Николай КРАСИЛЬНИКОВ
АЛДАР КУСА ПО-ИЗДАТЕЛЬСКИ
(А поставьте-ка его в Гугл!)
(«Пятая стража» или пятна лжи Гумерова)
Факта не существует, есть только интерпретация.
Ницше
1
Долго думал: отвечать Р. Гумерову на его клеветнические цидульки, обозначенные помпезно «романом», или промолчать… Ну, тявкает пёсик из-под компьютера и пускай себе тявкает. А кто же тогда ответит за моих многочисленных собратьев литераторов, «которых уж нет, а те далече», оболганных автором? К тому же не привлечёшь троллинга (невежду критикующего всех и вся), обрядившегося в тогу «гениального писателя» к суду.
Понимаю, что по нынешним нравственным меркам, я делаю рекламу «мемуаристу». Что ж, пусть читатели узнают и другие стороны биографии «гения», которые не вошли в его склеенные из чужих мыслей и слухов записки, затем обозначенные «перфомансом». Я попытаюсь их дополнить из достоверных источников.
2
1971 год. Весна. Ул. Навои, 30. Огромное четырёхэтажное здание рядом с Центральным телеграфом. Издательско-полиграфический комплекс. Здесь расположены почти все основные республиканские издательства, редакции некоторых журналов и газет, министерства.
У меня за плечами школа, завод, армия, газета ТУРКВО «Фрунзевец», первая книжка, и вот приглашение на работу в издательство им. Г. Гуляма.
Издательство находилось на 4-м этаже, а редакция газеты «Пионер Востока» — на третьем. С этой газетой и её коллективом я дружил ещё школьником с 1961г. Здесь публиковались мои стихи и рассказы, работали наставники-друзья В. Тюриков, А. Рудаков, Н. Лукьянов, Э. Давшан, Я. Ходжаев. Позже мои ровесники — П. Шуф, С. Меламед, Г Люксембург... Во время обеденного перерыва я часто заглядывал к Шуфу поговорить за пиалой чая и горячей самсой о книгах, о литературе… В один из таких перерывов Павел показал мне письмо из джамбульской области из какого-то кишлака. На тетрадных листочках школьным почерком были написаны стихи. Они напоминали раннего Вознесенского — тогда модного поэта, однако, не смотря на подражательность, мне понравились своей дерзостью, свежестью. А одно стихотворение врезалось в память. Строки его я забыл, но сюжетик помню: юноша в знак верности, подобно Ван Гогу, грозится любимой, если та его отвергнет, прислать ей своё отрезанное ухо… Смело!
Я сказал, что такие стихи надо публиковать. «Уже сдал в набор», — отпарировал Павел.
Через неделю стихи 14-летнего школьника Рифата Гумерова увидели свет в газете «Пионер Востока». Так Шуф стал «крёстным отцом» начинающего поэта.
Об отроке мы бы забыли, но прошло несколько лет, и однажды в редакционную комнату, где мы находились с Павлом, вошёл незнакомый молодой человек — метр с кепкой, никто, ничто и звать никак, представился Гумеровым и присел на предложенный стул. Тут мы узнали, что Рифат из казахстанского кишлака давно перебрался с матерью в Фергану, учится в тамошнем педагогическом институте и продолжает писать стихи.
3
Отныне он часто стал бывать в Ташкенте, ходил по редакциям газет, в Союз писателей, завязывал знакомства с поэтами. Эти знакомства нередко закреплялись выпивкой, а вот заканчивались по-разному. Вот как это знакомство. На этот раз поэты сидели в уютной лагманной, напротив ОДО, где негласно разрешалось распивать спиртное. Наступила минута, когда стихи поплыли по кругу. Дошла очередь до Гумерова. Он, очевидно, прочитал не совсем удачное своё стихотворение. Над столиком повисла осмысляющая пауза, и пожилой поэт, в прошлом военный лётчик и боксёр В. Л., резюмировал:
— Скучно, брат. Всё, что ты можешь сделать для русской поэзии, это взять у меня трояк, добавить мелочь и слетать за дополнительным пузырём!
Поэт полез в карман за заначкой, и тут почувствовал удар стулом по голове. Он даже не понял в чём дело. А когда до него дошло, подмётки Гумерова уже сверкали на противоположной стороне улицы.
В. Л. целую неделю вылавливал обидчика, но тот сообразил чем такая встреча может закончиться, и предусмотрительно исчез на несколько лет из Ташкента.
Новое явление будущего «гения» в городе было таким же неожиданным как и исчезновение. Но теперь, когда-то неотрезанное ухо, он держал востро: вдруг «должок» вернётся? К его счастью — не вернулся. В. Л., который годился ему по возрасту в отцы, уехал…
Гумеров стал публиковаться в местных газетах, журналах, коллективных сборниках. Я был редактором нескольких таких сборников, и могу свидетельствовать, что Ташкент и другие города республики всегда славились поэтами талантливыми и разными. Вспомню некоторые имена: С. Балакин, В. Васильев, С. Фатыхов, В. Карая, З. Валиев, М. Книжник, И. Бяльский, А. Варакин, М. Чарный, Ю. Розвадовский, Л. Бакирева, А. Широнина, Н. Демази... Я уж тут не говорю о блестящей плеяде прозаиков!
На фоне своих сверстников строки будущего «гения» выглядели, мягко говоря, ровно, «без огня, без божества, без вдохновенья». Но земноводная жаба тщеславия душила Гумерова: хотелось добиться признания читателей и коллег, как в детской песенке: «Нет, нет, я хочу сегодня,/ нет, нет, я хочу сейчас!» Он зачастил в Москву, навязчиво втюривал свои стихи столичным знаменитостям, предлагал в модные издания. Иногда что-то со скрипом пробивалось в свет. Но этого, казалось, было мало.
Обиженный, раздражённый и «непонятый» поэт возвращался в Ташкент. А между тем годы, давая о себе знать, «свистели у виска». Позади остался лермонтовский возраст, есенинский, на горизонте замаячил — пушкинский.
Наконец, у Гумерова вышла первая поэтическая книжка. Нет, она не потрясла умы, мелькнула незаметно, даже среди коллег.
Пора было обзаводиться и семейным очагом. Но тут за поэтом стали наблюдаться некие странности. Первая такая странность явилась в образе стража правопорядка. Капитан милиции, узбек средних лет, пришёл в «Ёш гвардию» — аналог московского молодёжного издательства «Молодая гвардия», где к тому времени (1979) я работал вместе с П. Шуфом, представился участковым и спросил про Р. Гумерова.
В отделе кадров ему сказали, что такой в штате издательства не значится, а мы добавили, что Гумеров бывает здесь, как автор, редко и поинтересовались: в чём, собственно, дело?
Благодушный участковый показал заявление соседки о домогательствах Гумерова, который назвал ей придуманное место своей работы.
«Ну и что? — засмеялся я. — Влюбился Меджнун, бывает!» «Не совсем так, — посуровел капитан. — Такие сигналы нам поступали не раз и от других гражданок», и, подыскивая слова, стал объяснять, что приставания поэта не совсем обычные. В переполненном общественном транспорте и в тесных очередях, он пристраивался к симпатичным девушкам и… Подобные «секс-тренинги» часто заканчивались поцарапанной физией поэта, «вкусившего блаженство».
Не знаю, задержали тогда Гумерова или нет, но после посещения участковым издательства, поэт опять внезапно исчез из города. «Исчезать» — в опасный для него момент стало уже приметной фишкой стихотворца.
