Юнга

     Пассажирский поезд шел по черноземной области. Перед окном мелькали деревеньки, поля, леса и перелески с пожелтевшей листвой. Дождь перестал, но все равно было монотонно и однообразно. Тем более, что в купе мы ехали вдвоем, и разговор между нами, незнакомыми людьми, не клеился. Мой попутчик, мужчина лет шестидесяти, чувствовалось, был неразговорчивым человеком, но иногда он, когда струи дождя совсем заливали окно, кивнув к проезжавшим местам за стеклом, ронял: «Через такой иллюминатор и названий станций не разглядеть. Хлещет, как в шторм…»
- А вы не моряк ли? – спросил я, услыхав его морские термины в репликах о погоде.
- Бывший… - равнодушно кивнул тот. – А что?
Я с симпатией относился к морякам, боевым кораблям и вообще любил моряков и море, поэтому продолжил:
- Служили на флоте? Любопытно. Почему ушли со службы?
Мой попутчик взглянул на меня пристально, и вроде бы ожил вдруг:
- Если не заскучаете, то можно что-то вспомнить о морском прошлом…
Я кивнул с одобрением.   
 - Наступала осень в этих вот краях, – кивнул он к окну. –  Были такие же пасмурные дни, как сегодня…
Перескажу вам, дорогой читатель, то, что запомнил из занимательного повествования представившегося мне попутчика, которого звали Владимиром Васильевичем.   
- …В начале сентября 1944-го года, - продолжил Владимир Васильевич, - в эшелоне из трех десятков товарных вагонов, загруженных людьми и всякой всячиной из домашнего скарба,  приехал и я в Севастополь. Оповестили:  через час разгрузка...
В эшелоне ехали жители Центральной Черноземной области, пожелавшие переселиться в Крым. К этому времени из Крыма татары,  которые вместе с немецко-румынскими  фашистами проводили карательные операции против защитников СССР, и в частности против черноморских моряков, оборонявших Севастополь в 1941-м и в 1942-м годах, были вывезены и отправлены в восточные районы страны.
Переселенцы из Воронежской области везли с собой все, что можно было перевезти в эшелоне.  Коров, овец, - кто не лишился скота в войне, - выкопанные с огородов овощи, мешки ржи с пшеницей, полученные по трудодням в колхозах. Но больше всего в вагонах было едоков. В заношенных, заплатка на заплатке, штанах и рубахах, в полуразбитых ботинках и сапогах, в стареньких картузах и кепках, в ношенных и переношенных юбках и кофтах. Дети, изможденные от недоедания и болезней, были в более изодранной одежде, чем взрослые, и почти все босые.
По команде «разгружаться»: закопошились, загалдели, с тревогой и опаской кидая взгляды на разрушенные дома незнакомого города, штабеля немецких и румынских винтовок, сложенных между путями на станции, голые горки и хилые приусадебные участки  на некрутых склонах каменистых сопок, окружавших железнодорожную станцию с трех сторон.
- Что же это за земля! – разводили руками женщины-хлеборобы, привыкшие видеть степи с посевами злаков, овощей, с пастбищами для скота, с зелеными лесами и перелесками. – Тут чертополох не растет! Обманули нас…
- Не роняйте мокроту, бабы, - успокаивали их недавние фронтовики, демобилизованные по ранениям. – Осень, а вон как солнце шпарит. Зимней одежи, как в наших местах,  не потребуется… А хлеб должон расти на этой земле.
- Обещали же избы, усадьбы.  А где оно, это жилье с огородами?
Город, разбросанный по сопкам и узким низинам, лежал в разрушениях как после мощного  землетрясения. Не было видно и ни метра ровной дороги или тропки между строениями. Все в рытвинах, развалинах, в кучах кирпича и глины. Даже сопки были изрыты снарядами и бомбами, как оспой. Остовы уцелевших стен домов с пустыми глазницами окон и дверей походили на кладбища с многочисленными древними захоронениями.
- Похлеще,  чем у нас, под Воронежем и в Воронеже, наворотили тут фашисты! Изверги... – осуждающе качали головами бабы с морщинистыми лицами.
Но из вагонов выгружали пожитки, складывали их между путями.
Володя (Владимир Васильевич) не заметил, как его старший брат, недавний лейтенант, комиссованный из армии по ранению, покинул эшелон, не сказав ни ему, ни своей молодой жене, ни слова. Но спустя какое-то время вернулся. И не пешком, костыляя с палкой, а на грузовой машине.               
- Грузимся, - приподнято объявил он.
Вещей было немного, и Володя с братом быстро покидали их в машину.
