В конце лета вместе со своими товарищами по академии я стажировался на одном из крейсеров Черноморского флота. Однажды субботним днем корабль пришел в Одессу. На внешнем рейде застопорил машины и бросил якорь. Прозвучала команда начать приборку. Вдали виден был большой город с парками и скверами, с величественной Потемкинской лестницей от порта к бульвару, с красивыми старинными дворцами и памятниками, с высокими заводскими трубами. За бортом чуть слышно плескалась волна.
По всем приметам ожидалась хорошая погода, и мы радовались этому. В восточных районах моря, откуда пришел крейсер, нас донимали сильные ветры и частые ливни. За последние две недели никто не побывал на берегу. Хотелось ощутить под ногами твердую землю, побродить по большому красивому городу.
На следующий день от борта крейсера отвалил барказ. Через двадцать минут он был у Арбузной пристани. Ступив на берег, моряки рассыпались по разным направлениям, а я с приятелем отправился к парку Шевченко, на заполоненный отдыхающими пляж.
Солнце слепило глаза. Легкий бриз рябил поверхность воды, лениво шевелил вымытые дождями листья на деревьях. Лазурное небо казалось бездонным. На песчаном пляже было камешку негде упасть. Везде обнаженные тела. Ребятишки с бронзовыми от загара спинами барахтались в помутневшей у берега воде, взрослые заплывали подальше.
Нам понравилось местечко у самой кромки воды, возле большого валуна, и мы остановились. Невольно мое внимание привлек загорелый, вихрастый парень с развитой мускулатурой стройного тела. Он легко сделал стойку на руках, медленно опустился до самой земли головой, и, не чувствуя нагрузки, выжался в прежнее положение. Я видел только одного человека, который с такой же легкостью проделывал эти сложные гимнастические упражнения, и этот человек был моим лучшим другом, с которым я начинал военно-морскую службу.
Парень встал на ноги, повернулся в мою сторону, и я от неожиданности вздрогнул. Изумительно парень был похож на друга.
- Вася! – невольно вырвалось из моей груди. Я и шагнул к нему неудержимо.
Взглянув на меня, парень удивленно потупился:
- Меня зовут Владимиром, - сказал он. - Вероятно, вы обознались…
Я остановился. Снова бегло окинул взглядом юношу. Да, сомнений нет. Таким был Василий… Но таким он был давно, еще до войны с немецкими фашистами.
* * *
Мы познакомились с Василием в Севастополе. Я только начинал службу на корабле, а он уже проплавал на нем несколько месяцев. Помню, он подошел ко мне во время занятий по специальности. Я изучал тогда устройство скорострельной зенитной пушки и никак не мог понять взаимодействия механизмов ее затвора. Взяв альбом с рисунками деталей механизма из моих рук, Василий понимающе улыбнулся:
- Тугой узелок?
Я ответил, что с моим семилетним образованием разбираться в устройстве сложных механизмов автоматической пушки не так-то просто. Василий подсел ко мне, у него была десятилетка за плечами, и...
Так началась наша дружба.
Василий был одесситом. Он часами мог рассказывать о своем красивом городе, о своей молодой семье, живущей в нем. И даже был влюблен в Одессу.
Мой друг увлекался разного рода техническими новинками, машинами, изобретениями, но любил и спорт. Помню его атлетически гибкую фигуру, стройную, крепкую, сильную, как у акробата, когда под аккомпанемент старшины-музыканта он в стойке на руках отбивал ладонями вальс-чечетку, а потом с необъяснимой легкостью демонстрировал натренированность своего тела в сложнейших упражнениях опытного гимнаста. Будь Вася в цирке – был бы любимцем публики. Он же мечтал стать моряком, судовым механиком или командиром корабля. И дед, и отец были моряками. Дед плавал еще на паруснике. Отец был котельным машинистом на крейсере, но воевал за советскую власть на суше и погиб у Перекопа. Последнее письмо отца было обращено к Васе, тогда еще четырехлетнему мальчугану. «Скоро вернусь, - писал он, - свой, советский флот строить будем, и ты, сынок, на морского инженера или на командира корабля учиться пойдешь…»
Сын помнил заветные чаяния отца. Да и не мог он нарушить давно установившуюся семейную традицию. Все мужчины Русановых были моряками.