Потом я не раз заглядывал в медицинские справочники по секс-патологии, но не нашёл нужного определения действиям Гумерова. Вот такая «****ка» получилась, как любит выражаться поэт.
Признаюсь, неприятно писать о подобных мелочах, поэтому заранее прошу у читателей извинения: без этих подробностей не проследить эволюцию становления творческой личности когда-то подававшего надежды кишлачного джигитёнка. К тому же эта эволюция брезгливо просматривается за словесным ненормативным и образным хламом будущих прозаических экзерсисов Гумерова, который позицирует себя постмодернистским фундаменталистом №1 на постсоветском пространстве.
4
Итак, правильно говорят, что желания человека могут со временем материализоваться. Но для этого надо приложить много таланта и трудолюбия. Гумеров выбрал наиболее надёжный для себя путь.
Позади остался с горем-пополам оконченный ферганский пединститут. И вот среди поэтов прокатился слух: Гумеров в Ташкенте удачно женился! Его тестем оказался не то профсоюзный, не то партийный босс. По какому-то «небесному» звонку сияющий поэт появился в издательстве уже не в качестве автора, а редактора альманаха «Молодость». Работники издательства крайне удивились такому назначению. Ведь назначенец, как говорится, «ни ухом, ни рылом» — в издательском деле. Никогда и нигде раньше толком не работал. А тут сразу вершить судьбами молодых авторов. Естественно, у сотрудников издательства скоро появились вопросы к директору: что за редактор из табакерки, который даже с элементарной орфографией не в ладах, пишет раздельно «нез наю»? Шеф беспомощно разводил руками, мол, что я могу поделать? Сверху надавили, — и указывал пальцем на потолок.
Страна к тому времени трещала по швам, и на смену профессионалам во все сферы внедрялись дремучие неофиты, лавирующие начальники. Работа нового редактора начиналась с чая — мучило вчерашнее похмелье. Он то и дело до первой половины дня совершал пробежки с заварным чайником от кабинета до титана с кипятком и обратно. После обеда комнатка его забивалась поэтами и прозаиками — авангардистами. Другие жанры агрессивно с порога отметались.
Особое предпочтение новоявленный редактор, конечно же, отдавал работе с молодыми поэтессами. О, здесь он был «аки щука среди молоди» в своей стихии!
Коллеги не раз слышали шепоты-жалобы авторш, приходивших в его кабинет со стихами, где он велел им почитать свежие поэзы. Наивные роженицы стихов бросались в омут опарнасивания кабинета, самозабвенно выкладывались, певуче стихуя и цвиркая, а тем временем он сам, перепел-бедана, ровно переполненный перепелиным концептом "пить-порвать", сей доморощенный макиавеллишко, тихохонько подкрадывался сзади и заразными своими клешнями, кишащими колониями бактерий всех сортов, лез лапать-тестировать замешкавшиеся трепетные груди поэтиц, так неосторожно залетевших в его клеть, — лапать вживую, ловко минуя мучительную стадию опешивших от сей наглости нательных риз.
Сотрудник издательства Э. Сиддиков, не чуждый меткого словца, наблюдая за работой своего коллеги, улыбался: «Я такого работника не взял бы даже маклаком на ослиный базар». Что он имел ввиду тогда, я не понял.
Здесь я не буду говорить о профессиональной редакторской работе, которая требует усидчивости, работы ума над текстом, с каждым отдельным автором и т. д. Гумеров с первого дня подменил эту сложную и ответственную работу на роль «приёмщика рукописей»: это нравится, а это — нет, без какой-либо аргументации, ибо аргументировать, значит, работать мозговыми извилинами. А этого он не мог.
Эх, поучиться бы бечоре (излюбленное словечко Гумерова) у старших коллег — В. Александрова, В, Новопрудского, Н. Бондаренко, П. Шуфа, Л. Егоровой!.. Это их неустанным трудом, многочисленными письмами-просьбами в ЦК комсомола республики было открыто нужное издание для молодёжи. Благодаря этим людям, читатели открыли для себя новые имена в прозе (в поэзии уже называл). Напомню некоторые — Р. Мир-Хайдаров, Э. Маципуло, Д. Рубина, В. Соколов, Ф. Камалов, А. Фитц, А. Мар, Л. Шорохов, Ф. Гринберг, С. Вишневская и другие. Их книги стали выходить не только в Ташкенте, но и в Москве в лучших издательствах «Советский писатель», «Современник», «Детская литература»… В популярных толстых журналах. А опубликоваться там автору из другой республики, ох, как было нелегко. Эти авторы прочно заняли своё достойное место в русской литературе.
Может ли похвалиться Гумеров авторами, которых он открыл для широкого читателя, будучи редактором альманаха? Сомневаюсь. Хотя уже могли бы проявить себя: два десятка лет пролетело! Есть несколько авангардистов, но они известны только узкому корпоративному кругу и на бесчисленных сайтах самодеятельных авторов. Но их почти никто не читает.
Разумеется, альманах, попав в руки Гумерову, который считал, что новая литература начинается с него, любимого, вскоре успешно был им же похоронен, под неуклюжими обломками авангарда. Возможно, издание ещё немного протянуло бы своё существование, но к тому времени и всесильный тесть бечоры полетел со всех номенклатурных катушек. Перестройка входила в новую фазу, брала разбег. Неблагодарный куёв-зять не мог пережить такого позора: он оставил жену с двумя малолетними детьми.
Чем мне ещё запомнилась работа Гумерова в издательстве? Очень ему нравилось ходить по пятам за Шуфом и записывать его фразы, буквально снимая с языка, на случайные листки. Много лет спустя, Павел, эмигрировав в Америку, поделится в письмах (здесь и далее публикую с разрешения автора) со мной своими воспоминаниями: «Рифат неоднократно подходил ко мне с серьёзным предложением — постоянно находиться рядом со мною (?!), чтобы записывать мои экспромты, афоризмы на лету, хохмы, каламбуры, гэги, летучие мизансцены. То есть выражал "уважение и пиетет", предлагая быть моим летучим литзаписчиком. Но злобу и иные недобрые чувства в его лютых глазах и душе я всегда остро чувствовал и не давал себе слабины — поддаться на лесть от гадюки».
Умолял и меня не раз прочитать очередную эпиграмму из моих «запасов».
Тогда многие из них были не печатными. А я их слышал из первоисточников — писателей «горьковского призыва». Нет, не забыл ничего Гумеров! Включил эти эпиграммы в свой опус… О Хайяме, В. Инбер и других. Чудак-человек, хотя бы спросил у меня: кому они принадлежат? Я бы сказал. И с «походом» добавил бы интересные истории, в каких обстоятельствах они были написаны. Такие детали читались бы гораздо интереснее самих эпиграмм…
Как и какими советами помогал в издательстве молодым стихотворцам и прозаикам Гумеров, я не знаю, но себе он помог точно, благодаря альманаху и некоторым способным авторам, ходивших у него в литературных «мардикёрах», наёмных (за будущую публикацию) литрабам.
Привожу один лишь пример из моего дневника: (18. 09. 96г. После обеда в редакцию «Зв. Востока» заглянул поэт Александр Нагель (тесть А. Спирихина). Будучи реалистом он не одобряет модернистские эксперименты своего зятя, сетует: «Эх, с таким талантищем, он мог бы писать прекрасные повести о нынешней жизни!» Вспоминали молодые годы, парк Тельмана, где с Файнбергом пили пиво, пятак… Неожиданно в разговоре всплыло имя Гумерова. Нагель побагровел, проскрежетал сквозь зубы: «Не вспоминай при мне об этой мрази…» «Почему?» — удивился я. Оказывается, Спирихин когда-то по-пьяни, чуть ли не плача, признался тестю, что Гумеров набился в соавторы его новой повести, не написав ни одной главы. Эта повесть вскоре под двумя фамилиями увидела свет в журнале «Юность»).