В кабину к шоферу посадили жену брата. А Володя с братом и мужчиной, приехавшим  вместе с братом, которого звали Александром Герасимовичем, забрались в кузов.
- Трогайся! – скомандовали водителю.
Машина взяла направление  к вершине сопки, на которой маячило большое разрушенное здание с металлическими балками обвалившегося купола. Справа засверкала ровной гладью огромная бухта с военными катерами и буксирами, с рыбацкими баркасами и шаландами у причалов. Возвышался сопками  противоположный некрутой берег бухты  с хижинами и входами в пещеры у кромки воды.
- Люди что ли живут в земле? – кивнул Володя к пещерам, спросив у мужчины, сидевшего рядом с ним в кузове.
- Приспосабливаются… - ответил  тот пасмурно.
- А нам где жить? – задал вопрос Володя брату.
Машина, выехав на вершину сопки и повернув влево, перестала натужно урчать на подъемах. Солнце, поднявшись над редкими облачками в чистом, бездонном небе, ударило яркими лучами в глаза, осветило насыщенным светом многочисленные горки и возвышенности вокруг.
Володя повернул голову к югу и… ахнул от неожиданности.  Там, где кончалась бугристая бурая земля, открылась вдруг бесконечная ширь моря с игривыми  солнечными бликами на ровной, как зеркало, поверхности воды, с легкой дымкой на горизонте. Не  оторвать было взора от поразившего его  красотой и величественностью, необыкновенного раздолья. Лазурь глубокого неба, бирюза воды, бесконечность пространства подействовали так, что он чуть не задохнулся.
- Тебе так понравилось море? – с удивлением и недоумением спросил Александр Герасимович.
Наверное, Володя и захлебнулся морским воздухом, не мог ответить сразу.
- Так поразило оно?! – продолжил Александр Герасимович.
С булькающим захлебом, Володя сказал:
- О-очень.
- Море всех волнует… - кивнул Александр Герасимович.
- Невообразимо! Никогда не видал такой красоты… - проговорил с восторгом Владимир.
По-прежнему он не мог оторвать взора от расстилавшегося  зеркала необъятной морской глади с редкой дымкой на горизонте. Машина подпрыгивала на ухабах исковерканной асфальтовой ленты, затормаживалась, тряслась, но продолжала свой путь на восток. Наверное, Володин восторг и вид для соседа оказались необыкновенными. Он спросил вдруг:
- А хотел бы ты, юноша, стать моряком?
- Я-а? Стать моряком?..
- Военным моряком…
- Как?!
В Севастополе на улицах и на пирсах Володя видел краснофлотцев в суконных черных брюках и синих фланелевках, в черных бескозырках с репсовыми ленточками. Встречались и в рабочей одежде. Но все они были сильными, бравыми, внушительными.  Володя же был мальчишкой, к тому же худеньким, жидковатым и нерослым. Но он затрепетал от слов соседа. Наверное,  его глаза загорелись таким невообразимым огнем дерзания, что мужчина степенно и убедительно сказал, что он мог бы порекомендовать его  знакомому командиру воинской части, чтобы тот взял его к себе и, таким образом, зачислил на службу моряком. Володе казалось, что мужчина не шутит, не разыгрывает, а вполне серьезно относится к его вспыхнувшему вдруг страстному ощущению моря.
Но кто он такой, этот мужчина в простом темном пиджаке, в рубашке, похожей на солдатскую гимнастерку, и совсем невзрачный, чтобы можно было сказать о нем, что он какой-то крупный начальник, которому ничего не стоит вершить судьбу подростка? Александр Герасимович же был прокурором Балаклавского района. Комиссованного по ранению его, фронтовика, направили работать в Крым. Он и оказался покровителем переезда семьи Владимира с братом из Севастополя в Балаклаву. Об этом Володя узнал позже, от брата, который до переселения работал тоже в прокуратуре одного из районов Воронежской области.
В груди Володи что-то ёкнуло тогда. Неужели вот так просто можно стать военным моряком? Ему казалось, что моряками могли быть лишь крепкие, богатырского сложения, отважнейшие люди, которых военкоматы тщательно отбирали, проверяли по многим параметрам годности для службы на флоте, и только после такого тщательного отбора, посылали в военно-морские силы. Но он поверил  Александру Герасимовичу.