Документы направлены в Высшее Военно-морское училище в Ленинград. Но началась война…
Мы с Русановым служили на эскадренном миноносце в одном расчете пушки. Он – горизонтальным наводчиком, я – вертикальным. Рядом спали в кубрике, ели из одного бачка, в одном рундуке хранили вещи.
… Солнце только выглянуло из-за горизонта. С гладкой поверхности воды еще медленно поднимались хлопья дымчатого тумана, когда наш эсминец выходил за боны Северной бухты в составе эскорта сопровождения транспортов с эвакуированными жителями Севастополя. И вдруг из-за сопок показалась группа немецких бомбардировщиков. Изляпанные грязной краской камуфляжа, с выделяющимися черными крестами на фюзеляжах, машины роем устремились к нам. Василий развернул пушку на ведущий самолет и приник к прицелу. С соседних кораблей открыли огонь. С нашего тоже начали стрелять.
От залпов вибрировала палуба, дрожали руки. В напряжении слезились глаза. Фашистский самолет то попадал в перекрестие нитей прицела, то уходил вон. Но вот, наконец, центр пересекающихся нитей «прилип» к его хвосту. «Прилип» прочно. Надо было повернуть штурвал на какую-то долю миллиметра, чтобы перекрестие совпало с носовой частью самолета. Бомбардировщик в это время пошел в пике. Тем же моментом на долю секунды центр нитей совпал с его застекленным носом.
Очередь тугой струи снарядов вылетела из ствола нашей пушки!.. Вспышки перед фонарем… черный дым.
На мгновение, отстранившись от окуляра, Василий во все легкие закричал: «Слушай на меня, друг, - всадили!..»
Другие же самолеты продолжали атаки. Осколки бомб впивались в борта и в палубу эсминца. Василий не вскрикнул, но вдруг наша пушка перестала вращаться по горизонту.
Снаряд, взорвавшийся под сиденьем Василия, прошил осколками все вокруг. Обе ноги и правая рука друга тоже были изрешечены.
После боя я перенес обмякшее тело Василия в корабельный лазарет…
И гораздо позднее, когда я был в Новороссийске, узнал, что у Василия ампутировали ноги. Но друг выздоравливал.
Увидаться нам больше не пришлось. Я писал ему в госпиталь - отвечали медицинские сестры. Потом Василия перевели в другой город, на долечивание - связь оборвалась. Как ни пытался я потом восстановить ее в круговерти частых боев, к сожалению, ничего не получилось.
И после войны я разыскивал друга. Не нашел его ни в Одессе, ни в Севастополе, ни в городах кавказского побережья. Многие госпитали к тому времени расформировывались, закрывались. Ответов порой и не приходило...
Эти воспоминания нахлынули на меня, когда я увидел юношу таким, каким был Василий в те далекие годы.
- Простите, а фамилия ваша?.. – спросил я.
Юноша недоуменно пожал плечами и не ответил. Но, увидав на валуне мой офицерский китель и фуражку с морской кокардой, улыбнулся:
- Русанов.
- Владимир Васильевич? – еще не веря услышанному, воскликнул я.
- Да, - паренек ничего не понимал. – Откуда вы знаете?
Я с нетерпением стал распрашивать его об отце, предчувствуя скорую встречу с другом.
- Отец? – Володя угрюмо потупился, на его лице всплыла тень горечи. – Отец погиб… - сказал он тусклым печальным голосом.
- Как погиб, где?!
- На фронте. В Севастополе, - парень кивком головы показал на море, к востоку.
Я не поверил сказанному им. Василий выздоравливал, был переведен в тыловой госпиталь и вдруг…
Через месяц я возвратился в академию с твердым намерением выяснить судьбу Василия, жив ли он, а если погиб - при каких обстоятельствах, где. Написал письма знакомым. Послал запрос в Министерство обороны. Ответы приходили неутешительные. Никто не знал о судьбе Русанова.
