На фото; вверху слева маленькая Туся, справа родители - Нина Натановна и Аким Оскарович, внизу слева семья Эдельштейн на даче в Красково: Крайняя слева Эльга, далее Нина Натановна, Оскар, Аким Оскарович и Виктория, внизу справа Виктория Акимовна.
К моему счастью, мне несказанно везло со школьными учителями-словесниками. В первой школе № 327 в 7-8-м классе литературу преподавала Калерия Федоровна Нестерова, моложавая блондинка с завитушками на голове а ля начало (начала - не знаю управления французского а ля) того еще века, в очках типа пенсне с тонкой золотой оправой (почти как у Чехова), осиной талией - изящная, как запятая (это определение тогда придумал я). Она ненавидела двоечников, была строга, но справедлива - к отличникам. Предмет знала великолепно и требовала того же от учеников. Очень жестко преследовала домашние компилятивные сочинения, поскольку чуть ли не наизусть знала всю доступную нам критическую литературу по теме. Требовала от нас самостоятельного мышления, но не поощряла избыточную чувствительность в сочинениях. Для нее идеалом были логичные отточенные фразы при минимуме эмоций.
В параллельном классе, где учился мой друг Серега Бердяев, литературу вел Евгений Константинович (фамилию, к сожалению не помню), очень похожий на героя Вячеслаа Тихонова в фильме "Доживем до понедельника", широко образованный, страдающий из-за неполной реализации своего потенциала интеллигент. Он учился в Литературном институте, писал грустные повести и рассказы. Я сам их не читал, но слышал про это со слов Сереги. Е.К. душевно относился (или считал своим долгом) ко всем без исключения ученикам. Он у нас иногда подменял часто болевшую К.Ф. Помню, как однажды я подошел к нему. У меня не получался монолог Фамусова: Вот то-то, все вы гордецы...Все выглядело очень пафосно и неискренне. Он так замечательно прочел этот отрывок, что прежнее внушаемое советской литературно-критической мыслью негативное отношение к Фамусову, а заодно и к Молчалину было поколеблено. Потом мы были в ЦДТ на спектакле и К.Ф. задала нам написать сочинение на тему, что-то вроде: Чацкий - Молчалин - герои нашего времени? Естественно, я приложил все силы, дабы оправдать поведение Молчалина и доказать, что у Чацкого горе не от ума, а от незнания жизни и самомнения. Не знаю, убедил ли я в этом К.Ф., но свою пятерку я получил.
В сентябре 1960 года я начал учёбу в новой для меня школе № 336, куда меня перевели родители, поскольку моя бывшая была преобразована в одиннадцатилетку. Тянуть лишний срок мне не хотелось, а родители этим переводом надеялись уберечь меня от армии. И с этого времени почти четверть века рядом со мной сначала как преподаватель, а потом как друг и наставник по жизни была Виктория Акимовна Эдельштейн.
Вика, Туся (так ее называли дома, и мы между собой) была для меня в полном смысле наставницей. Она имела хорошие связи в творческих кругах, на телевидении и поэтому была достаточно информирована о политических новостях. Соответственно, наши разговоры касались самых широких тем: от сплетен из жизни московского бомонда до расстановок и интриг в высших эшелонах власти. Я бывал у нее на квартире на Петровке, на даче в Красково, а потом и в большой квартире на Новослободской улице.