Машина привезла их в Балаклаву. Остановилась напротив полуразрушенного двухэтажного дома, в котором располагалась районная прокуратура и некоторые городские учреждения. Городок Балаклава, гнездившийся на сопках над изгибавшейся неширокой  бухточкой внизу, был тихим, уютным, каким-то домашним и спокойным. Но  тут недавно, как и в Севастополе, шли упорные тяжелейшие бои. Балаклава, как и Севастополь, была разрушена, искалечена, словно по злому заказу сатаны. Даже гранитный парапет набережной был в трещинах, переломан, с выбоинами. На центральной улице стояли два или три убогих дома, в которых ютились люди, и казались дворцами. Остальные постройки представляли собой груды развалин, горы кирпичей и глинобитных остовов, вороха поломанной утвари, оконных рам, дверей, стропил. Но вода в тихой уютной бухте была чистой и прозрачной, как слеза. У противоположного берега бухты стояло судно «Донец». Возле него были ошвартованы малые подводные лодки. Ближе к выходу, у парапета главной улицы, была ошвартована трофейная подводная лодка с надписью на борту латинским шрифтом «Дельфин».
- Вот мы и дома! – возвышенно произнес прокурор, легко преодолевая борт грузовика и приглашая за собой Володиного брата. – Приехали.
«Дома!» Иронии в словах Александра Герасимовича не было. Он деловито кивнул на дом с вывеской районной прокуратуры, сказал, что комната для жилья найдется на втором этаже этого дома и что туда можно перенести привезенные вещи.
Хрустальной чистоты оказалась вода в бухте. На глубине пяти-семи метров на  дне ее  видны были кинутые немецкие винтовки, ручной пулемет, противогазы с сумками, солдатские котелки, другие вещи военного обихода.
В голове Володи будто обжигающее пламя вспыхнуло от увиденного бесхозного «богатства» в воде. Достать бы! Поспешно скинул он штаны с рубахой и нырнул головой вниз с парапета в прозрачную толщу.
Его достоянием вскоре стали немецкая винтовка со штыком и аллюминиевая фляжка. Для подростка это было сокровищем. Разумеется, в развалинах он нашел место, чтобы спрятать винтовку. Но оружия, патронов, гранат, запалов, мин, как обнаружилось потом, было всюду с избытком. Бери, стреляй, взрывай - получай мальчишеское  удовольствие!
Но ему не пришлось ходить по сопкам с окопами, блиндажами и бетонированными укрытиями, где навалом было разбросано бесхозное оружие. Надо было подыскивать работу. Хотя в глубине сознания теплилась надежда, что прокурор района исполнит свое обещание, устроит его у моряков.
Балаклаву к тому времени Володя уже облазил вдоль и поперек, знал все ее уголки. Был и возле школы. Но не зашел в нее, хотя понимал, что ему надо было бы продолжать учебу, а не работать на какой-то стройке.
По трубе в скверике по-над оконечностью бухты  подавалась питьевая вода. Жители ходили к источнику с ведрами, бидонами. Обеспечивал водой и Володя  свою семью, разместившуюся  в комнате с выбитыми рамами двух окон и снесенной с петель дверью.
Возле источника встретилась вдруг девчушка лет четырнадцати с большим ведром воды в руке. Тоненькая, хрупкая, но с острыми пытливыми глазенками цвета бирюзы, с косичками, спадающими на покатые плечики, в просвечивающемся легком, чуть ли не марлиевом сарафанчике без пояса, но с кармашками.
- Ты же надорвешься, - сказал он ей, обратив внимание на тяжелое ведро, до краев наполненное водой
- Некогда второй раз идти, - решительно возразила девчушка и взялась за ручку ведра.
- Почему некогда? – удивился Володя.
- А ты разве не ходишь в школу? – взглянула она на него с недоумением. - Через полчаса занятия…
Володя  взял ее ведро и зашагал с ней рядом к ее жилищу.
- В школе вечернее отделение есть, - продолжила девушка, узнав, что он недавно приехал в Балаклаву и еще не определился в городе. – Там  даже краснофлотцы учатся…
- Вечерами?
На второй день утром Володя снова пришел к источнику воды и снова встретил там девочку с тяжелым ведром в тонкой ручонке. В этот день он узнал ее имя, и о том, что она учится в седьмом классе. У нее были больная мать и маленькая сестренка. А он рассказал ей, что районный прокурор, с которым  познакомился недавно, обещал определить его к морякам, и что ему очень нравится море. Он уже чувствовал, что влюблен в необыкновенное чудо природы на земле,  которое для него стало открытием. Каждый день он взбирался на сопку, откуда просматривались бескрайние  просторы воды. Часами проводил там время.  Знал тропу у Генуэзских башен  к высокому утесу,  обрывавшемуся  у моря. И там бывал подолгу, наблюдая за выходом и входом в бухту подводных лодок, рыбацких шаланд, шлюпок.
