ГЛУБЖЕ ИСТИНЫ
Памяти В. П. Крюкова
Я сделал открытие. Оно сродни термояду или вечному двигателю. Если его запустить, то уже не остановишь. И человечество плавно перейдет из Кали-Юги в другую Югу, самую счастливую. Там нет войн, голода, болезней, страданий и страха перед смертью. Там нет проблем. Здесь же мы в них просто погрязли. И сознательно или бессознательно задаем всю жизнь один и тот же вопрос — зачем все это? Откуда эти на¬пасти и как избавиться от них?
Мне жалко всех людей на Земле, читающих книги, журналы и газеты, слушающих радио и приникших к телевизорам. Что ими движет? Только одно — получить ответ на этот вопрос. Конечно, и развлечься, расслабиться, но главное — получить ответ на этот вопрос. Миллионы книг, миллиарды слов произносятся на всех каналах ТВ, и никакого результата. Как с вечным двигателем — ничего не получается. С термоядом тоже ничего не выходит, но ученые не теряют надежд черпать энергию из окружающего пространства.
Открытие. Мне хочется кричать от восторга. Но что-то сдерживает. Опыт предыдущих неудач? Неверие в себя? Кто я такой, чтобы так повезло? Бытие? Оно стоит на страже всех открытий и не разрешает преждевременно появиться им на свет. Не знаю.
Я сделал открытие. Оно позволяет ответить или подойти близко к ответу на тот единственный вопрос.
Кришна и Будда в глубочайшем сострадании к людям попытались в Гите и Четырех благородных истинах снять проблему смерти и страдания. Но тысячи лет рецепт не работает или помогает единицам избранных, но не всем.
Открытие. Смотрю на огонь в очаге, вчитываюсь в мерцание пламени и знаки на углях и прошу об одном: дать глубину и обоснование этому открытию.
Смотрю на подернутые пламенем угли — они завораживают своей игрой, яркостью, непостоянством свечения, разнообразием красок и, самое главное, передают информацию на неведомом языке. Я позволяю подсознанию считывать её. В эти мгновения становлюсь стихией самого огня, и нет состояния напряженней и благостней, чем в эти минуты. Соприкасаясь с чистейшей энергией, прародительницей всех энергий мироздания, ощущаю ее приток, который не сопоставим ни с чем на свете.
Как жалки все самоцветы мира! Как расточительны люди в своих предпочтениях! Сколько усилий и средств вкладывается в по¬иск, добычу и приобретение драгоценных камней, которые способны к передаче только отраженного света!
Общение с огнем очень утомительно. Ты находишься в состоянии рассеченного сознания. Так долго продолжаться не может. Стелю постель, гашу свет и пускаюсь в сновидения — этот дешифратор всех дневных впечатлений, область самых романтических и героических реализаций. Область, из которой человечество черпает знания всех предыдущих рождений и перерождений.
* * *
— Не казнись.
— Ты говоришь, не казнись. Добавь: не выражай сострадания, не сочувствуй, не скорби вместе с другими, не ищи выхода в этом безвыходном мире.
— Просто это непосильная задача. Рецепта нет. Все на земле приговорены. Все без исключения — молодые и старые, здоровые и больные. Все дни жизни приговорены смертью.
— Неправда.
— Правда, мой дорогой, правда. От неё никто не избавлен.
— Не прав и неправда. На обыденном уровне ты прав. На более высоком абсолютно не прав.
— Прав. И твое сострадание косвенно подтверждает мою правоту. Рецепта нет. За тысячи лет никто не смог стать последователем Будды, стать независимым от материального бытия, стать свободным и счастливым.
— Он на постижение своих истин выделил время в 500 лет.
— Но прошло несколько тысяч, а мир не стал лучше.
— В мистике протянутость во времени иная, чем в нашем.
— Согласен. Но сроки все вышли.
— Нет. Время наступило сегодня, сейчас, в эти мгновения. Я нашел ключ.
— Ты шутишь. Ты никто в этом мире. И так самонадеян. Ты не знаешь, что такое медитация, не знаешь ни одного йогического упражнения, не ведаешь ни одного коана, не видел ни одного буддийского монаха, а уж не говорил с ним — это точно. И ты нашел ключ? Не смеши, пожалуйста.
Он что-то говорит, звуки не проникают в меня, потому что я знаю, что ключ найден. И он так прост, как математическая формула. Да, существуют изощренные техники вхождения в транс, динамические и статические медитации, умерщвление плоти, посты, молитвы, коаны, отсечение ума — всё то, что недоступно человеку без исключительных способностей. Но ведь Будда нес знание всем. И всех он хотел привести в нирвану без остатка, хотим мы этого или не хотим. Но что-то не сложилось.
— Ладно. Не молчи. По тебе не видно, что ты сделал открытие, тем более такое звездное. Если бы его сделал я, все вокруг взорвалось бы от моего счастья.
— Я сам себе не верю. Боюсь этого знания, не пускаю мыс¬ли дальше, не углубляюсь в них. И мое состояние не похоже на те, которые приходили раньше. Такое чувство, будто вдруг стал свободен от счастья и несчастья, от ожидания горести и неустройств, от грозящих бед и утрат, но мне уже не нужны приобретения в любой форме.
— Ты еще не сказал ни слова об открытии. Я жду.
— Ты можешь ждать ещё пятьсот лет, а я не смогу собрать во¬едино эту формулу. Наверное, определяющим словом в нем является слово «нет».
— Но ты знаешь, что это самое запретное слово в области человеческих отношений. Произнеся его, прежде всего говоришь «нет» Бытию, Богу, и в этом ты не прав.
— Да, я не прав. Но здесь происходит нечто выпадающее из области, контролируемой Богом.
