ВОСХОЖДЕНИЕ
Л а д о г а
На какой-то миг показалось, что он может ответить на главный вопрос существования, зачем все это, в чем смысл бытия.
В этом рождении или следующем бытие озабочено только одним: как выполнить наши желания.
При этом Бытие – родитель, слуга, истязатель, палач.
Как родитель – нет заботливее его, как слуга – услужливее. Но как истязатель и палач – оно взращивает нас, заполняя страданием, а потом умерщвляет.
Желание обладает способностью открытым текстом задавать программу Бытию. Тем самым, поставляя материал для дальнейшего перерождения. В одном желание бессильно – не знает формы будущего воплощения. Этим распоряжается бытие. Кто-то называет кармой.
Что-то здесь не так, подумал он и посмотрел в окно. Лаборатория стояла на мысу. И он мог видеть до горизонта синеву неба и воды.
Три ряда колючей проволоки – защита от посторонних – как-то не замечались и не принижали общения с Ладогой.
Факт остается фактом. Цивилизация прошла, а проблемы все те же. Дайте мне точку опоры, и я переверну мир, говорил Архимед. В поисках такой опоры, позволяющей найти путь к избавлению от страдания, путь к счастью были направлены усилия минувшей цивилизации. Тщетно. Налицо признаки ее кончины. Мы видим те же беды, неустроенность и боль.
В этом ущербность, позор и несостоятельность нашей цивилизации. И еще больший позор в том, что люди готовы нести эту несостоятельность неопределенно долгое время. Мириться с заурядностью и невежеством, в боязни нарушить и без того устойчивое равновесие привнесением нового, свежего, светлого.
Да, за эти века мы определились с ценностями, но как ими эффективно владеть, не знает никто, потому что неизбежно эти ценности порождают свои противоположности – одни накладываются на другие, и человек вынужден жить в параллельных мирах.
Параллели. Это не обязательно прямые, лежащие в одной плоскости. Это многообразие всех непересечений, существующих в мире. Миллиарды людей – это параллели существований. Непересечения в растительном и животных мирах. Непересечения молекул, атомов, вселенных. Непересечения ощущений, эмоций, сознаний.
Казалось бы, многообразию существований нет предела. Но уже подсчитано количество атомов во вселенной. Теория искривления пространства заставляет параллельные линии пересекаться в бесконечности. И все снова возвращается в хаос. Познание увеличивает до максимума восприятие человеком многообразие окружающего мира. Но этот максимум все время нуждается в подпитке, иначе возникает информационный голод.
Довольно, говорю я себе. Хватит. У тебя есть работа, за которую платят деньги, и ты должен быть здесь и сейчас в этом не совершенном мире. Ты должен делать открытия не только в глубине своего я, а вне себя, в обыденной реальности. Ее никто не отменял и не отменит, и каждый обречен добывать хлеб в поте лица своего.
Здесь твоя дорога, твой институт, твоя лаборатория, твои заботы.
Группа работала над космической программой. Здесь, на земле, необходимо создать испытательный полигон для отработки спутниковых систем. В кратчайшие сроки. Все, что летало там, наверху, было, по сути, слепой аппаратурой из-за помех, засвечивающих объективы следящих устройств, направленных на поверхность Земли.
Из всех помех главными были солнце и серп земли. Луна и звезды тоже участвуют в помехообразовании, но в очень малой степени. Поэтому они не были в числе проблемных.
Но солнце!
Когда привезли и установили первый образец имитатора солнца, а потом зажгли половину светильников, у всех присутствующих сначала появилось легкое головокружение, потом оно усилилось, а потом у некоторых пошла из носу кровь.
Светильники выключили, помещение проветрили, потом снова все включили. Эффект был тот же. Две сотрудницы потеряли сознание. Эксперимент пришлось отложить.
Яркость и интенсивность ламп были настолько велики, что двухатомные молекулы кислорода преобразовывались в одномолекулярные – озон, и этот озон в больших количествах вызывал отравляющий эффект.
В бытийном понимании Солнце наделено неизмеримо большими качествами, чем Земля.
С нашей, прикладной точки зрения, оно обладает всего тремя параметрами – интенсивностью свечения, спектральным составом излучения и углом расходимости пучка лучей. И больше ничего.
Идеологи разработки не смогли справиться с углом расходимости. А вот с интенсивностью и спектром излучения достигли почти идеального результата. И переусердствовали.
Вот почему у всех нас навсегда прошла любовь к грозе в начале мая.
Сейчас необходимо найти иное решение, и как можно скорее.
- Владислав Михайлович, к вам можно?
- Можно. Что там? Связались?
- Да. Куратор говорит, к концу недели они найдут такое зеркало.
- Как найдут? Оно нужно мне здесь, в филиале.
- Да. Оно будет именно здесь.
- Какого размера?
- Полтора метра. Парабола. С Прожекторного завода. Как вы и предполагали.
- А лампа? Что Саранск?
- Они нашли кварцевую заготовку нужного диаметра. Лампа будет готова на днях. Сто сорок миллиметров.
- Хорошо. Спасибо.
Мы почти уверены в успехе. Предчувствие, что все получится, когда на тебя работает вся страна, снимает все сомнения.
Куратор от министерства знает, сколько запусков будет сэкономлено, но даже всего один окупит сполна всю программу.
Мы, кажется, справимся с расходимостью лучей. А вот от спектральной кривой и интенсивности откажемся навсегда. Нам эти параметры ни к чему. Зачем, если наши тепловизоры работают в ближней инфракрасной области? Здесь подойдет обыкновенная нихромовая спираль. От нее ни у кого не закружится голова, и не пойдет из носу кровь.
Я составляю перечень сопутствующих дел – конструкторскому отделу подготовить техническое задание и технические условия, представителю заказчика – окончательное решение на измененную конструкцию имитатора Солнца. Они будут сопротивляться, как Брестская крепость, но что можно поделать с наукой?
Да, еще параболическое зеркало. Уверен, отражающая поверхность нанесена с дальней, защитной стороны. Нужно будет снимать этот слой и алюминировать со стороны лампы. Не упустить бы этот момент.
- Костя, а что там с серпом Земли?
- Первые экземпляры уже идут из Подмосковья.
- Они уже с покрытием?
- Нет. У них нет вакуумной камеры такого размера. Придется делать здесь, на ЛОМО.
- Хорошо. А металлоконструкции?
- Они в производстве. Обещают на следующей неделе первые образцы.
- Отлично.
Серп – это то, что видят космонавты, глядя на землю. Вот с ним придется повозиться. Около семисот зеркал, каждое размером метр на метр, нужно разместить в зале в виде вертикального сегмента, хорда которой более сорока метров, высота стрелки около тридцати метров. И каждое нужно отъюстировать в точку предполагаемого аналога спутника. Сколько это займет времени? Не знаю. Знаю, что все будет готово через три месяца, максимум четыре. Все это укладывается в отпущенные сроки. Более семисот зеркал, столько же держателей с механизмами подвижек. И еще монтаж. На это нужно время.