А девочка – ее звали Любой – все больше становилась ему по душе. Кажется, он уже и полюбил ее еще неосознанной своей мальчишеской любовью. Они стремились встречаться, делиться впечатлениями, заботами. Но Любе надо было успевать в школе и в уходе за матерью с младшей сестренкой. А Володины заботы и переживания  сводились к одному: встретиться с прокурором, напомнить ему о его обещании, но думал и о работе.
- И ты успеваешь делать все дома, школу посещать? – восхищался он расторопностью девчушки. 
- Тебе тоже надо было бы пойти учиться, - советовала она. – Папа мне говорил, что неграмотному человеку теперь нет дорог в жизни.
- А твой папа на фронте?
- Папа погиб, - произнесла с  печалью Люба. - На меня надежда в семье теперь, но я и учусь…
Люба становилась ему ближе. У Володи тоже не было ни отца, ни матери. А до демобилизации брата из армии он сам находил себе средства для существования.
На улицах Балаклавы, как и в Севастополе, встречались  краснофлотцы с командирами. Бравые, крепкие. На них было любо-дорого посмотреть, и Володя засматривался на них с завистью. Он уже и подражал им в чем-то. Стал к месту и не к месту употреблять расхожий флотский клич «полундра!»,  лестницу называл трапом, комнату кубриком. Искал возможности купить флотский ремень с медной бляхой или бушлат.
А Люба при встречах каждый раз твердила, что ему надо идти  в школу, без образования плохой из него будет моряк, если прокурор и устроит его к флотским.
К  большому огорчению Володи, прокурор не появлялся.
Стало казаться, что Александр Герасимович пошутил, что серьезных намерений об  устройстве Володи к морякам у него и тогда не было.
По утрам и вечерам на улице проходили колонны военнопленных. Унтер-офицеры приказывали солдатам петь песни, и они, соблюдая равнение в шеренгах, дружно запевали  марши. Володя уже не первый раз видел эти колонны немцев. Они занимались восстановительными работами в городе.  Пели они всегда дружно, полным голосом. И строили дом за колючей проволокой у торца бухты добротно. «Не попроситься ли в охранники этих пленных?..» - думал он.   
По соседству, где жили Володя с братом и его женой, пленные румыны ремонтировали комнату командиру подводной лодки, которому тоже был  определен в доме уголок для жилья. Пользуясь тем, что дверей не было, румыны в комнате Володи очистили ящик с картофелем, который был  привезен в эшелоне. И у Володи все больше зрело желание быть конвоиром. Думал посоветоваться лишь с  Любой.  Но было заметно, что Люба хотела иметь товарища, который стремится к знаниям. А Володя был сух в разговорах о школе. Нередко она и уходила от него, если он заминал разговор об учебе. Однажды он пытался взять ее за руку и побыть с ней в скверике наедине. Но она не осталась с ним. Почему-то  она  отказывалась пойти и к утесу с ним,  чтобы искупаться в море вместе. И  даже руки не подавала, когда встречалась у колонки с водой, Это волновало его.
В один из дней в скверике, где они постоянно брали воду из источника, она вдруг поспешно хотела уйти домой. Стремительно протянула руку к ведру, вынув ее из кармашка сарафана. Володя, к удивлению, обнаружил, что на правой руке у нее нет пальцев. Взбудоражился. Заволновался. Будто кипятком плеснули на него – инвалидка! Но он остановил Любу на месте, взял ее кисть руки в свою, чтобы рассмотреть. А она, смутившись, вспыхнула огнем, словно была уличена в краже, и вырвала ее с неудержимой поспешностью. На глазах девчушки взбухли слезы.
Володя догадался, что она стеснялась предстать перед ним с изъяном своей руки.  В действительности, так оно и было, как потом он узнал. Но что ему оставалось делать?
Всю следующую неделю ходил он сам не свой. Мучился. Переживал. И она не приходила за водой в обычное время.  Он не представлял, как он  будет реагировать, глядя на ее искалеченную руку, когда она покажет ее ему без слез. А как она чистит картошку, как завязывает шнурки?.. Как дрова рубит для плиты? Вспомнилось, что неся ведро воды домой, она часто останавливалась, чтобы передохнуть. Ему было невдомек, что она не могла донести тяжелое ведро до дома без смены рук.
