- Комиссар, тебе не хочется над приличным бифштексом потрудиться? – шутливо заговорил Рындин после отправки экипажа подводной лодки на отдых в казарму.
- В ресторане? – спросил я.
- Где же еще…
Когда нам совсем надоедала казенная пища на лодке, мы с Рындиным Валентином Ивановичем, командиром лодки, захаживали вечерами в местный ресторан, чтобы полакомиться куском мяса или палтуса, пропустив пред тем по рюмке горячительного напитка.
Заурядное и скромное было это заведение – местный ресторан. Десятка три столов, возвышение типа сцены для музыкантов и певицы в уголке зала, официантки. Но кусок мяса там могли приготовить искусно, чуть ли не по-кавказски.
С моря дул свежак, и было прохладно, когда мы, замерзшие и настуженные, вошли в теплое помещение ресторана. А в нем как-то сразу почувствовали не только тепло, но уют и домашнее внимание. На возвышении сцены восседали музыканты, певица пела только что появившуюся душевную песню об уставшей подводной лодке, которая, выполнив задание, из глубины шла домой.
К столу подошла девушка в белом передничке, и Валентин Иванович, знавший толк в ресторанных блюдах, завязал с ней профессиональный разговор.
Я обратил внимание на довольно красивую молодую женщину, которая приятным голосом исполняла песню о подводниках, и засмотрелся на нее. Да, женщина была привлекательной и притягательной: стройная, с правильными чертами лица, с красивой прической богатых локонов, спадавших на плечи, в неброском, но модном платье, и в туфлях на высоком каблучке. А главное, ее несильный, но проникновенный голос глубоко западал в душу посетителей ресторана.
Честно говоря, я заслушался и загляделся. Раньше она здесь не пела.
Оторвал свой взгляд только тогда, когда Валентин Иванович, заказав трапезу, дернул меня за рукав тужурки.
- Понравилась? – улыбнулся он с обычной для него поддевкой. – Только не влюбись.
- Запрещено? – улыбнулся и я, не спуская глаз с обаятельной артистки.
- Женатику не положено. Да и муж у нее - наш начальник.
- Кто?
Валентин Иванович повел бровью к столу у дальнего окна, за которым сидел в одиночестве офицер в звании капитана 1-го ранга.
- Кубенчиков?! Начальник штаба бригады лодок?
- Да.
Кубенчикова я плохо знал. Изредка встречался с ним в штабе, но дел никаких не имел. Был удивлен: жены офицеров обычно не подвизались на подмостках в подобных заведениях. Но эту я не осудил: уж очень она была пленительна и горда собой.
Перед Кубенчиковым стояли блюда с пищей, графинчик с водкой. Странно. Но он мне не понравился, а его жена нравилась. Я даже улыбнулся ей, когда она запела новую песню. И она ответила мне застенчивой легкой улыбкой. У нее были немного грустные и вроде бы несчастные глаза. И мне было жаль ее. Не будь она на сцене за исполнением своих обязанностей, я пригласил бы ее на танец. Валентин Иванович, видно, заметил мое доброе расположение к молодой привлекательной женщине, снова усмехнулся.
- Не пяль глаза, комиссар! – сказал он.
Мне пришлось больше заглядывать в рюмку с коньяком. Хотя подшучивать надо мной командир лодки перестал.
Почти до закрытия ресторана сидели мы с Валентином Ивановичем за столом, поедая ресторанные кушанья, балагуря и оттаивая от постоянной казенной напряженки. С удовольствием мы слушали морские песни, исполняемые под скромный крохотный оркестр. Отдыхали…
Через несколько дней, закончив ходовые испытания лодочных механизмов, мы отдавали швартовые, чтобы выйти в море на глубоководное погружение подводной лодки. Это был наш последний выход для проверки механизмов корабля в работе на разных режимах и на предельных глубинах. Предстояло испытать прочность корпуса лодки на максимально допустимом погружении. После этих испытаний нам оставалось отстреляться торпедами и ракетами – и лодка была бы готова к сдаче заводом в состав Военно-морского флота страны. Оставалось бы государственной комиссии подписать акт о приеме нашего подводного корабля от завода. И мы Северным морским путем отправились бы в базу своей приписки, на Камчатку.