Удивляюсь, насколько податливо бытие, когда в него подключено массовое сознание. Податливо, как пластилин или глина. Из него можно вылепить, что угодно – доброе или злое, правду и ложь, вредное или полезное.
Как жаль, что в таком сущностном проявлении оно не имеет знака предпочтения. Именно потому оно совершенно.
Нет, при создании Вселенной, при запуске Программы развития материи, ее Пробуждения от элементарной частицы до человека, что-то было упущено. И человечество ощутило на себе несовершенство этой Программы. Беды, несчастья, страдания стали уделом существования. Программа эволюции материального мира была настроена на двойственность – смену одного агрегатного состояния на другое. Холод и тепло, день – ночь, свет – тьма, расслабление – сжатие, инь – ян (женское – мужское).
Эта двойственность автоматически перенесена в жизнь человека. И здесь произошел сбой Программы. Психика не смогла вынести подобный перенос.
Двойственность – это неуверенность. Перетекание любого явления в свою противоположность. Неуверенность в стабильности существования. Переход от рождения к старению, от здоровья к болезни, от жизни к смерти и возникающие на этой двойственности категории добра и зла, счастья и несчастья, уродства и красоты.
Неуверенность порождает страх. Страх на генетическом уровне, постоянный, непреходящий. Агония существования - это из-за него.
- Владислав Михайлович, возьмите телефон, это из министерства.
- Спасибо. Слушаю.
- Мы нашли параболическое зеркало на Прожекторном заводе, но оно может быть поставлено вместе с автомобилем, на котором установлена вся механика.
- Вы спрашиваете меня, что делать?
- Да.
- Брать, немедленно и не раздумывая.
- Вы это ответственно?
- Да, конечно.
Эта позиция закрыта. Солнце у нас в кармане. Правда, необходимо послать кого-нибудь на Украину за таким же стеклом в подстраховку. Чтобы было.
У нас карт-бланш на все, что есть в стране. Самое дорогое и штучное.
Цена не имеет значения. Вот только нет наличных. Нам нужно заплатить рабочим какие-то жалкие рубли за то, что будут работать в ночную смену. Денег нет. Приходится грузить центральную бухгалтерию. Это все мура, но из такой безделицы состоит весь рабочий день.
Но я же не об этом. О двойственности и несовершенстве Программы.
Итак, человек оказался крайне уязвимым. И тогда на помощь пришли Боги. Это они должны были придти и подсказать людям пути выхода из ситуации. Ведь самым главенствующим в агонии существования было, есть и будет требование к Создателям иметь право на счастье.
Требование оказалось не простым. Даже им. Слишком большой разброс континентов, времен, цивилизаций.
Атлантида не оставила следов. От шумеров остались лишь черепки с письменами. Китай смог оставить только Дао.
И вдруг на века, как солнце и ярче солнца, ослепительный в своей надежде свет индийского бога Кришны. Потом Будда. Потом Христос.
Это они – источники знаний, свет истины, Свет. Они – прибежище для тех, кто верит, кто не боится верить. Странно. Вера – это протест. Где-то внутри ощущаю эту протестность, но проблеска слишком мало. Знаю одно – в эту цивилизацию потребления боги превратились из цели в средство. А раз так, нужны новые корреляты Программы. Нужны новые посланцы Богов. Моей трепетности наносится ущерб.
Снова говорю себе - хватит. Тебе казалось, что с расходимостью вопрос закрыт, но что покажет засветка бленды на старом испытательном стенде? На сколько шлейф рассеянности света будет воздействовать в параллель с основным потоком излучения? Все будет в порядке, успокаиваю себя. Не было ни разу, когда срастание с темой давала бы ошибочный результат. Но все может быть. Это мир внешнего, а не внутреннего. В мире форм ты профессионал, а там не дорос до < человека с малыми способностями >. Этот термин заимствован из буддистских канонов. И никуда от этого не деться, как не стать тебе чемпионом мира в любом из видов спорта. Сейчас не стать. Слишком поздно
- Владислав Михайлович, вы собирались идти к барокамере.
- Да, сейчас.
К нам обычно поступает один из серийных спутников земли. Спутник - не обувь. Серия - это три, четыре экземпляров. Один запускается туда, пара штук остается в резерве. И один направляется к нам. Здесь мы его тарируем на стареньком несовершенном испытательном стенде, снимаем все характеристики и имеем приблизительное представление о его следящих свойствах.
Чтобы быть ближе к реальным условиям, выборочные исследования проводим в барокамере. Из нее выкачивается воздух до степени космического вакуума, и продолжаются игры в том же порядке.
Сейчас эта камера не держит вакуум. У нас с этим проблема не первый день, нужно либо ремонтировать, либо принимать волевое решение. Без меня на это не решится никто. Необходимо идти, вернее, ехать.
Автобус всегда стоит возле лаборатории. В него мы входим
всей толпой Мальчики и девочки - все обладатели красных дипломов. Амбициозные и без комплексов. Это они делают науку. Легкие, способные, без груза бытийных забот. К ним не применима теория суфанов, им чужды проблемы страдания. Они празднуют свою молодость.
Автобус едет вдоль оптической трассы. Справа тянется лес, отгороженный от Ладоги колючей проволокой. Здесь, ближе к осени, мы собираем грибы, а в озере балуемся аквалангами в свободное от загруженности время. Я смотрю на это с закрытыми глазами.
Вот и наш корпус – монстр. В нем огромная барокамера смотрится незначительным довеском. А вблизи внушает уважение.
- Ну что у вас? – спрашиваю я.
- Половинный режим.
- А как насосы?
- Все нормально. Просто заколдованный круг. Не можем найти утечки.
- Что скажет по этому поводу молодежь? – обращаюсь я к свите.
Отличники молчат. Они знают - не их дело принимать решение.
- Я спрашиваю, у нас есть статистика предыдущих исследований аппаратуры,
- Есть.
- Кто-нибудь проводил хотя бы беглый сравнительный анализ кривых?
Отличники молчат. Они, конечно, не прикасались.
- Это сделано мной. Вам тоже необходимо иногда смотреть вширь. Поэтому исследование можно и нужно проводить в этой, пока неисправной камере. И снять результаты с отключенным давлением. Полученные данные обсудим все вместе. Все свободны.
Мы расходимся. Отсюда можно отправляться по домам.
Здесь две дороги. Одна - длинная через весь город, по ней только на автобусе. И короткая. Иду через лес, это недалеко.
Надо мной пролетает самолет. Вижу, как за ним остаются две полосы иммерсионного следа. Но его не слышу. И сколько бы ни было самолетов здесь, в городе, они не слышны. Это там, в деревне, где тишина соткана из молчания деревьев, колебаний травы, всплесков воды в реке, каждый звук проникает в сердце, и ты знаешь, там, далеко-далеко слышен лай собаки, кто-то нарушил ее покой, там движется автомобиль, а в небе уже далеко не над тобой удаляется самолет.