— Но это же богохульство и отступничество.
— Нет. Создатели Алмазной сутры, Дзена, Дао, Четвёртого Пути, вспомни, никто не упоминает Бога. Так, будто он не существует в их философии. Практически, никто не упоминает Его как прибежище, как дом, как отдохновение от усталости, страдания. По сути, целый пласт эзотерического знания исповедует атеизм. И его нельзя назвать отступничеством.
— Но это же не ключ? Из всего, что ты произнес, я услышал только слово «нет».
— Для меня сейчас все на свете ключ. Я подхожу ещё к одному отступничеству. Это и есть мое открытие.
— Говори!
— Мы — не люди. Мы, как люди, не существуем. Мы — монстры. И в понимании этого — наше спасение.
— Не понимаю. Объясни.
— Мне очень трудно это сделать. Не нахожу подходящих слов. Не хочется выглядеть выдумщиком, фантазером. Хочется убедить тебя, найти истинные слова, в которые ты поверишь.
— Но ты обращаешься ко мне, как к человеку?
— Нет. К монстру.
— Но тогда, что ты называешь человеком?
— Не знаю. Может быть это ничто. Может быть это первичный вакуум, может быть это идея, может быть это черный квадрат с белой точкой. Ему нет имени, нет на Земле слова, соответствующего тому, что вправе называться человеком. Это нечто бессмертное, сознающее свое бессмертие и позволяющее рождаться монстру, которого мы из-за неведения называем человеком.
— Ну, ты убежал за край земли.
— Это точно. Но и там не найти, не обозначить эту бессмертную возможность быть и человеком, и монстром.
— Оставим названия. Почему монстры?
— В обычном человеке присутствуют чувства, восприятия, действия, сознание. Это по Сутре. По Успенскому в каждом из нас присутствуют инстинктивный, двигательный, эмоциональный и интеллектуальный центры. Все обыденно и понятно. Каждый из этих центров отвечает за сферу своей деятельности и распадается на сотни, если не на тысячи своих проявлений. Взять эмоциональный центр. Гнев, смирение, радость, огорчение, любовь, ненависть, восхищение, презрение, наслаждение, отвращение — проявлениям эмоционального центра нет числа. Но это не функции человека. Это живые существа — фантомы, которые так же имеют свои центры, как у человека. Эти существа-фантомы имеют такое же энергетическое право на существование, как и сам человек. Они используют тело или остов человека как среду своего обитания, паразитируя на нём. И живут в этой обители все до единого — от целомудрия до растлителя, от святого до убийцы, и количество их — словарный запас всех словарей. Иногда они проявлены и очевидны, иногда скрытны и не видны десятки лет, может быть, не будут проявлены в этом рождении, значит, они были в прошлом или будут в будущем. Но они, повторяю, живые существа, зависящие от жизнедеятельности организма человека, но не при-надлежащие ему. Они иные, другие.
Традиционное воззрение рассматривает человеческий организм как нечто целостное, слитое воедино. Мой подход иной. Человек составлен из тысяч независимых существ-фантомов (сокращенно по первым буквам — суфан) — суфанов.
Когда-то, в миг создания, их свели воедино, и это единство назвали человеком. И с тех пор пошло. Душа — нирваническое начало, протянутое из вечности в вечность, скорее существующее как идея, как возможность возникновения всего сущего, в том числе и человека, бесстрастно наблюдает суету рождений и умираний, возникновений и исчезновений сансарических существ-фантомов. Тело, чувства, восприятия, действия, сознание изменчивы, непостоянны и потому неудовлетворены. Не имеют души, влачат отдельное от неё существование, взирают на неё с завистью и враждебностью, находятся с ней в постоянном конфликте и претендуют на совершенство в мироздании.
Зазвонил мобильник.
— Извини, мне нужно идти. Этот симбиоз должен был принести пользу.
— Он, безусловно, её принёс.
— Пока.
— Пока.
* * *
Дилемма - идти в Эрмитаж или отправиться на скалы? Выбор всегда делается в пользу скал. По принципу: самое главное — научиться играть в футбол, остальному научит жизнь.
Мы стоим и смотрим вверх. Скалы увешаны веревками, и по ним движутся фигурки на легких и трудных трассах. В этом году поздняя весна, мы стоим на льду озера. Между нами и кромкой берега уже проступила вода, но всегда можно найти крепкий лёд и по нему выйти к скалам или палаткам.
Смотрим вверх. Что движет ими, и что движет тобой? Ничто. Ничто, никуда, никто. Игра на поражение. Единственный победитель, как говорит дядя Боря, это смерть. Единственный достойный партнер и соперник. Остальные не в счёт. Нет, есть ещё более серьёзный партнёр, но он не хочет с тобой играть. Это Бог. Но так и должно быть. На него только снизу вверх, он прибежище, тайна из тайн, он — переменная величина. Иногда он цветок, иногда — камень, облако. И только раз в жизни он — это ты, и только тогда прикасаешься к истине, согласию и гармонии с окружающим миром. Но это бывает только раз и очень коротко. А потом, с еще большей силой надвигается беспросветная агония существования. И поэтому начинаешь играть в другие игры. Ищешь достойных партнеров. Например, смерть.
Раньше, когда ты ничего не знал, таким партнером была любовь. Она тоже походила на смерть, потому что любить — это умереть в возлюбленной. Умереть для всего оставленного мира. Но оказалось, что любовь — это суррогат, подделка, синоним.
И ещё одной иллюзией оказалось стремление одерживать победы на любом поприще, не ведая, что любые победы ведут к поражению. Да, после мучительной борьбы или напряжения всех сил на¬ступает время расслабления, радость преодоления. Но это миги забвения, глоток воды, только притупляется бдительность. Мы думаем, что нам подарена вечность и победителями будем всегда. Но это игра на поражение.