В последний момент на лодку пришел Гордей Гордеевич Четвертаков, заместитель директора Сормовского завода, где закладывался и строился наш корабль. Он постоянно бывал с нами в море на проверке механизмов в работе и на обучении личного состава лодки в обслуживании боевых постов. Заявился и начальник штаба бригады строящихся кораблей Северодвинского завода, где лодка доводилась до сдачи флоту, капитан первого ранга Кубенчиков. По существовашим правилам, на глубоководные погружения при испытаниях новой лодки должен был идти так называемым обеспечивающим кто-то из командования бригады строящихся лодок, комбриг или начштаба. В этот раз с нами шел начальник штаба.
Капитан первого ранга Кубенчиков не высок ростом, но и не коротышка, не толстяк и не тощий, не красавец и не уродлив. Обыкновенный офицер, хотя в его облике не было притягательности и привлекательности, как у многих моряков, и как у его жены, исполнительницы песен в ресторане. Мне он даже не нравился. Угрюмый, в себе весь, немного даже неряшливый. Но он не один год служил на флоте. В свое время был командиром лодки, о чем свидетельствовал эмалевый значок подводного корабля на его тужурке, и воспринят был на лодке, как бывалый подводник. Но я невольно приглядывался к нему и сравнивал его с его женой. На мой взгляд, он не был ей парой. Его жена была гораздо интересней и приятней. Тем более, что у нее был мягкий красивый голос и располагающая внешность. Внутренне я немного завидовал ему. А может даже, ревновал к обаятельной женщине.
Когда лодка покинула заводской причал и взяла курс к испытательному полигону, многие офицеры и прикомандированные заводчане спустились вниз с мостика. В офицерской кают-компании уже слышен был впечатлительный голос Гордея Гордеевича, заразительный смех главного строителя и байки лодочного врача о похождениях офицеров холостяков. Но я не зашел в офицерскую кают-компанию, а как заместитель командира лодки по политчасти прежде должен был обойти отсеки, убедиться, что все моряки находятся на своих местах, все способны выполнять свои обязанности и все в нормальном, боевом настрое. После обхода отсеков я открыл дверь в кают-компанию.
- Ну, что, комиссар, все готовы к глубоководному погружению? – дружелюбно обратился ко мне Гордей Гордеевич, зная мою обязанность проверять боевые посты и командные пункты и беседовать с моряками в отсеках перед выходом в море. – Замечания есть?
Замечаний не было. Механизмы исправны, люди готовы были к погружению лодки на предельную глубину, готовы были проверить герметичность и прочность стального корпуса, надежность сальников и уплотнителей, сообщающихся с забортной водной средой, испробовать и убедиться, что лодка может плавать на всех допустимых глубинах и выполнять при этом предусмотренные ей боевые функции.
Заводская сдаточная команда тоже была в хорошем расположении духа, так как все говорило о том, что передача построенной лодки флоту укладывалась по всем плановым параметрам в срок и сулила хорошие премиальные.
По трансляции оповестили, что лодка приближается к полигону погружения, и я вместе с Гордеем Гордеевичем, начальником штаба бригады Кубенчиковым и главным строителем лодки отправились в центральный отсек.
- По местам стоять, к погружению, проверить прочный корпус на герметичность!
Это старпом командовал по радиотрансляции, когда мы входили в центральный пост.
Доклады из отсеков недолго пришлось ждать. Лодка - загерметизирована. Двигателем создается вакуум в прочном корпусе. Воздух разряжается. Ощущаем на перепонках сдавливание. Сомнений нет, корпус герметичен.
Валентин Иванович докладывает Кубенчикову о готовности лодки к погружению, просит «добро» погружаться.
- Погружайтесь, - кивает тот подбородком.
Заполняется средняя группа цистерн главного балласта водой. На глубиномере семь метров. Рындин осматривает горизонт в перископ.
Кубенчиков приказывает еще раз проверить прочный корпус на герметичность. И снова доклады из отсеков, что замечаний нет. Он отдает приказ погрузиться на тридцать метров. Его лицо в напряжении. И мы в центральном отсеке не отводим внимательных взоров от стрелки глубиномера.