И ты начинаешь понимать всесилие фона, его влияние на восприятие окружающего мира. Невозмутимость его целостности внешней приводит к покою внутреннему. В таком ощущении прячутся крупицы гармонии существования. Фон неизмерим, вмещает в себя и землю, и солнце, и вселенные. Из него они возникают, и в нем же исчезают. Нет возможности его измерить ни в каком направлении. Может быть он носитель Программы? Он целое? Бог? Это другой уровень Программы, другой уровень Богов.
Ты не можешь освободиться от измерений даже вне работы. Успокойся. Ты нащупал проблему двойственности, вот и копай в этом направлении. Здесь корень всех проблем
А страх? А интеллект? А любовь? А смерть?
Они сами по себе необъятны, не исследованы и неизмеримы, как ширь пространства в западном, восточном или южном направлениях.
И ты должен окунуться в эту необъятность.
Ну вот и дом. Там ждут.
Она пришла через десять, нет, через двадцать лет невстреч и забвения. В другую жизнь. Из той, где рушилась страна, умирали близкие, надвигалась старость и одиночество.
Но ничто не коснулось ни прелести ее облика, ни красоты внутреннего мира. Назад на двадцать лет! Это потрясающе. До сих пор воспринимается, как подарок судьбы.
Энергия любви, накопленная годами, как атомарный взрыв, растянутый во времени.
Он смел конструкции всей предыдущей жизни от сереньких любовей до той аскезы, ценней которой нет ничего на свете.
Смел или отодвинул? Смел. Ты должен умереть, чтобы возникло нечто новое. Умереть для прежних ценностей во имя новых.
Так бывает – умереть не в страдании, не в агонии, а в наслаждении.
Резонансная смерть – это оттуда. «Забыл у ласковых колен, что тлен карает первородный уничтожение и тлен» это тоже оттуда. И соловьиный сад тоже оттуда.
Она танцует. Снимает все условности, запреты. Приоткрывает завесу тайны женского начала перед моим негибким, заскорузлым мужеским неведением. Снимает двойственность. И ты впервые ощущаешь цельность Бытия.
Смотрю снизу вверх. В буквальном смысле. Она танцует.
- Смотри, ты любишь глазами, смотри, будь бдителен, как никогда, так, будто никогда не повторится. Пресыться.
- Это невозможно. Как невозможно наесться на всю оставшуюся жизнь.
- Я говорю, пресыться. Пусть тебя стошнит. И ты почувствуешь другое существо в себе. Освободишься от жажды видеть, любить глазами, своей главной привязанности в жизни.
- А прикосновения? А нежность губ, податливость движений под рукой, а влажность плоти, грубость, тысячи оттенков, взаимодействий? Как с ними? Тоже на всю жизнь?
- Ты невозможен. Это преходяще. Подростковые капризы. Это не любовь. Мне хочется доказать тебе, любовь, вырванная из контекста вечности, уродлива в своей фрагментарности. Или приводит к уродству. Вспомни, «каждый, кто на свете жил, любимых убивал. Один ненавистью, другой - отравою похвал, коварным поцелуем трус, а смелый - наповал». Я хочу, чтобы ты почувствовал другое существо. Антипод любви. Ты прикоснешься к истине. Почувствуешь свободу.
- Что в твоем понимании свобода?
- Стать свободным от различных форм страха и зависимостей. Страхом пронизано все, живущее на свете - растения, животные, люди. Все, что рождается и умирает, боится смерти. Насильственной в большей степени, естественной - в меньшей. Но самый длительный и порабощающий - страх не реализоваться. Не стать, не выполнить, не добежать. Не стать умнее, сильней, известней. Не выполнить одну работу, другую, третью. Не реализоваться. Быть свободным от зависимости тех, кого любишь ты, и кто любит тебя, от незнания того, что люди называют счастьем. Потому что они просто не знают, что говорят, как и ты, утверждающий, что любишь. Любить как ты, желать, стремиться, значит противодействовать Программе, быть в оппозиции с Бытием, быть невеждой, мой начальник, нет, мой любимый.
- Я тоже целый день пытаюсь найти точки соприкосновения Программы и двойственности. И ничего не получается. Иногда наши желания совпадают с вектором бытия, и тогда мы живем в гармонии, тогда мы говорим о милости судьбы. Но чаще наша хаотичность вообще не знает никакого направления, и мы влачим безрадостное существование, либо живем, реализуя свои эгоистичные цели, идущие вразрез с вектором, и тогда есть все предпосылки жить во зле, агрессии, тирании, в которой я воздействую на других, управляю ими, контролирую, руковожу, не зная, куда иду сам и что собой представляю.
Странно, подумал он. Боги что-то скрывают от человечества. Идет все время накат на мир чувств, мыслей, ощущений. Так, будто это иные, чужеродные и потому вредные для человека качества. Они считают, что желания вовлекают в свою сферу все новый жизненный материал и строят из него новые формы бытия.
- Почему считается, что в арсенале Мары (бога смерти) желание и любовь принадлежат к числу наиболее опасных средств? Ведь с позиций обыденного сознания, если Бытие озабочено реализацией наших желаний в этом рождении, или в следующем - это снимет хоть какой-то элемент озабоченности в жизни каждого.
- Может быть, в разделении на духовное и материальное кроется этот ответ? Здесь двойственность разнесена до немыслимых пределов. Необходимо четко осознавать их различную природу. Боги знают и постоянно убеждают нас, что невозможно устранить беды, страдания и боль, ориентируясь на материальное. Оттого, что мы, скорее, неодушевленные, лишенные истиной жизни, существа. Скорее похожи на кристаллы кварца, способные расти, или облака, возникающие и растворяющиеся в пространстве. Вот почему Будда говорил, что мы не имеем души. «Если бы существовала душа, то тело не испытывало бы страдания. Иначе бы существовала бы возможность создавать его по усмотрению души. Именно потому, что тело бездушно, оно подвержено страданию».
- Но почему иллюзорность Бытия подменяет нам реалию? И наше существование проходит в атмосфере несуществования?
- Довольно. Задаешь столько вопросов, что можно подумать, ты ничего не знаешь. Кстати, как на работе? Как солнце?
- Там все лучше, чем можно ожидать.
- А когда ты улетаешь? Билеты заказал?
- Да, конечно. Через неделю.
- Но восхождение может быть опасным?
- А может быть, и нет. Видишь, я пока жив.
Необходимо торопиться, - подумал он. За эту неделю нужно собрать снаряжение, сублимированные продукты, две веревки, одну нормальную и тонкую, облегченную, палатку, газовую горелку.
- Ты поедешь со мной в аэропорт?
- Конечно.
- Спасибо.
