъема не успел отдохнуть. А в праздник вроде бы похрапывай сколько угодно, однако многие проснулись даже раньше, чем всегда. И я лежал с открытыми глазами, чувствуя себя бодрым. Усталость ушла, как вода в песок. Праздничное настроение, что ли, повлияло на нас? Я поднялся, сдернул простынь с Казакова, который спал на койке второго яруса.
- Что ты? – пробормотал тот.
Мне хотелось баловаться, резвиться. Ухватился за трубопровод воздуха высокого давления, проходивший возле койки Леонида, повис с задранными к подволоку ногами.
- Демонстрируешь качество своих предков? – заулыбался Казаков, протирая глаза.
Наверно, я действительно напоминал обезьяну. За подковырку не обиделся, но и  в долгу не остался:
- А ты мой ближайший родственник! Наконец-то узнал тебя!
Прыгнул к нему, ударившись о его твердокаменное плечо лбом.
- Отстань, мартышка! – отбивался он.
- Вставай! На камбузе вкуснятина готовится. Чуешь запах какой?
Неожиданно Леонид рванулся, как ужаленный кем-то, подмял меня. С койки мы шлепнулись на стол, потом на диван.
- Чего беситесь? – сквозь сон спросил мичман Углов.
Леонид присмирел, и я перестал брыкаться. Сказал негромко:
- Товарищ мичман, праздничный завтрак прозеваете…
Но мичман Углов опять задышал глубоко и размеренно. А мы сунули ноги в сандалии и, толкая друг друга, отправились к камбузу, расположенному за фанерной перегородкой напротив нашей восьмиместки.
На камбузе кок Митрофанов сосредоточенно орудовал мешалкой в баке. Из противня с жарившимся картофелем стреляло маслом. Ароматные запахи прямо-таки били в нос.
- Что-нибудь получается, профессор? – вытянув шею и заискивающе улыбаясь, поинтересовался Казаков.
- Р-раз – и все яйца на палубе всмятку! – утвердительно ответил любимой поговоркой Митрофанов, вытирая рукавом куртки  пот со лба и  пристально разглядывая нас, пришельцев: - Что надо?
- Дозвольте взглянуть на ваше волшебство?
Подлив масла в картофель, Митрофанов артистически задвинул противень в духовку и отстранился от плиты.
- Смотрите, - великодушно позволил он.
- О бог! О чародей! У тебя царская кухня! – восхищался Леонид. Его красноречие объяснялось заманчивым видом поджаренного «хвороста» в большой миске. Рядом красовался в кастрюле соблазнительный салат с зеленым горошком.
- Можно отведать? – протянул я руку, но и отдернул ее, услышав резкий голос кока:
- Нет!
- Мы только попробуем. Чуть-чуть, - не отступал мой друг.
- Р-раз – и все яйца на палубе! – кок стал совсем неприступным. Но мы знали его натуру. Нравилось ему, когда его обхаживают, просят. И мы не сдавались.
Наконец Митрофанов смилостивился.
- Берите уж, попрошайки! Давно не видал нищих, - протянул он нам миску с «хворостом» и отвернулся, скрывая довольную улыбку.
Мы двинулись в восьмиместку, радуясь, словно дети.
-  Знаешь, Андрей, - посерьёзнел Леонид, когда мы сели за стол в старшинской восьмиместке, - такой «хворост» я ел только у Тони. Готовить она мастерица!
- Ты что, на довольствии у нее состоял?
- Смеешься? – резко повернулся он.
- Чем потчевала? Хвались! – продолжал я шутливо.
- Не стоит, - вдруг скис Казаков.
- Всегда ты брыкаешься. Ведь все равно расскажешь!
- Поделиться-то хочется, - вздохнул он.
- Вот и делись, пока слушаю. Прошлый раз ты про знакомство рассказал.
- А  что в гости она пригласила, говорил?
- Вроде бы да.
 - Ну вот, раз пригласила, я и пошел. Не с пустыми руками, а как полагается. Мускат первейший, конфеты в коробке… Бутылку-то для смелости прихватил. Вдруг разговор не стал бы клеиться… Ну, встретила меня с радостью, а углядела завернутую бутылку в бумагу – губы надула. Говорит: «Вы не туда попали, гражданин хороший! Здесь не забегаловка, где водкой балуются, а квартира жилищно-коммунального отдела».
Леонид разыграл эту сцену в лицах. Я с интересом слушал его, хрупая «хворостом».
- Сперва даже растерялся. Стою, как водой облитый. Однако нашелся: «Если русалки с синими глазами живут теперь в таких квартирах, то попал по адресу!» Это ей понравилось. Тогда я дальше в таком же духе: «Не встречали случайно здесь царевну-несмеяну? Она такого же роста, как вы, с такими же светлыми волосами. Только приветливее…» Ну, расшевелил ее, подобрела Синеглазка. Говорит: «Вот что, Леня, слова ваши мне приятны, но с водкой больше никогда не приходите». – «Да это же не водка, это мускат, в нем сахара больше, чем спиртного». – «Если сладкий, то ладно, - согласилась она. – Сладкое я сильно люблю». Вот так мы и уладили наш первый конфликт. Тоня поставила на стол чайные чашки, сахар, варенье и вазу такого же, как этот вот, «хвороста».
Леонид потянулся к кителю на вешалке, вытащил из кармана бумажник.
- Вот посмотри! – он достал любительскую фотографию.
Этого снимка я не видел раньше. На нем длинный  стол с множеством книг, Тоня в демисезонном пальто. Ветер растрепал ее волосы. Наверно, она не заметила, когда ее фотографировали.
- Почему за столом?
- Торгует. Она же продавец  книжного.
- Ты прежде не говорил.
- Ты тоже не все рассказываешь… А этот снимок я перед самым походом получил. Даже не успел ответ отправить. Теперь вот пишу. Через день письмо. Представляешь, сколько их будет? Вернемся – отошлю все сразу.
- Ей же отпуск придется брать.
- Почему?
- На неделю чтения с утра до вечера.
- Все равно пошлю, - засмеялся Казаков. – Для отчета.
- Она тебе жена? Отчитываться-то?
Леонид покосился на койки, где посапывали старшины, понизил голос:
- Ага. Без загса только.
- Так это же прекрасно! Поедешь в отпуск, распишешься.
- Я бы с радостью, да торгаш все портит. Руку и сердце предлагает Синеглазке.
- Мало ли что он предложит! Любит тебя Антонина?
 - Говорила.
 - Веришь ей?
- Если бы не верил, так не писал каждый день. Но на сердце все равно кошки скребут. Я здесь под водой мыкаюсь, а торгаш каждую неделю около нее. Обхаживает, уговаривает…
Бравурная музыка, хлынувшая из динамика, заглушила его слова.
                *   *   *
     Еще Суворов говорил, что каждый воин должен понимать свой маневр. Это очень правильно. Когда знаешь общую задачу и свою роль при этом, то выполняешь свои обязанности не механически, а стараешься сделать как лучше, с умом. Но вот в чем закавыка. На земле насчет этого проще. Там поглядишь вокруг, увидишь, сопоставишь, сообразишь. Ну, скажем, куда наступать или для чего обходить противника с фланга. А под водой ничего не видно и не слышно. Ты и твой механизм, твои приборы – и все. Перископом имеют право пользоваться лишь командир и вахтенный офицер. Иногда вообще никто, кроме командира, просто не способен уяснить, что творится вокруг, над нами, почему лодка совершает тот или иной маневр. А командиру некогда объяснять, отвлекаться. Вот тут-то особенно важно, чтобы каждый член экипажа полностью  верил в то, что наш капитан третьего ранга Турбинин в любой обстановке примет самое правильное решение.
И при всем том любому из нас хочется «понять свой маневр». Ну хотя бы задним числом, чтобы в следующий раз в такой же ситуации разобраться, что к чему. Не знаю, как на других лодках, а наш Максим Григорьевич поддерживает такое стремление. Всегда расскажет, что было, как мы вышли из сложного положения. И обязательно добавит: «Все это пригодится вам, товарищи. Особенно тем, кто остается на сверхсрочную службу или будет морским офицером».
Вот и сегодня, едва выдался спокойный час, все свободные от вахт моряки собрались в седьмом отсеке. На переборке повешен лист карты, испещренный красными и синими пометками. В руке Турбинина указка.
- Здесь, - кончик указки остановился у нижней кромки карты, - находится наша лодка. А здесь, на берегу, аэродром, где базируются американские самолеты дозорной и патрульной службы. Их задача – не пропустить лодку через противолодочный рубеж к главной базе флота… Если обнаружат подводную лодку, то немедленно вызовут противолодочные корабли, без промедлений забросают акваторию гидроакустическими буями, которые прослушивают толщу воды… Обычно лодку преследуют до тех пор, пока на ней не сядет батарея. Лодка вынуждена всплыть, поднять свой флаг. Но ведь позор-то какой - поднять флаг! Поражение, задание государства не выполнено!.. А противник в то же время готовит разные козни и каверзы для нашей страны…  Надеюсь, вы понимаете, что нас может постигнуть. Поэтому на каждом посту каждому человеку надо быть сейчас особенно ответственным…
Становится понятней, что значит противолодочный рубеж вероятного противника.