Все-таки чувство укора все чаще заставляло Володю задумываться, что он поступает не по-дружески, неправильно. В какой-то бомбежке, очевидно, ей оторвало пальцы руки. От этого она  и чувствует себя несчастной и неполноценной. От этого постоянно прячет руку в кармашке! У нее  не было, как вспоминал он, ни одного платья или сарафанчика без накладных карманов!  Конечно, ей, гордой, самостоятельной, стыдно было держать правую руку на виду у людей.  А он?.. Несчастная Любаша! И глупенькая, глупенькая! Она же подстать елочке: пушистая, стройная, – загляденье. Такой красивой, гордой и самостоятельной она и нравилась ему. Он уже меньше думал об обещании прокурора, а больше о ней. Решил: она не должна стесняться, избегать его. Ну и что ж, что нет пальцев на руке. Сколько сейчас раненых. Без рук, без ног.
Завтра же пойдет к скверику и будет ждать ее там, пока она не придет с пустым ведром к источнику воды.
Но она не пришла в тот день.
Мысли его были полны раздумий, взбудоражены. Люба не пришла. Значит, он ей противен. Не встречался ему и  Александр Герасимович, прокурор, который  обнадежил его, что сделает моряком, но ничего не сделал. А по набережной в выходные прохаживались краснофлотцы в своей потрясающей форме. Балагурили, шутили. Шли группами к недавно открывшемуся кинотеатру, где висела афиша о кинофильме “Броненосец Потемкин”. Их вид и поведение рождали в нем желание быть таким, как они. А бухта притихла. Словно заснула. По ней ни катеров, ни шлюпок, ни возвращающихся с моря подводных лодок не проходило. Даже заглушен был компрессор в торце сквера, которым пользовались водолазы, очищая дно бухты от ила и мусора, чтобы проложить рельсы под водой для подьема  судов на берег в ремонт.
День клонился к концу. Тени от сопок закрывали дома, развалины, деревца и кустарники, ползли к стене старинной Генуэзской крепости с остатками каменных башен и кладок. В некоторых окнах зажглись огни. Благо, что городок был недосягаем для вражеской бомбардировочной авиации. В окне их комнаты тоже засветилось, и он, не дождавшись Любы, от сквера зашагал домой.
Но, обогнав его, вдруг остановился армейский легковик.  Из кабины высунулся прокурор:
- Домой, Володя?   
- Домой, - ответил Владимир.
- Завтра поедем в Севастополь, - сказал Александр Герасимович. – Не отказался от своего желания?
В растерянности и замешательстве Володя не спросил, зачем он приглашает его поехать в Севастополь, что он должен делать там, но ответил, что к назначенному времени будет на месте.
«Козлик» уехал. А Володя, ошеломленный приятным предчувствием, стоял, не зная, что делать.  Интуиция подсказывала, что, скорее всего, завтра будет решаться его судьба. Сердце заколотилось, как у цыпленка. Но не от страха или испуга, а от радости. Он прикидывал в мыслях, что его определят на корабль. Будут учить флотскому ремеслу, что он скоро переоденется в шикарную флотскую форму и, как краснофлотцы, будет щеголять перед сверстниками, будет, как краснофлотцы, ходить на увольнение в город. Пусть тогда и Люба посмотрит на бравого моряка, который будет служить на боевом корабле. Ему  представилось, что он уже плывет на крейсере по Черному морю и будто бы управляет им. Он был взбодрен, взволнован, необыкновенно горд собой. 
А ночь провел без сна.
Утром чуть свет пришел к условленному месту встречи с прокурором.
Точь-в-точь по времени показался и «козлик» на дороге…
 – Садись, - кивнул  Александр Герасимович.
Дорога с глубокими выбоинами - ни метра ровного места на искарёженном снарядами асфальте - не отвлекала Володю от дум.
- Справа Сапун-гора, - заговорил Александр Герасимович, повернув голову к  изрытой фугасами голой сопке невдалеке от дороги. – Четыре месяца назад ее штурмовали  войска Приморской армии с моряками, - продолжил он. - Предполагаю,  ты об освобождении Крыма от фашистов еще очень мало знаешь. Но скоро узнаешь... Вся эта земля  обильной кровью наших людей полита...
Поднялись выше по дороге. Слева открылось море. Перестав слушать повествование прокурора, Володя впился глазами в необъятные просторы воды, дыша пряным морским воздухом. Что за чудо природы?!  И он уже не мог думать ни о чем, кроме как о море.
А вскоре  подъехали к севастопольскому железнодорожному вокзалу.
Александр Герасимович повел Владимира к хибаркам с плоскими крышами у железнодорожных путей, одна из которых оказалась штабной конторой воинской части.