Опубликоваться в те годы в популярном молодёжном издании даже известному автору было весьма проблематично. Как же это удалось Гумерову? Ларчик открывался просто: Гумеров пол-альманаха отдал под публикацию посредственной повести писательницы Т. Н.., которая в то время заведовала отделом прозы в журнале «Юность» и никакого отношения не имела к нашему городу. Сколько ташкентских поэтов и прозаиков были оттеснены в сторону! И что, немаловажно, лишены гонорара…
Спустя многие годы Гумеров, вспоминая в мемуарах о своём соавторе А. Спирихине, не вспомнит о нём ничего хорошего. Разве что выдаст яркий сочувствующий пассаж о его «замёрзшей мошонке».
Нет, это не о Гумерове (масштаб не тот!) когда-то вспомнила старейшая ташкентская поэтесса С. Сомова, а о К. Некрасовой: «Она была святая в неукротимой преданности своему стихотворству и в кочующем, странническом образе жизни, но она нигде не работала, вынуждая других работать за себя».
Вам это не напоминает кого-то?
5
Изгнанный из альманаха и издательства Гумеров (добросовестного сотрудника никогда не уволили бы) вскоре снова исчез из Ташкента. К этому времени он заочно учился в Московском литературном институте им. А. М. Горького. В первопрестольной ни в один журнал, ни в одно издательство поэта не приняли на работу. Там нужны были крепкие профессионалы-редактора, коим он, разумеется, никогда не был. Жил на случайные заработки, но и на шабашках больше месяца не удерживался. Об этом периоде Гумеров скороговоркой обмолвился в своих мемуарах. Зато в этих же мемуарах бечора- воспоминатель подробно смакует о своих бесчисленных встречах и приятельствах со знаменитыми артистами, поэтами, художниками — Литвиновой, Абдуловым, Соснорой, Вознесенским, Окуджавой и т. д., чтобы придать своим фантазиям некую значимость. Выписано всё это примитивно, сумбурно, по принципу: «Я видел их живьём!»
Ах, Иван Александрович Хлестаков, не одинок ты в бессмертной жизни! Гумеров, врёт даже там, где и не нужно, врёт, как древний майя, выдавая желаемое за действительность. Так мы видим его на одном из сайтов в шоппинговом прикиде на фоне дорогих иномарок, будто он бизнесмен и это его автопарк! Чудак, для этого хотя бы нужно иметь сначала элементарные водительские права или своего водителя. На другом снимке поэт на презентации своего альманаха (с инициалами «имени мине!»), восседает на стуле, загнув по-турецки ноги, и пренебрежительно-высокомерно обозревает полупустой зал. На третьем снимке Гумеров улыбается в обнимку с Гитлером (актёром-любителем Мишей Шишкиным), который к этому времени давно уже по возрасту пережил своего персонажа. На четвёртом снимке… Дальше перечислять не буду. Утомительно...
Один из однокурсников Гумерова по литинституту поэт И. говорил мне, что Рифат хотел навсегда зацепиться в Москве, всё-таки столица, город колбасы и карьерных перспектив, уйма журналов и издательств, но это ему не удалось. Какие препятствия помешали этому благому проекту? Самопровозглашённый «гений» разведён, относительно молод. Тут, казалось бы, хватай скорей за хвост свою жар-птицу! Но, кажется, Остап Бендер говорил: скоро кошки родятся…
Что же, в самом деле, произошло? Потерпи, читатель, дай моему герою одуматься.
6
Ну, а пока образовалась пауза, я немного расскажу о Павле Шуфе – талантливом журналисте, писателе, поэте. Моём единомышленнике, честном, открытом, доверительном и надёжном друге, чьи книги у нескольких поколений детских и взрослых читателей пользуются неизменной любовью.
Это, прежде всего, его трилогия повестей – "Тайна Лысой горы", "Улыбка лорда Бистузье", "Приключения юнкора", а также вышедшие в Москве в "Молодой гвардии" 100- тысячными тиражами повести "Сбор трубил карнай" ("Белый верблюд не обидит" – во втором дополненном издании) и там же в Москве еще одну приключенческую – про разгром басмаческой банды Фузайла-Махсума при участии таджикских подростков, уникально помогавших авиадесанту товарища Дыбенко. «Знаешь, – писал мне Шуф, – вот этот "Белый верблюд..." заставляет меня и сей секунд ощущать, что это была важная и нужная работа. Я годами и по крупицам собирал материалы о последнем отряде скаутов в Туркестане (1921 год), и это дало возможность беллетристически воссоздать в повести уникальную и абсолютно достоверную историю перетекания пуристского скаутизма в горластое пионерство (1922), когда "царские" скаутмастеры-азийцы Гаркушенко, Конышев, Баранова гениально возглавили новые колонны, во многом не изменив классическому скаутингу от английского кутюрье этого движения – генерала Баден-Поуэла! Да ты и сам знаешь эти мои книги».
Да, я хорошо знаю эти и другие книги Павла Шуфа. Чту глубокое его знание предмета, о котором он пишет, парадоксальность сюжетов, взрывную лексику, добрую улыбку… Есть что-то мистическо-недоброе в событиях 90-х, когда страна пошла по швам, задев глубоко и наши сердца, когда мы, потеряв язык, на котором писали, вынуждены были покинуть, ставшими с млада «родные гнёзда».
Поэтому такой неподдельной горечью и откровением веют некоторые строки Павла, адресованные мне:
«…Уезжая из Ташкента, я, пребывая в горечи зело облой и стозевной, учинил большой костёр во дворе — сжёг архив, много рукописей, набор книги-«роженицы» в 20 листов (2-я корректура в «Укитувчи») — итого 6 полок бумаг. Оставил там всю свою библиотеку (зато заново приобрел её же здесь, прибавив заодно наивосхитительный пласт книг ориентальной истории, этнографии — труды великих средневековцев Востока). Но зато взял с собою рукописи текстов, которые там нельзя было ни издать, ни предложить заявкой ни в одно подцензурное изд-во. Тут дописал, получилось 11 вышедших книг — сатирические стихи, поэмы, афоризмы и т. д., и три книги пока в столе».
Работоспособность Павла всегда восхищала его друзей и вызывала злобную зависть недругов. Ибо к чему бы ни прикасался его калям, он всё делал – светло, летуче и философски глубоко.
В этом можно легко убедиться, прочитав новую поэму-трактат Шуфа "Хайям в Афинской школе". В одном из своих писем автор сообщает мне: «Она (поэма) мне безумно дорога. При этом я отменно понимаю, что круг её читателей, в идеале, заключается в тех нас, лютых и уже неисправимых среднеазиоидов, кому люба тусовка у дастархана литературной и кулинарной ориенталистики, где всем одинаково шибают в душу и нос густые исириковые паникадила знакомых и знаковых метафор, образов, опорных словечек и краеугольных саманных кирпичиков всем внятной аскии на базе сиюминутно и счастливо происходящих дружбы и пира: совместного "среднего и тяжелого овкатостроения" вскладчину — на всепожирательных полигонах необоримых и бессмертных чайхан всех наших общих Самсоградов и Шашлыбургов».
