Хотя на корабле о странах Африки и Южной Америки не раз читались лекции, Матушкин Кирилл, командир отделения штурманских электриков, на политзанятиях переспрашивает:
- Значит, низкий жизненный уровень народа в «третьем» мире?
Политгрупповод старший лейтенант Белкин, его начальник, удивлен: вроде глубоко и убедительно рассказал он о жизни простых людей в этих странах, но Матушкин не удовлетворен. Конечно, рассказ о жизни народов этого мира мог бы быть более глубоким и впечатлительным, с угрызением совести думал Белкин, если была бы большая возможность подготовиться по этой теме.
Штурман Белкин назначен политгрупповодом был недавно.
- В “третьем” мире поработители веками угнетали простой народ, товарищ Матушкин, - добавляет он, - люди там и сейчас живут бедно…
- Смех!.. – реагирует Матушкин с подковыркой. - Это в газетах так пишут!
Ему хотелось услышать что-то более интересное. Старший лейтенант Белкин понимал, что надо было бы дотошнее покопаться в библиотеке базы перед походом. Там наверняка можно было найти более убедительный материал об этих странах. Но из-за спешки подготовки к походу упустил эту возможность. О Матушкине думал, что моряк не как все, какой-то поперечный, все ему не так, в лекциях и беседах видит какую-то утайку, недоговоренность.
Объявлен перерыв. Моряки поднимаются с мест, дружно спешат в курилку. “Самому бы посмотреть заграницу, - думает старшина 2-й статьи Матушкин, доставая сигареты из кармана, - а газетные статьи в устах политгрупповода - сказки для детей…” Интерес Матушкина подогревается еще и тем, что прошел слух о возможном походе корабля в те отдаленные края, о которых рассказывал политгрупповод на занятиях.
Матушкин любознателен. Черту любознательности привили дома, но эта черта была сродни самомнению, что он все знает и что его убеждения не могут быть поколеблены или оспорены кем-то.
Почти два года Кирилл Матушкин служит на флоте. Многое повидал, познал. Освоил ответственную корабельную специальность. Считал себя вполне бывалым человеком, человеком с большим кругозором знаний и с большим опытом военной службы. Нередко своими заумными, а порой и подстрекательскими вопросами ставил втупик своих сослуживцев и своих начальников. Что-то показное подстегивало его выставлять себя незаурядным моряком, чтобы казаться выше всех по уровню развития. Но товарищам это не нравилось. Считали его зазнайкой.
А штурман Белкин считал его трудным моряком. “Поперечным”.
*
* *
Подготовленный к морским и океанским плаваниям эскадренный миноносец покинул свою базу. На корабле все выдраено, выкрашено. Имущество укреплено по-походному. Запасов торпед, снарядов, мин, топлива - под завязку. Механизмы исправны. И у Матушкина в заведовании порядок: гироскопические и магнитные компасы в мередиане, запчасти к ним на борту, репитеры компасов проверены.
Море – спокойное и нежное – в красках. Как расцветшее льняное поле стлалось вокруг, не видно конца и края. Пахло свежестью, салакой. Лучи солнца мягко искрились в стеклах иллюминаторов и дальномеров, переливались блестками в ленивых пологих волнах, на которых убаюкивающе покачивались черноголовые чайки. Волны не кренили корабль, а вяло жались к его борту и пропадали за кормой, перемешиваясь с длинной кильватерной струей.
Матушкин останавливал долгие взгляды на стороне, откуда вышел корабль. На его испещренном веснушками лице легкой тенью лежала тихая грусть. Он уходил в большое плавание и далекие моря, самостоятельно исполняя обязанности командира отделения штурманских электриков. Хотя корабельная аппаратура была в строю, работала исправно, он волновался. Вдруг в ответственный момент гирокомпасы перестанут показывать курс корабля. Или начнут давать сбой и неверные данные. Да и с родиной расставаться было печально.
В штурманскую рубку, чтобы доложить об исправной работе механизмов, Кирилл Матушкин вошел после того, как осмотрел все свое заведование. Осмотрел и себя. Роба на нем была чистая и отглаженная, сидела на его ладной фигуре, как на манекене. Синий берет несколько потрепан, но он не бросался в глаза своей поношенностью. Своим внешним видом Матушкин всегда производил выгодное впечатление у командиров. Однако в штурманской рубке, занятые своим делом офицеры, не обратили внимания на него. Штурман даже не оторвался от карты, ведя прокладку пути корабля. И это как-то укололо Матушкина. “Не взглянул старший лейтенант – не уважает, по-видимому… Смех!”
Он доложил о работе приборов и агрегатов, на что услыхал ответ: “Ага” и продолжал стоять навытяжку.
