Свичик и Сёма бежали по рельсам. Неожиданно Свичик замедлил бег, потом вовсе остановился.
- Что там? - подал голос Сёма.
- Темнеет, - сказал Свич.
- Так ведь вроде рано ещё? - удивился Сёма.
- Гроза будет, - Свич показал на тёмную косматую тучу, быстро катившуюся со стороны Синюхи. Туча уже слопала солнышко и неумолимо приближалась, захватывая всё новые участки неба и раскидываясь от края до края горизонта.
- Что же делать? - забеспокоился Сёма. Он живо представил себе холодные секущие струи, вымачивающие в один миг его плюшевую шкуру, и поёжился. - Может, успеем добежать?
- Вряд ли, - Свичик покачал головой. - Мы ещё даже до первого моста не добежали. А их три.
На горизонте когтистая белая лапа процарапала землю, и спустя какое-то время донёсся тяжёлый рокот грома.
- Надо спрятаться под старую ёлку, - предложил Сёма. - У неё большие мохнатые лапы, они укроют нас от дождя!
Грызуны огляделись. Вокруг узкоколейки, куда ни глянь, росли кусты тальника и молодые берёзки с коричневатой корой; одинокая ольха, увешанная гроздьями маленьких шишек, понуро свесила тонкие ветки.
- А что это там? - Сёма показал лапой вправо.
В зарослях полыни валялась ржавая помятая бочка.
- О! Отлично! - Воскликнул свинтус, и в тот же миг крупная капля со всего маху шлёпнулась прямо Свичику на нос. Он взвизгнул и свалился с рельсы.
- Бежим! Сейчас ливанёт!
Сёма последовал за приятелем и соскочил на шпалы. Порыв ветра, похожий на далёкий вздох, долетел до них и окатил словно холодной волной. Капли беспорядочно зашлёпали одна за другой, разбиваясь об рельсы на тысячи мелких осколков или бесследно исчезая в траве.
Грызуны, подгоняя один другого, резвой трусцой добежали до бочки и, раздвинув стебли полыни, юркнули в тёмное нутро.
Снаружи загрохотало, вспышка молнии на миг превратила сумерки в нестерпимо яркий солнечный полдень, и капли замолотили по ржавому железу, как пулемёт.
Друзья, отдышавшись, осторожно выглянули наружу. Дождь хлестал так, что пригибалась трава; сбитые листья деревьев, уже начинающие желтеть, падали в пузырящиеся лужи.
- Хорошо, что мы спрятались, - Сёма отряхнулся. - Смотри, как льёт!
В бочке было сухо, пахло засохшей краской и увядшей листвой.
Свич внезапно схватил друга за лапу.
- Ш-ш! Тихо! Слышишь?
Сквозь шум дождя пробивался негромкий шорох и странный звук, похожий на жужжание. Друзья обернулись.
Что-то грязно серое, похожее на большой овальный мешок, висело у днища бочки. По нему медленно перемещались короткие тёмно-коричневые чёрточки, с трудом различимые в полумраке.
* * *
Больше всего бабочек можно увидеть по дороге к Котлу. На каменной вершине этой крутой сопки берёт сотовая связь, и мы пользовались ей как телефонной будкой. К ней вела разбитая, раздавленная лесовозами дорога — отличное место водопоя для бабочек всех расцветок и мастей, слетавшихся жарким полднем к многочисленным лужам с мутной тёплой водой.
Небрежно насвистывая, я шёл по дороге, приготовив свою мыльницу и собираясь сделать парочку отличных бабочкиных портретов.
Лимонницы десятками выпархивали из-под моих ног, пугая головастиков, капустницы поднимались белой метелью и, сделав круг, присаживались возле соседней лужи. Я проходил мимо — сегодня они мне были не нужны. Позировать будет дичь покрупнее и поинтереснее. Вот только подобраться бы к ней поближе.