Вспоминаю, как незадолго до армии мы ТУСОВАЛИСЬ у ТУСИ на Петровке. Там главным распорядителем парада был муж Туси - Евгений Борисович Старосельский – впоследствии отец их дочки – Кати. Поскольку он был мой полный тезка, чтобы не путать, нас шутливо называли ЕБе-cтарший и ЕБе-младший. Старосельский был киносценаристом. На нашу территорию забрел Викин сосед - дипломник режиссерского отделения ВГИКа. Будущий кинорежиссер выглядел довольно дремуче, совсем не по-столичному. Он пришел посоветоваться с выбором сценария. Ему хотелось удивить мир, а для этого нужна была сенсационная история. Туся и ЕБ-старший наперебой предлагали варианты будущего сценария, но это всё дипломника не устраивало, до тех пор, пока не был назван рассказ Солженицына «Случай на станции Кочетовка». После красочного пересказа сценки, где интеллигентный герой рассеянно переспрашивает, как же прежде назывался город Сталинград, а комендант станции начинает подозревать, что перед ним немецкий шпион, и звонит «куда следует», герой рассказа трагически восклицает: - Что Вы делаете? Что Вы делаете? Ведь этого же НЕ ИСПРАВИТЬ! - вгиковец загорелся и весьма довольный сходкой ушел к себе. Возбудился и Старосельский. По его разумению, рассказ был почти готовым сценарием – на неделю, максимум на две, работы, а громкое имя даже на дипломной работе выпускника ВГИКа при той бешеной популярности, которую завоевал Солженицын после публикации в «Новом мире» повести «Один день Ивана Денисовича», можно было заработать. Имела ли продолжение эта история, я так и не узнал, вскоре меня призвали в армию.
В 2005 году, когда я собрал однокашников, то перед всеми покаялся в одном неблаговидном поступке. Незадолго до окончания 10-го класса в апреле стояла жаркая летняя погода. Большинство ребят на большой переменке высыпало на улицу. Я остался в классе. Окна были нараспашку. Я высунулся из окна. Внизу собралась компания ребят из нашего и параллельного класса. Я им что-то крикнул, Сева Ржевкин стал показывать на меня пальцам и что-то с хохотом объяснять остальным. Я решил подурачиться и кинул в Севку тряпкой, которой стирают мел с классной доски. Тот ответил, я повторил. В это время Гришка Сатановский из 10-го «А» запустил в меня остатками недоеденного пончика, тот просвистел мимо меня и врезался в противоположную стену нашего класса. Вид прилепившегося на стене под самым потолком пончика, из которого капали остатки повидла, почему-то вызвали у меня истерический смех. Я вылетел из класса, чтобы хоть с кем-нибудь поделиться этим зрелищем. На мою беду первой мне встретилась наша словесница Виктория Акимовна. Я давясь от хохота затащил ее в класс и указал на всё еще висевший под потолком пирожок. – Кто это? – спросила она с неподдельным ужасом – в помещении совсем недавно был закончен ремонт. – Сатановский, - продолжая истерически всхлипывать от смеха, ответил я.
Меня подвело то, что мы к Вике-Тусе относились, почти как к ровне. У многих наших ребят и девчонок с ней были весьма доверительные отношения. Мы могли с ней обсуждать многие тогда закрытые темы. Но тогда она развернулась и через минуту вошла в класс уже с нашей директрисой. Та посмотрела на пирожок и вопросительно взглянула на Викторию Акимовну. – Сатановский,- громко и с возмущением сказала та. После этого они обе удалились. Вслед за ними отвалился и пирожок, оставив на свежей побелке большое пятно с разводами. Еще минут через 15 на урок заглянула секретарь школы и вызвала к директору нас с Ржевкиным. По дороге Сева высказался в мой адрес весьма нелицеприятно:
- Слушай, Евгений, я, конечно, понимаю твое желание заложить Гришку (тот был не самым приятным парнем в нашем выпуске и многие его реально недолюбливали), но это перебор.
– Сева, клянусь, у меня и в мыслях не было, что Вика пойдет к Титовой (директору), - оправдывался я. – Мне просто было так весело, что хотелось с кем-нибудь это веселье разделить.
– Вот и разделим. Если радость на всех одна, на всех и беда одна, - пропел Сева.