Ч а н ч а х и
Он шел долго, не оглядываясь. Сначала вдоль ручья, потом остатки тропы поднялись на морену, а потом, когда они исчезли, вдоль склона туда, к бараньим лбам, чуть выше первой ступени ледопада.
Здесь все было, как и прежде, только не было видно следов людей, и это подчеркивало чистоту и ясность раннего утра.
Он оглянулся. Палатка оранжевым пятном смотрелась на черноте земли. Она стояла здесь с весны, его предупредили, он в ней переночевал, не разворачивая свою, не суетясь, хотя в своей было бы спокойней и уютней. Но что поделать - лень есть лень.
И сейчас он шел, как внутри бриллианта, туда, где ясность, чистота и ликование могли стать еще сильнее.
«Воскресение, родина, свет», вспомнил стихи самой пронзительной лирической поэтессы, а потом вспомнил расставание в аэропорту. Она была права, вытолкнув его из городской суеты, придавленности, бескрылого прозябания. В ту внутреннюю ясность и естественность, которая всегда предшествовала открытию иной реальности, взамен той, которая давно не грела.
По лбам текла вода. Обычно они проходятся на равновесии, но чтобы поставить уверенно ботинок, все же пришлось несколько раз прикоснуться руками к скале. Раньше здесь была протянута толстая проволока. Сейчас ее не было видно.
После бараньих лбов путь пойдет по открытому леднику вдоль больших трещин. Здесь почти горизонтальная поверхность. И так будет почти до хижины. Там можно передохнуть и идти дальше, до перевала.
Он знал, идиллия кончится вместе с усталостью. Нужно быть осторожным и внимательным. Больше ничего не требуется на этом участке.
Двойственность и ущербность Программы отодвинулись куда-то вглубь. Вместо их осмысления какое-то ленивое шевеление извилин в унисон с шагами, глядению на неизменные вершины гор, и заметно поубавившиеся размеры стекающего справа северной ветви ледника. Ледопад отодвинулся, стал не таким угрожающим, как тогда, когда они проводили здесь ледовые занятия.
Странно, - снова подумал он, - почему люди и боги говорят на разных языках, на языке непонимания?
Давно произнесена фраза – знающий не говорит, говорящий не знает, и глядящий не видит, и прислушивающийся не слышит, и идущий идет не известно куда. А тот, кто знает, не помнит прошлого и не заглядывает в будущее, он всегда здесь и сейчас, а, может быть, его нет вовсе.
И остается только вера - прыжок в молчание, в то доверительное приятие бытия, где не уместны ни сомнения, ни рассуждения. Потому что такое молчание, вызванное чувством веры, прикасается к истинному знанию.
Странно, вера порождает знание. Но этим зачатком знания пользуется интеллект. И ты начинаешь по-новому осмысливать мир. Ты хочешь, нет, интеллект хочет, чтобы верование носило более конструктивный, осмысленный характер. Он считает, что верить и не знать - сейчас - непозволительная роскошь, это удел темных и отсталых. А наше время требует знания. Формула «я не верю, я знаю - Он есть» наполнена большим смыслом, чем все остальное.
Но знание - это не вера. Долго, очень долго казалось, что знание больше, чем вера. И это помогало быть выше всего на свете.
Но со временем высота сошла на нет. И превратилась в ровную долину. Тот резервуар иссяк. И сейчас, подумал он, умом знаю, но живительной энергии больше нет, нет единения со всем окружающим миром, нет восторга, нет ощущения, что все, происходящее в мире от дуновения ветра до творчества - это ОН, ОН, ОН.
Знание каким-то образом затуманило яркий свет. Оно позволило крепко стоять на ногах, придало уверенность в жизненной позиции, но трепетность, тончайшая чувствительность куда-то исчезли.
Он посмотрел вверх. Там светило солнце. Ярчайшее. Сплошной ультрафиолет. Здесь, на высоте, оно тоже отнесено к объективной опасности. Но это уж для самых изнеженных.
Трепетность исчезла, подумал он. Состояние застоя появилось после первой сказки. Внутренний голос говорил, предупреждал, не пиши, остановись, не надо. Но ты не мог. Что-то болело, рвалось наружу. Ты написал, и с тех пор исчезла легкость.
Проблемы бытия, их нет, но ты взвалил на себя, считая способным найти решение.
Солнце, снова подумал он, абсолютно черное тело. Из всех поверхностей, способных отражать и поглощать свет, солнце - идеальное черное тело. Этот термин из физики был сначала непонятен, невоспринимаемым. Но они смогли переступить через неведение. И вот сейчас там, внизу, идет полным ходом создание его параметров.
Абсолютно черное тело. Что-то в этом термине есть из тех неуловимых утрат, которым никогда не выплыть на поверхность. Может быть, ты утратил чувство интуиции, и все последние годы опирался на знание, фрагментарное знание, используя его по жизни, не понимая, что по сути, оно ничтожно мало, и так жить, значит бросать вызов всему спектру Бытия.
Как ни старался все это время, он увидел хижину совсем близко от себя.
Обшитое стальными листами сооружение на тридцать мест, с кухней и обеденным столом вот уже около сорока лет служит уютным пристанищем для альпинистов всех квалификаций.
Говорят, в ней обитали несколько солдат во время обострения Грузино-Осетинского конфликта.
Подняться к ней, зайти, или остаться здесь, у камня? Нет. Пусть она останется нетронутой в памяти. Дверь захлопнута, окно закрыто ставнями. Все в порядке. Мир дому твоему.
После короткого отдыха и нескольких глотков чая он пошел к перевалу, который выводил на северный ледник. Раньше здесь была набитая тропа, ее нет, но и сейчас он знал, что движется в нужном направлении.
Так и религиозные истины позволяют двигаться человечеству в оптимальном направлении, подумал он. Это и есть коррекция программы. Свет.
Но этот свет поначалу воспринимается как ересь. Распятие Христа, отлучение Лютера от папской церкви. А ведь они в законы, регулирующие поведение людей, вносили только одну углубленную грань. Это углубление всегда выходило за рамки традиций, мировоззрений, способностей людей, за рамки их привычного существования.
Будда привнес четыре благородные истины – как уход от страдания, Христос привнес любовь и веру как самое сущностное, а Лютер углубил чувство веры до такой степени, что она вообще не оставила места для плоти.
С перевала он увидел Чанчахи - вершину, к которой шел все годы. И не только он.
Каждое застольное торжество там, внизу, сопровождалось несбыточными восхождениями на нее. Это уже вызывало улыбку и служило показателем степени опьянения. Столько лет не вырваться, не собраться, не пойти.
И вот она чернеет в дальнем углу ледового плато.
Черная из-за крутизны башен и стен в соседстве с белоснежными вершинами и склонами, на которых он был давным-давно.
Два больших снежных пятна служат ориентирами в прохождении стены. К ее основанию нужно идти и идти, подумал он, по неприятно закрытому снегом леднику.