Парусники Маака или, как мы их называли, махаоны, не давали мне покоя много лет. Пугливые, осторожные, они очень редко подпускали к себе на дистанцию верного кадра, а летали так быстро, что угнаться за ними было невозможно. Единственный вариант — подкараулить это чудо природы, занятое сбором нектара, на каком-нибудь цветке. А вот, кажется, один из них!
Тёмно-зелёный, со светящимися синими пятнами, махаон покружил, резко взмахивая большими крыльями, возле пучка жёлтых ромашек и примостился на одной из них, но едва я шевельнулся, тут же вспорхнул и через секунду уже кружил над придорожным кустами. Лезть за ним в эту чепыгу — сомнительное удовольствие.
А на его место почти сразу же приземлился шмель. Толстенький, пушистый, с яркими полосками — настоящий красавец. Вот тебя-то мы и запечатлим. Тоже неплохо будет.
Я прицелился камерой и начал, не дыша, подходить. Автофокус почему-то упорно не желал ловить жёлтый цвет. «Ещё шажок, ещё, ну наводись же!» - бормотал я, щурясь от солнца. Резкость то пропадала, то появлялась. Вдруг что-то грозно зажужжало над самым ухом и заставило меня пригнуться.
Чёрно-оранжевый шершень заходил с солнца, как фашистский пикировщик. Он снизился, покружил над ромашками и вдруг камнем упал на шмеля.
- Ах ты зараза! - в ужасе закричал я, отскакивая, и, сорвав с головы кепку, запустил ею в стервятника.
Кепка сбила обоих и упала в траву, ромашка упрямо мотнула головкой и выпрямилась. Я вытянул шею. Улетел? Успел удрать?
Зажужжало снова. С низким гулом шершень тяжело поднялся над травой, неся в лапах добычу. Мелькнула безжизненное тело шмеля, шершень взлетел высоко над дорогой и направился в сторону ближайших деревьев.
Я проводил его взглядом, сжимая кулаки. Вот чудовище! Куда он его поволок, есть, что ли? А что они едят? Ну не нектаром же питаются, честное слово. Людоеды!
Я подобрал кепку, отряхнул её и побрёл по дороге. Фотоаппарат оттягивал карман и нудно хлопал по боку. Снимать мне расхотелось.
* * *
Мы сидели на веранде и обедали. Егор макал оладушек в мёд, размазывая его своей по тарелке, и тянул ко рту, светло-жёлтые капли дорожкой протянулись по клеёнке. Над ними в весёлой толкотне кружили зинчики и мелкие мухи.
- Не давись, прожуй сначала! - Осаживала его Настя. - Куда пихаешь?
Я вытянул ноги под столом и, откинувшись на спинку, любовался августовской капелью. Гроза пронеслась очень быстро, но залила все канавы, посбивала кучу листвы и наделала луж во дворе. С края крыши одна за другой срывались сверкающие капли и плюхались в небольшую ложбинку, обдавая брызгами нижний венец дома. Придётся всё-таки каким-то образом водосточную трубу соображать.
Раздались шлепки и шуршание быстрых лап. Мокрые, взъерошенные грызуны промчались по тропинке, вскочили на крыльцо и запрыгнули на колени - Свич ко мне, Сёма - к Насте.
- Фу, ты грязный весь! - зафыркала жена. - Платье перепачкаешь! В какой луже ты купался?
- Ну, что случилось? - улыбнулся я, наклонившись к свинтусу, и гладя его. Мои танкистские штаны стали отсыревать от мокрой плюшевой шкуры. - Кто вас напугал?
- Шершни... там... много... - запищал Свичик, тыкаясь мне в ладонь и дрожа.
- Где? - спросил дядя Володя, вытирая пот со лба и отдуваясь после третьей кружки.
- В бочке... возле линии... за мостами.
- Гнездо, наверное, - сказал дядя Володя. - Возле гнезда шершень может быть опасен.
- А зачем вы в бочку залезли? - Настя положила полотенце на колени и сверху посадила Сёму.