Лодка неторопливо идет вниз с небольшим диферентом на нос. Десять, пятнадцать, двадцать метров… И вдруг - металлический удар над головами. Удар неожиданный и мощный, подобно свалившемуся с большой высоты многотонному грузу на лист железа. Лодка вздрогнула, что-то задребезжало в легком корпусе и стихло. Глаза, метнувшиеся кверху, расширены. Я ощутил растерянность. А Кубенчиков даже присел у кормовой переборки. Главный строитель с недоумением смотрит на инженер-механика лодки, инженер-механик – на командира корабля. И все напряженно молчат. Случилось что-то невероятное, непонятное и необъяснимое. Хотя докладов ниоткуда нет о течи воды в лодку или о каких-то неисправностях. Но прежнее хорошее настроение на лицах людей поблекло.
Раздается взволнованный голос Кубенчикова.
- Командир, всплывайте быстро!
Я с тревогой гляжу на обоих. Лицо Кубенчикова бурое. В глазах скачущие блики. Лоб сморщен. Зубами он нервно грызет губы. По-видимому, хочет быстрее всплыть, предполагая, очевидно, что случилось что-то непоправимое. Рындин тоже встревожен, но ведет себя более сдержанно, чем начальник штаба.
С глубины двадцати пяти метров лодка начала всплытие. Оглушительных ударов не повторялось. И было тихо, как в погребе.
- Что произошло, механик? – глядит с беспокойством Валентин Иванович на капитан-лейтенанта Гнатченко, инженер-механика лодки, когда лодка всплыла на несколько метров.
Механик молчит, разводя руки в стороны. Молчат и Гордей Гордеевич с главным строителем. На их лицах недоумение. А Кубенчиков, на мой взгляд, превратился в натянутую струну и бесцельно, если не трусливо, переминается с ноги на ногу на месте. Взволнованно он смотрит на стрелку глубиномера.
Между тем лодка всплыла в позиционное положение.
На глубиномере ноль метров. Поступлений воды в отсеки не было, не было отмечено и каких-либо неисправностей или поломок.
Что же произошло? Дефект? Но где и какой? У Кубенчикова вздутые вены на висках. Хмурым и недовольным стало лицо у Рындина. Он, как мне было известно, не рассчитывал на задержки испытаний корабля. Он первым и метнулся на мостик, когда лодка всплыла. За ним - Кубенчиков с Гордеем Гордеевичем. Меня тоже вынесло наверх.
На воде вокруг лодки ни топливных пятен, ни каких-либо предметов. Лодка монотонно переваливается с борта на борт на ленивых волнах. Легкий корпус и ограждение боевой рубки целы. И никаких признаков аварии или неисправности.
Хмуро командир лодки осматривает мостик, заглянул в ограждение рубки, распорядился еще раз осмотреть отсеки, проверить забортную арматуру. Инженер-механику велел лично обследовать надстройку корабля и ограждение боевой рубки. Через полчаса отовсюду доложили, что замечаний нет, поломок механизмов не обнаружено.
Гордей Гордеевич предлагает снова погружаться. Кубенчиков водит носом, не сразу, но соглашается. Отдает распоряжение тусклым недовольным голосом, что разрешает погружаться с остановками через каждые пять метров.
Перед повторным погружением лодка повторно проверяется на герметичность, более тщательно осматриваются сальники и уплотнители, обследуются шпангоуты и стрингеры. Не появилось ли где трещин в металле, в сварных швах. Все ли на месте в механизмах. Рабочие сдаточной команды вместе с экипажем лодки пролезли по всем закоулкам отсеков.
Замечаний нет.
- По местам стоять, к погружению.
Опять Рындин в перископ осматривает горизонт. Опять Кубенчиков с Гордеем Гордеевичем из-за спины боцмана напряженно следят за показаниями глубиномера.
На перископной глубине Рындин убеждается, что помех наверху нет и, распорядившись продолжать погружение, опустил перископ.
- Глубина десять метров, - негромко докладывает боцман, управляя горизонтальными рулями лодки.
Лодка не замедляет спуска, но через каждые пять метров приостанавливается в погружении.
- Глубина пятнадцать…
Но едва стрелка глубиномера приблизилась к цифре 20, как снова над головами грохнуло. Оглушительный лязгнувший звук выстрелом ударил по перепонкам.
- Всплывать! – вскричал Кубенчиков.
Естественно, командир лодки командует продуть цистерны балласта. Лодка выскакивает наверх.