Громаднейшие, в десятки метров трещины в ширину и еще больше в глубину, будут сопровождать тебя на всем пути. И еще безмолвие, солнце и, слава Бог, синее небо.
Что-то подвинулось в сознании, невозможность повернуть назад, ощущение втянутости в тиранически властное долженствование отодвинуло беспокойство, раздвинуло горизонты. Сетование на Создателей Программы кажется легкомысленным и безосновательным. В каждом мгновении здесь и сейчас проявляется их совершенство, сострадательность и участие.
Ну, вот и первая глубокая трещина. В нее лучше не заглядывать. Это не бездна. Это антимир. Вправо идти бесполезно – она упирается в отвесные скалы. Нужно идти вдоль нее в поисках снежного моста или ледовой перемычки. Странно, несколько лет тому назад здесь не было проблем, а сейчас путь кажется непреодолим. Трещина упирается в вертикальный барьер изо льда. Может быть там выше проход?
Он остановился, снял рюкзак, достал веревку и пару крючьев. Ты никуда не торопишься, у тебя есть фифы – ледовые когти, с ними можно преодолеть стенку любой крутизны. И ты это сделаешь, как делал всегда. Только сейчас у тебя нет напарника, на кого можно переложить груз идти первым. Только закрепи веревку.
Он достал из боковых карманов фифы, снял заглушки с клювов, тронул их концы и осмотрелся. Здесь, в лабиринте нагромождений льда превалируют два цвета. Ослепительный на солнце и черный в тени. Трещина выглядит бездонной, здесь проходит вторая ступень ледопада, а дальше, выше, предполагается ровное плато, но с теми же трещинами, только боле опасными из-за их скрытости под снегом.
Он вгляделся в ледовую стенку, изучая ее поверхность, и сделал первый шаг.
Прежде было то же, что и сейчас, думал он, так будет и потом. Что-то делает подвижными руки и ноги, и ты совершаешь движения совершенно независимо от желания или нежелания их совершить. Страх где-то на периферии сознания, опасность тоже где-то там, не здесь, а ты представляешь только сгусток плоти, движущийся в этом безмолвии. Фифа в левой руке поднимается, вонзается в лед, с ней синхронно поднимается нога на стремени, потом все то же происходит с правой. Пройдя около четырех метров, он ввинтил крюк, вставил в него карабин с веревкой и пошел дальше. Перед выходом наверх, он проделал то же самое.
Странно, подумал он, только здесь начинаешь понимать, что жизнь и смерть - это два независимых начала. Как свет и тьма. И смерть не может разрушить жизнь, как жизнь не может воскресить умершее. Что-то случается, и возникает свет. Что-то случается, и возникает смерть. И эти возникновения и исчезновения заложены в Программе.
Потом он спустился вниз по закрепленной веревке, пристегнул к ее концу рюкзак и снова поднялся наверх, освобождая крючья и карабины. В этом издержки одиночного хождения. В трудных местах приходится дважды подниматься на одну и ту же высоту.
Жарко. Солнце безжалостно топит снег. Белизна не поддается, только в обнаженных раковинах льда можно увидеть воду. Все нормально, проход через ледопад обозначен.
Здесь, в этом году, не ступала нога человека. И ты должен шевелиться, чтобы пройти как можно дальше. Сначала вправо, вплотную к скалам, там снежная перемычка открывает путь вперед, но не надолго, потом снова влево, движение как в лабиринте, но это тебя не должно смущать. Главное, не провалиться в трещину, это самое опасное и непредсказуемо серьезное на всем пути. И еще слепящая белизна нетронутого снега.
Необыкновенная чистота и целомудренность рано или поздно превратятся в свою противоположность, подумал он, в лучшем случае приведут человека к одиночеству. Это тоже результат двойственности. Пестование своей чистоты заставляет поверить в свою исключительность, а недопустимую требовательность к окружающим – нормой взаимоотношений. И ты свыкаешься с этим, и не замечаешь, что те, кто любил тебя, заняты давно своими проблемами, и твоя чистота уже не приносит той радости и гордости, потому что никому она не нужна, и давно никто ею не восхищается. И так долго продолжаться не может, и нужно что-то делать с чистотой и целомудренностью.
Да, нужно что-то делать, подумал он, увидев чуть продавленный снег впереди себя.
Он снова опустил рюкзак на снег, достал веревку, закрепил один конец к поясу второй к рюкзаку, и снова пошел вперед, волоча его за собой, внимательно вглядываясь в мельчайшие оттенки снега.
Если это произойдет, веревка успеет прорезать снежный наст до льда, и тогда можно будет выбраться из трещины.
Такое уже было давным-давно, когда и Леша, и Куликовский были живы. Они должны были подойти позже, а ты с напарником шел по этому же леднику в той эйфории, которая присуща только молодости и ощущению собственной силы и неуязвимости. Шли не связавшись. И когда провалился, тебя удержал только непомерно большой абалаковский рюкзак. А в нем было все - и веревка, и рация, и даже обвязка. И ты увидел далеко впереди себя под слоем снега отвесные стены льда,
А под собой только бездонный мрак темноты. И это было бы концом, но напарник сделал все, как надо, и ты выкатился вслед за рюкзаком, и постарался затолкать пережитое как можно подальше. Потом уже шли, связавшись веревкой, вглядываясь в структуру снега.
Впрочем, подумал он, настоящее одиночество приходит как фактор взросления. В случае с чистотой и целомудрием оно высвечивается как издержки высокомерия. Когда ты всех меришь по себе, а не себя по другим. Но и здесь не все просто. Откуда знать, когда нужно остановиться и пожертвовать своей чистотой, и обладает хоть кто-нибудь таким знанием.
Альпийская галка пролетела над головой. Он проследил ее полет. Она летела туда, на запад, куда он шел, поднималась все выше и выше - единственное живое существо в этом бескрайнем вареве света.
С высоты полета он для нее такая же маленькая точка на ослепительной поверхности ледника. И эта точка мнит найти иной свет, свет истины, утраченное знание быть одновременно и снегом, и льдом, и небом, и солнцем. Прикоснуться хоть единожды к своей первосути. И в этом прикосновении найти освобождение от различных форм страха, желаний и устремлений.
Но нет, даже здесь, в этой ярчайшей среде, ты по привычке смотришь внутрь себя и не видишь ничего, кроме сумеречного, темного, мрачного.
Это противоположно тому, как суфии в жарких пустынях надевают на себя теплые одежды, чтобы достичь холода внутри. Они находят искомое, и этот холод рождает в них постижение истины, а твое мрачное уводит от нее.
Но еще не поздно, есть время, оглянулся и посмотрел вниз, туда, откуда пришел.
Там, на востоке, уже угадывался вечер. Бесснежные хребты затянулись дымкой уставшего дня. Казалось, солнце покинуло те края. Но здесь оно распоряжалось во всю.