В кабинете у директрисы уже сидел бледный Сатановский, а также завуч и Вика. – Более гадкого поступка – самому нашкодить и указать на товарища, я в своей жизни не видела, - дрожащим от переполнявшего ее возмущения голосом, обращаясь прямо ко мне, начала Титова свою речь. – Мы вначале решили вынести вопрос на педсовет и не допустить вашу троицу к выпускным экзаменам за этот безобразный проступок. Но потом пожалели ваших родителей. Поэтому все оставшиеся выходные до «последнего звонка» вы втроем будете приходить в школу и заниматься ее ремонтом. Никто из нас не стал оправдываться, и это решение мы восприняли как должное. Несколько воскресений мы приходили в школу к 8-30 и до 14 часов скоблили и красили стены, потолки, отмывали следы побелки на полу – так можно сказать, благополучно закончилась наша «перестрелка» на большой перемене. Вика потом каялась перед нами, что на миг в ней победила формальная сторона долга преподавателя - пресекать любые нарушения со стороны учеников в школе. Но мы всё равно продолжали ее любить. Тем более было грустно видеть, как однажды ее разочаровал один из ее любимцев Володька Либин. Он попался на краже в учительской денег из оставленной там без присмотра сумочки. И надо же было такому случиться, что сумка оказалась Викиной! «Ребята, да если бы я знал, что сумка принадлежит ей, да у меня бы руки отсохли!» - оправдывался перед нами Володька. Его, конечно, исключили, а Вика несколько дней ходила, как в воду опущенная.
Вике иногда приходилось забирать к себе домой на время своих учеников, когда в их семьях возникали проблемы. Но она никогда не афишировала этими благородными поступками. Об этом я узнал совершенно случайно. Оказалось, что моя одноклассница Таня Бузырева тоже некоторое время жила у Вики, но тогда еще в квартире на Петровке.
Вот что пишет о Вике наша одноклассница Люся Анциферова: «Эдельштейн любила многиx. Xотя я не была ее любимицей, но все-таки общение с ней, на урокаx или вне, мне всегда доставляло удовольствие. Прежде всего общение с ней не было формальным. По крайней мере в разговоре ученик мог высказывать свое мнение. Так, я написала сочинение на тему: " За что я ЛЮБЛЮ Печорина", xотя, конечно, ВА определила название темы: " За что я Не люблю Печорина ". Она ни слова не сказала мне, что ЗАДАННАЯ тема не раскрыта, а даже наоборот, поставила 5. Для меня это был праздник, мне позволили, читая литературу, самой ставить вопросы и отвечать на ниx».
Викины уроки для нас были настоящим праздником. Помимо учебной программы мы на уроках читали полюбившиеся нам стихи. Помню, я влюбившись в одну нашу девочку (по ее просьбе не буду назвать имя), читал на уроке стихотворение «Ливень» Роберта Рождественского, посвященные его жене:
- Погоди!.. - А потом тишинa и опять: - Погоди… К потемневшей земле неподaтливый сумрaк прижaт. Бьют по вздувшимся почкaм прямые, кaк прaвдa, дожди. И промокшие птицы нa скрюченных веткaх дрожaт…
Читал стихи я в классе, но только для нее одной. Увы, она тогда так этого не поняла.
Наша одноклассница Аня Липкина (теперь по мужу Пигарёва) также вспоминает добрым словом нашу любимицу: «Её уроки были по-настоящему живые. Она преподавала свой предмет не по школьным учебникам и требовала, чтобы мы читали и читали, а потом устраивали обсуждения прочитанного. Спорили, не соглашались с установившимися взглядами на литературных героев. То есть Вика старалась расшевелить наши мозги и чувства.»
- А ты помнишь, - это Аня обратилась напрямую ко мне, - Как она пригласила к нам в школу Василия Аксенова? И какое тогда было бурное обсуждение. А как здорово выступил наш Дима Резниченко.