                *   *   *
     Обходя посты с вахтенными, открыл стальную дверь первого отсека. Там, в полутьме возле торпедных аппаратов,  голоса:
- Электрики говорят, что аккумуляторная батарея на пределе. До кромки рубежа не дотянуть...
- Значит, всплывать.
- Но как всплывешь, если корабли и самолеты…
- Не на дно же идти. Хватит про это! – раздраженно отрубил Чиж.
- Почему хватит? Тебя что, не касается?
- Как всех, так и меня!
- А для всех: не всплывать! Это самое главное, – услышал я голос Равиля Сибгатуллина.
 Матросы перебирали картофель, засыпанный в деревянные закрома под запасными торпедами. Глядя на моряков, я подумал, до чего неунывающие и непривиредливые наши  подводники. Живем сейчас в полутьме, в духоте, в постоянном напряжении. Дело делаем, шутить не перестаем – все как обычно. Даже радиогазету регулярно выпускаем. Я и в первый отсек пришел, чтобы взять материал для очередного выпуска. И волнуют ребят не трудности быта: переживают они, что нельзя подзарядить аккумуляторную батарею.
Вспомнился совет замполита Кармановского: «Услышишь резкий разговор, принципиальный спор, не оставайся безучастным, обязательно выскажи свое комсомольское мнение».
Когда ребята умолкли, выдвигая очередной ящик, я спросил:
- Значит, пришли к выводу? Всплывать?
- Очень не хотелось бы, - вздохнул Равиль Сибгатуллин. – Да что делать! Протянем еще часов десять и – «пузырь в среднюю!». Жаль, много труда вложено, а разведка до конца не доведена. Задание сорвано… Начнуться потом разборы-переборы. Стыда не оберешься!
Я, конечно, представлял себе отношение моряков других кораблей к нам, если вернемся с неудачей. Любой кок-первогодок станет посмеиваться: “Глядите, разведчики! Герои мирных будней!”
- Другого выхода нет, - сказал Чиж.
- Безвыходных положений не существует, - возразил я.
- Это красивые слова. А на деле сколько угодно.
- Все зависит от людей, Чиж. Руки опустил – не жди ничего хорошего. А кто идет навстречу любому шквалу, тот  в конечном счете добивается своего.
Матрос молча пожал плечами: слышали, мол, подобные рассуждения. Равнодушие и скептицизм штурманского электрика разозлили меня. Хотелось крикнуть: какая польза от такого безразличия и пассивности?! Но я взял себя в руки, выдержал паузу и заговорил спокойно, даже весело:
- Боцман Базыма, мой предшественник, книжку оставил мне, когда в запас уходил. Старая книжка, потрепанная, но очень для нас интересная… Равиль, ты ведь читал ее?
- Как же! Про подводников там. Про Видяева. Такая история с ним и его экипажем! Расскажи ребятам.
- А что? Может, правда, перекур устроим?
- Какой перекур, если курить нельзя, - проворчал Чиж.
- Символический, - улыбнулся я. – Отдохнем, товарищи.
- Фамилию Видяева мы слышали, - произнес кто-то. – Еще в учебном отряде. Он во время войны подводной лодкой командовал. На Севере, кажется.
- Точно, “щукой” на Северном флоте. Да еще как командовал! – Случай, о котором захотелось поведать товарищам, когда-то заинтересовал и даже потряс меня. Я несколько раз перечитывал страницы, помнил их почти наизусть.
А произошло вот что.
Торпедная атака удалась. Как ни старался капитан фашистского транспорта, делая противолодочные зигзаги, увильнуть,  как ни берегли его катера, Видяев, затаившись возле берега, дождался удобной минуты, нанес точный удар. Широкая корма транспорта медленно опустилась в воду: судно затонуло со всем грузом.
Корабли охранения шесть часов подряд искали потом советскую лодку, сбрасывали глубинные бомбы. Видяев и командир соединения Колышкин, участвовавший в этом походе, маневрировали под водой, меняли глубину, курс, постепенно удаляясь от берега. Иногда лодка замирала на месте, дожидаясь, пока отгремят очередные серии взрывов.
Наконец погоня прекратилась. Стало тихо. В перископ смутно виделся вражеский берег. Но вот налетел снежный заряд, все закрыла белая муть – очень даже неплохая завеса от фашистских наблюдателей.
“Запросите  “добро” на возвращение, - приказал радисту Видяев. – Через пятнадцать минут всплытие”.
Моряки радовались достигнутому успеху. Большой транспорт отправили на дно, затем обманули преследователей, оторвались от них – все в полном порядке! И никто не подозревал, какая страшная неожиданность уготована экипажу лодки. Лодка оказалась на минном поле. Когда она начала всплывать, одна из мин взорвалась под кормой. Вода хлынула в концевой отсек. Немедленно подводники продули все цистерны главного балласта. Лодку вытолкнуло на поверхность. Из отсеков поступали доклады: люди целы, однако седьмой отсек наполовину затоплен. Вода поступала через пробоины. А гребные винты не проворачивались.
Двое краснофлотцев в легководолазных костюмах спустились за борт, увидали: гребных винтов как не бывало, срублены с гребных валов, а гребные валы погнуты.
Видяев и Колышкин подвели безрадостные итоги. Лодка хоть и держится на плаву, самостоятельно двигаться не может. Погружаться – тоже. Радиопередатчик  поврежден. Вокруг минное поле. Волны и ветер относят корабль к вражескому берегу. Пока спасает от обнаружения его врагом снежный заряд. Но надолго ли?
Что оставалось делать в таком положении? Заложить в артпогреб подрывные патроны, уничтожить секретные докумены и… Надежды на спасение никакой. Но личный состав оставался на своих боевых постах. Все ждали, надеялись. Не на счастливый случай, на своих командиров, на радиста, который сам монтировал когда-то на лодке передатчик и приемник, досконально знал их. Может, сумеет исправить поврежденную радиостанцию, а командиры тем временем придумают что-нибудь.
Опытный радист действительно не подвел. Конечно, отремонтировать сильноповрежденную станцию было выше его сил. Но он замкнул реле карандашом, прижал ногой дверцу шкафа высокого напряжения и отстучал в эфир радиограмму, в которой сообщил координаты лодки, попросил помощи. А вторую радиограмму отложил до особого распоряжения командира. Она была очень короткой: «Погибаю, но не сдаюсь!» Видяев приказал в случае необходимости передать ее открытым текстом, чтобы и наши, и враги знали: подводники умирают с честью!
Теперь, после отправленной радиограммы, можно было хотя бы надеяться на помощь. Но скоро ли она придет? Ведь вражеский берег с каждой минутой все ближе и ближе. Кончится снегопад, гитлеровцы заметят лодку, расстреляют ее из орудий.
А что предпринять, чтобы не полагаться на волю случая? «Шить паруса!» – решил бывалый моряк Колышкин, и Видяев сразу понял его. Лишь бы лодка смогла двигаться. Хоть медленно, но не дрейфовать к берегу. В дело пошла вся парусина, все чехлы. Краснофлотцы и старшины вооружились иглами, суровыми нитками.
И вот парус поднят. Люди, затаив дыхание, ждали, что же будет. «Щука» постепенно развернулась и чуть заметно двинулась навстречу волнам, медленно удаляясь от берега.
А тем временем в этот район уже спешила советская лодка, тоже только что одержавшая победу над врагом. Ее командир Котельников, получив по радио приказ помочь товарищам, ясно понимал, насколько трудную задачу придется ему решить. Надо найти в сумрачном море корабль, с которым нет связи, да  еще рядом с вражеским берегом. Успех зависел не только от смелости и мужества членов экипажа, но и от их мастерства.
Долго, упорно разыскивал Котельников поврежденную лодку, которую уже отнесло от берега на десять миль. И не Котельников первым обнаружил Видяева, а на подбитой лодке увидели неизвестное судно и приготовились принять последний бой, если это враг.
К счастью, оказалось – свои! И как раз своевременно. Гитлеровский патрульный катер проскочил в отдалении, скрылся за мысом, а вскоре в расчистившемся небе появился фашистский самолет-разведчик.
Мешкать было нельзя. Котельников передал приказ Военного совета флота: экипажу Видяева покинуть родной корабль и перебраться на лодку Котельникова.
Последним простился со своей “щукой” Видяев. Мужественный офицер не мог скрыть слез. Раздалась команда: “Снять головные уборы!” Взорванная лодка навсегда погрузилась в пучину. А в небе уже появились самолеты противника. Упали первые бомбы. Котельников едва успел скрыться под водой.
Длительным и трудным оказался путь до родной базы. Но вот наконец показались знакомые очертания береговых скал. Тогда и прозвучал памятный салют, о котором вспоминали и говорили потом подводники на разных флотах. Командир лодки Котельников приказал дважды выстрелить из пушки в честь достигнутых успехов – по числу потопленных вражеских судов. А потом вызвал наверх моряков Видяева, поднял над своим кораблем позывные погибшей лодки и произвел салют в ознаменование той победы, которую одержали видяевцы.