Так беспощадно-самоиронично относится мастер к своему творчеству, не допуская для себя никаких скидок. Тем не менее, поэма-трактат, опубликованная на многих авторитетных литературных сайтах, получила самую высокую оценку собратьев по перу разных направлений и взыскательных читателей.
Новое произведение Шуфа «Хайям в Афинской школе» глубоко экспериментально. Ориенталистика, рубайят, аллюзийные отсылы к "нашей" конкретике, своя и наша общая, схожая эмигрантская судьба через вехи Хайяма. В каждой строке чувствуется крутой замес. От себя скажу, о средневековом учёном, мудреце и поэте написано огромное количество книг. Среди них достаточно вспомнить романы Г. Гулиа, Я. Ильясова… Но таких значимых и глубоких поэм посвящённых Хайяму ещё не было в литературе. Думаю, что Шуф вписал в хайямоведении свою неповторимую страницу.
7
Снова вернусь к Гумерову, пока тот надолго исчез из зыбкого литературного и житейского горизонта. Чем же так не угодил ему Шуф, который первым помог опубликоваться юному дарованию? Я, конечно, знал и чувствовал рождение этой неприязни, как, впрочем, и ко мне: ведь мы втроём работали в одном издательстве… Но эту «тайну», спустя многие годы, открыл мне в одном из своих писем сам Шуф. Я приведу его полностью:
«…Что до Рифата, то моему изумлению нет границ. Лгун, презренное ничтожество. Мне показали в интернете его текст, где он представил меня таким, каким я НИКОГДА не был и не являюсь. Целенаправленная диффамация, не просто искажение фактов, а полное выдумывание их, причём в крайне омерзительных границах и красках. Его лютая антисемитская и завистливая сущность десятилетиями клокочет в нём многотонным ядом, ложью, брызжет и бурлит неутомимо. Он излагает придумываемое в тех тонах, в каких, когда бы он являлся честным, то должен был бы говорить только о себе.
...Вот он маниакально-депрессивно докопался до Калинина из моей невинной, кошерной книжонки "Паровоз особого назначения". Но ни ты и никто более не ведают ПРАВДЫ – отчего он вот так докопался и поволок книгу в свой загаженный его шоблой сортир, чтобы, сам того не ведая, хоть как-то ОБЛАГОРОДИТЬ его моей книгой, Сэр!
(Между тем, книжка эта – всего лишь документальная фактология, бесстрастно раскопанная и изложенная в рассказах автора – историка, автора-журналиста, беллетризовавшего реальные фабулы). А теперь послушай, как это с Рифатом приключилось.
Так вот. Выходит книжка "Паровоз..." – в издательстве "Юлдузча". Я ещё её и не видел, не держал в руках, как вдруг ко мне в кабинет заходит Рифат и без лишних предисловий абсолютно серьезно заявляет: "У меня нет своей хорошей квартиры. Поэтому ты должен отдать мне весь гонорар за свою книгу "Паровоз особого назначения".
Немая сцена. И тут я понимаю, что он не шутит, он АБСОЛЮТНО серьёзен, он прочно уверен, что я – с бодуна или с большого и внезапного повреждения ориентации в пространстве – передам ему весь гонорар за свою книгу, чтобы он приобрёл себе конуру, а я сосал авторучку.
Я пришёл в себя и говорю:
– Вообще-то у меня есть я сам, моя семья и мои личные планы. Вообще-то у меня самого и близко нет хорошей квартиры. В моей двухкомнатной в 29 метров мы живём впятером(!), взяв к себе овдовевшую в Янгиюле тёщу мою. А гонорара за книжку мне и самому не хватит на приемлемое расширение.
– А вот мне твоего гонорара хватит! – серьезно перебил Рифат. – Так что давай!
– А вот это-то зачем я стал бы делать? Уходи, ты, Рифат, несерьёзный человек и наглец.
... Проходит некоторое время. В кабинет вваливается прочно бухой Рифат. У меня – уважаемый автор, талантливая женщина. Рифат сально, с ухмылочкой, оглядывает её и, с трудом ворочая языком, выдавливает:
– Ааааааа! Ее ТОЖЕ (!) трахаешь? Ты тут всех – хахаха – трахаешь!
Он кружил по кабинету, пошатывался, было уходил, но вновь возвращался. И вот выдавил свой орально-анальный кунштюк:
– А вот не стану скрывать: я готовил твоё убийство. Несколько моих дружков должны были войти в твой кабинет и резко выкинуть тебя в окно шестого этажа. Тебе бы крышка, а я бы сидел в своём кабинете – ногами на стол, и попивал бы чаёк или кофе.
Только после этого он ушёл. Тому есть живая свидетельница, имевшая глаза и уши.
...Как понимаешь, эвфемизмом, заменою криминального окна шестого этажа стала сама моя книжка, принявшая на себя его яды, книжка, гонорар за которую, я, видишь ли, не передал ему. Эту люто-диффамационную "месть" он и осуществил в своём самиздатском альманахе "ХАРК" и в интернете».
8
Слухи всегда летят впереди человека. Но это были отнюдь не слухи. Я спросил приехавшего из столицы в Ташкент журналиста В. Н.:
— Как там, в Москве, поживает наш земляк Гумеров?
В. Н. улыбнулся и сказал:
— А я думал — Рифат давно уже где-то здесь.
— Почему?
— Убежал из Москвы, обделался испугом, прячется…
— От кого?
— Ясно, от милиции.
— Чего такого он натворил?
— Разыскивается, как пишут в соответствующих случаях: «За насильственные действия сексуального характера». Говорят, изнасиловал какую-то девицу.
Оппаньки… Обвинение весьма серьёзное, не только для поэта…
Ташкент к тому времени уже наводнялся всякими беженцами из Таджикистана, других бывших братских республик. Они ходили целыми семьями по базарам, возле магазинов, стучались в двери горожан, просили одежду, деньги, еду… А тут вдруг свой… Секс беженец… А может, это клевета, навет завистников… Хотя чего завидовать Гумерову? Вспомнился давний эпизод с участковым в издательстве. Честно говоря, и на этот раз я не поверил слухам. Увы, напрасно…
Через многие годы уже в Москве я встретил ту самую девицу, уже немолодую даму, известную писательницу, поруганную когда-то «Бессовестным, безбожным Дон Гуаном». Моральная и физическая её травма оказалась настолько сильной, что она и сейчас готова подтвердить на суде действия подлеца «…создателя Музея Словесной Памяти, зачарованного странника. Р. Г.»
На всякий случай оставила свой телефон.
Нет, милиция не выловила в те раздрайные годы вынужденного секс беженца, не подсуетилась или не захотела… Бечоре за такую работу посвятить бы оду стражам порядка, а он, неблагодарный, опять костерит их, на чём свет стоит в своих опусах! Парадокс, да и только…
9
Незаметно миновал и пушкинский возраст. Устроиться на работу в Ташкенте было трудно. Особенно «приёмщику рукописей», коим являлся бывший студент-заочник литинстита, чьё учение затянулась на десять лет. Литература никому не стала нужна: полки букинистических магазинов ломились от самых-самых лучших книг. К тому же и зарплату платили не регулярно. Конечно, можно было бы пойти в газету — вон сколько пооткрывалось частных изданий! — но там надо бегать, писать, думать… А этого Гумеров не хотел и не умел.
Его часто стали встречать на К. Маркса — ташкентском Бродвее. Здесь собирались местные художники, поэты, коллекционеры, байкеры, кришнаиты, сайбабисты, а также проститутки, скупщики краденного, карманники, подозрительные типы с чёлками-«педерастками»… Купли-продажи не бывает без криминала!