- Когда мы будем на месте, товарищ старший лейтенант? – после некоторой паузы решился спросить он, чтобы все же обратить на себя внимание штурмана, на свою подтянутость и образцовый внешний вид.
- Узнаете в свое время, - ответил Белкин, не поднимая головы от карты.
- Секрет?
- Секрет.
- Смех!..
Матушкину показалось, что старший лейтенант важничает. И вообще, за последнее время Матушкин не может найти делового контакта с непосредственным своим начальником. Не знает и причин этому. “Лучше бы отругал что ли, чем вот так… не договаривая, - рассердился Кирилл. – Но не из-за моих ли каверзных вопросов и пикирующих шпилек смотрит он на меня косо?.. Смех! Хотя зачем я так веду себя?»
Много суток однотонно урчат турбины в утробе эсминца, за бортом плещется спокойная волна. На пути встречаются торговые суда, сейнеры, военные корабли – тральщики, сторожевики, фрегаты. Изредка на горизонте мелькнет черная рубка подводной лодки и сразу скроется в глубине. Но Матушкина это как-то не трогало. «Мало ли кораблей ходит в океане!» Он аккуратно следит за показаниями гирокомпасов, репитеров. Каждый день в положенное время приходит на доклад к штурману, но разговора, какой бы он хотел с начальником, не получается. Старший лейтенант вечно занят прокладкой пути корабля, решением астрономических задач по определению места эсминца в океане. С подчиненным сух и строг.
Солнце становится жарче, раскаленнее, выше. И уже не ступить босой ногой на металлической палубе эсминца – жжет как плита. В каютах и кубриках духота. Казалось, и вода из-под винтов выбивается кипящей. А берегов не видно – куда ни глянь. Жара и однообразие надоедали. Матушкин даже заметил:
- Карасям на сковородке вольготнее…
И посмотрел на начальника с оттенком осуждения, что корабль идет бог знает куда и неизвестно зачем, а экипаж корабля не ставят в известность и не определяют ему конкретных задач.
Старший лейтенант Белкин сочувствовал Матушкину, но думал о нем с укоризной. «Крученый какой-то. Все ему не так, все ему надо знать. С заскоками… Хотя компасы с репитерами на всех постах у него работают хорошо». Штурмана беспокоит недавнее высказывание подчиненного о нецелесообразности держать большие вооруженные силы в стране и тратить на это большие деньги. Все равно, мол, на СССР никто не нападет, да и причин для раздоров с кем-то нет.
- Товарищ старший лейтенант, когда же мы и куда придем, наконец? – спросил вдруг Матушкин, записав показания приборов своего заведования в журнал в штурманской рубке. Ему как бы невтерпеж было от неизвестности.
Багровое солнце скрывалось за строго очерченный горизонт. Почти неожиданно вспыхнули червленые звезды в высоком небе. Ковш Большой Медведицы своей ручкой низко свисал к океану, сверкая над почти невидимой туманной поволокой над водой, а созвездия и тысячи отдельных звезд так усеяли черно-синий небосвод, что становилось жутко, будто находишься на дне глубочайшего колодца, из которого никогда не выбраться.
- Скоро, - ответил штурман, вынимая секстан из футляра и собираясь измерить высоту яркой звезды. – Скоро, Матушкин, уже немного осталось.
- Смех!.. – Матушкин по-своему реагировал на неопределенность ответа, считая, что офицер не желает удостаивать вниманием своего подчиненного. – Военная же тайна не утечет с корабля, если вы и откроете ее при мне.
Белкину не нравилось, что моряк репликой «смех» брал все под сомнение и осуждение. Этим еще и бравировал. Был каким-то поперечным, все хотел сделать наперекор всем. Не нравилось, что Матушкин не верил сообщениям по радио, осмеивал их.
Через час, когда наступил вечер, открылся далекий оранжевый сегмент, зорящий очертания высоких гор.
- Гибралтар, - объявил штурман, прочертив линию пути корабля на карте.
- Пролив? – оторвал взгляд Матушкин от репитера гирокомпаса, на котором слегка крутнулась картушка влево.
- Нет. Город.
Кирилл Матушкин с повышенным интересом разглядывал приближающийся незнакомый берег в вечерней темноте. Наконец он понял, куда пришел эсминец.
Корабль повернул. Не снижая скорости, он теперь шел курсом на восток. Открылись ряды ярких неоновых огней, раскинувшихся амфитеатром вдоль горы. Матушкин не может отвести взора от причудливых расцвечиваний на берегу.
- Красивый город! – дивится он.