И тогда партнером по связке ты взял Ее. И с тех пор смерть стала не соперником, не пугалом, а неуязвимым поводырем по жизни, единственным проводником в стан мудрости, реализации пред¬назначения, в стан, из которого можно достойно войти в страну мертвых, в другое бытие.
С ней ты тридцать лет ездил в горы, и ни разу ни в твоей группе, ни в отделении, ни в отряде не было несчастного случая. Ты уверовал в свою неуязвимость. Даже проще, застрял в своей комфортности. Но так не могло продолжаться вечно.
Витю она не пощадила. Он разбился, косвенно спасая тебя. И, падая, разбил твою комфортность, успокоенность, сытость. Подвела страховка. И с тех пор мы падаем вместе, и это не он на земле, а я до сих пор продолжаю лежать вместо него. Что бы ни делал, где бы ни находился. Просто Бытиё выбросило кости. И колокол звонит не по нему. И внешне все продолжается так, будто ничего не случилось. И оплакиваем мы не его, а себя. Только спускается по веревке уже не он, а тот, вместо кого он улетел.
Но это не все. Что-то твое вместе с ним вошло в царство мертвых и вынесло оттуда неведомое знание. Но и это не все. Что-то твоё личностное осталось там. И это не стыкуется с повседневностью. Ты уже не можешь вписаться в её обтекаемую, бездумную, безответственную комфортность.
Внутри тебя знание стало расти стремительным домкратом. Ты думал, что не справишься, не отпустит, падение будет продолжаться, и разложению не будет конца. Но к поминкам на сорок дней ты почувствовал проблеск неведомого знания. Ты еще не знал, что оно приведет к открытию, но благость его была очевидна. И с тех пор началось выздоровление.
Мы сидим у костра. Ностальгия по первобытному объединяет нас в эти мгновения. Мы позволяем древним энергиям всплывать на поверхность.
Сейчас глаз не видно. Но днём, вглядываясь в зрачки людей, моих друзей, которые любят меня, и кого я люблю, ничего не вижу.
Что движет Первым патриархом? Десять лет он смотрит в каменную стену, отвернувшись от всего мира. Десять лет он посылает куда подальше нищих и царей, всех, кто просит повернуться и взглянуть им в глаза. Он предпочитает стену. Потом будут и монастырь, и Дзен, и так популярные сейчас восточные единоборства. Но сейчас он предпочитает стену. Днем, вглядываясь в лица друзей, тоже ничего не вижу.
Я уже не молод. Столько близких ушло из жизни. С трудом и безропотно, мгновенно и после длительной болезни. Но никто не передал эстафетную палочку. Не сказал: «Добеги, добеги, до¬беги. Я не смог, я мучился над ответом, но ты ответь». Столько лет даже не поставлен вопрос. Никем. Никакой преемственности. Какая тайна лежит за всем этим? Почему такой силы запрет, табу наложены на людей? Почему Адама с Евой спустили на Землю за плод познания? К каким бедам и катастрофам приведёт мое открытие? Открыт геном человека. В клетке ДНК закручена спираль с миллиардами витков. Существует биологический закон воспроизводства неукоснительной последовательности рождений и умираний этих клеток. Миллиарды миллиардов воспроизводств. Любое отклонение — болезнь, искажение, новый вид.
Что стоит за этим программированием? Каков закон повторов? Кто-то подбрасывает несколько поленьев, и огонь вспыхивает с новой силой. У каждого из нас более сотни восхождений на простые и труднейшие горные вершины. У каждого из нас позади срывы и падения, попадания в снежные лавины и камнепады. И все зачем-то остались живы. Зачем? А сколько осталось там и ни¬когда не вернутся? Зачем? Чтобы так бескрыло сидеть у костра, пить водку и жалко улыбаться поддельному веселью?
— Тебе подлить?
— Нет, с меня достаточно.
— Грустишь?
— Не знаю. Как всегда.
— Ты мне нужен.
— Говори.
— Не здесь.
Мы медленно идем к Парнасу по сумеркам ночи. На самом верху несколько разрозненных пар. Они не мешают. Внизу Ястребиное озеро, чернота воды, огни костров.
— Тебе не наскучил этот балаган?
— Как сказать? Я — часть ритуала. А что привело тебя ко мне?
— Праздность.
— Так далеко идти за этим? Праздность мне не интересна.
— Извини. Конечно, не она. Ты веришь в Бога?
— Нет, не верю. Знаю. Он есть.
— Вот за этим я пришла. Говорят, ты знаешь всё.
— Да, я знаю всё, но это не помогает даже мне, а ты хочешь получить чужое знание и применить к себе. Это обманный путь.
— А есть эффективный?
— Наверное, нет. Ты читала Алмазную сутру?
— Нет.
— В нем задается примерно твой вопрос: как может ищущий просветления человек обрести просветление? И Будда отвечает: «Чтобы достичь этого состояния, нужно не иметь образа “Я”, об¬раза “человек”, образа “существо” и образа “долгожитель”». Тебе его ответ понятен?
— Нет, не понятен.
— Наверное, и там не было все понятно. Потому что, вслед за разъяснением, снова задается тот же вопрос: как обрести просветление? Он снова объясняет. Но снова задаётся тот же вопрос. И тогда Он, с улыбкой сострадания, отвечает: «Не существует способа обретения просветления. Если бы он был, то ему не было бы предсказано в незапамятном году рождения, что он станет Буддой по имени Сакья-Муни». Понятно?
— Нет.
— Это состояние дано от рождения. Теперь понятно?
— Да. Так как же мне быть?
— Проклинать ли Кавказ? И верить ли в счастье?