В буйные 90-е все выживали, кто как мог… Честные граждане продавали последние домашние вещи, имеющие маломальскую ценность. В этом не было ничего зазорного. Вот в этой-то суматохе непризнанный «гений» нашёл свою нишу. Утром скупал за бесценок у пожилых людей антиквариат — книги, статуэтки, монеты, бронзу и т. п. А вечером эти же вещи толкал уже по другим ценам приезжим туристам, и таким же, как он, жучкам. При этом гордо называл себя бизнесменом! Однако, когда-то не отрезанное ухо, по-прежнему, держал настороже… Люди помнят обиды долго. И те, кто их наносит, тоже помнят.
10
В 1995 году меня назначили главным редактором журнала «Звезда Востока». Скажу откровенно, мне не хотелось идти на эту работу. Я хорошо осознавал, что тираж (1000 экз.) заведомо не удержать. Тому были веские причины: а) русскоязычное население (основной читающий контингент) стремительно покидало республику, б) киоски союзпечати давно ликвидированы и главные подписчики журнала 70% россиян отрезаны границей, там другие деньги, в) оставшиеся читатели, народ не богатый, и им не всегда по карману даже простые издания, да что там издания!, г) что и кого печатать?
Писатели народ обидчивый. Каждый автор считает, что только его опубликованные произведения могут поднять тираж и других аргументов не приемлют. Опубликуешь — всё равно журнал мало кто выписывает… Тут уже Агата Кристи не поможет. Где найти разумную середину?
Со всеми этими соображениями я поделился с учредителями издания.
Председатель Госкомиздата республики Р. Ш. Шагулямов ободряюще меня поддержал:
— Не дрейфь, Николай! Поможем, только одно условие: возьмёшь к себе в заместители С. Мухамедова. Ты же знаком с ним?
За два дня перед этим разговором вышел том избранных повестей С. Мухамедова с моим послесловием, и об этом председатель хорошо знал.
Однако один из главных учредителей журнала директор издательства им. Г. Гуляма Ш. З. Усманходжаев, узнав о таком решении, взбрыкнул: он прекрасно знал рабочие и творческие качества С. Мухамедова, который за свою жизнь поменял множество рабочих мест, но так и не нашёл себя. Пышущий дорогими духами, одетый с иголочки, как бывший российский премьер-министр Миша два процента, С. Мухамедов последние годы занимался коммерцией. Но там, видимо, у него ничего не ладилось…
Естественно, как опытный издатель, Усманходжаев не хотел оформлять на работу зама. Эх, Шоир Закирович, такой мудрый, а попёр с ручкой против танка! Не знал он, что Мухамедов близкий родственник председателя. А может, знал, но пошёл на принцип…
Через месяц Р. Ш. Шагулямов вызвал к себе нас: Усманходжаева, меня и ответ секретаря журнала Р. Садыкова.
— Почему не оформили до сих пор на работу Мухамедова? — спросил он с порога. Тон разговора не обещал ничего хорошо. Претендент на должность зама вальяжно сидел тут же в кресле.
Шоир Закирович, было, стал приводить свои аргументы, но Шагулямов резко оборвал его:
— Онайнински, если в течение рабочего дня не выполните мой приказ, я закрою к чёртовой матери журнал.
Пришлось выполнять приказ всесильного начальника. Не буду подробно рассусоливать о Мухамедове: не проработав в журнале и двух лет, он перешёл в какую-то коммерческую фирму: не то на радио, не то в компанию по продаже женского белья. Дело в том, что зарплата в журнале была мизерная (по нынешнему курсу пятнадцать-двадцать долларов) да ещё с задержкой на два-три месяца… И что там дальше будет, неизвестно, а на фирме заму гарантировали какие-то фантастические барыши в валюте. Как тут не соблазниться? Оставил он редакцию в самый критический момент, а так стремился сюда правдами и неправдами…
Как-то в редакцию зашёл писатель Шукур Халмирзаев — тонкий стилист, знаток узбекской глубинки. Справился о Мухамедове. Я сказал, что он сменил место работы.
Халмирзаев грустно усмехнулся, а, уходя, бросил реплику о моём бывшем заме:
— От своей культуры ушёл, а к чужой не приблизился…
11
Думаете, председатель Госкомиздата забыл о дерзости и непокорности Ш. З. Усманходжаева? Как бы не так! Вскоре под всякими мелкими придирками он был уволен. Но и для «Звезды Востока» наступили чёрные дни, впрочем, светлых при мне никогда и не было. Как перчатки стали меняться учредители, а, значит, юридические печати, связанные с бесчисленными сопутствующими хлопотами. Участились переезды с этажа на этаж, во время которых терялись части уникального архива, имущество… За всем не уследишь. Подписка резко сократилась. Кто же будет выписывать издание, выходящее нерегулярно? И люди уезжают в поисках лучшей доли, перспектив. Читающие, грамотные, до журналов ли тут? Для каждого номера приходилось буквально выклянчивать деньги. Символичную зарплату сотрудникам выплачивали с большой задержкой, даже неохотой. На все мои законные просьбы и письменные требования упорядочить работу, учредители отвечали: «Ищи сам деньги или находи спонсоров». Ну, во-первых, деньги на асфальте не валяются, а спонсоры никогда не придут на помощь, если нет пайды, как говорят на востоке, тем более, в специфическом этноокружении: «Жюрьнал, ким бу?»
Со временем все сотрудники уволились, кто же будет работать без зарплаты? Журнал держался на одном моём энтузиазме, ответственного секретаря Р. Садыкова и на добровольных помощниках, выполнявших нелёгкую редакторскую работу — Л. Казаковой, Г. Одиссоновой, Б. Голендере. Повторюсь: и всё это люди делали бесплатно. Огромное всем душевное спасибо! И ещё подчеркну без ложной скромности: в истории «Звезды Востока» никогда — ни до меня, ни после, — не было главного редактора, который сам бы принимал всех авторов, читал внимательно все рукописи, редактировал, отвечал на все без исключения письма, звонки, занимался корректурой, сверкой, вычиткой материалов, перепечаткой, исполнял роль грузчика…
Однако при всех трудностях мне всё же удалось опубликовать на страницах «Звезды Востока» многочисленных авторов, которых при прежнем руководстве журнала, не публиковали, игнорировали. Предпочтение отдавал ташкентским писателям и поэтам, землякам, уехавшим в другие города. Где же им публиковаться, как не у себя, в родном журнале? Публиковал известных и молодых авторов: З. Туманову, В. Ляпунова, С. Татура, И. Рогова, И. Вильскера, В. Нечипоренко, Р. Мнацаканова, Ю. Морица, Р. Баринского, К. Аксёнова, В. Баграмова, Г. Востокову, О. Шевчук, А. Ерину, В. Вотрина, В. Муратханова, Т. Князеву… Была представлена широко переводная литература: Миртемир, У. Хашимов, Э. Вахидов, Х. Давран и многие другие. Публиковалась публицистика, искусствоведение. Потом в одном из своих интервью некто К. Иегубаев (Султанов), завуалировано назовёт многих узбекистанских литераторов «совками», «одиозными фигурами», да ещё станет бахвалиться тем, что, будучи сотрудником журнала, принципиально их не печатал. В тон ему будет подпукивать А. Устименко. Странно было читать сии циничные откровения К. Иегубаева (Султанова), который на шестом десятке, принял христианство. А, собственно, кто этот самый Иегубаев, что он написал? Вы знаете такого писателя? Я — нет…
«Ярмо чувствует вол, а не его хозяин» — говорят на востоке. Видя мои трудности и переживания, юрист издательства А. Ходжаева, пожилая дама, хорошо говорившая по-русски, как-то заглянула в мой кабинет, доверительно сказала, как бы рассуждая в третьем лице:
— Вообще, есть ли у русских гордость?