Ему не отвечают. Старший лейтенант Белкин пошел на крыло мостика, а сигнальщик, осматривая море в своем секторе наблюдения, повернулся к нему спиной.
Минут через пять старший лейтенант Белкин, взяв пеленг на вершину высокой горы, вернулся в штурманскую рубку. А сделав соответствующие пометки на карте, повернулся к Матушкину.
- Давно хотел поговорить с вами, товарищ Матушкин, - начал штурман с неопределенностью.
- О чем?
По молодости не нашелся старший лейтенант, чтобы начать серьезный разговор о непонятных взглядах моряка, о непонятном его поведении. Свел разговор к предупреждению, чтобы Матушкин не носил старенький берет, а заменил его новым. И чтобы чаще проверял несение вахты подчиненными. На что Кирилл Матушкин отреагировал высокомерной репликой:
- Смех…
Средиземное море было штилевым, когда начался новый день. Жаркое солнце поднималось выше и выше. И уже с утра становилось знойно. За завтраком моряки заговорили о приближении эсминца к какому-то неизвестному большому судну, следовавашему на восток. Матушкин отправился наверх. С крыла мостика увидал огромный корабль с плоской палубой, похожей на футбольное поле, и с широким носом, похожим на гигантскую совковую лопату. На палубе стояли стреловидные самолеты, возле которых копошились люди в спецодежде. Кирилл догадался: авианосец. Могучее судно с американским флагом на мачте, в окружении кораблей охранения, степенно двигалось курсом, что и эсминец, но с меньшей скоростью.
- Мах-ии-на… - качал головой Матушкин, с удивлением разглядывая огромный корабль с множеством боевых самолетов на борту. – Пустить бы эти самолеты по пассажирским линиям – тысячам людей облегчение было бы в передвижениях…»
- Не по-твоему, значит, у чужих? – смеялись моряки, стоявшие рядом с ним.
Эсминец вышел на траверз американской группе кораблей с ударным авианосцем в центре строя.
Наблюдая за ней, в думах Кирилла Матушкина всплеснулось вдруг: «Почему штурман строг со мной? Почему при всех на политинформации назвал меня «ультрамирным» и «поперечным»? Я же не за полное разоружение Советского Союза».
В это время один из американских фрегатов покинул строй, и от авианосца решительно помчался к советскому эсминцу, идущему своим курсом. Наперерез. Фрегат уже в нескольких десятках кабельтовых от идущего прежним курсом эсминца, но не отворачивает. Режет форштевнем волны, мчится, прибавляя скорость. Что-то с рулевым устройством на нем или что-то другое? Но почему он рвется наперерез советскому кораблю?
- Столкнется же! – всполошился Матушкин, тревожно глядя на американский фрегат, который не отворачивал от взятого направления. – Опасный маневр…
Думы о натянутых взаимоотношениях с корабельным штурманом сами по себе затенились в сознании. Опасный маневр американского фрегата затмил их. В не менее тревожном состоянии были и другие моряки на крыле мостика.
Вахтенный офицер скомандовал застопорить ход эсминца. Судорожно задрожала палуба. Перестало гудеть в машинном отделении. Но забурлила и зашумела вода за кормой.
А фрегат, не сворачивая и не сбавляя скорости, мчится и мчится наперерез эсминцу, по инерции движущемуся прежним курсом.
Зазвучал сигнал боевой тревоги по команде вахтенного офицера на советском корабле… На очень большой скорости фрегат проскакивает в десятке саженей от форштевня эсминца, едва не влетев ему в скулу.
- Чокнулся что ли?! – негодует Матушкин, вытирая потные ладони подолом голландки. – Куда он?
- Не дорубил? Нервы испытывает, - бросает сигнальщик, стоявший рядом с ним.
Матросы с офицерами бегут к пушкам и торпедным аппаратам, Матушкин – помчался к гирокомпасу. По трансляции слышит голос командира корабля:
-…Поправ международные правила судоходства, американский фрегат умышленно совершил опасный маневр…
- Провоцируют… - возмущаются моряки.
- Сволочи!
И Матушкин с ярой ненавистью в глазах провожает удаляющийся иностранный корабль.
- Нечего было давать задний ход!
- Пырнуть бы форштевнем в брюхо!.. – доносится гневный голос рулевого у штурвала. – Сразу завопил бы: больше не буду!
- Дурным духом понесет по миру… - откликается замполит, который вместе с командиром корабля стремительно прибежал на главный командный пункт.
Матушкин согласен с замполитом. Но он не задумывается о миссии американских морских сил в этом районе. Матушкина интересовал необычный вид авианосца и дерзкий противоправный маневр корабля его охранения. Некоторое время спустя, задумался: «Неспроста они пришли сюда, американцы. И, разумеется, не для защиты какой-то слабой африканской страны от ее врагов… »
Возмущался и беспрецедентными действиями американского нахала.