- Командир у себя? – осведомился Александр Герасимович, проходя мимо  коренастого краснофлотца, стоявшего у дорожки с винтовкой в руке.
- В кабинете…
- Подожди меня здесь, я скоро вернусь, - сказал Александр Герасимович, оставляя Володю возле  моряка с винтовкой,  а сам без задержки, словно он здесь был своим человеком, скрылся за низкой дверью хибары.
На железнодорожных путях  с шумом и грохотом маневровый локомотив толкал платформы, нагруженные трофейным оружием и искарёженной военной техникой. Подходили машины с рабочими. В бухте за вокзалом тарахтели двигатели катеров и баркасов.
Александр Герасимович недолго был у командира воинской части. Позвал Володю к хибаре, когда Володя уже начал волноваться.
- Такой парень подойдет вам? – кивнул он на Володю в дверях комнаты, где за столом  сидел офицер.   
Володя дрожал, наверное, краснел и бледнел, как перед девушкой, впервые придя на свидание..  Но хорошо было, что помещение было плохо освещено и его бледности  никто не заметил.
- Возьму, коль рекомендуешь, Александр Герасимович, - по-товарищески сказал командир части, окинув Володю изучающим взглядом и встав из-за стола. – В Балаклаве  работает группа водолазов… 
Володя хотел сказать, что  никогда не погружался под воду и что водолаз из него может не получиться. Но офицер стремительно  подошел к нему и протянул руку:
- Поздравляю вас, юнга! – произнес он, как говорится, с ходу зачислив Володю в состав  своей  воинской части воспитанником. – Полагаю, будете отважным моряком… Но надо  держать флотский курс в жизни всегда.
Обрадованный и осчастливленный парень вспыхнул огненными чувствами, взлетел на седьмое небо, затрепетал, заволновался.  Как  мечтал он стать моряком! И вот он становится им...
С первого взгляда Владимир влюбился в море, как в принцессу. А теперь будет плавать по нему, водить корабли!
В тот же день его зачислили на все виды довольствия в балаклавскую группу водолазов отряда подводно-технических  работ Черноморского флота. Такие же группы, как в Балаклаве, были в Севастополе, Николаеве, Евпатории, Феодосии и в других портах Черного моря. Они очищали бухты и акватории от мин, торпед, бомб и других опасных предметов. Но Володю послали в Балаклаву, так как там жили его родственники.
В Балаклаве его представили старшему группы, могучему по комплекции моряку старшине 1-й статьи Уралову, который обладал не только могучей физической силой, но и могучим голосом. Ему было лет сорок. А лицо его было каким-то граненым, как из камня.
- Юнгой?! – спросил он басом, не очень дружелюбно оглядывая Володю с ног до головы. – На подаче воздуха водолазам будешь…
На большом деревянном  плоту, державшемся на якоре в торце бухты, были помпы для подачи воздуха водолазам, прорезиненные гидрокомбенезоны, латунные шлемы с стеклянными очками, боты, шланги и прочая водолазная утварь. С плота по лесенке водолазы спускались в воду и работали на глубине.
На плот каждое утро доставлялись все шлюпчонкой с берега.
Старшина 1-й статьи Уралов подвел Владимира к одной из двух помп с ручными приводами, сказал:
- Будешь старшим на агрегате…
- А форму? – выронил Володя, считая, что сначала его должны были переодеть во флотское обмундирование, чтобы он и по внешнему виду был краснофлотцем.
- Адмиральскую что ли? – захохотал Уралов раскатисто и грубо. – С этим придется  подождать, юнга…
- Чего ждать, товарищ старшина? – захихикал на плоту белобрысый моряк, натягивавший на себя водолазный гидрокомбинезон поверх шерстяного свитера. – Позвони командующему флотом - мигом доставит!..
Облачавшиеся в водолазное снаряжение моряки подхватили с  ржанием:
- Флотоводцу кортик, наверное, в первую очередь нужен!
- А от моей бескозырки не откажешься? – подал ему моряк-балагур потрепанный головной убор с полустертыми буквами на ленточке.
Конечно, Володя понял, что он, взятый сюда юнгой, попал впросак с флотским обмундированием. Но  тоже засмеялся, принимая веселое балагурство за шутки. Хотя думал, какой же он будет старший, если  не во флотской одежде и у него никого нет в подчинении.
Но в это время от берега на тузике подвезли к плоту двух военнопленных румын в стареньких истрепанных шинелях и в помятых пилотках, похожих на пирожки.
- Твое войско прибыло, адмирал! – объявил один из водолазов с веселой улыбкой, кивнув Володе на военнопленных, ступивших на плот. – Принимай «завоевателей Причерноморья»!..