— Что вы имеете в виду? — спросил я, предчувствуя, о чём речь.
— Да бросьте вы всю эту канитель, сколько можно унижаться, работаете, а вам даже не всегда платят…
Откровенно говоря, я тоже уже подумывал об уходе. Но уйти, значит, закрыть навсегда журнал, а этого я допустить даже в мыслях не мог, слишком дорого для меня было это издание. Я коренной туркестанец, и лично знал всех его главных редакторов и сотрудников, когда-то работавших в «Звезде Востока» чуть ли не с послевоенных времён: В. Мильчакова, М. Шевердина, С. Бородина, А. Иванова, В. Костырю, А. Удалова, Г. Владимирова, С. Татура. Заместителей и заведующих отделами — А. Р. Бендера (Э. Арбенова), В. Липко, Б. Пармузина, В. Александрова, Б. Боксера, Г. Марьяновского, Н. Татаринову, Г. Седова, М. Гребенюка, В. Качаева, А. Ершова, А. Бауэра и многих, многих других. С некоторыми долгие годы дружил. Это были по-настоящему блестящие редактора-стилисты, писатели, поэты, классики своего времени… Но в 90-х пришли временщики, прайд разрушителей, совершенно не знающих Ташкента, якобы проповедующих западнические ценности, а на самом деле, просто русофобы… Мадалиев (Джамбул), Егеубаев-Султанов (Чимкент), Абдуллаев (Фергана)… Был среди них и Устименко «не то урус, не то хохол», чтобы меня не обвинили в ксенофобии, скажу, что так его за глаза называли работодатели… Но в журнале он ровным счётом ничего не решал, как и другие сотрудники. Тематику журнала определяла вышеозначенная тройка, напоминая приснопамятных служак из прославленной трёхбуквенной организации. Самым главным «генералом», естественно, был поэт Мадалиев. Двадцать лет он прослужил верой и правдой в СП СССР в должности литконсультанта по узбекской литературе, основная работа которого заключалась в том, чтобы достойно встречать и провожать писателей из Узбекистана, холопски открывать им задние дверцы машин, в поте лица подтаскивать баулы с дынями, гранатами и виноградом — гостинцами для московских влиятельных литчиновников, устраивать в гостиницу, также достойно провожать обратно — до Домодедова или Казанского вокзала с тяжеленными сумками, но уже заполненными дефицитными продуктами из закромов московских гастрономов.
Нет, услужливые старания литконсультанта не прошли даром: в Ташкенте регулярно раз в два года выходили его поэтические сборники, была выклянчена премия Ленинского комсомола республики: это позволяло поэту печататься без очереди во всех молодёжных издательствах, и являлась как бы охранной грамотой. И в столице Мадалиеву удалось за два десятка лет издать пару сборничишек при массированной атаке СП СССР на издательства: здесь качество написанного трудно было подменить официальными рекомендательными (считай приказными) бумагами. Москва, однако…
И вот Сабит, когда страна рушилась на глазах, и, поняв, что в столице больше нечего ловить, для одних совершенно неожиданно, а для других закономерно, оказался в Ташкенте, в кресле главного редактора журнала «Звезда Востока». Подчеркну: пока советского! Это многое значило: стабильная достойная зарплата, гарантированные тиражи, множество сотрудников, под задницей служебная машина, личный шофёр. И никаких забот! Это вам не чужие чемоданы таскать… Всё пошло кувырком только после 93-го года… Но не буду от этом. Вернусь к основной теме.
…При том памятном разговоре с юристом А. Ходжаевой я почти согласился с ней: действительно, надоело унижаться!
— Ну, хорошо, я, допустим, уволюсь, но кому сдать дела? — сказал я.
— Зачем сдавать дела? Какие дела? Оставьте всё как есть, — она скептически оглядела небогато обставленный кабинет… — Я подпишу заявление. А журнал и так закроют, без вас. Кому он нужен? Русские почти все уехали…
Я понял, что юрист пришла «прощупать» меня от имени учредителей, как поведу себя.
— Нет, — твёрдо сказал я. — Пусть создадут комиссию. Здесь архив редакции, оргтехника, имущество, печать, другие документы... Пусть придёт хоть «шайтан», но чтобы я мог передать ему дела, как положено!
— Ну, как знаете…
Предложение закрыть журнал отныне муссировалось каждый месяц, из года в год. Наконец, мне надоела эта нервотрёпка, я сказал председателю Госкомиздата:
— Я уйду в любое время, только найдите человека, кому я официально передам дела.
Буквально на другой день прибыла комиссия из Союза писателей и два человека от учредителей. Я со спокойной душой передал им все дела под расписку и спросил:
— А где мой приемник?
«Шайтан» появился тут же… Кто бы это был? Догадались? Я бы тоже не догадался. Им оказался С. Мухамедов, изгнанный к тому времени из фирмы: коммерсант-пенсионер находился в поиске очередной работы…
Я уже жил в Москве, работал главным редактором всероссийского журнала «Охотник», когда новый главред «Звезды Востока» широко, как известный герой в Нью-Васюках, разрисовывал в интервью газетам и по радио, будущее журнала, который он обещал возродить. Вернуть ему достойный статус, многочисленных читателей и тиражи, что не сделал предшественник. Для этого С. Мухамедову по-родственному выделили огромную сумму денег. Я искренне порадовался за коллегу… Значит, будет жить журнал, будет! Но радость моя оказалась преждевременной, выпустив несколько номеров, журнал приказал «долго жить». Видимо, деньги, выделенные бывшему коммерсанту, уплыли не по назначению. Потому что, где бы он ни работал, что бы ни начинал, всё разваливал. А тут и кресло у всесильного родственника стало уходить прямо из-под ног. Журнал ликвидировали. Спустя некоторое время возник новый главный редактор-реаниматор А. Устименко. Он засучил рукава и тоже, только осторожно, по-философски, припомаживая свои фантазии, стал раздавать налево и направо интервью, во всех грехах обвиняя меня. Вот, как глубоко вошла обида и зависть в человека, что когда-то не его, а меня, из многих кандидатур, пригласили возглавить журнал! А ведь редактором первой его книжки (талантливой!) был я. И он благодарил меня за это…
Увы, всего два или три номера выпустил главред-реаниматор. В итоге виновник неосуществлённого проекта, оказался кто?.. Ну, конечно, читатели поняли, кто… А болтуны — остались в стороне.
Очень хорошо, что журнал возродился при новых учредителях: без поддержки ему не выжить. Пусть ежеквартально, но выходит, светит по-прежнему ярко «Звезда Востока»! Не клановая, не модернистская — общечеловеческая… Её, как прежде, любят и ждут читатели. Успехов вам, коллеги!