*
* *
Вскоре эсминец с экипажем Матушкина присоединился к своей эскадре, которая по просьбе правительств «развивающихся» стран африканского континента курсировала в Средиземном море неподалеку от африканского материка. Советская эскадра несла гарантии безопасности этим странам. И, разумеется, советская эскадра находилась здесь в противовес агрессивным американским морским силам.
Прошло несколько дней. Инцидент с американским фрегатом стал забываться. Советские корабли, сделав несколько галсов в Средиземном море, встали на якорь на внешнем рейде большого города. С палубы эсминца были видны широкие улицы с автомобилями, дворцы, толпы людей. А вечером город осветился множеством реклам, броских вывесок и афиш.
Собираясь на полубаке, моряки во все глаза разглядывали необычно раскрашенный незнакомый город.
- Разрешат сход на берег? – интересовались они.
Плотен рабочий день моряка. Некогда подумать о постороннем, но вечерами, когда наступает личное время, незаметно подкрадывается томительное желание сходить на берег. Одолевает и разлука с родными и родиной, с друзьями и товарищами. «Даша просила писать часто, а сама ни на одно письмо не ответила…» – с грустью думает Кирилл Матушкин, у которого оставались дома родители и любимая сестренка, учившаяся в институте на врача.
На корабле однообразие, похожие друг на друга с высоким палящим солнцем и духотой дни, боевая и политическая учеба, примелькавшиеся фигуры и лица товарищей. А кругом вода, тихие волны, да грустные крики чаек. Тягостное однообразие начинало раздражать.
Но по корабельной радиотрансляции вдруг объявили об увольнении на берег одной из боевых смен после обеда. Грусть с усталостью затмились. Моряки заколготились с подготовкой обмундирования, стрижкой, бритьем. Отглаживаются белые брюки и белые форменки, надраиваются бляхи брючных ремней, натягиваются пружины в белых бескозырках.
Корабельный катер с увольняющимися отошел от борта эсминца, направляясь к берегу, когда игривое солнце было в зените.
Вслед за товарищами с необыкновенной легкостью выпрыгнул на бетонированный пирс порта и Кирилл Матушкин. Он был в группе старшего лейтенанта Белкина и старался не отходить от штурмана, интересуясь, что можно посмотреть в древнем городе, какие есть достопримечательности в нем и доброжелательно ли относится местное население к советским морякам. Разумеется, чужой, незнакомый мир интриговал советского человека, привлекал своей древностью.
Хотя все были осведомлены, что ознакомление с портом и городом начнется с экскурсии в автобусах, Кирилл не унимался. Ему не терпелось увидеть своими глазами другие порядки, другую жизнь людей.
Автобусы двинулись по главной улице, и Матушкин, приспособившись у открытого окна, не отрывал глаз от мелькавших необычных зданий, толп людей. Он поражался своеобразной красотой древних дворцов и монументальных памятников, роскошных магазинов, обилием экзотической растительности в скверах и на газонах, причудливостью и необыкновенной расцветкой высоких мечетей. Строгость монументальных сооружений, мягкость и поразительное изящество древней архитектуры притягивали взор. Моряков удивляли пышность и богатство интерьеров, причудливость кладки зданий, талантливость зодчих и архитекторов, воплотивших в свои детища многое из человеческих возможностей.
Въехали на проспект с гостиницами, богатыми многоэтажными зданиями магазинов. У Матушкина разбежались глаза. «Здорово здесь живут! – складывалось в мыслях. – А штурман говорил, что тут сплошная нищета, угнетенные рабочие, ремесленники. Зачем было говорить неправду?»
После экскурсии на автобусах моряки пошли пешком в разных направлениях по городу. Группа старшего лейтенанта Белкина забрела в богатый супермаркет, на зеркальных витринах и полках которого с большим вкусом были выставлены предметы разнообразного ширпотреба. Покупателей почти совсем не было - подходи, разглядывай все, что на полках, и покупай. В отделе женской обуви Кириллу понравились дамские туфли. Изящный высокий каблук, ажурный перламутровый верх, хрустальные застежки. Словно магнитом притянули к себе эти туфли. В зеркалах они отражались сказкой, от которых не оторвать взора. «Куплю подарок сестренке, - решает он. – Вот будет рада!..»
- Сколько стоят такие?
Темнокожий продавец не понимает русского языка, но догадывается, о чем его спрашивает моряк. Тотчас размашисто пишет он в изящном блокноте цифру и показывает ее Матушкину. В приподнятом настроении Матушкин достает деньги из кармана. Но засмущался вдруг, пересчитав их. Денег не хватало на покупку.