— Не ёрничай. Я серьезно.
— Я не ёрничаю. Просто вспомнил твою фразу двадцатилетней давности: «если бы у меня не было недостатков, то я бы давно стала святой», помнишь?
— Я и сейчас могу её произнести.
— Вот поэтому я не могу ёрничать, без боли воспринимать твою боль.
— Это почему же?
— Потому что тебе не надо идти далеко, не надо казниться из-за своих недостатков, читать Библию. Ты уже святая. Давным-давно стала святой.
— Ты и вправду не знаешь моих недостатков.
— Это не имеет значения. У нас полстраны можно причислить к лику святых, если этот статус присваивается за самоотверженность, страдание, нищету и одиночество.
— Да, только все это положено не на алтарь церкви, а на самовыживание.
— Значит, Библия не помогает?
— Не помогает. Странно. Нет ничего на белом свете, что могло бы помочь. Вот я. Позади жизнь. Ты знаешь, какая. Кроме этого мною восприняты страдания моих родителей до войны и после нее, боль всех репрессированных. И вот ещё эта перестройка, смена проклятого социализма на ещё более проклятый капитализм. Ни дня без отдыха, ни мгновения без забот. И вот сей¬час мне, восприимчивой к любому доброму слову, любому утешению, мне не может ничто помочь, даже Библия. А ведь я в конце пути, ведь я должна взять её в руки и расцвести. А она не помогает. Я пришла к тебе, но и ты молчишь.
Мы спускаемся вниз. Скалы давно перестали быть прибежищем. Они своё сделали в иное время.
Я молчу. Будда прав. Есть страдание, есть возникновение страдания, есть прекращение страдания, есть восьмеричный путь прекращения страдания. Трудный, непосильный и невозможный для многих путь.
И Кришна прав, подарив знание бессмертия, — умирает и страдает только наша материальная составляющая, а первосущность бессмертна и не испытывает страданий.
И Книга книг права, отдав на растерзание десять заповедей, книга обетований и увещеваний, книга законов и угроз.
Но что-то не срабатывает, что-то работает вхолостую, а если работает, то только для избранных. Но избранные не знают страданий. Или вскользь, рикошетом, ненадолго.
И оказывается, все величайшие религиозные учения обращены не ко мне, не к ней, не к нам, простым людям, воплощенным в материальное тело, глухим и невосприимчивым к поту¬стороннему знанию.
Чувствуя это, исполненный величайшего сострадания, принц Гаутама, впечатлительный и легкоранимый при виде страданий и зла, не может оставаться безучастным после встречи с больным, измученным лихорадкой, ветхим стариком и людьми, несущими тело мертвеца. Это удел каждого из нас, говорят они ему, и твой тоже. И он еще пристальней вчитывается в тексты Вед в поисках ответа на вопрос, как избежать такой участи. В Ведах можно найти ответы на все вопросы, но уже тогда, две с поло¬виной тысячи лет назад, принц почувствовал, что знание не работает. И он уходит из дворца в поисках новейшей истины. Шесть лет скитаний, мучительных сомнений, постижения всех существующих философий и религиозных учений не приносят результата. Уставший и отчаявшийся, он подходит к ручью освежиться, оступается, его подхватывает поток, с трудом, схватившись за ветки деревьев, выходит на берег, садится под дерево и говорит: «Все, твой путь окончен. Ты хотел пересечь океан Бытия, но с трудом одолел этот ручей. Нет смысла тратить силы на поиск истины». Отбросил всю напряженность шести лет, расслабился и посмотрел в бездонное небо.
И в эти мгновения к нему пришли четыре благородные истины. Так он стал Буддой.
Миллиарды людей пользовались и пользуются его рецептом, но и он сегодня не срабатывает. Не срабатывает и учение Христа.
Проблемы нашего времени не решить старыми воззрениями.
* * *
— Ты хочешь сказать, что Бог умер?
— Нет. Он вечен. И проявлениям его нет конца. Просто за эти тысячи лет истина износилась, состарилась и умерла, а взамен не возникло ничего нового.
Человечество застыло, остановилось в своём развитии. Внешне оно строит, изобретает, компьютизирует, осуществляет космические программы, но внутренне оно остановилось. Нет импульса духовного развития.
— Но почему не работают старые религиозные концепции?
— Они эффективно воздействовали на людей во времена их возникновения. Тогда человек в меньшей степени находился под материальным воздействием природы, которая является виновником радости и страдания, любви и ненависти, добра и зла.
Духовная составляющая человека была достаточно чиста от материального замутнения, чтобы воспринимать религиозные наставления. Сейчас же мы погружены в материальный мир до такой степени, что стали глухи, слепы, невосприимчивы к самым величайшим источникам знания.
— Так что же нам делать?
— Нужны новые подходы, новое видение проблемы, новое знание.
— Но ведь истина умерла?
— Нет, мой мальчик, нет. Она видоизменилась, стала другой, совершенно непохожей на старую.
Проблема всех тысячелетий заключалась только в одном: как отделить духовную составляющую от материальной. Как человеку в большей степени полагаться на вечную составляющую его бытия, а не на временную. Как вернуть себя в мир реалий, а не иллюзий, наконец, как помнить и полагаться на свою первосущность.
— Но это не вопрос знания. Всё это было известно тысячи лет.
— Да. Знание было, а технологий не существовало. Примитивные - не в счёт. Они — для избранных. Неэффективны и очень трудоемки. Наша задача — поставить все на поток. И основа её реализации — это открытие суфанов.
— Почему дядя Боря не слышит тебя?
— А ты у него уже был?
— Да, когда ты ездил на скалы. Он твою идею не воспринимает, как хотелось бы.