След, оставленный позади, был глубже, чем там, вначале, где пристегнул рюкзак. Так и должно быть. Разорванность ледника стала менее устрашающей, но до места, где можно поставить палатку, нужно идти и идти. Ты до сих пор не знаешь, куда. Налево? Нет, безнадежно. Там все та же нагроможденность ледяных стен и башен. Путь явно проходит рядом с черной, нависающей скалой. Глаза продолжают высматривать любые изменения в структуре снега. Только бы не провалиться. Здесь ты один. И никто тебе не поможет.
Нет не один. Ты по привычке думаешь в терминах досуфановских реалий. Три дня, всего три дня не видишь людей, а сколько тысяч и десятков тысяч дней они окружали тебя повсюду, оставляя след своего общения. И сейчас, в эти провальные мгновения, они вместо расслабления привносят напряженность, от которой нет избавления. Только чувство опасности чуть отодвигает их в сторону, но оно притуплено, и ты несешь десятилетия ненужных связей.
Но внимание. Впереди обрушение снега. Подходить без страховки опасно, можно улететь. Нужно докопаться до льда, завинтить крюк, включить карабин и веревку от себя.
Он медленно подошел к провалу. Обрушение оказалось неглубоким. Последний снег успел припорошить беспорядочность обломков.
Выбрав слабину веревки, он сделал первый шаг вниз, потом несколько шагов к противоположному краю. Мост выдержал.
Можно идти дальше.
На некоторые вершины невозможно смотреть - снег отражает закатное солнце. Нужно быстрее идти. Погода стоит отличная, но сколько времени она продлится? Правда, это не имеет большого значения. Чувство изнеможения? Но ты сделаешь шаг, еще шаг, еще.
Основание вершины где-то рядом. Там можно поставить палатку. Поставить так, чтобы сверху на нее не сорвался камнепад, или не сошла лавина. Смотри, мальчик, смотри.
Кули, мама, кули, вспомнил он самое теплое из детских воспоминаний. Тех, когда произнести «р» было проблемой, а тепла общения хватало на всех.
Тепло общения. Это тоже Бог. Детство и родительское тепло. Здесь существование совершенно. Детская зависимость от взрослых ненасильственна, замешана на бесконечном доверии и теплоте. Тепло в бедности и достатке, тепло в радости и горе, во всех жизненных проявлениях.
Наверное, эта поведенческая модель закладывалась в Программу взрослого человека. Но взросление пошло по иному пути - эгоистичному и агрессивному.
Взросление - это заполнение себя существами – фантомами добра и зла, любви и ненависти, уязвимости и самоутверждения.
На границе между детством и взрослением явственно прослеживается заполнение каждого из нас этими существами – фантомами.
Взросление - состояние, когда Бог покидает нас, истина покидает, и мы начинаем жить во лжи, силимся найти путь к истине и никогда не находим, даже не знаем причины, почему это происходит.
Он нашел место для палатки под первым огромным снежным пятном. На фотографии пятно находилось в первой четверти по высоте вершины, потом путь шел вправо по скалам средней трудности ко второму снежному образованию. Там можно будет остановиться на ночлег.
Отсюда пятно не проглядывается, А мимо него не пройдешь. Выше начнется проблемное лазание, но без его гора не имела бы статус самой трудной в этом районе.
Солнце давно ушло за гребни гор. Еще не холодно, снег легко уминается под ногами, не проваливается, держит.
До темноты можно пройти подгорную трещину и навесить веревку на всю длину. А можно этого не делать, чтобы не попасть под вечерний камнепад, думал он, вытаптывая снежный квадрат.
Взрослея, мы ежедневно теряем связь с непомерно могущественным Бытием, со своей бессмертной составляющей. Каждодневно наше могущество растворяется в субстанции ничтожества. Энтропия жизненных процессов увеличивается, энергия рассеивается, мы стареем и умираем. Так просто. Как во всех физических процессах. И так прискорбно.
Утешься. Ты знаешь, все движется к своей противоположности, и в какой-то миг ничтожность должна перетечь в могущество.
Это почувствовали обыкновенные неграмотные рыбаки и пастухи, оказавшись рядом с Христом. Они стали апостолами.
Прочувствование этого - тайна. Прикосновение к таинству бытия - одно из самых острых переживаний счастья, самореализации и необходимости прикоснуться еще и еще.
Вот почему ты здесь. Отблеском такого прикосновения наполнено каждое движение, дыхание. Ты поднят, паришь над собственной несостоятельностью, несовершенством.
Устанавливая палатку, готовя ужин, отбирая снаряжение, он поглядывал на стену, не выпуская из виду детали предстоящего маршрута, сверяя иногда с фотографией, тем самым, закрепляя его в памяти.
К подгорной трещине он подошел ближе к сумеркам. Она чернела рваным изгибом на всем протяжении снежного склона. Только в одном месте, самом крутом, перемычка позволила через провал едва-едва дотянуться до льда. Здесь он завинтил крюк, подвесил лесенку, завинтил еще один и вышел на склон.
Крутизна в семьдесят градусов ощущается как вертикаль, подумал он. Но дальше выполаживалось, лед переходил в фирн, здесь можно будет идти в три такта. Фифы не понадобятся
Спускаясь, он посмотрел в провал. Там было темно.
В нем шевельнулось чувство страха. Этот страх всегда с тобой, твой неразлучный приятель. Так было раньше, так будет и потом. Ты влип, но другой дороги не будет, ты здесь, и будешь идти до конца.
Он вспомнил. Он вспомнил, как однажды, давным-давно на Тянь-Шане, прыгал через стремительный поток, хотя мог обойти это место, но до него чуть раньше здесь же прошел Мартынов и пришел на стоянку с ссадинами на лице и руках.
Тропа уперлась в брызжущий поток, манила перепрыгнуть и идти дальше по натоптанным следам. Здесь не было четырнадцати футов, как у Грина, значительно меньше, но снизу вверх и на пределе тех возможностей, какие позволяли тяжесть рюкзака, влажность камней и угрожающая стремительность движущейся воды. Прыжок в полтора метра.
Всего в полустах метрах ниже склон выполаживался, и все превращалось в заболоченную поверхность. Снять обувь и перейти не составило бы и труда.
Он стоял и отговаривал себя, но что-то внушало обратное. Это продолжалось несколько секунд, потом еще несколько непозволительных мгновений.
Он прыгнул, не попал, куда надо, ноги ушли вниз, но успел за что-то зацепиться, вода не увлекла, он выполз, и все засверкало другими красками.
И тогда к нему пришло постижение, ярче которого не было никогда ранее, постижение, которое с тех пор греет, когда холодно, и поднимает, когда нет сил сопротивляться. Постижение яркое, как солнце. И ярче солнца. Он - это уже не он. Он частица Бога, он – сам Бог, потому что ощущает себя его частицей.
Почему это случилось тогда, почему именно там, и почему именно ему выпало такое счастье, он не знал и не знает до сих пор.
И вот сейчас, подходя к палатке, он снова вернулся к проблеме двойственности как условию нестабильности существования.