- Здесь покупают не так, как у нас, - подошел старший лейтенант Белкин, который кое-что знал о порядке торговли в капиталистических странах. – Можно поторговаться…
- Торговаться?.. – не поверил Кирилл. – Смех!
Присвистнул Матушкин и хохотнул несдержанно, как бы осуждая офицера за выдумку.
– Как это делается?
- Как на базаре, - отвечает Белкин.
Старший лейтенант, умевший говорить по-английски, попросил у продавца карандаш с блокнотом и написал свою цифру, значительно меньшую той, что была написана продавцом выше.
Обнажая белые зубы, продавец понимающе заулыбался, написал третью цифру, меньше первой, но больше второй.
Моряков занимал поединок цифрами, они пересмеивались, сгущая веселье остротами и балагурством, пока торговля не подошла к концу. Матушкин расплатился.
Выйдя из магазина, осчастливленный покупатель тепло улыбался.
- Крепенько здесь живут! И торгуйся! И выбирай красивые покупки. Чего только нет в магазине, - он говорил о вещах, которые ему понравились. – У нас таких днем с огнем не найдешь. И к прилавкам допускаются все, не то, что у нас...
- Есть и у нас много хорошего, - не соглашаются сослуживцы.
Но Матушкин не слушает их. В его воображении все еще рисуются шикарные витрины роскошного супермаркета, обилие товаров и малочисленность покупателей.
- Смех!.. А еще пишут, что в этих странах нищенский уровень жизни, - продолжает он. – Врут.
- Почему врут? – возразил старший лейтенант Белкин. Недавно на политзанятиях он рассказывал о бедственном положении трудящихся – наследии прошлого здесь. – Где написана неправда?
- Конечно, врут, - не допуская возражений, твердит Матушкин. Он верит в свою правоту. Верит, что не ошибается.
- Вы бросьте скандачка плясать, - советует офицер. – Что вы видели тут сегодня?
- А вы сами разве ничего не видели? – неуступчиво парирует Кирилл. – Смотрите, сколько всего в магазинах, идите и покупайте!
- Американские шмутки, охраняемые американскими авианосцами? – шагавшие рядом моряки посмеиваются. – Нашел невидаль!..
Не согласившись с товарищами, Матушкин намолол ерунды в словесной перепалке. Это было всем ясно. Но никто не хотел вступать с ним в дальнейшую пикировку. Да и духота с колючим зноем – хоть форменку снимай. А форменка липнет к спине, как лист березового веника в бане. Льет пот по лицу.
Увольнением на берег остались довольны. На корабле только и разговоров было о красивом древнем городе, шикарных супермаркетах, о богатстве ассортимента фруктов и овощей. Чаще других начинал Матушкин. Купленные им изящные дамские туфельки перебывали во многих матросских руках.
- Чего скрывать, - с подкупающей искренностью заключал он каждый раз после демонстрации своей покупки. – Живут здесь хорошо. Только почему неправду говорят об этих «отсталых» странах?
На эти суждения многие моряки смотрели, как на недопонимание человеком здешней обстановки, в которой Матушкин не разобрался. Подошел к нему и секретарь комсомольской организации. «Ты, Кирилл, не разглядел всего тут, - заговорил он по-товарищески. – Увидел только дворцы, богатые особняки, которые, кстати, построены трудовым народом для богачей…»
Матушкин промолчал. Но не согласился и с комсомольским вожаком. Между тем в его голове мелькнуло, что, может быть, он действительно ошибается, может, действительно не разглядел того, что другие увидели.
Не раз Кириллу приходилось сталкиваться с противоположным мнением товарищей. Но чаще он оказывался прав. Взять хотя бы случай в школе. Весь класс утверждал тогда, что в одном из воздушных боев с фашистами на смоленщине советский летчик разбился и погиб. При извлечении обломков самолета этого летчика из торфа школьниками были обнаружены документы старшего лейтенанта Шадько А.Г., что и послужило поводом в доказательствах. Но Кирилл тогда не согласился, каким-то десятым чутьем он чувствовал, что летчик не погиб. И доказал. На запрос из министерства обороны прислали адрес капитана запаса Героя Советского Союза Шадько А.Г., проживавшего в Калининграде…
«Но, а сейчас, может, я не прав, - задумывается Кирилл, объятый сомнениями. – Почему никто не поддерживает меня? Или мои доводы безосновательны, связаны с упрямством и самолюбием, как намекают некоторые?..»