Ну а вскоре экипаж Видяева в полном составе принял новую лодку и много раз ходил  в море, на боевые задания. Когда прославленный экипаж потопил одиннадцатое фашистское судно, лодка была удостоена гвардейского звания.
Закончив рассказ, я взглянул на Чижа. Он пожал плечами, произнес неуверенно:
- Нашелся, значит, выход… Паруса сшили.
- А если бы сидели сложа руки?
- Другая обстановка была. А у нас что? Разрядится батарея, и точка. Энергии нет. Наверху американцы. Вот и кончай боевую службу, иди домой.
- Нет, - решительно возразил я. – Мы тоже будем бороться до последней возможности.
- Но как?
- Офицеры предлагают делать короткие подвсплытия, когда поблизости нет противника, и подзаряжать батарею. Командир согласился, несмотря на риск.
- Как это так? Будем туда-сюда, вверх-вниз? – удивился Чиж.
- А ты что думал! Так и надо, - сказал Сибгатуллин.
- Но сейчас наша задача – картошку перебрать! – сказал я.
- Преодолеем рубеж сельскохозяйственных работ! – улыбнулся Чиж. – Закидаем американцев порченной картошкой!..
                *   *   *
     Объявлена боевая тревога. Экипаж - на своих местах.
В центральном отсеке командир  лодки у перископа. Рядом замполит. Лица у обоих не заспанные. И говорили они не о насущных делах, а о каком-то артисте кино. Будто зарядка батареи не волновала их. Но вот из отсеков доложили о готовности к бою – и в центральном установилась тишина. Капитан третьего ранга Кармановский включил тумблеры трансляции и взял микрофон.
- Наша аккумуляторная батарея, как известно, почти разряжена, - сказал он. – Будем всплывать…
Из отсеков ни шорохов, ни голосов. Не ослабевала напряженность и в центральном посту. Кармановский повернулся к Турбинину:
- Думаю, Максим Григорьевич, моряки все сделают, что требуется…
- Добро, Александр Васильевич. С твоей легкой руки начнем… Боцман?
- Готов!
Я хорошо понимал, какая ответственность лежала на мне: предстояло особенно искусно управлять всплытием и погружением лодки. От моего мастерства и моей расторопности во многом зависело сбережение тех минут, которые столь необходимы для зарядки батареи.
Приготовлен дизель к запуску. Вспыхнули лампочки. Яркий, веселый свет оживил лица. Заблестели никелированные детали маховиков, штурвалов. Свет будто влил дополнительные силы.
Все ждали доклада акустиков, которые тщательно “прощупывали” океанскую толщу. Требовалось точно знать, нет ли поблизости американских кораблей.
Конечно, в менее тревожное время гидроакустики интересовались и звуками морского царства. В  предыдущем походе, например, когда отрабатывали учебные задачи в океане, я заглянул к ним в рубку по комсомольским делам. Но Потеряев протянул мне наушники. “Вникни, какая там музыка”, - кивнул он на борт лодки.
Я надел наушники: в них раздавался свист, веселое бульканье, вроде даже нежный шепот… “Что это?» – «Свадьба дельфинья». – «А кого женят?» – «Наверно, такого же сообразительного, как ты», - засмеялся Потеряев.
Я даже улыбнулся,  вспомнив это.
Наконец акустики доложили, что «горизонт чист», опасных звуков поблизости не обнаружено.
- Боцман, всплывайте! – распорядился Турбинин.
Лодка пошла наверх.
- Глубина десять метров, - оповещал я центральный пост. - Девять, Восемь…
Прозвучали короткие, как выстрелы, команды радиометристам, мотористам и электрикам.
Постановка лодки под РДП, когда она оказалась на перископной глубине, заняла мгновения. В пятом отсеке бойко застучал дизель. Крутнулись крылатки вентиляторов. Из раструба надо мной тугой волной плеснулся свежий воздух. “Прелесть-то какая! – обрадовался я. – Дыши глубже, счищай накипь с легких…”
Электрики подключили генератор на зарядку аккумуляторной батареи.
Минутная стрелка часов прошла верхнюю точку циферблата – потекли новые сутки похода… Батарея заряжалась.
Хотелось и размяться: пошевелить затекшее, отяжелевшее тело, но руки со штурвалов не снимешь. Сиди и терпи. В последнее время мускулы потеряли упругость. Это у всех. И вялость наваливалась чаще. Акустик Потеряев и  штурманский электрик Чиж полнели не по дням, а по часам. Но этому не придавали особого значения. Да и что можно сделать? В лодке не побегаешь, не поиграешь в футбол.
Нагнетаемый воздух приятно шипел над головой. Лодку не качало, не трясло. Весь бы поход так! Командир разрешил курить в дизельном отсеке. Кое-кто помчался туда. «Сменюсь, и я побегу, - думал я. – С Леонидом там отведу душу».
Долго вспоминал, где лежит раскрытая пачка папирос, оставленная в старшинской, но так и не вспомнил. Давно не прикасался к ней.
Из рубки радиометристов доклад:
- Сигнал самолетной станции… Усиление сигнала…
- Накури-и-лся, будь вы неладны! – вырвалось у меня.
- Потерпи, боцман, - это Турбинин услышал мое ворчание. – Подвсплывем в следующий раз, вместе пойдем дымить.
Я уже готов был крутнуть штурвалы, как только доклад Казакова “пятый готов к погружению” прозвучит в динамике и командир прикажет погружаться, но удивляло поведение Максима Григорьевича. Он шагал за моей спиной, не торопясь отдавать распоряжения. Вот выдержка! Или точный расчет, оттягивал погружение до последней возможности, чтобы генератор дольше поработал на зарядку. Ведь упущенную сейчас минуту, может, и часом не восполнишь в нужный момент.
Благодаря хладнокровию Максима Григорьевича Турбинина мы сберегли четыре минуты и благополучно погрузились. На  этот раз в отсеках не выключали освещения. Весь личный состав находился на боевых постах, готовый к следующему всплытию.
Начальник радиотехнической службы доложил командиру лодки, когда должен пролететь очередной самолет и через какое время можно всплывать снова. Ждем.
И вот мы снова встали под РДП. Самолетов поблизости нет. Генератор подключен на зарядку батареи. Но сигнал о появлении патрульного самолета не заставил себя ждать. Пришлось уйти на глубину.
Через час снова подвсплыли. И опять нырнули. Радиометристы опять засекли излучение самолетной радиолокационной станции.
Потом снова подвсплывали и ныряли. Я потерял счет всплытиям и погружениям. Да и нужно ли было их считать! Мы делали главное: накапливали для лодки электрическую энергию, а разведчики-радиометристы и радисты, засекая работу радиолокационных и радиостанций самолетов противника, делали анализ воздушной обстановки над рубежом противолодочной обороны: засекали частоту полетов, насыщенность авиа- и корабельных сил, изучали систему обороны рубежа.
Тридцать три часа длилось это напряжение. Спали минуты, перекусывали на скорую руку. Не до еды, не до сна было: зарядку аккумуляторной батареи мы все-таки произвели. И где? На противолодочном рубеже противника! Черт возьми, мы все же неплохие подводники!
Плотность батареи теперь была полной, и мы могли двигаться под водой любыми скоростями. В лодке объявили готовность номер два. Всем свободным – обедать и отдыхать. Кок Митрофанов постарался в полную силу. Но к пище почти никто не притронулся. Лишь бы добраться до койки!
Я заснул так крепко, что не услышал радостного сообщения: американский противолодочный рубеж остался за кормой. Наш корабль, преодолев преграду, шел под РДП к главной базе противника. Узнал об этом лишь вечером, когда лодка всплывала в надводное положение.
Пока продувался главный балласт, лодка стояла на месте. А освободившись от воды, поплыла словно лебедь, торжественно и гордо.
Тихо и тепло было на мостике. Океан лежал темной плитой. Был разрешен выход наверх. Я дышал ртом и носом. От жадности даже захлебывался теплым мягким воздухом. Слегка кружилась голова. Расстегнув канадку и обнажив грудь, стоял за штурвалом вертикального руля. Было удивительно хорошо.
А ведь случалось прежде в океане: торчишь на мостике и злишься, что колючий мордотык хлещет под козырек рубки, уносит из-под одежды тепло, горько-соленый ливень омывает от макушки до сапог… Сейчас, после долгого плавания под водой, все воспринималось иначе. Не сойду с мостика по своей воле, если даже разыграется шторм или будет жечь солнце. Лишь бы дышать полной грудью и радоваться простору!
                *   *   *
     Сдал вахту в четыре ноль-ноль. Минута в минуту. Направился отдыхать. Но лейтенант Чалеев будто ждал, когда я сменюсь: выглянул из штурманской рубки, жестом пригласил к себе.
«Что ему надо?» Я протиснулся между переборкой и большим, через всю рубку, столом с морской картой, сел на железный сейф, куда показал мне лейтенант.
- Я вас слушаю.