- От грозы прятались, - буркнул хомяк. - Страшно было.
Я представил себе, как они драпали — два маленьких зверька, напуганных до полусмерти — сломя голову, сваливаясь с рельс, перескакивая через три шпалы, а за ними летел десяток рассерженных шершней. По детству я тоже бегал, и довольно быстро, но исключительно от пчёл. С шершнями старался не сталкиваться. В памяти хорошо отложился случай, когда несколько лет назад в разгар весёлых ночных посиделок народ полез на чердак хаты воевать с шершнями, и один из них цапнул дядю Володю в живот. С гнездом тогда управились быстро — надели на него мешок из-под сахара, завязали, сняли с чердака и макнули в реку. Но там-то разбирались здоровые мужики, да ещё в сетках и в костюмах химзащиты. А тут — маленькие грызуны.
Дядя Володя тогда промаялся с укусом всю ночь, встал помятый.
- Как ощущения? - спросил я.
- Ужасно, - поморщился он. - Не просто болит, а прям дёргает, как больной нерв!
И это потомственный пчеловод, кусаный-перекусаный пчёлами! Я поёжился и погладил Свичика по ушам:
- Большие были шершни?
Свичик только вздохнул и глубже спрятал нос у меня в ладони.
- А они какие бывают? - спросила Настя. - Как крупная оса?
- Ну, скажешь тоже! - Я не прочь был приврать. - Как крупная оса — это обычный жёлтый шершень, с четырьмя крыльями, это ещё мелочи. Раза в полтора его крупнее — красный восьмикрылый шершень. У него голова почти с десятикопеечную монету. А ещё бывает, - я многозначительно понизил голос: Чёрный. Шестнадцатикрылый. Королевский. ШЕРШЕНЬ!
Я чуть было не добавил «о двенадцати головах», но подумал, что это уже перебор и сдержался.
Егор разинул рот и уронил оладушек в мёд. Настя прижала к себе Сёму. Дядя Володя усмехнулся, достал спичку и принялся ковырять в зубе.
- А размером они... почти что..., - я облизал чайную ложку и показал всем. - Ну, не соврать...
Раздалось знакомое низкое жужжание, и над столом закружил шершень — не сильно большой, самый обычный, чуть крупнее осы-воровки.
Свич сдавленно пискнул и попытался залезть ко мне под футболку.
- Иди-ка, мой руки и доставай игрушки, - сказал я сыну и взял его под мышки.
Егор сполз с табуретки и, стянув мимоходом из миски ещё один оладушек, отправился к умывальнику.
Настя отодвинулась от стола вместе с табуреткой. Я сжал в руке ложку и
прищурился.
- Медку захотел, голубчик!
Но шершень и не думал лакомиться мёдом. Вместо этого он кинулся на зинчиков, влетев, как голодный волк в отару овец. Мухи в панике бросились в стороны, шершень носился за ними, почти что рыча, и уже, кажется, схватил одну, но тут я ловко прихлопнул его ложкой со словами:
- Попался, вражий сын!
Шершень вывернулся из-под ложки абсолютно невредимый, как будто туловище у него было из резины, и рассерженно загудел, поднимаясь над столом.
- Их надо на землю, - сказал дядя Володю, сбив шершня широкой ладонью и придавив сланцем. - На земле шершень беспомощен, особенно если в траве запутался, - добавил он, скидывая шершня носком сланца в щель между досками пола.
Я вытащил Свичика из-за шиворота и снова сел.
- Бабушка с ними так и воевала, - продолжал дядя Володя. - Варит она сироп по осени, а шершни тут как тут. Она их палкой — бах! - и ногой притопчет, да ещё добавит пару ласковых по-польски. Иной раз чуть ли не с десяток наколотит. Рука у неё была тренированная, и глаз верный. Ты же помнишь ту палку — она ею сироп всё время помешивала в котле?
- Прямо бейсбол, - прыснула Настя.