Отчаявшись в поисках друга, я не знал, как быть.
Но неожиданно подсказанная товарищем по академии мысль, натолкнула меня на новый путь поисков. После войны мы меняли временные удостоверения о награждении орденами и медалями на постоянные. Я вспомнил, что нас с Василием одновременно представляли к правительственной награде за тот сбитый фашистский самолет, который покалечил друга. Обратился я в Президиум Верховного Совета СССР, оттуда уведомили, что Василий живет в Азербайджане, недалеко от Баку…
Не знаю, какими мучительными и долгими показались мне две недели до зимних каникул. Но вот я иду по еле заметной тропинке у подножия возвышенности по направлению, указанному школьниками. Поблескивало солнце в холодном небе. Переливался колючий воздух по низине. Впереди показался небольшой глинобитный домишко, обсаженный абрикосовыми и персиковыми деревьями, а дальше – море. Пахло водорослями, нефтью, камнями. «Вот ты куда забрался? Почему?.. – подумал я, оглядывая гористую местность с садами у подножий и море за селением. – А все-таки это неплохой уголок для бывшего моряка…»
Конечно, не предполагал и не мыслил Василий, что я вот так неожиданно, как снег на голову, предстану перед ним в его квартире. Растерялся, часто заморгал заслезившимися глазами, подался вперед, затем порывисто протянул руки ко мне и оказался в моих объятиях. С судорожным волнением прижал я друга к своей груди. Вот он, мой боевой товарищ!..
Мы забыли о времени, еде, о неразвернутых моих подарках. Перебивая друг друга, вспоминали события давно минувших лет, фронтовых друзей, товарищей. Я не сводил глаз с его загорелого мужественного лица.
День клонился к вечеру, солнце уходило за сопки, а мы все говорили о прошлом.
Первым спохватился Василий.
- Слушай на меня, друг, ведь и поесть надо! – громыхнул он роликовой тележкой, служившей ему средством передвижения, покатившись к низкому деревянному буфету у противоположной стены.
Я бегло оглядел комнатку: она показалась мне убогой, скучной, но в ней было чисто, все вещи размещались в строгом корабельном порядке. Не чувствовалось лишь женской руки и домашнего уюта.
В дальнем углу стоял низенький деревянный верстак, единственно на котором в беспорядке лежали инструменты: пилки для лобзика, тоненькие, словно иглы, сверла, надфили, молоточки, стамески. Здесь же теснились рядами различные миниатюрные шпангоуты (скорее всего для модели торпедного катера), пушки с стволами со спичку, микроскопические бугели, рымы, гаки… И - каково было мое удивление, когда я перевел взгляд к тумбочке за верстаком: на ней стояла модель нашего эскадренного миноносца, на котором мы вместе служили на Черном море во время Великой Отечественной.
- «Боевой»! – воскликнул я.
- Он.
- Смотри-ка, и автомат наш! Вот твой штурвал, а это… мой.
Протирая тарелки полотенцем, Василий улыбался. Он был доволен и горд.
- И все это ты смастерил одной рукой? – восторгался я увиденными поделками, видя, что вторая рука у него была покалечена.
- Выполняю заказ, - сказал Василий степенно. – Сам председатель республиканского ДОСААФ приезжал… А вторая рука у меня, друг, не совсем перешибленная. Я ею поддерживаю…
Он ею пододвигал тарелку ко мне на столе.
- Добровольному обществу содействия армии, авиации и флоту нужен стал?! – дивился я.
- Патриотическое воспитание ребят теперь главное мое занятие, друг…
Он подкатился на тележке к фанерному шкафу, стоявшему напротив верстака у другой стены, распахнул дверцы. На полках рядками стояли модели крейсера, эсминцев, торпедных катеров, шлюпок, парусников.
- Я тут не один, - пояснил Василий. – Вот закончатся в школе уроки, увидишь.