Снова начинаются осмотры и проверки, снова экипаж с рабочими сдаточной команды лезут во все доступные места. В растерянности и горечи мечутся по отсекам заводские мастера. Но неспокойнее и взвинченнее других Кубенчиков. Он, как обеспечивающий глубоководное погружение лодки, ничего не может сделать. Не знает, что и делать.
- Командир, - подзывает он Рындина. – Запросите “добро” на возвращение лодки в базу.
- Зачем? – спешит к нему Гордей Гордеевич.
- Надо обследоваться на заводе, - говорит Кубенчиков с раздражением. – На неисправной лодке нельзя погружаться…
У него ходят желваки. Трясутся пальцы рук.
Ни сормовичи, ни я не разделяем распоряжения начальника штаба бригады возвратиться на завод. Но мы не знаем причин этих злополучных громовых ударов наверху в районе боевой рубки. Не можем понять, что происходит там. На заводе, конечно, доступней проникнуть к забортным механизмам, проверить целостность корпуса и надежность агрегатов. Но и задерживать сдачу подводной лодки военно-морскому флоту крайне нежелательно. Подводный крейсер давно ждут на Тихом океане. А задержись с прохождением заводских и государственных испытаний в Белом море, закроется Северный морской путь льдами. Стой потом еще год в Северодвинске или в Североморске. Дожидайся сезона очередной навигации в Ледовитом океане!
Я вступаю в защиту заместителя директора завода, тоже говорю, что нам не резон откладывать глубоководное погружение, что нам сейчас следует обследовать и опробовать механизмы в боевой рубке, в ограждении ее и в центральном отсеке, так как было ясно, что грохало в этом районе лодки, и если не будет найдено опасностей, продолжить испытания.
Инженер-механик лодки и главный строитель завода, обследовав механизмы в районе боевой рубки, высказывают предположение, что при опускании труба командирского перископа пяткой не входит в свое гнездо до конца, а давлением воды на глубине двадцати пяти метров, вероятно, ее резко, с силой вталкивает туда, отчего и раздается громовой удар. Все специалисты морокуют, что сделать, чтобы опускаемая труба перископа доходила своей пяткой до ограничителя.
А часом позже главный строитель Сормовского завода докладывает, что неисправность рабочими устранена.
Командир лодки предлагает погружаться и во время погружения безотрывно наблюдать за перископной трубой. Настаивают на этом и заводские инженеры. Но Кубенчиков решительно возражает. Для своего оправдания он твердит, что рисковать экипажем и лодкой в погружении он не может.
Конечно, ответственный начальник в испытаниях корабля должен проявлять разумную осторожность и определенную щепетильность. Но мы наседаем на Кубенчикова. Доказываем, настаиваем, давим. Кто-то намекнул о трусости начальника штаба. И начальнику штаба уже нельзя было так ръяно отстаивать свою точку зрения. Он вынужденно, с натугой говорит:
- Ладно. Попробуем еще раз…
Командирский перископ опущен. Рындин у зенитного, но и зенитный вскоре опускается. Медленно, метр за метром мы идем вниз. Вот эта злосчастная цифра на глубиномере. У всех ушки на макушке, как говорят. Но мы проходим ее, эту цифру.
- Глубина 25 метров! – оповещает боцман.
Напряженно ждем удара “молота по наковальне”, но лодка погрузилась еще на метр, – а удара нет!
Рындин молчит. Молчит и Кубенчиков. Тишина в отсеке режет слух. Ни разговоров, ни команд, ни шмыгания подошвами. Мягко лишь шуршат электрические приборы на стенках и переборках в отсеке. И как гром вдруг:
- Глубина 100 метров!
Горизонтальные рули развернуты на медленное погружение. Лодка погружается. Никаких тревожных докладов из отсеков. Механизмы работают исправно. 150 метров.
- Прекратить погружение! – раздается дребезжащий голос Кубенчикова вдруг. – Стоп!..
- Что случилось? – вскидывает голову Гордей Гордеевич с тревогой, возбужденно обращаясь к начальнику штаба.
- Не видите?! – резко кивает крутым подбородком Кубенчиков к двери в штурманскую рубку. – Ее уже заклинило…
Действительно, из штурманской рубки выходил штурман, с трудом сдвинув деревянную дверь рубки.