Суждения Матушкина, как ручеек, растекались по кораблю. Узнали о них командир корабля с замполитом. Замполиту казалось, что детская наивность моряка со временем будет им изжита. Командир же сказал, что детская наивность взрослого не порок, но в наивности, как в лесу, легко заблудиться.
Заместитель командира корабля провел специальную беседу с матросами и старшинами о жизни в капиталистических странах. У людей, твердил он, нередко нет работы, нет зарплаты, что врачам надо платить, если заболеешь, за учебу детей тоже надо платить, платить надо большие деньги и за коммунальные услуги. Каждый шаг в жизни должен быть оплачен сполна, иначе – нищета, голод, болезни. А безработица у бедняка по пятам ходит. О рабочем и крестьянине, производителях жизненных благ для богатых, никто не заботится. Все прибыли от промышленности и сельского хозяйства достаются крупным собственникам. Хотя разглагольствований о свободе, демократии, о правах человека - сколько хочешь, на деле бедняк остается бедняком, бесправным человеком.
Конечно, советскому моряку трудно было представить, например, что больного врач может не принять, если у больного нет денег для оплаты медицинской услуги, что ребенок без денег не может учиться в школе или в институте, что выселенная из жилья за долги по квартплате семья останется на улице, а не под крышей. Поэтому некоторые и замполиту не поверили.
А жизнь на эсминце шла своим чередом. Офицерами и старшинами проводились тренировки на постах, занятия, изучение и практическое использование техники и оружия.
Проверить занятия по специальности у штурманских электриков пришел и замполит однажды.
Сел на рундук в сторонке от стола и до конца занятия не сдвинулся с места. Ему нравилось, как старшина 2-й статьи Матушкин учил подчиненных. На длинном столе, прочно прикрепленном к палубе, разложены схемы и описания приборов и устройств. Здесь же на мягкую подстилку прикреплен был круглый, полированный шар, похожий на глобус, - гиросфера. Это она, вращаясь с огромной скоростью в поддерживающей жидкости в корпусе гирокомпаса, неизменно показывает своей осью на север и юг. Матушкин увлеченно объясняет ее устройство. Он обстоятелен, излагает материал легко и непринужденно. Не волнуется и не ошибается. Хотя внутренне Матушкин волновался. Ему казалось, что неспроста пришел в его группу замполит.
А замполит, как завороженный, слушал его изложение материала об устройстве гирокомпаса.
Прозвенел звонок. Многие пошли наверх, покурить. Замполит задержался возле Матушкина.
- Вы, очевидно, хотите поговорить со мной о моих взглядах на увиденное в городе?.. – догадливо вдруг осведомляется Матушкин, видя, что замполит остается на месте, и улыбается с лукавинкой: - Некоторые оспаривают…
В интонации голоса Матушкина не было той уверенности, что прослеживалась в его прежних беседах с товарищами и на занятиях по специальности. Но он и не пасовал перед замполитом.
- Нет, товарищ Матушкин, о ваших впечатлениях мы поговорим позже, - сказал замполит. – Я хотел поговорить с вами о другом. По воскресеньям мы и впредь будем проводить увольнения людей на берег. Я намерен назначить вас старшим группы моряков на один из таких сходов… Не будете возражать?
- Меня? Старшим группы?! А штурман Белкин?.. Смех… - но чеканит, подтянувшись: - Я готов, товарищ капитан третьего ранга.
Замполит уходит, оставив старшину 2-й статьи Матушкина в радостном возбуждении и в некотором недоумении.
*
* *
И на этот раз команда «приготовиться к увольнению в город» была встречена с оптимизмом.
Катера один за другим перевозили людей в порт. Моряки растекались по разным направлениям из гавани. Группа Матушкина, сойдя на берег, отправилась на пляж. А после купания - в центр города.
Улица окраины, по которой шли они к центру города, была ничем непримечательной. Утлые одноэтажные халупы, похожие на сараи, разбросаны были в беспорядке. Проезжая часть в рытвинах и колдобинах. Там и сям грудились кучи бытовых отбросов. Жужжали рои мух. Улица была какой-то безлюдной и пустой. Лишь кое-где встречались женщины с ношей на голове. Палило солнце.
- Слушай, Кирилл, чего не сносят эти хибары? – ворчат моряки, отворачиваясь от помоек и свалок между убогими строениями. – Ты посмотри…
Матушкин молчит. Он мрачнеет. Там и сям стали попадаться картонные коробки и сбитые из фанеры кибитки, в которых, оказывается, тоже жили люди. В тени картонных навесов копошились полураздетые обитатели этих жилищ. Молчаливые и неторопливые, точно старцы, они были безучастными к проходившим мимо них морякам. Дети же с впалыми черными глазами и округлыми животами, выходя из-под навесов, провожали забредших сюда чужестранцев просящими взглядами.