— Он не виноват. У него своя песня. Он строит, и построил свою оболочку комфортности. Все люди используют для этого всё, что имеют под рукой — философии, религии, убеждения. Его не убедить. Я сам себе не верю до конца. И это удел всех открытий. Когда Коперник открыл, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, он, потрясенный, ходил от ученого к ученому, поверяя им своё знание, сомневаясь в нем, до конца не веря ни себе, ни своим расчетам. Оппенгеймер говорит, что только единицы самых продвинутых математиков с большой натяжкой верят в теорию относительности. Остальные — умом — да, тотально, животом своим — нет. Открытие должно в каждом из нас взрастить суфана веры и доверия. И только потом может быть принято безоговорочно.
— Но почему суфаны решат проблему?
— Суфаны — ключ к поиску первосущности, как атомы, из которых состоит вещество, так и суфаны — это то, из чего состоим мы. Невежество тысячелетий считало любую вещь монолитной, до тех пор, пока не открылись глаза на химический анализ. Человек не целостен. Он — прибежище тысяч и тысяч суфанов, которые заселили нас и продолжают заселять.
В эволюции я — моллюск архейского периода, ящер девона, птица, парящая над землей. Я — совокупность тысяч и тысяч рождений и умираний, и всё это заключено во мне как память, вернее, как потенция возникновения суфанов, всегда готовых пробудиться, если возникнут подходящие условия. Человек совершенен. Это окружающий мир изменчив и непостоянен во времени — то добр, то жесток. Чтобы выжить, он должен быть неуязвимым в любой ситуации — в воздухе, на суше и на море, в ледниковые периоды и потепления, в эпоху горообразования и всемирных потопов. Среди богов, людей и нелюдей, духов живых и мёртвых.
Он не мог быть цельным. Целостность эффективна на краткий миг. Чтобы реализовать свое бессмертие, он должен быть универсальным, ответным любой временной ситуации. Здесь счет идет не на тысячи лет, а на миллионы. И ответственность за бессмертие возложена на суфанов. Они знают все. Вернее, их столько, сколь¬ко необходимо на каждую потенциальную ситуацию. Предусмотрено, предвосхищено, спланировано. Человек совершенен, потому что Бог не мог сделать иначе.
— Но почему, почему суфаны решат проблему счастья и несчастья, любви и ненависти, наслаждения и агонии существования, в чем их главный аргумент?
— Потому что мы все свои несчастья переживаем от собственного лица, от ложной уверенности в том, что мы целостные существа. Но любая эмоция, мысль или действие, отражающие деятельность человека, это деятельность суфанов, которые манипулируют мной, паразитируют на мне, озабочены единственной проблемой — как реализоваться. Многие из них даже не знают друг друга в пределах одной эмоции. Например, суфан, любящий од¬ну женщину, не знает суфана, влюбляющегося в другую. Сейчас я собираюсь сделать что-либо, а через мгновение это мне уже не нужно. Один суфан перебивает другого, и, в зависимости от потенциала энергии, он продолжает свою деятельность или нет. А чело¬веку кажется, что он ответственен за любой поступок, действие, мысль. Разделить эту ответственность, вернее, переложить её на истинных возбудителей, отделить себя от них и не болеть их проблемами, не отождествляться с любой проблемой — вот главный аргумент знания о суфанах.
Второе — это постоянно помнить о своём бессмертии, знать на глубинном уровне о неуязвимости своего бытия, своей души, невозможности нанести при любых обстоятельствах какой-либо ущерб или вред.
Страхи генерят суфаны. Они больше всего обеспокоены за свою реализацию именно в этой жизни и потому так истово пекутся о моем существовании, потому что без меня им не быть. Это они повинны в тяжести повседневной жизни, непрекращающейся агонии существования.
— Мне всегда казалось, что есть знание в преодолении этой тяжести, есть эликсир безусильности. И опускались руки — ведь поиском его были заняты все поколения людей, все цивилизации.
* * *
И все-таки мы ходим в Эрмитаж. Нет места на Земле ярче, созидательней и прекрасней. Это здесь «Атланты держат небо на каменных руках», это сюда шли и будут идти миллионы не праздных, но жаждущих, это здесь рождается праздник, который на¬всегда будет с тобой. Сюда идут так, как когда-то ходили в церковь. Но туда люди шли ежедневно или раз в неделю, не уставая, не теряя надежды. А сюда? В какой-то возрастной миг приходит ощущение — он не греет. Там, в душе, осколки праздника значительно ярче, чем явь залов, наполненных бесценными сокровищами, ярче картин всех поколений, ярче скульптур и манускриптов.
Приходит осознание тщетности всего созданного. Ты сюда шёл прикоснуться к бессмертию, к вечности, но вдруг ощущаешь, что они не там, в залах, а здесь, внутри тебя, А ещё позже начина¬ешь понимать, что это первое поражение суфанов. Все временное стремится к вечному, все посредственное стремится к власти, слабое хочет стать сильным.
И потому суфаны создают бессмертные произведения. Потому школьные или институтские троечники становятся банкирами или директорами и командуют отличниками. Они лезут во власть, по¬тому что где-то внутри чувствуют себя ущербными с тех школьных лет. Но этот изъян не исчезнет никогда, чего бы они не достигли.
В Эрмитаже суфаны потерпели поражение. Они надеялись обмануть бытие. Они даже в чем-то преуспели. Подменили ориентиры бытия. Они знали и знают: устремленность человечества в бес¬конечность и опора на познание своей первосущности — это погибельный для суфанов путь. А чтобы этого не допустить, нашли такие ценностные ориентиры, которые могли увести человечество от истинного знания и мудрости. Таким оптимальным средством было найдено искусство.