Облокотившись на стол, Чалеев щурил покрасневшие глаза, морщил лоб, будто собирался с мыслями, необходимыми для важного разговора. И никак не мог начать, хотя я всем своим видом показывал, что готов ответить на любые вопросы. Надо же рано или поздно решать наши дела.
Наконец он заговорил:
- Помнишь, как отправлялись в отпуск на теплоходе?
- Конечно.
Разве забудется то, что произошло?! Особенно последние минуты, когда завершился рейс, и команда опустила трап. Я стоял, ожидая Лиду. Она подбежала взволнованная, раскрасневшаяся, решительная:
- Андрюша, вы мне напишете?
- Обязательно! Только как же он? Чалеев?
- Пусть, - упрямо мотнула она головой. – Я буду ждать. Очень!
- Спасибо, Лида!
Потом я видел, как она спускалась по трапу. Худенькая, в распахнутом пальто, с двумя чемоданами в руках. А веселый и беззаботный Чалеев балагурил на палубе с каким-то новым приятелем, обретенным в рейсе. Сейчас он сидел против меня, поглядывая на меня вопросительно и неуверенно.
- Так что же вам нужно? – решил я ускорить события.
- Видишь ли, Крутилин, ты тогда на теплоходе не заметил чего-нибудь? Ну, у меня с женой?
- Что именно вас интересует?
- Как ты считаешь, нормальные у нас взаимоотношения?
Не хотел он говорить с полной откровенностью, прощупывал, выпытывал. А меня удерживала боязнь подвести Лиду. Откуда мне знать, что она сказала ему!
- Не понимаю вас, товарищ лейтенант. Давайте конкретней.
- Тут и понимать нечего, - скривились в усмешке его губы. – Заскучал вот, про отпуск подумал, про беззаботные дни.
- В отпуску хорошо, - ответил я, чтобы сказать что-нибудь. – Мне можно идти?
- Не держу.
Направляясь в восьмиместку, вспомнил слова Лиды: у Чалеева, мол, слишком много нянь было в детстве. Мама, папа, две бабушки и дедушка. Пятеро взрослых на одного ребенка, и все в нем души не чаяли… Воинская служба, конечно, научила его уму-разуму, но то, что заложено с малолетства, искоренить трудно.
                *   *   *
     Вялость чаще и чаще охватывала меня. Да и других тоже. Сон почти не освежал. А главное – раздражаться мы стали по пустякам. Все надоело: отсек, боевой пост, привычные голоса, лица. Побыть одному нет возможности. Отвлечься нечем… Волейбольный мяч помотать бы в свое удовольствие! Да что там волейбол: хотя бы еще раз на мостике постоять, воздухом надышаться. На океан поглядеть, чтобы мир раздвинулся. Но мы почти все время на глубине, потому что в воздухе то и дело появлялись патрульные самолеты противника.
Однообразие мне, как и всем другим, осточертело, но я крепился. Не мог же комсомольский секретарь хандрить и распускать нюни! Молодые подводники и даже мои одногодки поглядывали на меня. Приходилось бодриться.
Было надоумлено разучить комплекс гимнастических упражнений.
И вот, едва мы поднялись, прозвучала команда «на зарядку». Встали у носовой  переборки. Рядом со мной лейтенант Чалеев в качестве контролера. Он уже успел одеться по всей форме, побриться.
- Где тут сонные мухи? – пошутил он.
В динамике запиликал баян. Играл старшина команды акустиков Потеряев.
- Приступим к разминке, - скомандовал по трансляции старпом Шабардин. – Под музыку, шагом марш!
Семь пар ног в отсеке зашлепали по линолеуму.
- Глубже вдохните свежего воздуха! Полными легкими, полными легкими, - раздавался голос старпома.
Лодка шла на большой глубине, от аккумуляторов несло теплом, регенеративные установки, которые питали нас кислородом, источали жар, как хорошо протопленные печи. В отсеке градусов тридцать пять. А старший помощник иронизировал по трансляции: “Вдохните свежего воздуха!”
Но это веселило нас:
- Шевели жабрами, парни!
- Рот пошире раскрой! – смеясь, толкнул меня Казаков.
- Прекратить разговоры! – оборвал лейтенант Чалеев наши вольности.
Было бы лучше, если бы он ушел из отсека. Я испытывал при нем сковывающую и раздражавшую неловкость. Всем людям мог прямо глядеть в глаза, а Чалееву – нет. Да почему, в конце концов? Он же сам не уберег семью. Лида все  равно уехала бы от него, если бы даже не повстречала меня. Так в чем же я виноват? В том, что до сих пор не выложил все начистоту, не поставил, как говорится, все точки над «и»?!
Отвернулся, чтобы не видеть Чалеева. Но проход в отсеке узкий: я почти уперся лбом в переборку.
- Двигаться энергичнее! – гремел динамик. – Переходим к следующему упражнению. Подтягивание, товарищи!
В проходе отсека на подволоке нет магистралей, за которые можно было бы ухватиться. Я направился в старшинскую кают-компанию, где у подволока тянулся трубопровод воздуха высокого давления. Укрылся за дверью от лейтенанта.
На трубопроводе повис, как колбаса на крючке.
- Отращивать начинаешь? – хлопнул меня по оголившемуся животу Казаков.
- Не лезь, знаток анатомии! Что ты смыслишь в мужских фигурах?
- Классический образец! Аполлон…
Самолюбие заело: я изо всех сил напряг мышцы. Взвился вверх, но так шваркнул головой о стальной шпангоут, что выразился воистину по-боцмански.
А Казаков немедленно осмотрел место удара моей головой, ощупал пальцами.
- Корпус корабля цел, - сообщил он, даже не ухмыльнувшись. – И шпангоут выдержал, только в обшивке вмятина…
- Заботливый ты очень.
- Беспокоюсь о лодке. Такие физкультурники любой дредноут искалечат!
Баянист наяривал марш Черномора. Старпом, перекрывая музыку, кричал, что в таком-то отсеке (наугад, конечно) некоторые не подтягиваются. Ребята улыбались. А я злился. Не потому, что болело ушибленное место. Из-за  Чалеева. Он несколько раз подходил к двери и нарочно смотрел на меня. Пристально эдак, с издевочкой… Но какого черта! Перед кем я тушуюсь? Самодовольный парень! Как он с Лидой-то? Она чемоданы тащит, а он покуривает… Только о себе думает, лишь бы повеселиться, погулять!  А она институт из-за него бросила… С осени опять поступит – настаивать буду на этом…
Взвинчивая себя такими мыслями, я не заметил, как оказался в проходе лицом к лицу с Чалеевым, глядя прямо ему в глаза. Кажется, я даже шептал что-то. И очень хотел, чтобы он заговорил о Лиде, - тут бы я ему и выложил все. Но его насмешка сменилась удивлением, потом растерянностью. Он отвернулся.
Сделав несколько шагов, Чалеев, решившись, снова встретился со мной взглядом, но на этот раз молчаливая дуэль продолжалась лишь мгновение.
Я теперь был совершенно спокоен. Моя правда, и точка!
                *   *   *
     Противолодочный рубеж американцев мы благополучно пересекли. Никто нас не обнаружил. Но надводные корабли, выходившие из баз в океан, были более беспечными, чем самолеты над рубежом. Нам удалось записать на магнитофон радиопереговоры их командиров, шумы винтов, пути их походов – нашим штабам будет чем заняться. И от намеченного курса мы не отклонялись. Шли, скрупулезно фиксируя тактику действий встречающихся кораблей и самолетов…
Но уже  не одну неделю мы не банились. А пора бы. Грязь давала о себе знать - на лодке повсюду соляр и масло. Рабочее платье, белье тоже давно надо было сменить.
Вечером вахтенный офицер оповестил о помывке в душе. Это была необычная новость.
Подготовка разового нательного белья и простыней с наволочками – моя обязаннность. Организацией помывки занимаются рулевые и трюмные под руководством помощника командира корабля. А как помыть всех, если душевая рассчитана на одного человека? Узкий вертикальный пенал, а не душевая комната. Отведи каждому моряку полчаса – удовольствие растянется почти на двое суток. Да еще приплюсуются к этому времени часы на боевые тревоги, всплытия, погружения, когда весь экипаж должен быть на своих постах.
Командир приказал мыться по двое. А замполит специально предупредил меня: «Все внимание, боцман, душу. Чтобы никаких срывов не было».
В полночь я не заступил, как обычно, на вахту. Меня подменили. По выражению старпома, «для  обеспечения самой боевой операции в мирное время».
Извлек из хранилища разовое белье, мочалки, мыло для морской воды. Матрос Федоров перетаскал все необходимое в шестой отсек, к душевой.
Ночью начали. Очередники получали у меня нательное белье, простыни с наволочками, полотенца. Шли в пенал-душевую.
Приближалась очередь и моей помывки. Возле душевой, позевывая, ожидал напарник – Федоров.
- Рано разбудили, - пожаловался он.
- Зато без задержки. Они выйдут, мы войдем.
- Может, и не обязательно мыться-то. Спать охота.