Надо сказать, что тот наш школьный литературный вечер запомнился многим нашим ребятам и девчонкам. Аксенов набирал популярность и только что в журнале появилась его повесть «Звездный билет» о проблеме ищущих себя и свое место в этом суровом и прекрасном мире молодых людях. Тогда действительно блестяще выступил наш Дима будущий поэт Владимир Резниченко. У него в проекте еще и не намечались переводы португальских поэтов и тем более хулиганские «маргинальные» сонеты. Он был чист, романтичен и слегка инакомыслен: «У каждого свой путь, но мы все немного «звездные мальчики» - так законил он.
Я тогда задал Аксенову пару вопросов. Один из них был по просьбе Вики: «А надо ли было героине искать свое место в этом мире через греховное падение?» Другой мой собственный вопрос касался судьбы Виктора, старшего брата героя, насколько необходима для развития сюжета была его гибель, тем более в авиационной катастрофе. Аксенов тогда ответил, что всё это жизненные ситуации. Пример героини – урок девушкам, ослепленным блеском богемной жизни, что настоящая любовь и чувства могут быть совсем рядом. Что касается старшего брата, то он показал, что нужно быть предельно преданным и честным в своем деле человеком, но как-то вопрос с авиакатастрофой обошел. Потом я уже домыслил, что, видимо, опыты, которые должен был провести Виктор, по сути перечеркивающие тему его диссертации, и стали причиной его гибели. Держался Аксенов уверенно. Толково отвечал на наши вопросы. Помню, был он в вязанном свитере, что было редкостью для других встреч с ветеранами войны и труда, делегатами ХХII съезда партии, отличниками производства, всегда одетыми в строгую официальную одежду или военную форму.
Кажется, году в 64-м мне удалось на недельку вырваться из армии в Москву. Тогда я познакомился на даче Тусиного семейства в Красково с ее отцом - всемирно известным психиатром Акимом Оскаровичем Эдельштейн, автором знаменитого труда «Исходные состояния шизофрении», написанного еще в конце
тридцатых годов. Ему тогда было под семьдесят, но выглядел он неважно. Там мы были с Леной Легат. Помню, мы сидели за столом в шумной компании и уплетали вареники с вишней. Кто-то из присутствующих стал обыгрывать фамилию Легат: легат - делегат – депутат. К разговору с недоверчивым интересом прислушивалась молоденькая деревенского вида домработница. Кто-то из взрослых (может это была и сама Туся), заметив интерес девчонки, затеял игру продолжить. «Ты что, не веришь? – обратился он к ней, - Лена, покажи ей свой мандат!». Лена игру поддержала, вытащила из сумочки удостоверение члена комсомольского оперативного отряда и, не раскрывая, потрясла им перед глазами девчонки. Вид красной книжицы перепугал ее чуть ли не до обморока. Шутка удалась, хоть с ней, взрослые слегка переборщили. Всё это время Аким Оскарович сидел молча, не принимая участия в разговоре, но видно было, что он внимательно следит за его нитью. «Представляешь, он ведь до сих пор активно работает! Пишет и публикует.» - почтительно высказалась о Викином отце Лена по дороге в Москву. Увы, вскоре его не стало.
После армии я продолжал общаться с Тусей. Она ушла из школы и работала в городской юношеской библиотеке им. Светлова, немного подрабатывала на телевидении. Как-то она попросила меня выступить на молодежной литконференции. Тема конференции была о том, что нам нравится в литературных героях. Мне достался рассказ «Танкер Дербент» Крымова. Я несколько раз перечитал повесть, но никак не мог найти стержень для того, чтобы защита моего героя механика Басова выглядела убедительно. Передо мной выступала старшеклассница, защищающая Володю Устименко, героя знаменитого романа Юрия Германа «Дело, которому ты служишь», которого и защищать-то не имело смысла, настолько он был весь положительный. Это обстоятельство я и использовал: – Легко оправдывать и даже восхищаться такими героями, как Устименко, - так начал я свое выступление, - Обаятельный, красивый, целеустремленный, талантливый – всё это читается с первых страниц романа. А вот может ли вам понравится «невзрачный чудак», с красными воспаленными от бессонницы глазами, к тому же страдающий от зубной боли? Оказывается, может потому, что… - и далее уже как по маслу я легко и непринужденно поведал аудитории, как на глазах менялось представление о Басове в глазах его товарищей по команде танкера, друзей и недругов. Как он в трудную минуту взял на себя ответственность за судьбу двух экипажей – своего и охваченного пламенем танкера «Узбекистан».Успех был оглушительный. Вика мне потом рассказывала, что на эту повесть организовалась целая предварительная запись.