Искусство — это отточие отождествления — «Что он Гекубе, что — ему Гекуба, а зал плачет». Мы плачем, смеемся, сопереживаем, соотносим. Казалось бы, ничего плохого. Но через отождествление происходит самый значительный отток той внутренней энергии, которая необходима для подъёма на более высокий уровень бытия, где только и возможна самореализация. Но это дано слишком не¬многим. Те, кто этого достиг, не имеют ничего общего с искусством.
Искусство — виновник исчезновения мудрости на Земле. Потому что там, где цветет мудрость, нет места суфанам, а они за этим ой как следят. Потому мы все реже и реже ходим в Эрмитаж.
* * *
И ещё эта любовь. Расскажи мне, ещё о любви. И я рас-сказываю. Так, поверхностно, не соблюдая хронологии, о том, что было и не было, но могло быть. Странно, ни разу не возникало чувство ненависти. Чувство вины — да, благодарности, потраченного времени — да, а вот ненависти — никогда.
Любовь возникала, длилась и умирала. И я благодарен всем, с кем это случилось. Но ещё больше тем, с кем не случилось ни¬чего.
— И ты не испытывал чувства ревности?
— Так, может быть чуть-чуть.
— Ты не прав. Ты жил впустую. Жизнь без опыта ревности и ненависти — половинчата, потому что там, где чуть-чуть ревности и ненависти, там и чуть-чуть любви.
Я смотрю на неё. Она напряжена до предела. Этот предел чеканит фразу.
— Успокойся. Говорят, что Христос тоже не мог ненавидеть. Он был сама любовь.
— Но ты человек. У богов свои проблемы.
Я внутренне рукоплещу. Сейчас во мне тоже что-то сжимается до предела. Мне не вырваться из терминов двоичности добра и зла, любви и ненависти. Где-то должен быть разрыв этой функции. Пауза затягивается. Я теряю темп.
— Здесь ты не права. Проблемы у всех одни. Человек в миниатюре обладает всеми качествами, присущими Богу — свободой, не¬зависимостью, гордостью, множеством других качеств. И способностью любить. Злоупотребляя этими качествами, он становится безбожником. Качества, направленные вовне, на других, могут оцениваться как добро или зло, любовь или ненависть. Но если рассматривать каждого из нас изолированно, то Я — это континент, нет — планета, нет — мироздание любви. Все суфаны во мне живут в согласии. Любое чувство, возникающее во мне, от самого прекрасного и доблестного до самого чудовищного и низменного, сначала робко рассматривается, взвешивается и только потом принимается или отвергается. И даже отвергнутые чувства-суфаны снова стучатся в дверь; впустим мы их или нет, никто не знает. Все возникшее в каждом из нас мы оберегаем и холим. Хотя некоторые из чувств мы готовы замаливать, как величайший грех или ненавидим себя за пьянство, наркотики, похоть, жадность. И все равно мы внутри себя представляем мир согласия и любви, где каждому чувству-суфану отведено свое место и время проявления. Мы любим себя, когда любим и продолжаем любить, когда ненавидим. В человеке этим согласием управляет биокомпьютер, а у людей, в общении друг с другом такого компьютера нет. Вместо него эту роль играют государство, мораль, нравственность. Но это несовершенные инструменты управления человеческими страстями, рвущимися наружу. Отсюда и ревность, и ненависть. Так что винить меня в половинчатости не надо. Чего-чего, а любви в каждом из нас в избытке. Только по качеству любовь может быть разной — смиренной или алчной.
— Извини. Моя бестактность вытекала из логики досуфановских реалий.
— Да. Принимаю.
— Но раньше ты говорил о целостности как о неэффективном существовании.
— Тогда я говорил о выживании.
— Скажи, откуда во мне «и ненавижу, и люблю», откуда во мне и в людях злость и гнев, доброта и смирение, нежность, радость, огорчение, зачастую по одному и тому же поводу и к одному и тому же человеку?
— Это суфаны. Они существуют на каждую ситуацию. Возникают спонтанно, не зная друг о друге. Связь — только с компьютером. И этот компьютер создаёт иллюзию разумности или неразумности происходящего. Ликуешь, плачешь, ненавидишь, снова ликуешь. Это не ты — это суфаны. Ты, твоё бессмертное начало невозмутимо. Это надо помнить и не так болезненно воспринимать всё происходящее. Всё, что ни случается — это не с тобой. Всё, что ни происходит — это не ты.
— Скажи, почему ты расстался с бабушкой? Ты её не любил?
— Любил. А потом прошло.
— Появилась другая?
— Да. Но та, другая, любила не меня, он был в армии, она его ждала, нет, горела в ожидании его оттуда, и не влюбиться в неё было невозможно. Но тогда её не любил. Я любил твою бабушку, мы не были женаты, она в это время училась в другом городе. Мы были очень молоды и категоричны, и никто иной был не нужен. Мы с той, другой, за всё время не прикоснулись друг к другу. Потом они уехали в Казань. Мы остались здесь. И с тех пор не написали друг другу ни строки. Но это уже была любовь. Она длилась двадцать лет. Без единой, повторяю, строки, без единой встречи. Любовь была помрачением ума, она присутствовала в каждом движении, слове, улыбке. Она была утренней, дневной и вечерней молитвой.
Появлялись другие влюбленности, но они не шли ни в какое сравнение. И я никогда бы не расстался с бабушкой, если бы меня что-то не забросило в тот город. Было очень хорошо, светло и уютно. Но прошла острота переживания. И с тех пор хранить верность им обоим перестало быть смыслом существования.
— А сейчас?
— Что сейчас?
— Твоё отношение к бабушке.