Володя понял, что эти военнопленные должны будут под его началом подавать воздух помпой работающим водолазам под водой. И кивнул.
Побалагурив, краснофлотцы, остававшиеся на плоту, чтобы через некоторое время подменить уставших товарищей на работе под водой, поинтересовались именем Владимира, его намерениями. И сами представились. Одного из них, белокурого, чуть выше Володи ростом, но плотного и коренастого, звали Костей Ремешковым, другого, веселого и шебутного, который сидел у телефонного аппарата и не переставал балагурить, - Андреем Курдюмовым. Третий натягивал на себя гидрокомбинезон и на знакомство не реагировал.
Между тем старшина 1-й статьи Уралов объяснил и показал Володе, как надо подавать воздух помпой, как руководить подчиненными румынами. Румынские солдаты, как понял юнга, присылались сюда не первый раз. Они взялись за рукоятки маховиков после коротких  объяснений, хотя и не понимали по-русски. А юнга с благоговением стал наблюдать за процессом окончательного снаряжения водолаза и спуском его в воду.
Ему тоже хотелось спуститься на глубину. Ведь его взяли юнгой не для того, чтобы быть надсмотрщиком за пленными румынами, которые качали воздух водолазу. Деловито спросил:
- Когда мне работать под водой?
- Чего захотел салажонок?! – засмеялся Андрей Курдюмов, отвлекаясь от телефонного разговора с работавшим на глубине водолазом. – А компот научился рубать?
Засмеялся и Костя Ремешков, но благодушно, без подковырок.
Старшина 1-й статьи Уралов взглянул на юнгу строго, что-то сказал Курдюмову, но на  вопрос о спуске Владимира на глубину  не ответил.
Казалось, чего проще: надел гидрокомбинезон, шлем, свинцовые грузы с бахилами - и ныряй вглубь, где расчищалось дно от ила.
В этот момент старшина 1-й статьи Уралов кинулся вдруг к неожиданно всплывшему на поверхность воды водолазу с выпученными глазами за стеклом. Володя даже не понял, что случилось, когда могучий Уралов всем своим громадным туловщем и сильными  ручищами с плота молниеносно навалился на плечи всплывшего водолаза.  Из клапана на шлеме водолаза вырвался воздух с шипением.
- Дотянулся? – с тревогой вскочил Андрей Курдюмов.
- Успели придавить?!. –  спросил Костя Ремешков, когда старшина 1-й статьи Уралов, оседлав непредвиденно всплывшего водолаза на поверхность воды, помогал ему стравить воздух из его гидрокомбинезона.
Минуту спустя Курдюмов и Ремешков вместе с Ураловым вытащили водолаза на плот. Сняли латунный шлем. Лицо моряка было синее, с подтеками, глаза выпученные, как у лягушки. Заплетающимся языком он сказал, что его тошнит и у него кружится голова.
- Кессонку, кажись, подватил, - сказал Костя Ремешков пасмурно.
- Пробкой же выскочил с глубины… - согласился Андрей Курдюмов.
Но старшина 1-й статьи Уралов отрицательно покачал головой.
Володе было непонятно, почему водолаза пробкой выбросило на поверхность воды, что такое «кессонка»,  почему вокруг него все бегали и старались ему помочь. Он только понимал, что с водолазом случилось что-то опасное для жизни, и ему надо было помочь в чем-то.
Как потом выяснилось, кессонную болезнь водолаз не получил лишь потому, что старшина !-й статьи Уралов молниеносно навалился на плечи всплывшему водолазу и водолаз незамедлительно смог головой достать золотник клапана, чтобы выпустить  воздух из раздувавшегося  гидрокомбинезона.
В этот день юнга уже больше не приставал к старшине и к Андрею с Костей, чтобы на него надели водолазное снаряжение и спустили его в воду.
С водолазного плота ближе к вечеру он увидел Любу с ведром в руке, но она даже не посмотрела в его сторону, пройдя мимо плота домой. Володю прямо разозлило ее невнимание.
Было и досадно, что все твердят «учиться», «учиться», а он за время войны пропустил несколько лет учебы и забыл все, что знал. А садиться за одну парту с мальчишками-малолетками было зазорным и унизительным. Но почему этого не понимает Люба?
Нет, надо идти к ней, сказать, что он стал воспитанником морского отряда подводно-технических работ, юнгой, учиться в школе не может, и что он к ней неравнодушен, а там – пусть решает: дружить с ним или сторониться. Но в сознании что-то подсказывало, что нельзя рвать дружбы с ней. А то, что она настаивает на его учебе, и что у нее нет кисти руки, это не причина для разрыва отношений с ней. У нее добрая душа. И она – красивая, умная. Наверное, она от всего сердца хочет ему успехов в учебе.