Там, на востоке, откуда он пришел, тоже было не все спокойно. Он увидел сполохи зарниц и отсутствие звезд в той части неба. Здесь они казались неправдоподобно большими и яркими. Быть непогоде, подумал он, только бы не надолго.
С непогодой можно справиться, а вот решить проблему существования ты должен. В тебе созрело знание, оно рвется наружу, но что-то мешает вырваться на сознательный план, думал он, забираясь в спальник.
Да, Боги что-то скрывают от человечества, вспомнил Он разговор перед отлетом. Да, в Программе случился сбой, и нет возможности ее исправить.
Но Они знают все, что надо человечеству. Это озвучено в Гите, Сутрах, Библии, Коране. Их озабоченность и сострадание звучат во всех религиях. Но эффективно донести людям свои наставления не в силах.
Столько тысячелетий непонимания и неприятия человечеством религиозных истин подрывают веру в вечное и толкают к вере в конечное (нигилизм).
Он приподнялся, отогнул полог палатки и посмотрел в долину. Там свирепствовала гроза Ничего, - подумал он, -
чувствуя через спальник утрамбованный снег, - ты дома, в безопасности на всем этом безлюдном пространстве.
Ты отвлекся, сказал он себе. Итак, какое из всех религиозных чувств наиболее почитаемо в храмах? - Вера и любовь христосовской пробы.
Из всего спектра чувств, что неприемлемо людьми и что отторгается ими, как нечто инородное? - Вера и любовь христосовской пробы.
Но ты знаешь, религиозные истины являются коррелятами Программы. Поэтому веру и любовь можно отнести к запредельным, инопланетным, выпадающим из Программы чувствам. Они, скорее, принадлежат к тому миру чувств, которые привнесены как средство коррекции.
Это единственные доступные состояния, где не действует закон двойственности, где все свершается безусильно, без каких-либо добрых, тем более злых дел, поступков и устремлений. В состоянии веры и любви с наибольшей силой проявляется духовная составляющая, к которой не применим закон двойственности, нет характеристик добра и зла, хорошего и плохого, вот почему эти два чувства отнесены к высшей степени богоугодных феноменов в выполнении Программы.
И только сейчас начинаешь понимать, что, исповедуя любовь и веру, можно найти «жизнь в истине, свет, мир, праведность, радость, свободу, мудрость, силу, милость, славу и всевозможные иные ценности».
Он проснулся, услышав шуршание снега по палатке. Пусть идет, тебе ничто не грозит. Он освободил руку из спальника, приподнялся, ударил по скату палатки, почувствовал ее облегченность, укутался и попытался снова уснуть.
Лежа с закрытыми глазами, он ощущал неровности примятого снега, застарелый запах спального мешка, к которому трудно привыкнуть, легкий холод из неплотно закрытых створок палатки.
Не беспокойся, сон никуда не денется, он придет, как приходил всегда, где другие не смыкали глаз из-за грохота проносившихся мимо лавин.
Старался не пускать мысли в черноту ночи на поверхность ледника с изобилием трещин и обступивших черных с серыми пятнами скал, касаясь их краем сознания, не позволяя беспокойству проникнуть глубже.
Здесь нет ни одной души, разве что где-то кружит НЛО, но ты не такой везунчик, чтобы ступить с ними в контакт.
Правда, вокруг тебя необъятная пустота, в которой может проявиться любое существо. Чтобы этого не случилось, ты должен уснуть, дабы не спровоцировать появление неведомого.
Прислушайся к шуршащему снегу, потом смотрись в радужные блики, беспрерывно мелькающие под поверхностью век. Это должно помочь. Это должно помочь.
В утреннем свете убогость содержимого в палатке перечеркнула уютность вечернего бдения.
Снег перестал идти. Снизу тянутся облака, туман то обволакивает все вокруг, то сквозь дымку пробивается неяркое солнце.
Скалы не сильно заснежены. Можно идти вверх. Холодно. После навешенной вечерней веревки снежный склон стал положе, как и предполагалось. Он согрелся, и в очень хорошем темпе стал двигаться к первому снежному пятну. К этому времени туман рассеялся окончательно, и выглянуло солнце.
Туман рассеялся, но не было вчерашней ясности мышления.
Вера и любовь, подумал он, связаны с энергетическим резервуаром. Человек в истинной вере или любви прикасаясь к нему, получают настолько большой потенциал, что его хватает на перерождение. Его духовность разрывает механические связи с обыденным бытием, и он уже не может не быть счастливым. С двойственностью покончено. Ты и Бытие становитесь единым целым.
Вот и пришла ясность мышления.
Рюкзак, конечно, давит, с ним не разбежишься, но нет необходимости забивать крючья. По сути, движение идет вдоль верхней части снежного пятна под нависающими скалами. Здесь можно идти, не боясь камнепада.
Сейчас ты начинаешь понимать, почему вера приводит к внутренней ясности, потому что сняты противоречия.
И почему человек - это творение, возрожденное верой. Вернее, может стать человеком.
Почему действия, совершаемые с любовью и верой, несут положительную карму. Они выпадают из закона двойственности.
И почему христосовская любовь необъектна.
И почему она для миллионов людей - неведомое состояние, параллельный мир, в котором существуют свои измерения ценностей, энергий, вечности.
И этот параллельный мир не выдумка, не фантазия и, тем более, не иллюзия, а истинный, не ведающий страданий мир, полный благоденствия и счастья, о котором тысячелетия исповедуют все религии мира.
Да. Человек - творение, возрожденное верой. И ты впервые начинаешь понимать смысл религиозного слова спасения как переход от обычной формы жизни к духовной. Спасение от страданий, которые испытывают только материальные составляющие человека, а к ним относятся чувства, восприятия, действия, сознание, лишенные, как и человек, изначально души. Таким спасением от материальной скверны заняты все религии мира.
Если все предыдущие философии не могли ни доказать, ни опровергнуть наличие божественного провидения, то сейчас цивилизация созрела или для гибели, или логическому обоснованию и принятию Программы, а значит и Создателей этой Программы.
И тогда восстанавливается высочайший авторитет Кришны, Будды, Христа, Магомета, их учений.
Он шел, как на автопилоте, реагируя на падающие камни и уклоняясь от них, забивая крючья в трудных местах, где можно сорваться и улететь, поднимаясь все выше и выше.
Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило в сердце его.
Там, в городе, ему казалось, он богохульствует, непозволительно и бесцеремонно подвергает анализу Творение и Программу, но сейчас снова вернулся к служению, вере и любви. Впервые прикоснулся к тому неведомому состоянию, которое сродни с запредельным, духовным, вечным.
Перед самым выходом на второе снежное пятно его чуть не накрыла снежная лавина, но он успел в доли секунды уйти под нависающую скалу. Он видел потоки снега и отскакивающие после ударов камни о камни, и все это продолжалось несколько мгновений и уже грохотало там, внизу, как в долине грохочущих копыт.