— Совсем недавно она спросила после стольких лет разлуки, правда ли, что мы остались родными на всю оставшуюся жизнь. Что-то любит её так же, как в лучшие годы. Суфан любви не умирает. Он жив. И он готовится воскреснуть к следующему рождению.
— Мне все время непонятно, как можно жить с человеком, которого не любишь.
— Для многих людей развод — проблема всей жизни. Для многих умереть — легче, чем развестись. Какое-то глубинное табу тому виной, запрет, через который не переступить. Толстой попытался в «Живом трупе» объяснить эту невозможность. Но только усугубил проблему.
Суфаны объясняют все. Это они терзали меня все эти годы на части. Одни — жаждая перемен, другие — отстаивая постоянство. Но те и другие вырабатывали во мне чувство вины перед несостоявшимся предназначением. А на самом деле они играли или воевали друг с другом, отстаивая свою реализацию, временное с временным — кто победитель, кто побежденный не имеет значения. Разве что постоянная, непрекращающаяся боль возни суфанов, из-за которой происходили и будут происходить все человеческие трагедии.
* * *
В который раз читаю заповеди. Их десять, двадцать, сто. Но главных — десять. Возлюби Господа своего, ближнего своего, чти отца и матерь свою, не убий, не прелюбодействуй, не лги. На самом деле их тысячи, разбросанные в миллионах книг, на каждой странице. И никто не в силах выполнить хотя бы одну. И не потому, что не хочет, просто это не дано. Изначально, по природе. Мне говорят — изначально грешен. Не согласен. Нельзя винить волка в его хищнической сути. И меня нельзя. Но суд происходит с позиции нравственности. Все наставления, все заповеди — это попытка создать механизм поведения в стаде. И потому ведется ежедневная борьба нашего естества с надуманной надстройкой — нравственностью. И практически всегда в выигрыше естество.
Я не могу смотреть на женщину без вожделения. Суфан, находящийся во мне, оттесняет от компьютера всех остальных и заставляет смотреть именно так, оценивать так, примеривать так, с вожделением. Лицемерная нравственность возмущена, но её природа искусственна и не выдерживает натиска естества.
Я вижу женщину. Я отождествляюсь. Мой компьютер мгновенно выкладывает всю программу, весь объем информации о том, как улыбаться, что говорить, как прикасаться, как вести себя — достойно или распущенно. И та, на кого смотрю, ведет себя подобающим об¬разом. И вдруг понимаю, что общение ведем не мы, но суфаны, а мы просто марионетки в их руках.
И уже потом приходит осознание, что все накопленные ценности в области нравственности, в конце концов, приводят к разгулу, вакханалии распущенности. Потому что их создавал не я, не чело¬век, а суфаны для более утонченного и потому развращенного действа.
Я уже не читаю заповеди, во мне возникает целостная картина невозможности исполнения их, потому что спектр проявления суфанов безграничен. И каждый из них стремится к самореализации в том или ином виде. А двигателем, энергией их возникновения и реализации является вожделение.
Вожделение — емкое слово. Вождь желаний, вождь устремлений. Этот вождь делает из человека серийного убийцу или вора в законе, развратника или святого. Это он присутствует в конфликте отцов и детей, это вожделение заставляет любить что угодно, но не ближнего своего. А потом приходит осознание, что вожделение верховодит не только в сфере нравственности. Даже там, где человек просто работает — строит дома, собирает урожай, водит поезда и корабли, осуществляет космические программы, совершает банковские операции и просто живёт, в любой сфере деятельности им манипулируют суфаны. Иногда спокойные и уравновешенные, иногда очень активные, а иногда просто сумасшедшие.
* * *
Отчего-то вдруг мне стало неспокойно,
Не спалось, тревогой переполнен.
Или это горы подступили ближе,
И тоска собакой ноги лижет.
Теряю контроль над собой. Мои суфаны взяли верх, и нет сладу с ними. Весь день наперекосяк. Вспоминаю слова песни и припев из неё: «SОS — спасите наши души!». И еще вспоминаю, что у меня нет проблем. Может быть, родился в рубашке, может быть, помогло смирение.
Сейчас говорю суфанам «нет», но состояние беспокойства не отпускает. Я ещё не знаю, как бороться с коллективным бессознательным. Уговариваю, что это дальняя периферия болит, не надо обращать внимание. Но внутренний компьютер знает больше и реагирует на все происходящее в мире.
Как уберечь себя от излишних треволнений? Эмоции — это те же суфаны, их нужно гасить в зародыше. Говорить: это не ты, не с тобой, тебя не касается. Если же упущен момент, то они будут верховодить до тех пор, пока не созреют и отомрут. Но смерть их, увы, кратковременна. А потом грядет новое возрождение.
Этого не произойдет, если не будет отождествления, и если будешь помнить о своём бессмертном существовании. Если ты врос в это знание, неотделим от него.
— Ты знаешь вселенское правило: чтобы спасать других, нужно спасти себя. Посмотри в зеркало, на кого ты стал похож.
— По-другому невозможно.
— Почему?
— Невозможно на этом отрезке постижения, потому что думаю, изобретаю при помощи суфанов. Чтобы из них выдавить что-то свежее, неведомое, нужна затрата энергии вплоть до безумия. Быть на грани катастрофы. И только тогда они начинают шевелить мозгами, черпают информацию и передают мне.
Ещё нужно обмануть Бытие. Ведь оно куда более сильный монстр.
— Самое странное, что твоё знание, такое очевидное, лежит на поверхности, и никто не подошел к нему даже гипотетически.
— И мне это казалось странным. Но суфаны смертны. Для большинства их жизнь короче жизни человека, И все зависимы от то¬го бессмертного стержня, на котором, паразитируя, живут. Зависимы и враждебны ему.
— Почему враждебны?