Проехала грузовая машина. Пыль поднялась выше хибар. Медленно оседает она на одежду, скрипит на зубах. А дети, копошившиеся у своих жилищ, попрятались за стенками. Моряки чертыхаются. Кириллу Матушкину не по себе.
- Не улица, а клоака, - прорывает его. – И жилища – не жилища, а гальюны безнадзорные…
- Люди, что одры, - добавляет кто-то.
Здесь, на окраине города, нет монументальных зданий, красивых старинных дворцов, роскошных парков, фонтанов, асфальта. Нет и мечетей с минаретами.
Когда пыль осела, у одной из лачуг появился торговец. На циновке у дороги он спешно разложил фрукты и овощи для продажи. Стопочкой построил пачки сигарет. Россыпью положил конфеты в яркой разноцветной обертке.
Продавец в потрепанных парусиновых шортах, с длинными смуглыми руками и круглым лицом, что-то сказал по-своему, показав на разложенный им товар на циновке, но моряки, не останавливаясь, прошли мимо. И продавец смолк, попятился к своей лачуге, в тень.
В сбитом упругом воздухе почти не слышно было звуков. По всей видимости, они поглощались дурно пахнущими взвесями и зноем. Здесь, на окраине большого приморского города, был совершенно другой мир, чем в центре, на главных улицах и проспектах, по которым недавно моряки ездили на автобусах.
Унылый вид и затхлость окраинных улиц потянули моряков на эсминец, хотя совсем недавно им хотелось сойти на берег, пройтись по тверди мостовых, побродить по разным уголкам города.
И уволенная на берег группа моряков Матушкина направилась к гавани.
Порт с множеством пирсов, причалов, торговых и рыболовных судов, с нарядными белыми яхтами, с пакгаузами и подъемными кранами похож был на большой базар. Но в нем не было запахов затхлости и зловония. И это как-то скрасило впечатления моряков о городе.
*
* *
Неуволенным морякам с корабля, как было принято по выходным, читали лекции, показывали кинофильмы. Иногда выступали самодеятельные артисты с концертами. В этот воскресный день на эсминце готовился показ нового кинофильма, перед которым планировалось сделать короткую информацию о занятиях и быте местного населения.
Смеркалось.
На юте перед флагштоком были расставлены порядком стол, скамейки, стулья.
Рассаживались моряки. Они балагурили, смеялись.
К столу перед флагштоком выходит замполит, плечистый, широкогрудый капитан третьего ранга с загорелым смуглым лицом и черными волосами, выглядывавшими из-под пилотки. В движениях степенность, неторопливость. Неторопливо он достает из кармана записную книжку и заглядывает в нее.
- Сегодня не будет лекции, - объявляет вдруг он. – Но вы услышите рассказ о жизни в стране, которая простирается от борта нашего корабля к югу…
Замполит показывает рукой на набережную, окаймлявшую большой город, на далекие горы в зелени.
Моряки поворачивают головы в ту сторону, куда показывает политработник. Там высокие здания, портовые сооружения. А далеко за городом скалистые нагромождения древних гор.
Тем временем к борту корабля швартуется катер, на котором вернулись из увольнения на берег матросы с офицерами. Вереницей по трапу они вбегают на палубу, негромко рапортуют дежурному по кораблю и направляются к юту, где перед замполитом сидели моряки.
- Собственно, о городе и жизни в нем будут рассказывать прибывшие с берега, - неожиданно оповещает замполит, когда увольняемые столпились на кормовой палубе, и приглашает их к себе.
Похоже, что замполит умышленно ждал возвращения их на корабль, и это побудило моряков, ожидавших чтения лекции, полюбопытствовать с шуткой:
- Местные журналисты или заморские сказочники?
Замполит кивнул прибывшим:
- Кто из вас хочет поделиться впечатлениями о городе, товарищи?
Рукой он показал к столу, где стоял сам.
Не очень решительно, но твердым шагом приблизился к нему старшина 2-й статьи Матушкин. Жесткий мрачный взгляд Кирилла, темные круги под глазами, как у больного, да стиснутые зубы не предвещали прежней певучести в его голосе и улыбчивости на его смуглом лице. Будто моряк стал старше своих лет.
- Что это с ним? – зашептались в рядах перед столом.
А Кирилл, смахнув носовым платком капли пота с мокрого лица, заговорил глухо и уныло:
- Мы были сегодня в окраинных предместьях…
На скамейках и стульях притихли.