Я перевел взгляд от моделей к своему другу, сидевшему в своей тележке с роликовыми колесиками, и в который раз поглядел на него. Друг почти не постарел. На высоком его лбу обозначилась лишь новая складка, чуть повыше двух прежних. А глаза все такие же, большие, умные, но… усталые. Губы и волевой подбородок выражали твердость, хотя в облике друга было больше мягкости и душевности, чем жесткости.
- Как же ты смастерил все это, Вася? – второй раз спросил я, взглядом показав на шкаф с поделками.
- Ты и представить не можешь, как трудно было, - омрачилось лицо бывшего моряка. - Иногда мысли дурные в голову лезли… жить не хотелось, - выдавливал он. – Решил: конец, амба!.. Да вот нет. Люди помогли. Хорошие они здесь, отзывчивые, как родные… И, видишь, снова флоту нужен стал, - он с умилением обвел взглядом модели кораблей на полках, с гордостью повел плечами.
Василий говорил, что после госпиталя ему пришлось заново привыкать к простейшим движениям, учиться тому, что ребенок усваивал с детства...
Но после одной из пауз в беседе я осторожно спросил его о семье.
Василий отвел взгляд в сторону и как-то неестественно вобрал голову в плечи. Видно, я прикоснулся к саднящей ране измученного, искалеченного войной человека. А я продолжал:
- Сын уже взрослый, но не знает отца…
- Мне он каждую ночь снится! - вырвалось отчаянное всхлипывание из груди Василия. - В моем бушлате, в бескозырке… Но поздно! – резко оборвал он себя. – Моя страшная участь оттолкнет его от меня и… от моря… Больше не станет на Черноморье Русановых…
Я хотел возразить ему. Но он решительно наполнил граненые стаканы коньяком, одним махом опустошил свою посудину и, не дав мне слова сказать, заставил последовать его поступку.
Признаться, у меня зародилась нехорошая мысль, когда пустой стакан был снова наполнен коньяком, но я ждал. Василий заговорил…
* * *
Когда закончилась война, Василий все еще находился в госпитале. Лечение шло с переменным успехом, но он уже мог вскарабкаться на роликовую тележку и, крепкой рукой опираясь о пол, передвигаться. Как мог, колесил он по палате, хотя боли не оставляли его. А в душе вовсе не было удовлетворения, разгоралась другая, более мучительная и жгучая боль. Где жена Вера, сын? Писать боялся: узнает Вера, что с ним, приедет… А нужен ли он ей такой? Но он написал. Ответа не последовало. Не ответили и соседи по дому. Из горсовета лишь сообщили, что дом, в котором он жил с семьей до войны, разрушен.
Прошел год. Выписавшись из госпиталя, Василий решил поехать на родину. Будь что будет…
Начиналась весна 1946-го. Зацветали сады. Южная степь оделась яркими маками, сочные травы поднялись выше колен. Восстанавливались спаленные войной города и села. Строились новые дома, предприятия. Но не радостно было на душе моряка. Сопровождающий его молодой солдат почти постоянно спал на полке, улыбаясь во сне, а Василий не мог и глаз сомкнуть. Чего только не передумал он за дорогу.
…Одесса. Изуродованная, искалеченная, как и он сам, Василий, встретила его ранним утром. От вокзала до родного дома – двадцать минут пешком, на машине – пять. Так знакома эта дорога. Короткой она казалась когда-то и какой длинной сейчас!
- Слушай на меня, братишка, ищи транспорт, - с напускной важностью сказал Василий сопровождавшему его солдату. – Как-никак, а почет и нам должен быть оказан...
К безногому матросу перед железнодорожным вокзалом подъехал армейский «козлик».
- Защитникам Севастополя – добро пожаловать! – увидав на груди Василия медаль «За оборону Севастополя», добродушно поздоровался пожилой солдат-водитель. – Подбросить что ль?
Василий кивнул.
Подсаженный солдатами, он удобно разместился на заднем сидении и вдруг… обмяк, сник. Силы, лелеенные надежды покинули его. Где искать семью, как примут его, если и найдется она? Нужен ли он ей, калека? А как хочется прижать к груди мальчишку, своего маленькго Володьку, жену, ту черноглазую девчонку, «чаровницу», близкую и родную. Пересилив себя, Василий кивнул водителю:
- Отчаливай. Здесь рядом…
Машина тронулась. Знакомые кварталы, дома с полуразрушенными стенами, с зияющими дырами-пролетами от улицы до улицы. Глазки стекол, словно смотровые щели, вместо окон. Где же обитают жители-земляки? Не в катакомбах ли?
