Я с детства увлекался рисованием и лепкой, а в куйбышевский строительный институт вместо живописного ВУЗа после художественной школы подался потому, что там была военная кафедра. Если, первые два года на архитектурном факультете у меня была возможность вволю заниматься графикой и скульптурой, отращивать хаер и радоваться жизни, но на третьем все переменилось. Богемная творческая атмосфера резко закончились вместе со штатской вольницей. Роскошная афро-шевелюра уступила место стандартному полубоксу, а модные джинсовые клеши и просторные кофты - уныло-зеленой стройотрядовской форме, которая должна была придавать единообразно-воинственный вид нашей разношерстной компании.
Вместо пилястр и капителей мужская половина курса теперь день в неделю изучали эскарпы и траншеекопатели, поскольку по своей военной профессии должны были стать саперами. Не помню, чем в это время занимались одногруппницы, но видимо, не домоводством. Впрочем, нам было не до них. Приобщали молодых салабонов к армейским премудростям отборные солдатофоны, чьи высказывания я тут воздержусь приводить из уважения к нормам русского языка. В помощники себе они назначили отслуживших ранее рабфаковцев, которые не блистали особыми талантами в искусстве, но службу знали, были исполнительны, беспрекословны, не задавали лишних вопросов и обладали поставленным командирским голосом.
Занятия проходили в основном в стенах родного института, поэтому упор делался на теорию, а на стрельбы и полигон на моей памяти вывезли всего раз, да и строевой подготовкой не утомляли. Восхищенные неиссякаемыми словесными перлами наших преподавателей, мы обычно мирно занимались морским боем, переписыванием чужих конспектов либо просто тихо дремали, борясь с пронизывающей наши молодые организмы тоской и скукой. Некое развлечение предоставляли господа-офицеры, забирающие часть будущих бойцов для своих частных нужд и тогда мы могли мы за рисование нескольких листов наглядных пособий или высоконаучных диссертаций получить вожделенный зачет автоматом.
По счастью, на пятом курсе наши мучения увенчались теоретическим экзаменом, сдачу которого мы дружно спрыснули, забросив в Волгу ненавистные зеленые куртки, в известном всей Самаре пивном баре «Под парусом» у Струковского сада. Ненадолго мы вздохнули свободнее и даже подзабыли о военке, но это были еще цветочки. Ягодки ждали на сладкое. На следующий день сразу же после успешной сдачи диплома в конце июня весь наш общеинститутский поток собрали на вокзале, сформировали отделения и роты, смешав факультеты, загнали в раздолбанную плацкарту и повезли на недалеко расположенный крупнейший в России Тоцкий танковый полигон в Оренбургской области рядом с Казахстаном.
Через несколько часов пути в душных и скрипучих вагонах посреди ночи нас, выгрузив на каком-то темном полустанке, построили в колонну и погнали по пыльному проселку к занимавшемуся на востоке светлому будущему. Достигли мы вскоре положенной дислокации, посреди окруженного перелесками обширного поля, на котором нас ждала полевая кухня и парикмахерская, где покормили и по-быстрому постригли под ноль. Там же мы обзавелись взамен гражданского новой амуницией. Немало времени ушло на подбор мало кому привычных сапог и обучение наматыванию еще более экзотичных портянок. Из-за ошибок многие вскоре поимели мозоли и волдыри, но и это было еще не самое страшное испытание, которое еще предстояло пройти.
Далее началось непривычное даже волжанам летнее пекло. Под обжигающими прямыми лучами, обливаясь потом и мучаясь от жажды, мы занялись выкапыванием в иссушенной солнцем земле спальных мест под палатки, которые водрузили позже ровными рядами на каждое отделение. Главным желанием с тех пор стало стремление где-нибудь укрыться в тени, но расслабляться теперь не полагалось. После обеда, чтобы не завязывался жирок, началась строевая подготовка, что оказалось нашим основным занятием на весь остальной срок. Правильная стойка, отдание чести, подход к командиру, построение и хождение в ногу составляли лишь малую часть нашей муштры. Главным же стало подавление и уничтожение собственного достоинства.
Теперь во главе отделений стояли незнакомые ранее бывшие сержанты с других специализаций, и, если они еще стеснялись показывать вбитую им в голову дурь при своих товарищах в стенах института, то теперь с готовностью освежили подзабытые навыки и оттягивались в свое удовольствие как дембеля над первогодками. Никогда не думал, что ощущение себя даже ничтожнейшим из начальников так изменит вполне адекватных ранее внешне интеллигентных однокурсников, и мы от них узнаем о пресловутой дедовщине на своей шкуре. Они сразу объединились в высшую, приближенную к офицерам, касту, получив от них поблажки, полное доверие, карт-бланш на управление и распоряжение нашим временем и силами.