А вот второе мое участие в литературной конференции оказалось менее триумфальным, хотя тема «Поэты, павшие на фронтах Великой Отечественной войны» была мне хорошо знакома и интересна. Возможно сказалась моя излишняя уверенность в том, что если что-то нравится мне, обязательно должно нравиться и другим. Может еще я передавил тему, сделав акцент не столько на романтические настроения поэтов той эпохи, сколько на их неприятии мещанства, как чуждого советской молодежи явления. Единственный вопрос, который мне был задан после выступления, звучал так:
- А как разглядеть в себе мещанина? Вопрос застал меня врасплох, и я не нашел ничего более подходящего, как ответить тривиально:
- Видимо, надо судить о себе по поступкам.
Когда мне пришлось стать куратором комсомольской организации Филателии, я тоже решил организовать литературную конференцию на тему современной зарубежной повести. Привлек для этого и Тусю. Мы вместе отобрали в ее библиотеке по нескольку экземпляров известных произведений, я раздал их девчонкам и через месяц мы собрались на Крутицах в большом помещении, где размещался цех комплектования. Большинство комсомолок работала в этом цехе. С Викой был заключен договор, по которому она получила гонорар, аж, 20 рублей! На конференции девчонки большей частью отмалчивались, хотя вопросы задавали. Несколько слов произнесла комсорг Валя Симакова. Она была постарше большинства, числилась бригадиром и поэтому чувствовала себя поуверенней остальных. Но в основном разговор вели мы с Тусей - она как знаток словесности, а я всё больше с позиций мужского понимания любовных отношений героев, обсуждаемых произведений.
Как бы то ни было, успех мероприятия был ощутимый. Ко мне стали обращаться с предложениями активизировать общественную жизнь. Я организовал несколько культпоходов в кино, выезд на природу на теплоходе. Проявился и интерес к моей персоне. Ведь до этого я для девчонок был строгим кадровиком.
В 1970 году, когда дочка Катя пошла в первый класс, Туся вернулась в школу. Мы продолжали с ней общаться, но всё больше по телефону. Последняя наша очная встреча была в начале 80-х годов на выставке ее мужа художника Михаила Шапиро, с которым они в браке прожили счастливо 11 лет. Михаил перебрался в Москву в середине 70-х годов. Вскоре стал членом секции живописи при горкоме графиков. Та группа свободолюбивых художников размещалась по адресу: Малая Грузинская. 28. Эта была даже не творческая группировка, а что-то вроде профсоюза – платишь рубль в месяц, и тебя не привлекают за тунеядство, дают работать, а иногда и выставляться. «Горком профсоюзов на Малых Грузинах» (народное название) являлся, по своей сути, первым своеобразным «островком творческой свободы» в Москве 70-80 –х годов.
Прошло несколько лет, Михаил Шапиро обрел в Москве имя. Первую славу принесли ему физики. Получили известность и признание портреты академиков И.Е. Тамма, А.М. Прохорова, Л.А. Арцимовича, И.М. Франка, А.Д. Сахарова, М.А. Леонтовича. Не меньшее признание принесли ему портреты лириков - Д.Д.Шостаковича, Ирины Родниной, Майи Плисецкой. Квартра на Новослободской превратилась в мастерскую художника. Некоторые из перечисленных деятелей науки и искусства побывали в ней. Эот дом всегда отличался особым гостеприимством и хлебосольством, часто собирая большие шумные компании московской творческой интеллигенции. Дочка Туси Катя, вспоминает, что мама прекрасно и с удовольствием готовила. Поэтому никто из гостей голодными не уходил.