А вот и дом, в котором родился и рос Василий. Фасад такой же, как и прежде. Но перед домом кучи щебенки с битым кирпичом, на стенах пепел, сажа, свидетели недавнего пожара. Одно окно с крохотным квадратом стекла было как бы островком в стене первого этажа.
- Малый ход, братишка, - взволнованно выговорил Василий, когда машина приблизилась к подъезду. – Шабаш!
«Козлик» остановился. Было часов девять утра. Солнце переливалось зайчиками в осколках битого стекла у соседнего дома, золотило молодую листву деревьев. На тротуаре, расчищенном от строительного хлама, ребятишки нарисовали «классы».
- Приехали? – осведомился солдат-проводник у Василия, сидевшего в безмолвии.
Нервы сковали тело искалеченного фронтовика.
Не ответил еще. Входная дверь подъезда открылась. На ступеньке показалась женщина с хозяйственной сумкой в руке. Темные пушистые волосы, платье, знакомое до каждой складочки.
«Вера!» – крик застрял в его горле.
Следом вышел высокий мужчина, ведя за руку Володьку. Положив руку на плечо Вере, он пошел рядом с ней мимо «козлика», стоявшего перед подъездом.
«Муж», - мелькнула догадка. Василий ухватился за металлический обод сиденья, сжал его, словно тисками. Никто не обратил внимания, что произошло с потрясенным Василием. А он молчал, до боли стиснув губы, не выдав своего волнения лишним движением.
В его душе перевернулось что-то. Сердце вроде бы остановилось на миг. Наступило и затмение в сознании. Лишь спустя какое-то время он пришел в себя. «Они живы!» – пронзило мозг радостной искрой, но в тот же момент он одним махом убил в себе чувство недозревшей надежды. «Правильно сделала, - разумно рубанул он в закипевших мыслях. - Не может искалеченный человек быть обузой молодой здоровой женщине…»
Наступил мгновенный кризис. В пользу жены с сыном.
Теперь, когда он увидал их живыми, стало легче. Сердце отпустило. Что ж, ради этих жизней можно принести себя в жертву.
- Крути, братишка, на обратный курс, - разжав побелевшие пальцы, легонько прикоснулся он к плечу водителя. – К вокзалу…
Необычным характером моего друга я мог оправдать поспешный отъезд Василия из Одессы. Василий чертовски горд, самолюбив. Но рядом с его самолюбием и гордостью уживались и великодушие с благородством, высокая нравственность. Поэтому мне незачем было спрашивать Василия о причинах его отъезда.
* * *
До конца моих каникул оставалась неделя, и я уговорил Василия поехать в Одессу вместе со мной.
Та же дорога, по которой десять лет назад так спешил домой вчерашний фронтовик Василий Русанов. Воскресное утро. Легкий морозец. Солнце еще не взошло, а мы остановились у того же подъезда.
Дверь открыл Володя. Юноша удивился, увидав меня, но на его губах заиграла приветливая улыбка. А когда я отступил на полшага в сторону и открыл заслоненного собой Василия на роликовой тележке, паренек оторопел. Но он все понял. Порывисто опустившись на колени, схватил отца крепкими сильными руками за плечи, притянул его к себе.
В коридор вышла Вера. Не понимая, что происходит, она увидала вдруг Василия, вскрикнула, бросилась к нему. В дверях появился и муж Веры.
Спустя час, когда все были за столом, Василий привлек к себе цветущего в улыбке сына.
- Слушай на меня, сынок, вот таким, как ты, и я был в твои годы… - заговорил он с необыкновенным внутренним придыханием, разглядывая крепкого, сильного парня, похожего на себя в молодости.