Показали себя в непривычном виде и многие из приятелей, возможно, неосознанно, постаравшись обособиться, будто вместе с воспитавшими нас стенами института пропала и та незримая связь, которая объединяла целых пять лет. Даже в спортивных играх, типа футбола-волейбола, такие не рвались войти в одну команду, а, наоборот, с ехидством обсуждали любой промах и неудачу. Они и после сразу же пропали из виду, увлеченные карьерой, творчеством, бизнесом и семьями. А другие, наоборот, сплотились еще больше, поддерживая и ободряя друг друга, держась во всех ситуациях плечом к плечу. С ними мы и до сих пор активно общаемся и встречаемся, несмотря на разделяющие расстояния и обстоятельства.
У нас обычно принято обычно рассказывать об армии развеселые байки про цирк дебилов, страшилки про беспредел национальных землячеств и парадные агитки про доблестных десантников-морпехов. Действительность выглядела гораздо проще, скучнее и гнуснее. Наибольшим потрясением для меня стало то, как быстро в полевых условиях ранее культурные и высокообразованные творческие люди превращаются в тупое и агрессивное быдло, озабоченное только собственным выживанием и подавлением ближнего. Только там начинаешь на собственном опыте понимать то, на чем держится вся шаткая конструкция нашей государственности, когда любого непокорного тут же усмирит пара держиморд.
Лишая молодых парней привычных понятий о собственности, личном пространстве, привычном образе жизни, элементарных удобствах и маленьких радостях релакса, из них выбивают почти все человеческое, превращая в тупых исполнителей чужой воли, помышляющих только об элементарном - сне, воде и еде. Нет, кормили там вроде бы даже обильно, но странная каша с непонятным маслом быстро вызывала изжогу, а строгое нормирование и скудость ассортимента заставляла мечтать о недоступных тут сладостях, выпечке, пиве и газировке. Когда спустя неделю к нам завернула автолавка, полная конфет, печенья и газировки, ее штурмом брала огромная толпа истосковавшихся по таким простым удовльствиям доходяг.
Впрочем, вытряхнув большую часть взятых с собой денег, она более не появлялась, и тогда в горячих головах созрел план скрасить вечерок спиртным. Потряся по сусекам, народ наскреб на пару пузырей, а у меня уже ничего не осталось, поскольку я едва ли не первым отоварился на свое отделение. И потому я вызвался в качестве гонца. Ради такого святого дела ходока пообещали прикрыть на уровне сержантов, и я, тайком прокравшись мимо наших караулов, после обеда выскользнул на вожделенную свободу, зная только, что в паре километров якобы есть поселок с магазином. Разумеется, пробираться я пытался в кустах по краю леса, но после моста над речушкой пришлось выйти на открытую до горизонта местность.
В итоге пришлось постоянно оглядываться, чтобы вовремя заметить нежелательных встречных или попутчиков. Я прекрасно понимал, что рискую в случае обнаружения гаупвахтой, если не больше, но инстинкт самосохранения был успешно подавлен в первые же дни. Достигнув вскоре небольшого селения, я оглядел пустынные под раскаленным солнцем улицы и без труда заметил сельпо. Оставалось только молиться, чтобы не встретить внутри никого, кто мог бы поинтересоваться целью моего неурочного визита. Но фортуна была на моей стороне, и я без очереди и проблем отоварился вожделенным грузом. Предстояло только благополучно и вовремя вернуться, ибо времени оставалось до поверки в обрез.
Засунув в широкие карманы приобретенное, я уверенно пошагал восвояси, хотя моя потенциальная вина в случае провала этой почти невыполнимой миссии удвоилась. Как ни странно, но все получилось самым лучшим образом. Прикопав добычу в буераке, я успел незамеченным пристроиться сзади к построенной шеренге и зычно откликнуться на свою фамилию. А когда над нашим стойбищем опустилась ночь, в кромешной тьме нашел свой схрон и получил свои законные 100 грамм, от разделенного по-братски со своими подельниками литра. Жить стало сразу лучше и веселее, но не надолго. Душа требовала повторения, ни денег, ни охотников больше не осталось. Пришлось оттягиваться и релаксировать иными способами.
Водными процедурами не баловали и на моей памяти в гарнизонную баню за время лагерей гоняли едва ли два-три раза, но недалеко протекала речушка и воинская смекалка позволяли порадовать иногда свои пропыленные тушки ее освежающими струями. Однако вскоре пошли проливные дожди, и стало не до купаний. Каждый вечер приходилось ложиться вповалку во влажном обмундировании на дощатый настил среди раскисшей грязи под протекающим тентом палатки и пытаться согреться телами своих сотоварищей, одновременно услаждаясь густыми ароматами волглых портянок, развешанных над нашими головами. Усталость и молодость быстро брали свое, и мы забывались в коротком и таком необходимом сне.
Но в 6 утра звучал горн и мы, чертыхаясь, вскакивали, спросонья почти вслепую пытаясь обнаружить свои нехитрые причиндалы. Задерживаться было нельзя, поскольку предстояла традиционная зарядка и гимнастика. Зябко ежась по утреннему степному холодку, с полуобнаженными торсами по форме раз, мы нестройной гурьбой отправлялись на трехкилометровый кросс по пересеченным окрестностям, который в кирзовых сапогах, выглядел скорее комично, нежели ободряюще. Далее шли различные упражнения, козлы, турники, обливания и прочие мужские развлечения. Сейчас уже трудно это представить, но даже самые рыхлые как то с этим справлялись, никто не помер и даже не заболел всерьез.