- Скорее уж лапта, - проворчал я. Помнил я эту палку. Мы с братом ею с лопухами сражались. Замечательный меч был! Брат даже его модернизировал, приколотив к рукояти два гвоздя, потому что у меча должна быть крестовина, но бабушка его ноу-хау не оценила и велела гвозди выдернуть.
- А зачем шершни за насекомыми гоняются? - Я вспомнил про сегодняшнего шмеля.
- Едят, конечно. Они вообще едят всё органическое. А ещё личинок своих выкармливают, - ответил дядя Володя. - У них в августе расплод выводится, вот и таскают всех подряд — мух, пчёл. Я как-то гнездо нашёл — там у личинок из ячеек одни челюсти торчат. Мошку ради интереса кинул — только захрустело.
- Просто фильм ужасов! - я снова поёжился. Настя встала и принялась убирать со стола.
- Хуже, когда шершни на улик нападут. Пчелы с ними ничего поделать не могут — слишком толстый панцирь, пчелиное жало не пробивает. А он их своими челюстями на раз перекусывает — там, где грудь с брюшком соединяется.
Где-то я такое встречал — в книжке про войну. А, вспомнил - «Железный дождь»! «Это были тяжёлые Т-4 с короткоствольными пушками. Передний танк съехал с моста и вспахал гусеницами пулемётное гнездо.
Вася Колюшкин пускал снаряд за снарядом.
- По колёсам ему, по колёсам! - кричал командир.
- Да я уже по всему — и по колёсам, и по мордам, а он всё прёт и прёт. Пушчонка моя слабовата, - жаловался Вася.
«Это конец, - подумал Богдан. - Разве их нашими сорокапятками остановишь?»
- И что же? - я вынырнул из воспоминаний. - Никакой на них управы нет? Пчёлы-то как спасаются?
- Набрасываются всей толпой на шершня и облепляют его массой. - Дядя Володя встал из-за стола и снял пчеловодную сетку с гвоздя. - Шершень от перегрева погибает. Хотя... слабоватый метод, если честно. Есть вариант получше.
Настю уже слегка утомили эти разговоры про монстров.
- Посуду унеси, пожалуйста, Дарвин, - жена ослепительно улыбнулась и с грохотом поставила передо мной тазик. - Или займи ребёнка, я сама унесу.
- Пошли, Егор, котёл топить. - Я поймал сына за руку и сунул ему грызунов. - Держи Свичика и Сёму.
* * *
Дрова весело потрескивали под чёрным котлом, огоньки плясали на бересте и перепрыгивали с полена на полено. Я с наслаждением возился в тёплой воде, тарелки и кружки полоскались в ней, как поросята в луже. Есть в этом какая-то медитация, что-ли.
Когда-то давно, в далёком детстве у нас в квартире отключили горячую воду в разгар зимы. И не на неделю, как частенько бывало, а конкретно — всерьёз и надолго. Наверное, на теплосетях случилась какая-то глобальная авария, ибо сидели мы в холодной квартире с чуть живыми батареями дней двадцать, шмыгая носами и натягивая по два свитера. В тёмном окне стыл декабрь, а вдоль обочин круглые сутки дымились длинные полосы тлеющего угля, рассыпая под ледяным пронизывающим ветром хвосты оранжевых искр.
Немытая посуда тем временем копилась, как мусор возле контейнера и
неумолимо вырастала в грозившую обвалиться пирамиду.
Одноразовой посуды тогда ещё не было, на слабенькой электроплите греть кастрюли была целая канитель, поэтому все попытки расправиться с помывкой оканчивались на полдороге. Куча слегка оседала, но уже к утру увеличивалась до прежних размеров и ещё прибавляла в росте и объёме.
Наконец, из кашляющих кранов хлынула бешеным потоком ржавая вода, и дом начал оживать. Во всех квартирах занялись уборкой, и я первым кинулся на кухню. Кажется, я проторчал у мойки целый вечер и перемыл всё, до чего смог дотянуться. Руки мои просто млели от забытых ощущений, противная дрожь в теле куда-то сама собой исчезла. Куча таяла на глазах, подобно первому снегу, и когда сплющенные на самом дне мойки непобедимые сковородки с пригоревшей картошкой засияли магазинной чистотой, я понял, что полюбил мытьё посуды — как процесс.