Все разом взглянули на Василия и притихли в ожидании непредвиденного разговора. Муж Веры опустил голову, пробежав горьким взглядом по обрубкам фронтовика. Володя обнял отца, прижал его к себе. Неловкость продолжалась с минуту. А Вера, чтобы поддержать за столом беседу, обращалась то ко мне, то к сыну и будто не замечала ни Василия, ни своего нового мужа. И как ни пыталась она отдалить этот трудный неизбежный разговор, все понимали, что конец напряженной неизвестности и неопределенности должен был наступить.
Я украдкой окидывал взглядом то Василия, то нового мужа Веры, механика судоремонтного завода, скромно сидевшего по правую руку от меня, и невольно сравнивал их между собой. Оба моряки. Один военный, другой гражданский. Первый – калека, второй – крепкий, здоровый мужчина. Василий нравился мне своим бескорыстным отношением к людям, великодушием, широтой матросской души, муж Веры – сдержанностью и рассудительностью. У каждого свои достоинства. У каждого заглубившиеся складки на переносице.
Разговор иссяк. Пауза показалась вечностью. Я почувствовал себя лишним тут. Но не уйдешь же из-за стола.
Василий молча обвел понурыми глазами стол, подложил в тарелку сына винегрета, потянулся за посудиной и стал разливать ее содержимое по стаканам. Казалось, очень медленно он все это делает. Сначала Вере, затем нам, мужчинам, а себе… не хватило.
Вера вскочила из-за стола:
- Я сейчас!
Но ее муж будто ждал этого случая. Он за руку удержал Веру у стола, степенно встал и шагнул к вешалке.
- Не там! – остановила его Вера, кивнув на буфет.
Механик словно и не земетил этого жеста, снял с вешалки потрепанное пальто.
- Я сейчас, магазин недалеко, - сказал он и вышел.
С искренней признательностью Вера посмотрела ему вслед.
Когда дверь за механиком закрылась, все непроизвольно вздохнули с облегчением. О наполненных стаканах забыли.
- Так вот, сынок… - как бы продолжая начатое, заговорил Василий. – Служил я на эскадренном миноносце «Боевом». Модель его тебе привез…
- Подожди, папа…
Не дослушав отца, Володя поднялся стремительно и шмыгнул в соседнюю комнату.
Василий смолк. Опершись локтем о стол, он ласково посмотрел на Веру.
- Вася! – тихо проговорила Вера. Ее лицо вспыхнуло багровым пламенем.
- Ну, что… - так же тихо проронил Василий.
Мне надо было уйти, оставить их вдвоем, уж очень тягостно было это начало. Но я не мог оставить Василия. Да они и не замечали меня. Я как бы был неодушевленным предметом за столом.
- Мозг с волосами стоит дыбом!.. – в тусклом голосе Василия не было упрека.
- Как же так получилось? – застонала Вера.
Обильно потекли слезы у несчастной по щекам. Выйдя из-за стола, она, как пьяная, нетвердым шагом пересекла комнату. В руках ее оказались большой портрет в траурной рамке и раскрытый конверт. С портрета весело улыбался Василий. Как когда-то в Севастополе, молодой, в краснофлотской форме, перед самым началом войны.
В конверте лежала казенная бумага о гибели Василия.
Хотелось здорово ругнуться. Какая-то писулька! А как она повернула судьбу семьи. До боли стиснув зубы, я мысленно проклинал чиновника, который безжалостно, а может, по стечению каких-то обстоятельств, не зависящих от него, одним росчерком пера расправился с моими друзьями. Но что я мог сделать сейчас? Чем помочь? От таких безжалостных страшных следов войны не избавиться!
- Ты ждала меня? – оторвал сухой взгляд Василий от злосчастной бумажки.
- Да… До извещения.
Василий не шевельнулся. Он словно застыл в одной позе, уронив руку на обрубок колена.
Лишь через минуту осторожно спросил:
- Ты любишь его?
Несчастная женщина зарыдала. Ее узкие плечи опустились и задрожали.
- Ну, будет-будет! – властно приказал Василий. – Ладно! Чему быть, того не миновать…
Он неторопливо повернулся ко мне. Его лицо сморщилось, как испеченное яблоко, покрылось крупными каплями пота. Глаза набухли. В них было что-то глубокое, недосказанное, но важное.