- Ненормально обжимается и корпус лодки! – восклицает начальник штаба. С тревогой он просит штурмана принести ему нитку.
Недоуменно штурман пожал плечами, но из рубки вынес катушку белых ниток, которыми пользовался при сшивании каких-то бумаг.
- Протяните от борта к борту, - приказывает ему Кубенчиков.
Кубенчиков подгоняет штурмана, чтобы тот быстрее натягивал нить от борта к борту, привязав ее концы к кронштейнам приборов на стенках прочного корпуса.
Струной натягивается нить штурманом. Кубенчиков не отрывает глаз от нее.
На глубинометре стрелка показывает 150… 170 метров.
Лодка приближается к рабочей глубине. 230 метров! Но до предельной еще далеко.
Почти незаметно, но нитка, протянутая от борта к борту, провисла на середине. Мизерными миллиметрами прогибается к палубе по мере увеличения глубины погружения..
- Командир, всплывать! – возбужденно вскрикивает Кубенчиков, не отрывая глаз от провисающей нитки.
Чуть ли не сам бросается к штурвалам боцмана, чтобы развернуть горизонтальные рули на всплытие. А инженер-механику приказывает, чтобы тот на станции погружения и всплытия немедленно дал пузырь воздуха в среднюю группу цистерн главного балласта. Ошалело он заметался по отсеку. Все говорило, что он был охвачен чувством невероятного страха. Чувство страха взвинчивало его, будоражило, вынуждало поступать не так, как положено было ответственному руководителю в ответственных делах. То и дело он измерял прогиб нити, так как видел, что она все более провисает к палубе с увеличением глубины погружения. А это значило, что стальной корпус лодки сжимается под мощным давлением забортной воды, становится меньшим по объему. Стальной корпус может быть и раздавлен, если не снять увеличивающегося этого давления воды, не прекратив погружения лодки.
- Всплывать! – повторяет он с взвинченным визгом.
Командир лодки, не находя основательного резона всплывать, медлит выполнять приказание начальника штаба. Гордей Гордеевич, главный строитель, инженер-механик лодки, как и я, в крайнем недоумении. Мы не видим причин для прекращения глубоководного погружения. Тем более, что осталось погрузиться на три-четыре десятка метров. Нитка должна была провиснуть. Это естественно и закономерно. Но мы видим панический настрой начальника штаба, как трусость, хотя нам было и не объяснить, почему повел себя так Кубенчиков.
На лодке его приказ никто не имел права отменить. Как не мог не выполнить его и командир корабля Рындин.
Лодка всплыла. На мостик поднялись командир лодки с вахтенным офицером, а мы - заводские начальники, я и Кубенчиков - отправились в офицерскую кают-компанию.
В кают-компании Гордей Гордеевич Четвертаков подступил к начальнику штаба бригады с жестким требованием продолжать испытания лодки. Но побледневший Кубенчиков молчит, как бы замкнувшись в себя.
- Что вы намерены делать? – продолжал Гордей Гордеевич наступательнее.
Разумеется, не закончив испытаний в погружении на предельную глубину, план заводских наметок срывался. Потеря времени – угроза не уложиться в назначенные сроки завершения строительства корабля. Государственная программа, стало быть, могла быть невыполненной. А за такие отступления карались строго не только ответственные руководители завода, непосредственно причастные к исполнению государственного заказа.
- На недоделанной лодке я не имею права проводить глубоководное погружение, - твердит Кубенчиков. Но чувствовалось, что за свой приказ об отмене глубоководного погружения он переживает сильно.
Очевидно, он сам не мог объяснить себе, почему он боялся продолжать погружение, но он неосознанно чувствовал, что стальной корпус лодки на предельной глубине не выдержит, лопнет, как сдавливаемая тисками скорлупа ореха. Чувство подступавшего страха толкало его приостановить глубоководное погружение. Он и раньше, в бытность лейтенанта, ощущал такое чувство, но тогда он полагался на опыт своих бывалых командиров. Избавился он от таких чувств, когда был переведен служить на берег. Женился после этого. Души не чаял в своей красивой жене. А теперь, когда ему надо было обеспечивать испытания нового корабля, став начальником штаба бригады строящихся кораблей, эта боязнь всего, страх перед опасностями сделали его трусом...
Гордей Гордеевич разгоряченно курсировал возле него.