Меня возмутило:
- Как это не обязательно?
- Мог бы и не мыться, - продолжал он с присущей ему медлительностью. – Недельку вполне бы еще…
- Грязи-то сколько на вас! Зудит небось все?
Душевая освободилась. Сказал вахтенному отсека, следившему за очередностью, что мы прихватим минут десять сверх нормы: надо же отпарить Федорова.
- Этого сразу не отмоешь, - понимающе кивнул вахтенный и перевел разговор на шутку: - Может, вам пивка заказать после бани?
- Не расстраивай! – хмыкнул я, закрывая дверь душевой.
Да, тесновато здесь! Стриженная голова Федорова уперлась в сетку рожка, а широкий таз – в переборку. И у меня комплекция основательная. Мне тоже требовалось пространство.
- Подвиньтесь, - протянул я руку к клапанам. Они были за бедром Федорова. Повернул маховики. Вода с веселым плеском вырвалась из рожка на его голову, брызнула мне на плечо. – Ну, Федоров, выдраю вас, как медяшку на штурвале, - взбодрился  я. – Сиять будете!
Мыло для соленой воды пузырилось шипучей пеной, белыми пушистыми хлопьями обволакивало Федорова. И я мылился. Пенные папахи плюхались к ногам. Мы приловчились по очереди подставлять головы под теплые струи. Однако грязь если и смывалась, то очень медленно. Мы намыливались еще и еще. Федоров забурчал:
- Этой водой ничего не сделать. Морская и есть морская!.. Зря разбудили.
- Хватит ныть!
Матрос обиделся:
- Только и слышу от вас: “Федоров троечник!”.  “Федоров ленивый”. “Не спи, не ной…” За весь поход ни одного доброго слова. Что я, нарочно тройки хватаю?
- Стараться надо.
- Я стараюсь, а не получается. Вы же сами обещали заниматься со мной, тренировать…
Ну что же, солидный камешек в мой огород. У меня одни пятерки, а мой подчиненный редко на четверку вытягивает. Вот как оборачивается наша инициатива ставить оценки за вахты! Получается вроде бы, что каждый сам по себе.
- Спасибо, - сказал я.
- За что? – не понял матрос.
- За правильные слова, - я ожесточенно взбил пену на мочалке: - Поворачивайтесь, спину потру.
Волосы от соленой воды стали жесткими, торчали, как гвозди, вылезшие из доски. Но  вахтенный отсека подал нам чайник с теплой пресной водой. Теплую пресную воду Федоров начал цедить струйкой на мою голову. Удивительное дело: волосы мгновенно смягчились. Провел ладонью по ним – услышал легкий  скрип, почувствовал знакомую шелковистость.
Когда вышли  из душевой, от наших распаренных тел тянуло свежестью. С плеч словно пуд скинули – так стало легко и свободно. И голова очистилась, будто после вечерней прогулки.
- Здорово, товарищ старшина! – не удержался от восхищенного отзыва о душевой процедуре Федоров.
Правда, чего только не сделает с человеком обыкновенная вода! И сил вроде прибавилось, и нервозность ослабла. В отсеках слышался веселый смех. Заметно улучшилось настроение.
                *   *   *
     Примостившись в кают-комапнии на краю стола, замполит что-то писал. Рядом с ним склонились над книгами и тетрадками несколько человек. Вероятно, Кармановский консультировал моряков по темам политзанятий. Прозрачные капли конденсата висели над их головами, срывались, оставляли на бумаге расплывчатые пятна.
Не сразу обратился я к замполиту: кашлянул разок-другой, привлекая к себе внимание. Надо было обговорить план комсомольских дел на следующий месяц.
- Разрешите, товарищ капитан третьего ранга?
Кармановский закрыл свои тетради, поднялся.
- Пожалуйста. Пройдемте ко мне, чтобы не мешать тут товарищам.
Мы прошли в хорошо знакомую каюту. Как обычно, я проинформировал замполита о комсомольских делах за истекшие сутки. Вспомнил и о том, что  сказал мне матрос Федоров. Это заинтересовало Кармановского.
- А ведь верно, голову мы вытянули, а хвост увяз. Наши оценки повышают у моряков чувство личной ответственности, это правильно. Но ведь надо при этом, чтобы все отвечали за товарища, чтобы коллектив помогал отстающим. Как ты считаешь?
- Может, подводя итоги, боевым сменам давать оценку?
- Посоветуйся с членами бюро. Я не против такого подхода. Может, от него будет  больший эффект…
Я не торопился уходить, хотя дела были закончены.
- Что еще? – чуть прищурился замполит.
- Да вот насчет того незавершенного разговора, товарищ капитан третьего ранга...
- Ты тогда, Андрей, что-то не договаривал, - улыбнулся Кармановский, впервые назвав меня по имени. – Признавайся, почему сбежал в тот раз?
- Я ушел.
- Ладно, будем щадить твое самолюбие, хотя слишком уж ты торопился. Но почему?
- Не был подготовлен к серьезному разговору. В себя еще не верил.
- А теперь что изменилось?
- Я не боюсь смотреть ему в глаза.
- Кому это “ему”?
- Лейтенанту Чалееву.
- Ну, рассказывай, - замполит откинулся к борту, давая понять, что намерен слушать внимательно и столько времени, сколько потребуется.
Я выложил ему все. О нашем знакомстве с Лидой, о свиданиях на пассажирском теплоходе, о ее письмах, о встречах после отпуска.
Лицо Кармановского мрачнело.
- До какой степени дошли ваши отношения? – спросил он, подбирая слова.
- Мы не позволили ничего лишнего.
- Ты уверен, что все это серьезно?
- Да.
Мои отношения, естественно, не доставили Кармановскому радости. Он  отвечал за морально-политическое состояние экипажа, ему был далеко не безраличен конфликт между двумя подчиненными. Конечно, пока этот конфликт был глубоко личным, но в любое время он мог проявиться открыто, и кто знает, в какой форме.
- Хочу предупредить об одном, - сказал Кармановский. – Ты считаешь, что прошло уже  достаточно много времени, чтобы проверить ваши чувства. Возможно, ты прав. Но не учитываешь, пожалуй, того, что все запретное притягательно. Когда исчезнет запрет, не изменится ли твое отношение к ней?
- Что вы! Она всегда будет дорога мне!
- Я не переубеждаю, - мягко улыбнулся Александр Васильевич. – В молодости чувства горячее, напористее. Но ведь и думать надо. Тебе, Андрей. За себя, за нее.
- Время покажет.
- Так рассуждать нельзя. Поплывешь по течению,  как неуправляемый корабль – шпангоутов не досчитаешься. И если бы только собственных…
- Что же мне делать?
- Сейчас ничего. Во всяком случае, до возвращения в базу.
- Я могу сказать лейтенанту Чалееву?
- Зачем? – покачал головой замполит. –  Чтобы выбить человека из колеи до самого конца боевой службы? Отравить ему настроение? Ты уж лучше наберись терпения и помолчи. Будь мужчиной, боцман! Поговорите потом, в спокойной обстановке, на берегу. Если не отпадет надобность.
- Почему она может отпасть? – насторожился я.
- Потому что у тебя еще есть время подумать, - повторил Александр Васильевич. – За себя и за Лиду. И даже за лейтенанта Чалеева.
Мы еще не повернули на обратный курс. С прежней интенсивностью вели разведку. И, разумеется, никого не хотелось омрачать неприятностями.
                *   *   *
     В старшинской каюте готовились к обеду. Вестовой принес бачок с первым. Перед каждым из нас миска и кружка. На середине стола соль и перец в баночках. Ближе к краю хлебница. Но хлеба в ней не было. На все время плавания им не запасешься. Поэтому в хлебнице лежали сухари. Белые и черные.
Были на столе и холодные закуски: селедка, плавленный сыр, консервированные огурцы.
Стол, как говорится, был изобилован пищей. Но на нем не было ничего свежего.
- Теперь бы черняшки мягкой! – заговорил Потеряев, старшина команды гидроакустиков, наливая себе первое в миску. – Прямо из пекарни…
- И борща украинского!
- Или супа грибного. Со сметаной.
- Братцы, не расстраивайте душу!
На второе гречневая каша с молоком.
- Вон как порошковое молоко научились делать, - сказал Казаков. – Чувствуете, будто из-под коровы прямо…
- Если бы сухую картошку так!
- Да неплохо ее делают-то, - откликнулся Потеряев, продолжая есть борщ. Лишь ему, Потеряеву, дивились мы, еще не надоела пища из сухих и консервированных продуктов, не пропал у него аппетит. – Только все надо с душой готовить, с умением.
- Это точно, - заговорил мичман Углов, кивком головы отбросив со лба белые волосы. – Приезжал к нам  в базу года три назад кок-инструктор московский, майор по званию. Так он из сухой картошки готовил еду – пальчики оближешь! Блюд двадцать сделал. Всем желающим давал пробовать. Даже базовские интенданты не отличили, что из сухой приготовлено, что из свежей. Вот какой мастак!
- Нам бы этого майора на лодку! – размечтался я.