Мне казалось, что он предвидел подобный исход и даже был рад ему. Но я знал, что это не все. Замечал, как жадно Василий ловил каждое слово, каждое движение сына, пытаясь угадать в них стремление Володи, его интересы, задумки. Как хотелось Василию увидеть в юноше что-то свое, близкое, потомственное семьи моряков Русановых.
Из соседней комнаты вышел Владимир. Ладный, стройный, сияющий – на нем матросский бушлат, черная бескозырка с тисненой репсовой лентой. Золотыми буквами было написано на ней «Боевой».
- Узнаешь, папа? – радостно воскликнул он, приближаясь к столу. – Это твое обмундирование, присланное тобой мне в подарок из Севастополя, когда я был еще маленьким… Помнишь?
Но, увидав плачущую мать и горькую улыбку отца, остановился.
- Ну-ну, покажись! Покажись, сын! – встрепенулся Василий, вскинув голову. – Да ты - настоящий моряк!
Василий пружинисто спрыгнул со стула на свою роликовую тележку, проехался вокруг сына.
- Настоящий моряк! – прищелкнул он языком гордо.
- А я и буду моряком, папа. Уже документы для поступления в морское училище собираю!..
- Моряком?! Зачем?.. – съежился вдруг Василий, разом вспомнив судьбу моряков Русановых. Но понял, что решение Владимира было взвешенным, серьезным, и всплеснул рукой с затаенным чувством надежды.
Ему страшно хотелось убедиться в твердости решения сына.
- А не побоишься?! – горьким взглядом показал он на обрубки своих ног, свисавших с тележки.
Сын стоял не шевельнувшись. На лбу показалась еле заметная, но упрямая складка. Потом, когда отец умолк, однозначно сказал:
- Я давно решил. Да и мама согласна, - он тепло улыбнулся матери. - Не решено лишь: в какое морское учебное заведение посылать документы…
От этой его улыбки у меня потеплело на душе.
- А в Бакинское Высшее военно-морское не хотел бы? – сказал я. – Там и отец твой рядом живет…
Василий светлел лицом, заулыбался. От волнения не мог справиться с собой. Минуту спустя, он все же гордо кивнул, взглянув на меня:
- А ведь Русановых потомок, не так ли?
В комнату вошел механик. Он поставил на стол бутылку с вином. Поглядев на наши оживленные лица, догадался, что мучительная разрядка наступила.
Подойдя к Василию, он взял его за плечи:
- Ты, Василий, не обессудь нас. Не наша вина тут…Проклятая война всем жизнь искалечила! И мне нутро выворачивает наизнанку. Саднящие раны, видно, годами не излечить…
- Нет, нет, - заторопился Василий. – Спасибо тебе, спасибо за сына. Воспитал ты его настоящим человеком, это я сразу заметил. Так что… - говорить Василий дальше не мог, перехватило дыхание от спазм в горле.
Вера разразилась надрывным плачем, уткнув мокрое лицо в натруженные свои ладони.
Мне тоже хотелось разрыдаться, подобно несчастной женщине. Но я сдерживался из последних сил. В сознании же не было места, что все решилось добрым умиротворением для моих друзей.
В окно заглянул солнечный луч. Он не был приветливым и теплым, как в летнее время, но он осветил комнату какой-то надеждой.
* * *
Я начинал последний курс обучения в академии. Пришло письмо от Василия. Мой друг с радостью сообщал, что его сын Владимир стал курсантом Высшего военно-морского училища, и что Володя часто навещает отца в его неказистом жилище, которое расположено было близ учебного заведения Военно-морского флота страны.
Позже я еще раз побывал у Василия в Азербайджане. Он по-прежнему занимался изготовлением моделей кораблей и судов со своими помощниками-школьниками, помогая обществу ДОСААФ воспитывать молодежь на военных традициях страны.
Встречался я с ним и в Севастополе. Там командовал боевым кораблем его сын, старший офицер военно-морского флота.