Но в ту последнюю нашу встречу центром экспозиции на Малой Грузинской был портрет Ирины Родниной «Олимпийская мадонна», выставленный Михаилом Шапиро. Выставка и портрет имели большой резонанс в творческих кругах. Вскоре Вика умерла от рака легких (много курила), а Шапиро эмигрировал в Канаду. Там он получил уже и мировую известность после выставки серии портретов великих художников, в том числе: Дали, Пикассо, Ренуар, Малевич, Кандинский, Модильяни – всего 15 портретов.
Готовя этот рассказ, я попытался разыскать родственников Туси. Хотел встретиться с ее дочкой Катей, которую первый раз увидел в годовалом возрасте, а последний -как раз на той памятной выставке Михаила Шапиро. На звонки на телефонный номер, который был у меня, и ранее никто долго не отвечал, а потом, как оказалось, сменил владельца и почему-то оказался мобильным. Навел справки о старшей Тусиной сестре Эльге, которая была продолжателем отцовой традиции и стала известным детским врачем-невропатологом. Четверть века она проработала в Центральном институте усовершенствования врачей. Последние годы была консультантом в детском психоневрологическом объединении «Невромед». В объединении мне сказали, что Эльга Акимовна несколько лет назад уехала к дочери Маше в Израиль и дали их телефон. Ну, а дальше цепочка привела к Тусиной дочери Кате в Лондон и обратно в Москву к вдове ее младшего брата Оскара Тамилле Ахмедовне. В итоге я от родных Туси получил столько интересной информации об этой замечательной семье, что не мог оставить без внимания их рассказы.
Аким Оскарович Эдельштейн родился в Петербурге в 1897 году. Его отец (дед Туси) был аптекарем, и эта профессия позволяла евреям в царской России проживать за так называемой «чертой оседлости». Аким, видимо, чтобы избежать излишней опеки со стороны родителей уехал в Москву, где поступил в Московский университет на медицинское отделение. По окончании университета в 1919 году он отправился на фронт. По дороге он вместе с товарищем остановились в Смоленске у знакомых, в семье Гольдфайн. Там они познакомились с двумя хорошенькими дочками хозяев. Бравые молодцы, рвущиеся на фронт, покорили сердца девушек, завязалась переписка, которая закончилась через три года женитьбой обеих пар.
Так Нина (Ревекка) Натановна стала женой Акима Оскаровича. Молодые поселились в Москве в квартире на Петровке. Приобретенный опыт военврача в годы гражданской войны, работы в психиатрической клинике МГУ, а затем в Институте нервно-психиатрической профилактики и одновременно с этим служба заведующим отделом в Главном санитарном управлении РККА стали хорошей основой для научной и преподавательской деятельности Акима Оскаровича. В 1930 году он переходит в психиатрическую клинику 1-го ММИ, где быстро продвигается от ассистента кафедры, до доктора наук, профессора. В это время выходит ряд его известных научных трудов, посвящённых вопросам шизофрении, военной психиатрии, психопрофилактики и психогигиены.
Нина Натановна закончила биологический факультет. По окончании учебы была ассистентом на кафедре биохимии, Затем стала преподавателем на кафедре гистологии в 1-м Медицинском институте. У них было трое детей: старшая Эльга родилась в 1926 году, тремя годами позже появилась Виктория. Третий ребенок в семье – сын Оскар – появился в 1938 году.