- Улицы ветхих и старых лачуг, кучи гниющих отбросов, миллионы мух и бесчисленное множество голодных оборванных ребятишек вывернули мою душу наизнанку… - сказал он срывающимся голосом.
- Смех! – с подковыркой копирует его поговорку вдруг моряк, сидевший в последнем ряду. – Вывернули его душу!..
- Какой тут смех?! – обрывает его Кирилл жестко. – Рыдать хочется… - И как захлебнулся глотком воздуха, не в силах продолжить, что хотел сказать.
Он стоял некоторое время, остолбенев, с опущенной головой перед товарищами. Наконец выдохнув, поднял голову.
- Я был задавлен ужасной нищетой людей окраин города, изранен безысходностью несчастных, обляпан нечистотами, в которых обитают эти существа, - показал он кивком головы с омерзением на забрызганные помоями свои белые брюки. – Не думал, что можно жить так в наше время… Это не жизнь, а жестокая борьба за кусочек хлеба, за ложку похлебки…
- Ты еще расскажи об американском капитане-торгаше, который съездил местному шоферу такси по физиономии ни за что! – перебивает его моряк, вместе со всеми вернувшийся из увольнения.
- Не хочу говорить о мизантропе… - рыкнул в ответ Матушкин. – К темнокожим людям иностранцы капиталистического мира всегда относились, как человеконенавистники и грабители. Да шкуру-то драть с чернокожих все труднее… И мы – наши военные корабли - кость им в горле.
В рядах моряков ни звука, ни шевелений. На лицах угрюмая сосредоточенность. И море, словно зеркало, ровное и блестящее под светом задумчивой луны, не плещется ласково у борта, а вроде слушает жуткое повествование моряка, но угрожающе урчит.
- Встречный мальчик лет семи, когда я вышел на улицу с лачугами, - продолжает Матушкин в каком-то неистовстве, – протянул ручонку ко мне. Я не вдруг догадался, что мальчишка просит подаяние. Мы-то в Советском Союзе не знаем, что это такое!.. Вынул монетку, которая оставалась у меня в кармане, и протянул ее ребенку. Но мигом сбежалась толпа таких же тощих и оборванных ребятишек, как этот мальчуган. Началась катавасия, потасовка за обладание монетой… Вы не представляете, - сделалось обращенное лицо к морякам у Матушкина перекошенным и страшным, - какая была свалка! В кучах пыли, в клубке детских тел раздавались рычания, плач, крики! Ребятишки, как разозленные волчата, царапались, кусались, грызли друг другу руки, лишь бы стать обладателем этого ничего не стоящего гроша... Я и не рад был, что дал монету несчастному ребенку.
Матушкину трудно было продолжать повествование. Он сделал паузу, уронил голову на грудь. Было видно, как его веки вздрагивали, а из глаз катились бисеринки слез. Не сразу справился он с собой. А когда справился, бросил беглый взгляд к берегу.
- Страшный город: в центре сказочное великолепие и роскошь для богатеев, на задворках с лачугами и нищетой – голь перекатная! Здесь страшно… Не только жить. Два полюса, два не похожих друг на друга противоположных полюса, с разными зарядами и разным напряжением… А мы… мы не знали этого. Не верили информациям…
«Да-а-а, - искренне удивляется подчиненному старший лейтенант Белкин. – Не нужен и лектор-международник, хватило увольнения... А еще говорили: «Поперечный!». Умный он и душевно отзывчивый моряк. – Штурмана осеняет: - А ведь замполит с умыслом послал его на берег, в рабочие окраины старшим группы. Я бы никогда не додумался до этого. Наверняка теперь Матушкин будет рьяным пропагандистом жизни в советской стране».
В вечерних сумерках зажигаются неоновые огни на центральных улицах и площадях. Красиво, привлекательно светятся рекламные транспаранты. Оттуда доносится музыка. Пальмы и кипарисы олицетворяют уют, великолепие, благополучие. Но на окраинах города жутко и темно. Там нет электричества. Нет увеселительных площадок. Кое-где, верно, мерцают тусклые свечки. Это в хибарах, очевидно, укладываются спать. Укладываются спать с пустыми желудками, с надеждой, что завтра будет работа, будет заработок.
«Самая красивая страна – это Советский Союз, - думает Матушкин. – У всех есть работа, есть ночлег и питание. Есть уверенность, что завтра будет еще лучше, будет больше благ. С какой страной можно сравнить СССР, где было бы лучше, вольготнее, обеспеченнее человеку?..”
Матушкин будто бы вновь родился.
Советский Союз надо защищать. Всем, что есть у человечества. Оружием, кораблями, армией, мускульной силой, умом. Всем людям земли защищать оазис, созданный советскими людьми на одной шестой части территории планеты.