— Это закон существования. Закон, по которому сансарическое и нирваническое в состоянии неприятия одним другого.
— И что дальше?
— А дальше все попытки донести миру истину безрезультатны. Потому что информация к нам поступает через фильтр суфанов, которые не заинтересованы в истине, грозящей уничтожением их экспансии. Внутрь к нам поступает деза, или непонимание. Вот почему все самые яркие философии и религии мира так неэффективны и беспомощны, потому что пытаются донести истины, используя знания противников этого знания. Вот почему тексты Библии зашифрованы, почему не всё можно понять и использовать из Бхагаватгиты и Сутр.
Оттого религии мира пытаются при помощи молитв, техник, умерщвления плоти перевести своё сознание в качественно иное состояние, в состояние истинной реальности, в котором можно что-то понять и расшифровать. Но, увы, этого не произошло за тысячи лет, потому что неизбежно каждый тянет за собой груз своей целостности и отождествления.
Вот почему до сих пор не найден рецепт благоденствия и счастья. Неразрешимые проблемы бытия с каждым десятилетием нарастают в геометрической прогрессии, и выхода не видно.
— А психоанализ? Он столько лет занимается проблематикой души.
— Да. Но, вскрывая любую проблему, действует через разум, через отождествление, и потому эффективность его очень низка. Нам кажется, что он добирается до глубин бессознательного, но в каждом из нас нет глубин — есть бездны. Темное, несовершенное, глупое, виновное в человеке утаивается, а многими культивируется, вырастая в преступные и губительные влечения и по¬ступки.
— И все-таки психоанализ занят душой человека и её исцелением.
— Как бы не так. Тебе не кажется подозрительным, что самые тонкие и интимные исследователи души — Фрейд и Адлер были атеистами? Ответь: что может сказать истинный атеист о религиозном переживании?
— Наверное, ничего.
— Точно так же они ничего не могут сказать о душе, потому что ее постижение возможно только в результате религиозного опыта.
— Но все так легко манипулируют этим словом всегда и везде.
— Ничего удивительного. Точно так же мы пользуемся словом «Бог».
— А что, психоанализ?
— Он занят исключительно суфанами, не понимая этого. А к душе он даже близко не подошел. Отсюда следует, что каждый может обойтись без психоаналитиков.
— Каким образом?
— Я уже говорил, как. Главное, знать всем существом своим о бессмертной первосущности — душе. О невозможности нанесения ей ущерба. И помнить о суфанах — их беспрерывной обеспокоенности временным существованием. И тогда каждый будет независим и свободен от бед и несчастий.
— Да. Тем более, что в ближайшее время неврозы выходят на первое место среди всех заболеваний в мире.
* * *
Я сделал открытие. Оно позволяет заново переписать устаревшую картину мира.
Смотрюсь в зеркало. Вид ужасный. Но это вызывает восторг. Мои суфаны, уставшие и обессиленные, как после проигранного матча, разбежались кто куда, оставив меня в покое. Один. Состояние опустошенности и неприкаянности, вернее, непривязанности ни к чему на свете. Книги? Их не хочется брать в руки. Инструменты? Отсутствует желание достраивать дом. Спиннинг? Не могу идти к реке. Нет желания спать, есть, пить. Суфаны проверяют меня на прочность. Вспоминаю первый прыжок с парашютом, провал в сознании, рывок и приближение земли.
Сейчас провал в сознании длится непозволительно долго. Кажется, ужасное неминуемо. Не тут-то было. Мои суфаны — добрые и злые, умные и глупые, алчные и неприхотливые, целомудренные и распутные — все, в едином порыве, обеспечивают плавное приземление. Жизнь продолжается. Для кого? Для чего? Продолжается. Но я уже не тот, прежний. Что-то прокладывает путь к независимости и свободе от какофонии страхов и неустанной требовательности суфанов реализоваться, во что бы то ни стало. Знаю, хорошее или плохое для них не имеет ни¬какого значения. Но безоглядное отрицание — это тоже не путь. Потому что суфаны имеют право на существование. Они естественным образом заселяют то, что для них кажется вечным и непреходящим, — мою первосущность. А где проходит грань, отделяющая од¬но от другого, никто не знает. Моё открытие приоткрывает за-весу неведения. И тогда становится невыносимо больно. Но это ложная боль, болит ампутированная конечность, болит не реальное, мнимое. Потом возникают другие проблемы, совершенно неразрешимые, и тогда снова и снова читаю слова Будды: «Тогда, мой милый, вся рупа (материальное бытие), будь то прошлое, настоящее или будущее, личное или чужое, грубое или нежное, низкое или высокое, далекое или близкое, должно восприниматься правильно в её естественных реалиях: “Это не мое, это не Я, моя душа здесь не присутствует”, “Жизнь — как сон, смерть — как пробуждение”».
По воле Рамы я сделал открытие. Оно позволяет спасти президента США после падения небоскребов. Выйти любому человеку из разных форм потрясений, горестей и проблем. Оно не отвечает на вопрос, зачем все это. Но позволяет все вопросы, связанные с бытием, отбросить как ненужный хлам, абстрагироваться, если нужно, ото всего на свете. Ещё при жизни. Потому что таким универсальным свойством природа наделила только смерть.
Оно позволяет трансформировать Четыре благородные истины: «Нет страдания, нет возникновения страдания, нет прекращения страдания, нет пути прекращения страдания». Есть только суфаны, озабоченные своим существованием. Их необходимо найти, увидеть, отбросить. Это единственное стоящее усилие в заповеданных «трудах в поте лица своего».
Публицистический вариант рассказа опубликован в Журнале № 38 "Буддизм в России" в 2004 году,в рубрике -Опыт Человека с малыми способностями в преодолении привязанности к феноменальному бытию.