12
А теперь снова вернёмся к нашему главному герою. В ташкентскую осень 1997 года. Однажды дверь в редакции шумно распахнулась и на полутёмном пороге появилась мрачная физиономия… секс беженца! Как говорят староверы: «Творение божье, с дьявольской душой». Он сухо прогундосил приветствие, сел на стул и протянул мне подборку своих стихов. Нет, я с Гумеровым никогда не враждовал, но и не дружил, мы просто когда-то работали в одном издательстве, выпивали раз-другой. Правда, он меня не печатал в своём альманахе. И это напряжение чувствовалось в его заискивающих фразах. Но я никогда не таил обиду на такие мелочи. Прямо при авторе прочитал его подборку стихов. В них не было новых ритмов, неожиданных рифм, тематических и языковых разнообразий, не чувствовалось никакого «сердцеобмена». Написанные вымученно и ровно, стихи не вызывали никакого катарсиса. От поэта, называющего себя «гением» и считающего всех остальных, «нулями», я ожидал чего-то большего. Однако я не стал предъявлять ему «гамбургского счёта», по принципу «кому много дано, с того много и спрашивается», но я знал, что стихи приносят в редакцию и хуже. А у этого сложившегося поэта уже свой «потолок»… Выше его он, увы, не прыгнет. Поэтому я пообещал Гумерову опубликовать его нетленки в первом номере «Звезды Востока», декабрьский уже был на подходе.
— Спасибо, брат, — залебезил Рифат. — Мне как раз в январе стукнет сороковник. Юбилей!
— Скажи, — поинтересовался я. — А почему тебя не печатали твои земляки — Мадалиев и Абдуллаев? Они же находились у руля журнала. Тогда и гонорары хорошие платили.
В своих будущих мемуарах Гумеров разделил героев на две группы: «хороший человек» и «плохой человек». Земляки его, естественно, относились к категории «хороших». Эх, если бы слышали эти «хорошие человеки» характеристики о себе в эти минуты!
— Да они все е.нулись на своём авангарде, — и он повертел пальцем у виска.
Говорят, человек в двух случаях бывает предельно откровенен: когда он пьян или зол. Впрочем, поэт постоянно находился в состоянии этих «двух случаев».
Других отзывов Гумерова о своих друзьях-поэтах я не буду воспроизводить. Они не поддаются переводу на общенормальный русский язык.
13
8 января 1998 года, не успел я перешагнуть порог редакции, как на моём столе лихорадочно зазвонил телефон. Я поднял трубку. Звонил Гумеров. Фальшивым игривым голосом он спросил:
— Старина, ты не забыл, что сегодня у меня кругленькая дата? Приглашаю тебя, приходи!
— Теперь вспомнил… Поздравляю!
С чего бы этот звонок? Он никогда не приглашал меня к себе домой ни по какому поводу, а тут…
— Понимаешь ли, — сказал я, — работы много…Вот журнал хотят закрыть…
— Кстати, первый номер уже вышел? — перебил меня Рифат.
— Вышел, вышел… Сегодня утром тираж вывезли из типографии.
— Ничего не хочу слышать. Жду вместе с журналом у себя дома. Записывай адрес!
О сказанном я тут же пожалел: о журнале можно было бы пока и не говорить...
До самого вечера мой телефон был накалён от звонков, захлёбывался, разрывался на части. Раз двенадцать звонил Гумеров. И с каждым звонком язык его поворачивался всё слабее и слабее, а звонок становился всё звонче и звонче. Я собирался уходить домой. Идти в гости уже было поздно… Но телефон опять позвал к себе. Рифат страдальчески и нетрезво попросил:
— Старина, очень прошу тебя, приезжай, мне плохо, — я услышал в трубке всхлип.
И тут сердце моё дрогнуло. Бечора, как никто, одинок: жена с детьми бросила, насколько я знал, близких друзей у него никогда не было. Находясь в подпитии, Гумеров любил с некоторой бравадой показывать собутыльникам свою левую руку с многочисленными порезами, давно зарубцованными: вот, мол, пытался вскрыть вены! Нет, не ухо отрезать себе, как обещал в юности, а именно вскрыть вены... Зачем? Кому и что он хотел доказать? Не объяснял. "А вдруг на сей раз финт с "мазохистским опытом" окажется роковым?" — подумал я и, следуя поэтическому братству, взял несколько журналов со стихами именинника и отправился к нему.
Гумеров жил на Чиланзаре, возле магазина «1000» мелочей. Я легко нашёл его панельную четырёхэтажку. Поднялся по указанному адресу. А вот и нужная дверь, чуть приоткрытая… Но почему за ней тихо? Если день рождения, то должны звучать весёлые голоса, с фонтанным шумом открываться шампанское, играть музыка… Однако никаких признаков празднества я не ощутил. Осторожно перешагнул порог. Спросил: «Есть кто дома?» Тишина. Может, что случилось? Минуя коридор, я оказался в зале. За столом грустно кемарил поэт Рим Юсупов. Увидев меня, он встал, распахнул руки для объятия, пригласил: «Проходи, Николай, проходи!»
Я любил Рима Юсупова, как человека и как поэта. Высокого, плотного, лысого, со шрамом на щеке, слегка заикающегося. Любил его за человечность, за талант, идущий от земных корней и неравнодушного сердца, публиковал его стихи. Он первым когда-то пришёл ко мне с поэтом Валерием Суминым в больницу, когда я попал в автомобильную аварию.
— А где юбиляр? — спросил я Рима.
— В туалет ушёл, но что-то его долго нет… Пойду, гляну!
Я отправился вслед за Юсуповым. Действительно, Гумеров лежал на полу в двух шагах от туалета. Видимо, бечора, в умот пьяный, не дошёл до заветного унитаза: сил не хватило... Если бы тогда я прочитал его эпохальные мемуары, то точно подумал, что это его доканал ненавистный Шуф своей книгой о «дедушке Калинине», которую Рифат почему-то любил читать в таком необычном месте.
Юсупов, оценив обстановку, наградил домашним тапком юбиляра по заднице и гаркнул:
— Тур, джаляб! — он любил иногда блеснуть знанием узбекского языка. — Гости пришли.
Юбиляр даже не прореагировал на пинок и голос, он только с трудом повернулся на другой бок и захрапел на всю нософырку.
— Может, перенесём его на диван, а? — предложил я.
— Не надо, — сказал Рим, — проснётся, будет буянить… У него пятый день запой. Пусть уж лучше проспится!
Мы вернулись к столу. На грязной клеёнке стояли пустые пластмассовые бутылки из-под дешёвой китайской водки, какие-то сухари и консервная банка с остатками кильки.
Увидев мой грустный взгляд, Рим встряхнулся и засуетился:
— Ты посиди, Николай, а я пока смотаюсь в супермаркет. Тут, недалеко…
Я хотел, было, остановить его, но куда там!.. Рим семимильными шагами растаял в темени коридора.
Оставаться и ждать кого-либо было бессмысленно. Я оставил журналы на столе и ушёл вслед за Юсуповым, только мой путь лежал теперь домой…
Я думал на другой день, что Гумеров протрезвится и позвонит мне, извинится за столь «оригинальный вечер» или, в крайнем случае, поделится впечатлениями о журнале… Увы, ничего этого не последовало. Как будто ничего не произошло.
14
Встреча любого писателя с читателями всегда волнительна, как экзамен. Тут без фальши чувствуешь, с глазу на глаз, как слушают тебя и воспринимают современники, друзья, коллеги… Это не виртуальное общение, тут не скроешь малейшей лжи, а так же слов «на слезах замешанных», если они есть.
Как-то участники одного из литобъединений Ташкента — люди разных профессий, возрастов, преимущественно немолодых, много сделавшие полезного для своей страны, а некоторые и выпустившие уже не по одной книге, — пригласили к себе на творческую встречу Гумерова. Тот, почувствовав интерес к своей персоне — не такой частый! — для приличия поломался, но в назначенный час и по нужному адресу явился. Как водится, Гумеров рассказал о себе, поделился планами, ответил на вопросы… В конце его попросили почитать из чего-нибудь «свеженького». Писатель вынул из папки какие-то листки. Вздохнул, осмотрелся по сторонам, и тут «Остапа понесло»… Громко, иногда сбиваясь, он начал зачитывать отрывки из эпохалки на тему «золотой елды и огненных лядвий». Ненормативная лексика перехлёстывала все приличествующие рамки.