- А полковника не хочешь? – засмеялся Углов. – В папахе каракулевой?
- Нечего шутить, товарищ мичман, - Потеряев выгребал из миски на клеенку скользкую, неразварившуюся картошку. – На каждой лодке кок должен виртуозом быть. От него здоровье наше зависит.
Ну, «завелись» моряки, теперь будут спорить до конца обеда. Острые разговоры за столом бывали у нас часто. Не о картошке, конечно. О более серьезных проблемах, которые волновали и тревожили многих. Например, о роли подводных лодок в прошлых войнах и в настоящее время. О ходе выполнения нами ответственного задания по разведке американских сил. Мы уже многое знаем о них. Нам известны маршруты полетов самолетов, система их связи и обследования поверхности океана. Знаем, где патрулируют противолодочные корабли, какую они применяют тактику поиска лодок. Наши офицеры систематизируют разведматериалы. Анализируют. Мы уже наловчились  заряжать батарею под носом противника, уходить от обнаружения и контактов с американскими  силами,  параллельно разведуя, что надо.
Вообще-то говоря, военные проблемы в нашей разведке решают в основном офицеры. Но и у каждого из нас, матросов и старшин, были свои взгляды и свои мнения по методам использования технических средств, по тактическим приемам корабля в разведке. Матросы с старшинами грамотные люди. Не только в технике разбираются.
И где еще высказать свои взгляды, как не среди своих товарищей?
Казаков, например, с пренебрежением отзывается о дизель-электрических лодках, зная, что к ним особенно пристрастно относится мичман Углов.
- Тащимся по океану, как на телеге по кочкам, - сказал Леонид. – То ли дело атомные быстроходные, которые чешут под льдами к Северному полюсу… И аккумуляторов не просят… Вот какие нужны лодки!
- Опять за прежнее? – встрепенулся Углов. – Так я тебе вот что отвечу. Для всякой цели свое оружие должно быть. Какой смысл, к примеру, танк двигать туда, где достаточно одного пулемета?
- Согласен, - кивнул Казаков.
- Зачем же посылать атомную громадину, если наша лодка управится?
- Привыкли вы служить на тихоходах и  к новому не стремитесь.
- Служим  там, куда поставили, - сухо ответил Углов.
- Ну и ладно. А я буду на атомную проситься, - сказал Леонид. – Давай, Андрей, - обратился он ко мне, - оставайся на сверхсрочную – и вместе на новую лодку, а?
Я молча пожал плечами. Надо дослужить положенный срок, потом решить все с Лидой. Определять наше общее будущее я должен теперь вдвоем с ней.
Не могу сейчас загадывать далеко вперед, хотя вообще-то атомная лодка – это здорово! Насколько она мощнее дизельной! И задачи выполняет более  ответственные. Сдерживающий фактор для агрессивных кругов империализма – вот так об атомных говорят! Только  ведь на атомных лодках тоже не рай. Простора там, конечно, больше, это верно. Хоть спортом занимайся, хоть иди в душ и плескайся горячей водичкой часами. Зато стоит ей уйти в море на боевую службу – месяцами не всплывает!
Помнится, когда я заканчивал школу и вместе со своими сверстниками горячился, спорил о том, куда идти дальше, чем заниматься, мой отец повторил  несколько раз: «Неважно куда, сынок, важно, как ты будешь работать или учиться…» А много времени спустя, уже здесь, на лодке, услышал я от замполита Кармановского в одном из наших разговоров: «В конечном счете, не имеет значения, где служить, гораздо важнее – как нести службу!»
                *   *   *
     Идем в надводном положении. Появилась возможность потренировать Федорова, несшего вахту за штурвалом вертикального руля на мостике. С разрешения вахтенного офицера скомандовал ему:
- Перейти на управление рулем в центральный отсек!
Федоров отключил на мостике руль, бросился к рубочному люку. Я поглядывал на стрелку секундомера. Матрос едва успел пролезть в горловину люка, а стрелка приблизилась к контрольной цифре. Пришлось вернуть Федорова и повторить команду. Но и в этот раз он протискивался слишком долго.
- Смотрите, как надо.
Одним шагом достиг я люка, нырнул в него, хватаясь на лету за поручни трапа. Не коснувшись ногами ступеней, стремительно соскользнул вниз, к палубе центрального отсека.
- Поняли прием? Ну-ка еще раз…
- Да он страшится, боцман, - заметил вахтенный офицер.
Федоров промолчал.
- Если сорветесь, удержу, - ободрял я. – Давайте снова…
За полчаса Федоров покрылся потом, но стал увереннее и быстрее выполнять команды.
На вахте у штурвала Федоров улыбался.  Наверно, оттого, что был доволен тренировкой. По-моему,  он несколько преодолел боязнь броска.
                *   *   *
     - Гу-гу-гу-у… - зазвучал ревун в отсеках.   
Срочное погружение. Лодка в считанные секунды ушла под воду.
- Товарищ командир, обнаружен приближающийся самолет противника! – доложил вахтенный офицер, когда Турбинин стремительно вбежал в центральный отсек.
- Какое было усиление сигнала? –  справился он у радиометриста-разведчика.
- Два…
Это значило, что самолет находится на безопасном для лодки расстоянии.
Максим Григорьевич был доволен, что аналитические расчеты по полетам самолетов противника подтверждаются. Он уже знал, сколько времени надо быть под водой, чтобы самолет улетел. Выдержал это время, скомандовал:
- Боцман, всплывать под перископ!
Выдвинули радио- и радиолокационную антенны, когда на глубиномере показывало семь метров. Из радиолокационной рубки доклад:
- Сигналов работы радиолокационных станций противника нет!
- По местам стоять, под РДП становиться!..
Мы снова подзаряжаем аккумуляторную батарею. Стремимся, чтобы плотность была максимальной. Иначе нельзя. Предусмотрительность и еще раз предусмотрительность!
                *   *   *
     То, к чему мы стремились, преодолевая многочисленные преграды и большие расстояния, осуществлялось. Минувшие сутки мы буквально ползли с величайшими предосторожностями, едва не цепляя килем за дно. Подошли очень близко к берегу. Все это время моряки не отдыхали, не покидали боевых постов. Командир Турбинин  привел лодку к месту, где базировались основные военно-морские силы американского флота. Чуть ли не к боновым воротам главной базы. Мы легли на грунт и фиксировали гидроакустическими средствами суда, входящие и выходящие через ворота в боновом заграждении.  Но, подвсплывая,   выдвигали радиолокационные антенны и фиксировали излучения радиолокационных станций. Корабельных, береговых, самолетных.
Ой, до чего же хотелось глянуть, что там творится на поверхности! И берег рядом. Ведь сушу-то я  сколько недель не видел! А зелень – с прошлого лета… Даже не предполагал раньше, что у человека может возникнуть столь острая жажда смотреть, воспринимать, впитывать краски. Так бы и прильнул к окуляру перископа! Но у перископа командир, его подменяет старпом, иногда вахтенный офицер – нам, остальным, нельзя.
- Противник затеял что-то, - негромко доложил вахтенный офицер Смирнов, не отрываясь от окуляра перископа.
- Что там? – стремительно шагнул к нему капитан третьего ранга Турбинин.
- Буксир разводит боновые заграждения!
- Ясно, - кивнул командир лодки, занимая место возле перископа. - Вот они! Не заставили себя ждать!
- Появились? – не отходил от него Смирнов.
- Идут, - сказал командир. – Армадой… Записывайте, Смирнов, боны пересек фрегат, за ним ракетный крейсер и противлодочный корабль.
Зазвучал звонкий голос акустика:
- По пеленгу… шум винтов!
- Вот и слухачи зацепились! – Турбинин  повернулся  ко мне вдруг. – Понимаешь, Крутилин, что мы сделали? Все их тайны сейчас перед нами. Будь это во время войны… Мы бы с этой позиции без промаха поразили главные цели!
Подошел замполит Кармановский.
- Александр Васильевич, - кивнул командир корабля ему к микрофону радиотрансляции.  – Надо бы экипаж проинформировать о происходящем наверху... Ведь это еще как обрадует людей!..
                *   *   *
     Несколько суток мы, затаившись, соблюдая максимальную осторожность, находились невдалеке от главной военно-морской базы американцев. Как, очевидно, и они таились,  плавая возле наших берегов и баз. Слышал я от наших разведчиков, что их самолеты каждые сутки делают облеты наших границ.
То подвсплывая на перископную глубину, то ложась на дно, мы наблюдали за выходом из базы главных сил противника, фиксировали состав этих сил. Позже последовали за ними, к району их плавания, наблюдая за их тактическими приемами действий в различных отработках задач.
В разговоре с замполитом командир лодки сказал, что не похоже, чтобы американцы вели отработку конкретных вариантов внезапного нападения на нашу страну. Но на другие страны – похоже. Замполит согласился с ним. А меня это обрадовало: агрессор, наверняка, побаивается нас. Нет, все равно глаз с него нельзя спускать. Гитлер перед минувшей войной клялся руководству нашей страны, что хочет иметь с советским народом дружбу, мирные отношения, договор о ненападении подписал, а сам тайком готовил кровавую бойню против нас.
