Прозрачность отсылает к своей непосредственной противоположности, к скрытому. Оппозиция прозрачного и тайного находится вне сферы добра и зла. Особенная вещность иного мира никогда не будет дана восприятию, поскольку тайное включено в обмен, не имеющий ничего общего с обменом, который характерен для области видимого. Но когда всё начинает вдруг устремляться к видимому, что тогда происходит с некогда скрытым? Вещность становится оккультной, связанной с трагическим началом несущим гибель: бывшее ранее совершенно скрытым, предоставленным обмену в пространстве тайны, оказывается теперь злом, с которым необходимо бороться, которое подлежит изничтожению. Однако вещность, получившая статус оккультной, неуничтожима, поскольку не-уничтожима стоящая за нею тайна. В данном случае решение пройтись разделительным железом по самым недрам гибельного айстетона, оборачивается дьявольской силой, с успехом использующей в своих целях непреодолимый double bind, с помощью которого с ней хотели бы покончить. Свою энергию, энергию зла, погибель черпает в альтернативной форме диссенсуса, утверждая в реальность исключительное бессилие, полагает новую-недоступную, бесформенную категорию непредставимого. Тогда как добро, имплементирует непредставимое иначе, в подвергшемся тотализации мире, добро преображает конкретную жизнь, отвергая пассивные формы политики.
В такой ситуации все то, что покоится на дуальности, на разъединении предметов, на негативности, на смерти, принадлежит злу. Мы же стремимся к благополучию, к тому, чтобы каждой нашей потребности соответствовала определенная технология, навык. Всякая технология в этом смысле - технология удовлетворения, служит отвержению зла, осуществлению общего для всех сопротивления изначальной катастрофе.
Отвергая другость мы отвергаем другого, наш мир организован подобно петле Мёбиуса. Если бы пространство оставалось пространством противостояния, конфронтации, нас по-прежнему могли бы устраивать привычные нам рациональные стратегии, основанные на представлении простой связи причин и следствий. Первые стратегии, не исключали использования, наряду с силами добра и сил зла: теория Государства средних веков без сомнения рационалистична, но давайте пройдем мимо этой проблемы. Мимо катастрофы идее которой не удается определиться. Сегодня мы имеем дело с абсолютно модальной, абсолютно реверсивной вселенной, где причины и следствия - в полном соответствии с логикой организации систем, моделируемой петли Мёбиуса, - накладываются друг на друга и где, следовательно, никто не в состоянии предсказать, более или менее отдаленные последствия тех или иных действий.
Возьмем, к примеру, несамостоятельность, которая царит повсюду, будь то область деловой активности или сфера деятельности по финансированию политических партий. Никто не сомневается, что с нею надо бороться. Кураторы так и поступают: по мнению многих, в наших обществах уже набрал обороты процесс превосходящий природу, в хорошем смысле, процесс превосходящий силу. Однако такого рода процесс неизбежно имеет и побочные последствия. Впечатление, будто кураторы и судьи вступают в конфликт с господствующим политическим классом, - впечатление поверхностное. В действительности же они, наоборот, некоторым образом восстанавливают его легитимность - и это при том, что песочные люди наступают, ведьмы пробудились, а робот-полицейский готовится выйти на тропу войны.
Но так ли уже бесспорен тезис о необходимости любой ценой искоренять несамостоятельность. Деньги которые расходуются для снижения уровня бедности населения нашей планеты, тем более немалые суммы выделяемые на содержание сомнительных третьих стран, - большинство считает, что было бы гораздо лучше, если бы их использовали по-назначению, выплатили тем кто их заработал. Конечно торопиться не следует. Поскольку речь идет вовсе не о выведении этих средств из рыночного оборота, они в принципе могли быть направлены и на финсирование работ по возведению насыпных островов в океане или строительству подводных отелей. А теперь, насколько бы странным ни показался кому-либо данный вопрос, спросим себя: что же с точки зрения проблематики добра и зла предпочтительней - продолжать инвестировать в задачу без цели, обеспечивать целесообразность предприятия пришедшего в упадок с самого начала, или пытаться насыпать искусственные острова для туристов? Тут важно не столько дать сам ответ, сколько в полной мере осознать: петля Мёбиуса устроена таким образом, что ни абсолютное добро, ни абсолютное зло на единовременной поверхности несовозможны.
Разумеется, рациональный ум воспринимает подобную социовселенную катастрофично, конечно, целесообразность без цели крайне дискомфортна. И тем не менее у нас, очевидно есть основания рассуждать о жизненной необходимости Коррупции обусловленной заблуждением, - говорить о жизненно необходимой функции разложения в общественных системах; говорить о простых ограничениях драматургии бесконечного зла. Но эта формула смысла незаконна, она не имеет официального статуса и потому осуществляется тайно. Безусловно, сформулированная здесь точка зрения достаточно цинична и в нравственном плане неприемлема, однако она вполне способна стать фундаментом фатальной для нас стратегии отношения к миру -- стратегии, которая, впрочем, вообще никому не приносит каких-либо особенных выгод. Благодаря ей мы возвращаем миру зло. Зло функционирует потому, что за ним стоит энергия. И борясь со злом -- а делать это необходимо, -- мы, хотябы частично, рассеиваем энергию зла, заставляем эту энергию работать, обесцениваем преступный субститут.
В определенном смысле, общество живёт своими пороками, по крайне мере -- отсутствием в нем гармонии. Не положительными, а именно отрицательными качествами, общество слабо. Если мы не будем отворачиваться от этого цинизма, мы придем к выводу, что, по-видимому перед нами феномен францисканства не обходящегося без включения зла, беспорядка в идеальный порядок вещей, однако не претерпевающего проклятой доли. Мандевиль не договорил. Зло надо не отрицать: с ним необходимо вступать в игру, им необходимо играть, его целесообразно переигрывать.
Заголовок {Прозрачность зла} -- не совсем точен... Пожалуй, уместнее было бы говорить о "работе прозрачности {transparition} в зле", работе, которая, "становится прозрачной {transparait}" или обнаруживается {aspire} во всем, что призвано ей воспрепятствовать. С точки зрения других, прозрачность, по-видимому, и является злом, то есть тем, что утратило всякую таинственность. Совсем как в ситуации с Идеальным преступлением: его идеальность и есть Утопия.