Поэтому в лесу перемыть посуду для меня было целым ритуалом. Можно плюхаться в двух тазах, разбрызгивая капли во все стороны, слушать пение птиц или какую-нибудь хорошую подборку на плеере. А затем выплеснуть мыльную воду в канаву возле кустов жимолости и набрать чистой из закопчённого котла, не думаю о счётчиках, тарифах и плановых отключениях.
Сёма сидел рядом на лавке и смотрел, как его друг, вооружившись алюминиевой ложкой, сражается с воображаемыми шершнями. Свичик вертелся, как юла, уворачиваясь от невидимых монстров, и сшибал их одного за другим, но вдруг замер и через секунду сиганул с лавки в траву.
- Ты чего? - Сёма свесился вниз.
- Шершень! - пискнул Свич из-за чурбака, служившего ножкой.
- Да это овод! - засмеялся хомяк.
Овод и впрямь был похож на шершня — жёлтое брюшко в полоску, оранжевые крылья. Можно, кстати, и перепутать. Особенно, если некогда рассматривать.
Я ухмыльнулся и хотел уже добавить: «У страха глаза велики», но тут к столу быстрым шагом подошёл дядя Володя. Вид у него был озабоченный. Он окинул взглядом стол, затем наклонился и достал из-под стола пыльную стеклянную банку с отбитым верхом.
- Шершни на улик напали! - бросил он и пошёл за ключами от летней кухни.
Улик стоял возле канавы, разделяющей точок на две половины. Я подошёл ближе и присел на корточки.
На прилётке, в траве возле неё кучками лежали побитые пчёлы, едва шевелящие лапками или неподвижные. Вокруг улика вилось несколько шершней.
- Вот заразы, повадились, как в супермаркет за колбасой, - дядя Володя появился с банкой в руках. Судя по запаху, в банке была прошлогодняя бражка.
- Ну теперь держитесь, - сказал он, ставя банку на крышку улика.
Уже через день в мутной жидкости барахтался с десяток шершней, оскальзываясь на гладких стенках и падая обратно. К ним вскоре добавились осы, оводы и прочие любители сладкого. Улик оставили в покое.
- Шершенёвка - верное средство, - объяснил за ужином дядя Володя. Бабушка всегда в августе банки ставила. За шершнями не набегаешься, а в самой природе врагов у них нет, их никто не ест. Собственно, шершенёвкой-то называют сам напиток. Говорят, ядрёный, с ног валит.
- Напиток? - Прыснула Настя, раскладывая по мискам гречку с грибами.
- Ну да, дядя Володя подвинул миску к себе. - Месяц эта бурдомага с шершнями настаивается на солнышке, потом берешь марлю, процеживаешь и...
- Фу, это же гадость! - поморщилась Настя.
- Не знаю, я не пробовал, - честно признался дядя Володя и почему-то покраснел.
- Да было как-то давно, - припомнил я. - Кто-то из путейцев тогда заглянул к нам на тему выпить: «Ярославна, у тебя есть что?» Бабушка его отшила: «Только шершенёвка». Ну так он пошёл на точок, посливал из банок и выдул её. Вроде жив остался. Я вот только про вкус его тогда не спросил.
- Это ты маху дал! - засмеялся дядя Володя.
Я улыбнулся, пожал плечами и начал нарезать хлеб…
Тихая ночь окутала тайгу. Ласково журчала невидимая речка, на точке поблёскивали крышки ульев, из которых чуть слышно доносилось непрерывное жужжание.
В хате на широком топчане под боком у Насти примостился Егор. Руки его держали, не отпуская, Свичика и Сёму. Лапы морской свинки шевелились во сне.
Свичик удирал от шершней.