По рассказам Эльги Акимовны, отец как полковник медицинской службы получил участок земли в поселке Красная Звезда на станции Красково по Казанской железной дороге. Быстро соорудили фанерный скромный домик, куда огромный черноусый красавец привез свою маленькую светло-рыжую жену Нину Натановну и двух малышек. Старшая четырехлетняя Эльга была черная, как отец, а младшая, совсем малышка годовалая Виктория, ярко рыжая пошла в маму. Несмотря на разницу в возрасте девочки очень дружили и всегда были вместе. На участке были посажены маленькие березки, быстро обогнавшие девочек в росте, И они любили читать, сидя под березой - она ведь потрясающе пахнет. Через несколько лет родился младший брат Оскар , и он тоже был рыжим в маму. Лето семья проводила на даче. А в Москве они занимали 3 комнаты в большой коммунальной квартире по адресу Петровка 17, где прожили с двумя перерывами 40 лет.
Первый перерыв был вызван эвакуацией семьи в Уфу в трагические дни обороны Москвы в октябре 1941 года. Но домой семья вернулась уже в 1943 году. Следующий перерыв был связан с начавшейся в стране кампании по борьбе с космополизмом. Аким Оскарович в 1950 году был уволен с кафедры и семья вынуждена была переселиться в Пермь (тогда Молотовск). Аким Оскарович занял должность профессора, а затем и заведующего кафедрой психиатрии в местном медицинском институте, а Нина Натановна там же была принята ассистентом на кафедре гистологии. Вскоре к ним присоединилась и Туся . По окончании филологического отделения МГУ она попросила распределение в Молотовск, чтобы быть поближе к родителям, но и потому, что понимала, у нее как у дочери «безродного космополита» в Москве могут быть проблемы с трудоустройством. Именно там начинается ее трудовой стаж, как преподавателя русского языка и литературы.
По словам Эльги Акимовны, родителей встретили замечательно, очень ценили, а все приезжающие из Москвы и других городов почитали за честь поужинать в семье Эдельштейн. Этот вынужденный отъезд из Москвы, вызванный не внешней угрозой, а внутренней обстановкой в стране, продолжался с 1951 по 1958 год. Нина Натановна рассказывала внукам о том, что с разгромного партийного собрания дед пришел с первым дрожанием в руках. Затем у него развилась тяжелая форма болезни Паркинсона. Аким Оскарович начал терять подвижность, а дрожание конечностей, напротив, становилось всё сильнее. Он практически потерял голос , который сначала был слабым, но постепенно совсем исчез. В конце жизни дед общался, слагая буквы на алфавите. Он, конечно ушел с преподавательской работы, но очень долго продолжал писать статьи для медицинской энциклопедии. Когда семья вернулась в Москву, заболевание было в самом разгаре, бабушка вынуждена была оставить работу и заниматься только дедом и внуками.
О себе Катя рассказала, что после смерти мамы завершила учебу в МХТИ им. Менделеева по специальности химик-технолог и поступила в аспирантуру. Но в 1991 году по турпутевке отправилась в Лондон, где и осталась. Вскоре вышла замуж. Теперь у нее двое замечательных умных и успешных детей, старший мальчик Бен и младшая дочь Наташа-Виктория.
Маша вспоминает, что на поминках Туси в квартире на Новослободской улице стояла ее фотография и постоянно сменялись пластиники с песнями ее любимого Булата Окуджавы. Бедная Катя теперь не может слушать его песни. Они напоминают ей о печальных событиях тридцатилетней давности. Похоронили Тусю на Донском кладбище вместе с родителями. Таня Бузырева, единственная из наших одноклассников участница похорон, говорит, что прощаться с Тусей пришло огромное количество народа, так велика была скорбь по ее утрате.
Но добрая память сильнее боли. Поэтому пусть будет этот рассказ нерукотворным памятником Виктории Акимовне Эдельштейн, нашей дорогой учительнице - другу и наставнику, а ещё бабушке двух внуков, о которых она так мечтала.
Приложение http://www.proza.ru/2016/02/22/1446