Хотя желающих откосить хоть по какой-нибудь болезни хватало. От непривычной кормежки и антисанитарии многие мучались животами, страдали поносами, но у меня, увы, случилось наоборот и попасть в больничку хоть на недельку не обломилось. Комсомольские и партактивисты быстренько пристроились при штабе, выпуская стенгазету, малюя плакаты и готовя худсамодеятельность, но я, не обладая их специфическими талантами, вынужден был трубить от звонка до звонка. Дни спеклись в сплошную вереницу, в которой было сложно выделить нечто значимое, а важнейшим оставалось как то пережить выпавшее на нашу долю. Никто не делал зарубок, но очень хорошо помнил, сколько еще дней осталось.
Впрочем, среди монотонно-привычной тягомотины строевых, практических и теоретических занятий иногда случались и неожиданные развлечения, вроде выезда на разгрузку снарядов в один из множества артиллерийских складов, спрятанных под окрестными холмами. Там я смог в некоторой мере оценить бездонную обширность советских арсеналов. Перетаскивая тяжелые ящики из прибывших грузовиков в скрытые за стальными воротами ангары, я не раз с ужасом представлял что будет, если вдруг кто-то споткнется, закурит или психанет. Если от одной такой горки цепная реакция перекинется к другой, то мало не покажется ни Оренбургу, ни Орску, а мб и Куйбышеву. Уж стекла там повылетают напрочь, уж точно.
Позже довелось побывать и в эпицентре проведенного в тех местах славным маршалом Победы Г.Жуковым первого ядерного испытания над своими собственными солдатами, которых прогнали практически без каких-либо серьезных средств самозащиты сквозь еще не осевший гриб ради показательных учений. Многие из них погибли в страшных мучениях впоследствии либо через много лет от последствий этого одного из наиболее показательных и мерзких преступлений коммунистического режима. Когда мы там спокойно прогуливались спустя 26 лет, ничто не напоминала о былом, природа взяла свое, и все заросло ковылем, но никто дозиметров не показывал и цифру остаточного радиационного фона не называл.
Еще одним частым приключением, кроме регулярных нарядов на чистку картошки для кухни, стали ночные караулы. Уж не знаю, от каких иностранных диверсантов, местных мародеров и залетных «партизан» с соседних сборов полагалось охранять покой нашего бивака и автопарка саперной техники, но мы должны были бдительно таращить ничего не видящие глаза в полной тьме, прислушиваться к каждому шороху, помнить пароль и интересоваться им у каждого возможного вышестоящего проверяющего или иностранного шпиона. Разумеется, через полчаса такой вахты, сторожа уютно устраивались в кабинах машин и сладко дрыхли, пока их не расталкивали сердитые сержанты с очередным сменщиком.
Зато ночной кросс не дал соскучиться, требовалось уложиться в норматив, не отстать и не потеряться в плотной толпе бегущих сотоварищей, не спотыкаться и падать, не видя во тьме земли под ногами, а лишь неяркие огоньки фонариков своих командиров. Так постепенно уходил страх перед неизведанным и казавшимся ранее непреодолимым, пропадало желание хитрить, уклоняться от испытаний, перестали быть проблемой наряды, занятия, упражнения, необходимость повиноваться приказам. Появлялась уверенность в себе, легкость и ловкость в движениях, умение замотать и постирать портянку, подшить подворотничок, исчезла сутулость и дряблость мышц, желудок адаптировался к любой съедобной пище.
Так незаметно дело дошло до выпускных экзаменов, принятия присяги и долгожданного апофигея. Выжившим дали поцеловать знамя, подержать автомат и сразу же отобрали, но погонов так и не вручили. Почему то никому в голову не пришло заснять эпохальное событие на фотокамеру и моих снимков той поры не осталось. Может оно и к лучшему, что это хранилось до поры до времени в дальнем углу памяти, не беспокоя ночными кошмарами. Побывавшие в гостях матери с трудом узнавали в закаленных солнцем, ветром и дождями, загорелых и окрепших воинах своих любимых сыновей. К сожалению, они привезли совсем не то, чего жаждали утомленные армейской диетой организмы, но час вожделенной свободы был близок.
Когда он пришел, каптенармус вернул слежавшиеся за 72 дня в рюкзаках одежки, нас отвели на ночной поезд и отправили восвояси. Скрючившись на третьей багажной полке, я чувствовал себя едва ли не самым счастливым человеком, а приехав домой, первым делом полез отмокать в ванну и послал за пивом никогда подобного не слышавшего отца. Он не был ни знатоком, ни любителем этого дела, я тоже, но за столом мы сидели как равный с равным, подобно паре Жигулевского. Он – майор, прошедший войну, я - безусый лейтенант, но мы теперь оказались в одном строю защитников нашей Родины, семьи и дома. На следующий день ждали иные дела и заботы, но еще много дней не покидало ощущение пилотки на голове.