В зале сначала ничего не понимали о чём речь, а когда до людей дошло, возмутились. Стали останавливать писателя-сквернослова, взывать к совести: «Прекратите!» Но Гумеров вошёл в экстаз, чувствуя себя участником описываемых оргий. Чем бы закончилось это знакомство, неведомо, если бы с места не встали мужчины. Только тогда потрёпанный «Дон Гуан» пришёл в себя. Сообразил: «бить будут!». Сгрёб в охапку листки и, оскорблённый вылетел на улицу, брызгая слюной:
— Графоманы, ничего не поняли!
Как раз-то поэты и прозаики, годящиеся ему в отцы и матери, всё поняли. Эх, прокатиться бы Гумерову в машине времени на сто лет назад в родные края под Фергану. Не миновать бы тогда ему «тошбурана», как это случилось с его великим земляком, который в действительности, по свидетельству дотошных историков, был закидан камнями отнюдь не за революционные идеи, а за что-то другое…
Жаль, что бечора не вынес из этой истории никакого урока.
15
Зоя Александровна Туманова звонила мне крайне редко. Обычно мы общались по творческим вопросам в Союзе писателей или в редакции журнала. А тут вдруг среди ночи звонок. Поднимаю трубку. Зоя Александровна извиняется, спрашивает, могу ли я говорить в столь позднее время. Голос её встревожен. «Говорите, говорите», — успокаиваю я, и вскоре узнаю из взволнованного рассказа следующее. Оказывается, час тому назад в её квартире раздался стук в дверь — звонок не работал. На вопрос: «Кто там?», послышался нетрезвый голос: «Гумеров!»
«Что вам надо?»
«Хочу выяснить отношения с вашей дочерью».
Гумеров давно подбивал к ней клинья. Просил через вторых лиц Я. Ходжаева и меня быть его «сватами».
«Приходите днём, — сказала Зоя Александровна, — тогда и поговорим, а сейчас все спят».
Действительно, дочь и пятилетний внук Тумановой уже укладывались спать.
Но не тут-то было! Гумеров обиженно хрюкнул и стал неистово колотить кулачками, рогами и копытцами тридцать восьмого размера по двери.
Внук от испуга спрятался под стол, дочь не знала, как поступить. Соседи по площадке на шум стали выглядывать из дверей, совестить разбушевавшегося хулигана, пугающего беззащитных женщин. Но тут на площадке показался, вернувшийся с прогулки, журналист Насыров. Возмутитель спокойствия, увидев мужчину крепкого телосложения с тугими бицепсами, мигом отрезвел и незаметно бочком-бочком ретировался…
«Почему вы не вызвали милицию?» — спросил я.
«Неудобно», — ответила Зоя Александровна.
«А барабанить ночью к чужим людям удобно?»
Зоя Александровна промолчала, но попросила как-нибудь по-товарищески усовестить человека, набивающегося в зятья, которого не хотят даже видеть.
Я был председателем секции русскоязычных писателей СП Узбекистана. В наш творческий союз Гумеров не входил. Мы не имели права предъявлять ему каких-либо претензий. Однако с моральной и этической точки зрения на очередном писательском собрании, на котором присутствовали Н. Сучков, Д. Угай, Ф. Бокарев, А. Файнберг и другие, я рассказал о нелицеприятном инциденте. Вердикт присутствующих был кратким и единым: «Подонок есть подонок!» Что ещё скажешь?
Но откуда всё-таки такое ненавистное неприятие Гумерова к писательнице, многое сделавшей для литературы Узбекистана, книгами которой зачитывалось не одно поколение детских и взрослых читателей? Туманову любили коллеги — Рафаил Такташ, Эдуард Бабаев, Валентин Берестов, многие узбекские писатели. При мне Валентин Дмитриевич называл её ласково: «Наша Зоюшка!» Они были друзьями с отрочества, по Ташкенту.
Не зря замечательный писатель Азов, поздравляя с юбилеем Туманову, назвал её «поцелованной солнцем Азии».
16
Не хотелось бы в своей статье касаться плагиата, к которому маниакально склонен Гумеров. Об этом уже много и подробно писали. Оправдываясь, стихописатель всё свалил на «перфоманс». Добавлю лишь, что он приворовывает не только у классиков, но и целые удачные газетные абзацы. Кто ныне будет проверять тексты из бесчисленных изданий? Даже название своего опуса он спёр у израильского писателя Леонида Черкасеий «Пятая стража», изданный много лет назад. Ну, ладно, это мелочь… Подозреваю, что с таким названием выходили и ранее книги. Но подобный штрих лишний раз подчёркивает об узколобости автора.
И вот ещё один пассаж из письма моего друга:
«...Позже я прочитал уникательное доказательство ещё и того, что Рифат — редкостный плагиатор мирового калибра! Обнаружили и доказали, что его тексты нестерпимо густо кишат беспардонными заимствованиями (без кавычек) из книг великих и малых, отечественных и зарубежных писателей. Оказывается, метода поиска его плагиатства до смеха проста: находишь "у него" явно хороший кусок прозы, вводишь фрагмент в поисковик, и тот сразу же говорит тебе, откуда это УКРАДЕНО! Большущий кусок мировой литературы он нагло сп..дил подчистую, опубликовав эти достойные фрагменты под своим именем! И только эти уворованные заимствования "у него" и читабельны, а прочее — чихабельно, сморкабельно и блевательно. Коля, многажды рекомендую тебе — легко найти в интернете эти публикации о его кражах у чужих авторов. ПОТРЯСАЮЩИЕ исследования, которые невозможно опровергнуть. Но, пойманный, с рукою бестрепетного ката в чужих писательских карманах, сей подонок бесстрастно сообщает повсюду, что имел на это некое инфернальное "право", что, оказывается, "ЭТИ ПИСАТЕЛИ ГОВОРИЛИ ЕГО УСТАМИ" (конец его цитаты) !!! Такого плагиата мир доселе не знавал. Это — Нобелевская в области воровства. Словом, — античеловек, гарбидж».
Читая мемуары Гумерова, я удивлялся, с каким сладострастием он описывает, как в детском возрасте гонялся со штыковой лопатой по кишлачным улицам за своими сверстниками-обидчиками: «А пусть боятся!». Или слёзно вспоминает об умершем друге: вместо того, чтобы придти проститься с ним и выразить соболезнование вдове, подробно смакует (не рассказывает), как он без просыпу пил две недели гася горе. Старается вызвать сочувствие у читателей, спекулируя детьми, когда молодая жена, увозит их от дебошира и пьяницы «не понятого папы». Всячески унижает талантливых писателей и поэтов — Н. Татаринову, Р. Фархади, А. Петрову и многих-многих других… Причины? Вроде бы, их нет. Они проглядываются сквозь строки. И аргумент у стихописателя один: мол, были пионерами, бездарями. А кто судья?..
Враль и поучатель нравственности, одевший на себя мнимую схиму благочестия! При том, что многие помнят ещё эту тварь, занимающуюся откровенной панельной литинституцией, высасыванием из грязного пальца мерзопакостных мемуаризмов.
В народе бытует мудрая поговорка: «Помнить хорошее, значит, забывать плохое».
Для любого писателя трагедия, когда он помнит только плохое и забывает хорошее. А может, у некоторых этого хорошего никогда и не было?