В снега он вошел непозволительно рано. Идти дальше не имело смысла. И только здесь почувствовал предельную усталость.
Не так уж рано, подумал он, нужно готовить площадку под палатку, срубить верхнюю часть фирна до горизонтального уровня, успеть навесить две веревки до темноты, приготовить еду и не отпускать от себя то хрупкое состояние слияния с вечностью, над которым нет власти.
К ночи он сделал все, что планировал, Состояние внутреннего подъема взяло верх над физической усталостью. Все делалось легко и свободно, как в любовной эйфории. Любовь необъектна, вспомнил он, ко всем проявлениям Бытия, добавил он. Класс!
К вечеру небо очистилось, стало прохладней, он мог видеть огромное пространство, глядя на восток, синеву долин, желтизну предгорий, белизну близко подступивших гор и ледников. И первые полосы туманов. Последние лучи солнца отражаются только в верхних слоях перистых облаков.
Мир форм - это мир запечатленных желаний, вспомнилась откуда-то пришедшая фраза. Чьи желания реализует планета Земля, чьи иллюзии, чье сознание?
Мои вопросы - это не поиск ответов, а поиск утраченного. Ты шел сюда и не понимал, что происходит вокруг. Чем озабочены родители, отчего печаль в глазах матери, почему никто не может ответить на элементарные вопросы, что такое жизнь, любовь, смерть.
Ты ни разу об этом не говорил с отцом, а он прошел гражданскую и вторую мировую, прожил, не в пример тебе, огромную жизнь.
И мама, писавшая стихи, не прочла тебе ни строчки, ты об этом даже не знал.
Они молчали. Но они что-то знали. Своим молчанием хотели меня сделать другим. Да, молчание - золото. Они пользовались молчанием - золотым инструментом Бытия, и ни разу не изменили ни себе, ни Программе.
Успокойся. Твое сердце размякло. Вот-вот от жалости растает снег. Так нельзя. Ты - супер, всем суперам - супер. Не дай мгновенной слабости овладеть собой.
Это не слабость, подумал он, это сострадание. Сострадание - мост между материальной и духовной гранью в человеке. Общение между теми, кто достиг освобождения и не достигшими ведется только через сострадание. Только оно может преодолеть земную любовь, жадность и ненасытность желаний. Преодолеть во имя духовности.
Вера, любовь, сострадание, смирение. Он попытался найти другие слова и состояния, приводящие к Преодолению, и не мог.
Так и должно быть. Это и есть узкий путь в Царство божие, не затронутое сбоем Программы.
Спи, приказал он себе, Завтра предстоит самый трудный день.
Утром две навешенные веревки прошлись с рюкзаком на одном дыхании. Дальше все было слишком круто. Пришлось подвесить рюкзак на забитый крюк и лезть без него.
Схема предстояла прежняя - дважды подниматься на одну и ту же высоту. Таких спусков и подъемов он сделал трижды. Альпинизм кончается там, где начинается транспортировка рюкзаков, вспомнилась прописная истина, но это не про тебя. Нормальное восхождение, подумал он.
Трижды спускался вниз к рюкзаку и поднимался с ним наверх, выстегивая веревку, продетую в карабины, выбивая крючья и вытаскивая из щелей закладные элементы. Последнюю веревку рюкзак поднимал на репшнуре между ног американским способом. Так, говорят, легче физически. Но подойдя к станции, силы оставили его.
А потом, наконец, стало выполаживаться. Хотелось идти вверх без рюкзака, но он пересилил себя, и только к вечеру перед выходом на вершинную башню он сбросил его на снег, и туда взошел налегке.
Вершина. Сделав полный оборот вокруг себя, он увидел на востоке сплошную тень, отбрасываемую горой и гребнем. Где-то там остались следы на леднике. На юге Грузия купалась во всех оттенках голубизны, зелени, желтизны заходящего солнца. На западе и севере поднимались вершины центрального Кавказа, обрамляющие Караугомское плато. Здесь превалировали белые и черные цвета. А потом посмотрел вниз, намечая путь спуска. Здесь, на юге, солнце сделало свою разрушительную работу, оставив относительную крутизну только в верхней части, а потом выполаживалось еще больше, и можно идти огромным траверсом по снегам к перевалу.
Вот и все. Путь закончен.
Нет, еще ночь. Утро, Траверс. Очень сложный спуск. Потом по припорошенным следам дорога к хижине.
Но сначала ночь.
Палатку он поставил значительно ниже верхней точки, от грозы да подальше.
Дневное перенапряжение отбросило прочь вчерашний душевный подъем, но осталось тепло преображения, это тепло согревало целый день, греет и сейчас, обволакивает, убаюкивает. С ним ты снова чувствуешь маленьким ребенком, тебе есть, к кому прислониться. Могу идти, куда угодно, вернее, куда они поведут. Мне неведомо чувство страха. Кришна, Будда, Христос, Магомет всегда рядом.
Чувство веры неизбежно порождает чувство доверия.
Понимаю, я такой , как был - продукт искаженной Программы. Мои чувства, ощущения, сознание, интеллект - в еще большей степени носители этого искажения. Вирус, проникший в Программу, привел к сбою, но не уничтожению человека. Вирус заразил всех нас материальной скверной, привел к неукоснительному срабатыванию закона двойственности, сделал страдание неотъемлемым качеством существования. По сути, превратил нас в механические существа, заставил строить иллюзорный мир, далекий от реальной жизни.
Законом двойственности отделил от человека материального его духовный мир так далеко, что превратил духовность в антитезу существования.
Но Боги пришли на помощь. Они оставили надежду. И все, что Они исповедуют - путь реализации этой надежды.
Правда, есть мнение, что надежда - это функция дуалистического сознания, неизбежно порождающая страх нереализации, что она есть утонченное, систематизированное страдание.
Но пришло понимание, что надежда, как любовь и вера, может быть христосовской пробы. Да воссияют истинные ценности.
Завтра предстоит трудный спуск. Сейчас здесь мне комфортно как никогда не было ни на каком восхождении. Так, будто я стал и этим небом, и этой землей.
Только бы проблески ощущения счастья не затянулись проблемами двойственности. Ведь моя зависимость от нее куда сильнее проблесков знания.
Но все равно подорвана привязанность к вирусным ценностям.
Я не тороплюсь. В эти мгновения у меня нет проблем
Их за меня решает Программа, Бог.
Принимаю со смирением все, что ни есть на свете. И свою механичность, неспособность не дорожить своим телом, неумение уходить от огорчений из-за болезни, старости, неизбежности смерти, мою привязанность к интеллекту, разуму, сознанию - этим носителям искаженной Программы. Но что-то во мне знает и устремлено в иное измерение, в тот параллельный мир, где все неизменно еще до образования Вселенной, в царство истинной духовности, где правят Вера, Надежда, Любовь. Бог.