Пришли мы сюда незамеченными, делали то, что надо было делать, теперь бы и уйти, чтобы американцы не обнаружили нас на обратном пути. Пусть думают, что мы «лопухи», что ничего не знаем о них и сидим в своих базах в сонном состоянии.
 Была дана команда повернуть на запад. Домой.
Малым ходом под водой лодка удалялась… 
Опять, только в обратном направлении прорывались мы через противолодочный рубеж, опять скрывались от самолетов, летавших с севера на юг и обратно над Тихим океаном. Медленно шли в глубине, экономя электроэнергию. Но на обратном пути все же все было гораздо проще. Мы уже знали маршруты, время полетов этих самолетов. Мы даже перехватывали разговоры летавших на этих самолетах летчиков, которые болтали в эфире о своих житейских делах и личных переживаниях. Знали, какие корабли находятся в океане, патрулируя в определенных районах.
Задание своего командования, как полагали, мы выполнили. Цели достигли…
Много миль осталось за кормой. 
Всплыли.
У меня скопилось много дел по комсомольской части. Но я, как и многие, вышел на мостик.
Океан спокоен. Небо, высокое и чистое в лучах солнца, было прозрачным и необыкновенно привлекательным. На мостике и в ограждении рубки тесно. Пачки папирос передавались из рук в руки.
Оба дизеля заработали на полную мощность, но хотелось, чтобы мотористы еще прибавили оборотов, сократили время, оставшееся до встречи с базой, с дорогими людьми.
Прежде никто не ожидал меня на берегу. А теперь - Лида!
Как мы встретимся? Как у нас все будет?
                *   *   *
     Включилась радиотрансляция. Зазвучал голос командира:
- Товарищи, мы заканчиваем поход. Длительное плавание позади. За это время разыскивал нас противник,  хотел, чтобы мы не вели разведки, не знали о нем ничего.  Изматывали нас штормы и трудные условия обитания в подводной лодке, но мы настойчиво стремились к своей цели...
В строгой тишине слова командира звучали волнующе, проникновенно, вселяли воодушевление и гордость за свои дела. Но все еще скрытно лодка шла на глубине.
Я слушал, неся вахту у штурвалов на своем боевом посту. Как не порадоваться, что и я причастен к такому необыкновенному плаванию!
Глубина двадцать пять метров. Скорость шесть узлов. Курс – вест. На вахте первая  смена.
- Андрей! Андрей! – обращается ко мне Потеряев, старшина команды гидроакустиков, высунувшись из своей рубки. – Скажи, а жетоны «За дальний поход» всем вручат?
- Не знаю.
- Мы же выполнили задание, - продолжал он.
- Не все одинаково выполнили.
- А кто оценивать будет?
- Да тебе-то, отличнику, о чем беспокиться?
Потеряев скрылся за дверью рубки. А я подумал,  как взвесить заслуги особо отличившихся моряков? Плетнева или Казакова, например, радиометристов-разведчиков?
Красив жетон «За дальний поход»: силуэт подводной лодки на фоне военно-морского флага из белой и голубой эмали. Перед родными, перед девушкой приятно с таким покрасоваться. А награждаются жетоном те, кто длительное время плавал в океане, прилежно исполняя свои обязанности. Эта награда символизирует посвящение матроса в настоящего моряка. Однако наш поход был необычным. Мы вели разведку вероятного противника, прорвались к его главной базе. Экипаж слаженно и целеустремленно стремился выполнить важную задачу. Получается, что все достойны награды, от Казакова до Чижа и Федорова? Но между ними большая разница…
Одному мне такую проблему не решить.
Но вот мы уже подводим предварительные итоги. Через два дня откроются знакомые сопки. Какие они теперь? Не в белых же балахонах! Уже лето. На берегу распустились деревья, зазеленела трава. Запах ранних цветов… И Лида…
От последнего нашего  свидания осталась во мне тревожная неудовлетворенность. Метель тогда заносила тропу. Я шел на почту. Лиду увидел на дороге, ведущей к военному городку.
- Жду! – обрадовалась она. – Чалеев говорил, что посылка тебе.
Я обнял ее прямо возле почты, против жилого дома.
- Пойдем отсюда, - попросила она.
Мы шагали, утопая по колено в сугробах. Ветер утих, повалили крупные хлопья. Снегопад скрыл дома, березы, дорогу.
- Куда ты завел меня, землепроходец или снегопроходец? – улыбнулась она. -  Мы в белой пустыне!
- Вот и хорошо!
Я целовал ее мокрое от снега лицо. Она расстегнула пальто, теснее прижалась ко мне.
- Андрюша, милый, мы скоро расстанемся.
Знала она что ли, о  предстоящем походе или я не совсем разобрался в ее словах?
- Почему расстаемся?
- Так будет.  И еще вот что. Раньше я не боролась за свое счастье. Да и не за что было бороться. А теперь убеждена: нельзя этак. И самой плохо, и всем окружающим. Я выше и сильней стала. Понимаешь меня?
По совести сказать, если и понимал, то не очень. Но ее горячность и искренность убеждали в том, что Лида права, она уяснила нечто еще недоступное мне. Вот поэтому, наверно, испытывал я тревогу и даже обиду какую-то.
- Хочу дать тебе, - сказала она, вынимая из кармана конверт, - адрес...
- Зачем?
- Возьми, на всякий непредвиденный случай!..
Этот конверт и сейчас лежал у меня в нагрудном кармане.
- Размечтался, боцман? – послышался голос командира. Максим Григорьевич остановился рядом, предупредил: - Приготовься всплывать. Последнее всплытие. Дальше в надводном положении пойдем.
- Накуримся вдоволь! – воскликнул старпом за моей спиной.
- Сынишку увижу послезавтра, - вздохнул механик Надточий.
И вот команда:
- По местам стоять, к всплытию!..
Когда было снято давление воздуха в отсеках и командир, открыв верхний рубочный люк, поднялся на мостик, в центральном отсеке кто-то крикнул совсем не по-уставному:
- Даешь базу! Ура!
Старпом хотел сделать замечание, но улыбнулся и промолчал.
                *   *   *
     По кораблю объявили большую приборку. Моряки разобрали кандейки, швабры, ветошь. Я выдал соду и мыло, сурик с кистями. Вскоре все проходы были загромождены приборочными принадлежностями, людьми с засученными рукавами рабочих рубах.
Лодка шла плавно, без качки, поступательного движения почти не ощущалось – идеальные условия для наведения чистоты в помещениях.
Я прошел по отсекам. У всех все есть для приборки. Моряки старательно драили палубу, промывали углы и закоулки, протирали приборы, трубопроводы, снимали масляные пятна с механизмов и переборок. Словно перед большим праздником. Да ведь так оно и есть: что может быть приятнее, чем возвращение в родную базу, выполнив ответственное задание!
За влажную тряпку взялся и я. Вытирал пыль в труднодоступных местах, как первогодок ползал на животе, доставая укромные уголки. Работать, так работать! Вымоем и выскребем отсеки, рубки, трюмы, выгородки!  Ни одна даже очень прилежная хозяйка не наводит такого порядка в собственной квартире, как это делают моряки на большой приборке.
В центральном отсеке слышались шутки. Острил рулевой Федоров.
- Акустик, тебя хотят видеть здесь! – крикнул он матросу Бордуну.
- Кто по мне соскучился?
- Швабра! Вылазь из своей берлоги…
Балагурство прекращалось моментально, когда кто-нибудь посторонний заходил в отсек и шлепал грязными подошвами тапочек по чистой палубе. Такого выдворяли, даже если он являлся по делу в отсек. Особенно стремительно вылетел из центрального поста моторист Рябчиков, нечаянно опрокинувший кандейку с мыльной водой. Кто-то помог ему набрать соответствующую скорость.
Приборка близилась к концу, помощник командира снова послал меня  осмотреть лодку, проверить на чистоту. В седьмом отсеке увидал матроса Чижа, наводившего порядок в своем заведовании. Откуда только старательность взялась! Близость берега сказывалась или понял он кое-что за время похода?
- Шик и блеск, товарищ старшина! – весело произнес Чиж. –  Нравится?
Конечно, особого блеска я не усмотрел, можно было бы и замечание сделать, но не хотелось портить ему настроение. Охотно, с огоньком трудится – не отбить бы желание.
- Так держать, товарищ штурманский электрик! – дружески похлопал я его по плечу.
При подходе к своей базе экипажу было приказано переодеться в чистое рабочее платье. Были залиты остатки пресной воды в баки для питья.
Умывшись пресной водой, я сел штопать носки, а Леонид, переодевшись, начал складывать в пачку письма, которые он писал  Антонине.
- Так много?! – удивился я его неустанности в сочинении посланий девушке.
- Да уж не ленился, - сказал он. – Как подойдем к пирсу, отнесу на почту.
- Не получив ее писем?
- А где хранят присылаемую корреспонденцию для лодки?
- В матросском клубе.