- Мне никто не позволил рисковать людьми и кораблем в испытаниях, - твердил Кубенчиков.
Но в тщательно обследованной лодке по распоряжению командира лодки не было обнаружено дефектов, которые были бы опасной угрозой для погружения.
Я поддерживал заместителя директора завода и командира лодки. Тоже сказал, что никакого риска не вижу и что заводские испытания нельзя прерывать.
- Я отвечаю за корабль! – трескучим голосом возразил Кубенчиков.
- Вы струсили, начальник штаба! – бросил Гордей Гордеевич, не щадя самолюбия и авторитета старшего офицера. – Вас нельзя было посылать обеспечивающим… Вы срываете государственное задание, товарищ капитан 1-го ранга!.
Перепалка разгоралась. Гордей Гордеевич открыто и безжалостно обвинял Кубенчикова в паникерстве и трусости. А Кубенчиков оборонялся, но с нерешительностью и неуверенно.
- Осторожность не трусость, - пикировал он. – Сейчас я пошлю радиограмму, чтобы лодку вернули на завод!..
- Комиссар! – обращается ко мне Гордей Гордеевич, резко перебивая Кубенчикова. – Я вас прошу от меня дать шифровку в базу, что начальник штаба - трус и чтобы там приняли срочные меры по его замене на испытаниях.
Командир корабля, видно, тоже оробел, не зная как реагировать на распоряжения начальника штаба бригады, не спускался с мостика в кают-компанию, хотя я через вахтенного центрального отсека и приглашал его на разговор.
А Гордей Гордеевич, находя мою поддержку принципиальной, настаивал, чтобы я не медлил с шифровкой.
Радиограммы с корабля я имел право посылать любому военному должностному лицу, но я, помимо Кубенчикова, хотел уведомить об этом и командира корабля. Поднялся на мостик. Рындина нашел в ограждении рубки. Но он мне ничего вразумительного не сказал, хотя по его виду можно было судить, что он тоже чего-то страшится.
- Делайте, что хотите, - был его неопределенный ответ.
Содержание радиограммы я согласовал с Гордеем Гордеевичем и показал Кубенчикову, который, к моему удивлению, ни в чем не возразил по ее содержанию. А я уведомлял командование базы о трусости Кубенчикова и просил прислать опытного подводника, чтобы не срывать заводских испытаний корабля.
Через час был получен ответ, в котором сообщалось, что на лодку немедленно будет прислан опытный человек.
И действительно, на лодку пришел известный подводник контр-адмирал Егоров. Кубенчикова он тотчас отправил в базу, а мы в тот день погрузились на предельную глубину и обследовали, осмотрели, как говорится, вдоль и поперек прочный корпус корабля, испробовали механизмы и агрегаты. Никто не нашел дефектов, неисправностей, не возникло и сомнений в качественной постройке подводного крейсера Сормовским заводом.
Через неделю начальником штаба бригады стал новый офицер, который обеспечивал проведение испытаний торпедного и ракетного оружия корабля.
Перед уходом из Северодвинска на Тихоокеанский флот мы с Рындиным снова посетили ресторан. Снова нам захотелось покушать что-то вкусное. Но со сцены в тот вечер уже никто не пел морских песен, не было и музыкантов. Мы догадались, куда девалась певица, жена Кубенчикова. Но мне было жаль милой, обаятельной женщины, обладательницы красивого голоса.
- И Кубенчикова здесь нет, - сказал я, оглядевшись.
- Но как бы он мог попасть сюда? – огляделся и Валентин Иванович. – Теперь он далеко от моря и кораблей. Да и опасаться за жену у него, разумеется, не стало причин…
- Думаешь, он ходил сюда каждый вечер только потому, что трусил, что его жену уведут из-под его носа?
- Не сомневаюсь.
- Ну, а как же трусливый офицер мог стать командиром подводной лодки? – продолжил я. - Он же до назначения начальником штаба бригады плавал командиром подводной лодки?
- Над этим и я ломаю голову…
Нигде не жалуют трусов. Презирал и я нерешительных и боязливых начальников, особенно офицеров-подводников. Невольно думал о жене Кубенчикова: как красивая, обаятельная артистка могла стать женой трусливого морского офицера. Необъяснимо. Загадочно. И неприятно. У моряков такое редко бывает.