- Ну, это по дороге. Первым делом возьмем письма от Синеглазки, потом отделение связи заставим поработать на всю катушку, - заразительно смеялся Леонид.
                *   *   *
     Лодка входила в устье бухты. Небо было чистым. Но у вершины курившегося вулкана сгущалось туманное пыжиковое кольцо. Легкий теплый ветер гладил щеки, лоб. 
- К вечеру будет дождь, - вдруг сказал Турбинин, разглядывая сопку.
- Жалко, - откликнулся старший помощник Шабардин. – Вечером бы только и погулять сегодня.
- Летний дождь не помеха, - улыбнулся Максим Григорьевич. – У вас все готово?
- Так точно.
Командир повернулся ко мне:
- Лево руля, боцман!
Последний раз мы меняем курс.
У пирса нас встречали. Толпились моряки. Их белые  бескозырки и фуражки колыхались, словно ромашки на ветру. Из иллюминаторов плавбазы, с мостиков подводных лодок наблюдала дежурная служба. У торца пирса был выстроен духовой оркестр.
Когда мы подошли ближе, я увидел адмирала, стоявшего в окружении офицеров у пирса.
Непривычная торжественность! Так, наверно, встречали во время войны лодки Колышкина, Видяева, Котельникова, Щедрина, других подводников, возвращавшихся из боевых походов.
Лодка ошвартовалась. Командир приказал экипажу построиться. Один за другим в проеме рубочного люка появлялись моряки, выбегая на мостик. Много дней не ступали на него они и теперь волновались, конечно, спешили. Я тоже занял свое место в строю на верхней палубе.
Лодка выглядела странно. Не было на ней ни лееров, ни леерных стоек – все срезали волны. Краска на бортах облуплена, везде проступала ржавчина. Из стенки ограждения рубки вырвало лист обшивки вместе с дверью.
На трап ступил адмирал. Командир лодки скомандовал: «Смирно!». Выйдя навстречу командиру дивизии, отрапортовал о выполнении задания.
Адмирал прошел к середине строя. Поздоровался негромко. А мы на радостях гаркнули,  что было сил. Максим Григорьевич даже поморщился от нашего чрезмерного усердия.
Комдив всматривался в наши бледные лица. Заговорил с теплотой в сочном голосе:
- Дорогие мои, вы полностью выполнили приказ. Хорошо выполнили. Дали штабам исчерпывающие сведения о вероятном противнике, чтобы сделать соответствующие выводы. Помогли своим товарищам одержать победу в больших флотских учениях… Скажу по совести, в таком походе хотелось бы побывать самому… Благодарю за службу!
И опять мы ответили воодушевленно, во всю силу легких.
После команды «вольно» меня легонько толкнул в бок Казаков.
- На камбузе для нас поросенка приготовили, - сказал он загадочным шепотом.
- Почему? – не понял я.
- Победителям… Как во время войны. Не слыхал, что ли, про такую традицию?
- А?
- Да ты спишь, что  ли?
Я не ответил. Мое внимание было  привлечено к лейтенанту  Чалееву, который по трапу  спускался на причал. На берегу лейтенант Чалеев оглянулся, посмотрел на лодку и, независимо помахивая чемоданчиком, зашагал по  дороге к военному городку.
                *   *   *
     Чтобы подняться в гору, до казармы, надо, оказывается, иметь силенки. А у нас их здорово поубавилось. И ходить вроде бы разучились. К тому же пьянил бражный дух теплой земли. То и дело раздавались голоса:
- Короче шаг, направляющие. Не спешите…
Строй завели в казарму. Нас ждали и тут. Койки застелены новыми простынями. Весело поблескивают свежевыкрашенные стены кубрика. Желтел выдраенный пол, в промытые стекла лился солнечный свет. Усталость как будто отступила. Мы начали устраиваться.
- Не копайся, - торопил меня Леонид. – Давай поскорее.
У меня не было желания экстренно идти в матросский клуб, чтобы взять там корреспонденцию для моряков лодки, но как не поддержать друга! Отправились туда хорошим шагом.
Корреспонденция для нашей лодки лежала в отдельном шкафу. Он был заполнен до отказа. Сотни писем со всех концов страны. Мы зарылись в них, сортируя стопки. Вот и мне – одно, другое, третье. Все из дома. Леонида я как-то забыл на время. А когда взглянул  на  него, – поразился.  За несколько последних минут он вроде бы постарел лет на десять. Сидел присмиревший, сумрачный. Лицо серое, под глазами набухшие мешки.
- Нету, - деревянным голосом произнес он о письмах и скривил губы, пытаясь улыбнуться. – Понимаешь, ничего нету.
- Погоди, в последней пачке я видел. Да вот оно!
Леонид вырвал из моей руки конверт.
- Черт возьми, все правильно! От нее должно прийти лишь одно письмо. Она ведь только на мои отвечала. А моих за время плавания не было!
Леонид вскрыл конверт, начал читать жадно, быстро. Но постепенно рука его, державшая лист, опускалась, словно ослабевала. И радости я не видел в нем.
- Ну, что?
- Да так, - произнес он, не поднимая глаз. – Бесподобное благородство. Любезно сообщает… вышла за торгаша. Просит не тревожить… - И сорвался на крик: - Шмутки заграничные прельстили!.. Сладенькое она любит!
Вспомнив о пачке своих писем, лежавших на стуле, Леонид кинулся к ним, сорвал обертку, начал полосовать конверты в клочья:
- Я ей как другу, как жене. Жили ведь с ней! Ни одной теперь не поверю!
А я подумал с горечью: не первый такой случай у моряков. Бывало уже подобное на моих глазах. Далеко не все девушки и женщины выдерживают разлуку. А некоторые не очень-то доверяют нашим обещаниям: по морям, по волнам, дескать… Но настоящий моряк никогда не обманывает. Какой-нибудь чалочный ферт в тельняшке, балабол от морских приключений, моря не нюхавший, - такой может пакостить. А настоящий – нет!
- Водки бы теперь, пожар загасить, - сказал Леонид, глядя, как я собираю корреспонденцию в бумажные пакеты. – А завтра бы в поход. Подальше от всего этого.
- Не будет тебе водки. По крайней мере, сегодня. В беде только слабаки пьют…
- Пусто в душе… Не знаю, к чему себя прислонить.
- Пошли в баню, помоемся вместе со всеми, - глянул я на часы.
- На люди не хочется. Спрашивать будут, - понурился Казаков. – Махнем лучше в сопки.
До самой ночи, до полного изнеможения бродили мы с ним по каменистым склонам.

                *   *   *
     Следующее утро было ветреное, дождливое. Словно лето и не наступало – такой уж климат на Камчатке. Промокший и продрогший вернулся я из боцманской кладовки в кубрик.
- Боцман, командир вызывает! – оповестил меня дежурный по экипажу. – Срочно.
Неудобно заходить к командиру в грязных сапогах, в потемневшей от дождя робе. Я направился к своему рундуку, чтобы переодеться. Но дежурный остановил:
- Приказано сразу, как только появитесь.
Вытер мокрое лицо полотенцем, проверил, все ли на мне по форме.
В кабинете двое: хмурый Турбинин и задумчивый Кармановский. Было так накурено, что дым облаком плавал над ними. Я доложил о прибытии и остался у двери. Они молча смотрели на меня и продолжали курить, будто после долгого плавания под водой. Наконец замполит кивнул, приглашая подойти ближе.
- Вот что, боцман, - Турбинин был не в себе вроде бы, голос его зазвучал так резко, что у меня дрогнули руки. Пришлось сжать кулаки, чтобы не выдать волнения. – Вам известно, боцман, куда уехала… - он запнулся, - уехала Лида Чалеева?
- А разве она…
- Она никому не оставила адреса. Может быть, адрес известен вам?
- Известен... – Я даже воскликнул радостно:  – Молодец, Лида!
- Ну что ж, - вздохнул Турбинин с облегчением. – Садитесь, боцман, поговорим.

                *   *   *
     Лодку свою мы отремонтировали, покрасили. Оглядывая ее с причала, я не заметил, как подошел Казаков.
- Размечтался, гроза морей, о походе на  субмарине? – обратился Леонид ко мне. -  Известие тебе принес.
- Хорошее?
- Да вроде бы ничего. Лейтенанта Чалеева на другой флот переводят. Уже рассчитался.
- Мне все равно, демобилизация скоро…
- Может, останешься на сверхсрочную службу? Вместе в мичманскую школу махнем.
- Ты же на атомную лодку собирался!
- Это сгоряча. Куда я от своих ребят!
- Насчет сверхсрочной подумаю. И Лиде напишу, посоветуюсь…
На причале появился  дежурный по лодке мичман Углов. Остановился, крикнул громко, чтобы слышали все моряки экипажа:
- Прекратить работы! Команде построиться! – И кивнул нам: - Важная новость, старшины…
Вскоре все преобразилось вокруг. На лодку потянули шланги для приема топлива и воды. Были открыты люки, через которые начали загружать  продукты, запасные части, разовое белье, другие необходимые предметы обихода. 
Ночью подводная лодка опять ушла в океан.