Пошел к ней домой. Встретила она его дома сухо, как незнакомого человека. Но он не обиделся. Сам же виноват, что не послушался ее совета пойти в школу. Она готовила суп  на кирпичной плите. Мать лежала в постели, сестренка, шестилетняя  Талочка, его уже знала и вилась возле него, чтобы он с ней поигрался. Но он наколол дров во дворе, натаскал из развалин соседних домов стропил, досок, ломанных оконных рам на дрова. Люба вроде и не замечала его стараний. Талочка лишь забиралась ему на плечи, когда он освобождался от дел по заготовке топлива.
Так он и ушел  ни с чем. Она даже не откликнулась на его рассказ, как его приняли водолазы, и как он был произведен в юнги.
Горько, тоскливо было на душе парня. И то, что он стал моряком-юнгой, не радовало, не распирало грудь от гордости.
Вроде бы она считала его никчемным человеком, трусившим перед трудностями и препятствиями.
Осень кончалась. Северо-западный колючий ветер нес по набережной песок. Небо заволокло.  А вода в бухте стала какой-то плотной и темной, как перед заморозками, хотя был конец ноября, зима к этому времени в здешних местах не должна была бы придти.
Без интереса ждал Володя на своем плоту краснофлотцев-водолазов, пленных румын, старшину Уралова, кутаясь в куртку, чтобы начинать работы. Переправился балагур Костя, доставивший ведро пресной воды для питья и умывания. Не успел поставить ведро в укромное место на плоту, чтобы не свалил никто, как тузик, на котором пришел Костя, вдруг отвалил от плота и поплыл, гонимый легким ветром к  середине  бухты.
- Что же ты не привязал шлюпку?! – выронил Володя с тревогой, пеняя Костю за беспечность. – На чем переправляться теперь людям?
Костя кинулся к борту плота,  но тузик уже был далеко. Досадливо он заматерился, окидывая ищущим взором округу.  Но нигде не видно было ни шлюпок, ни рыбацких лодчонок.
- В море унесет… - заметался он по плоту, наподобие ошалевшего человека, видя, как шлюпка удаляется дальше и дальше.
А ветер степенно гнал ее к выходу из бухты.
На берегу, возле компрессора, появились водолазы, пленные румыны с конвоиром, которым надо было переправляться на плот.
- Как их теперь сюда?! – осуждающе глядел юнга на Костю. – Растяпа ты, а не моряк…
- Заткнись, салажонок! – рыкнул на него Костя, но все более омрачался, остро чувствуя свою вину и не зная, как переправить на плот с берега водолазов с румынами.
Разумеется, он рвал и метал в душе. Но бурчал:
- Наберут всякую мелкоту на флот! Еще водолазом захотел быть…
Это он на Володе хотел злость сорвать. Но как не срывай злость, а людям не на чем переправиться на плот! Считай, рабочий день полетит к чертовой матери.
- Полундра, что вы там? – доносилось от берега.
И такое негодование охватило Володю. Он не мог топтаться  в беспомощности, как Ремешков. Мигом сорвал с себя рубашку  со штанами, прыгнул в воду. А тузик уже  метрах в ста от плота.
Ледяная вода пронзила тело подростка. Будто иглами впилось что-то в плечи  и в грудь.  Но он саженками поплыл, хотя Костя Ремешков, видимо перепугавшись за него, закричал за  спиной, что он безумец,  и что так мог поступить только несмышленный и  неопытный человек. На берегу тоже заволновались, так как шлюпка все дальше отдалялась от плота, а между Володей,  плывущим к шлюпке, и шлюпкой расстояние едва сокращалось. Пронизывало холодом мышцы рук, лопатки, икры ног, как ни пытался Владимир разогреться, убыстряя движения руками и ногами.
На трофейной подводной лодке «Дельфин», стоявшей у парапета набережной,  моряки, курившие на палубе, увидав теряющего силы пловца, закричали. Их подбадривающие крики, верно, как-то помогали Володе, но он не мог рассчитывать на большее.
Кажется, он уже совсем выбился из сил. А расстояние между ним и тузиком вроде бы перестало сокращаться. Но пронизывающий холод все больше сковывал его тело. Может, оставить погоню, повернуть к берегу, пронзила мысль. Берег метрах в тридцати-сорока. Бросил взор к парапету.  На парапете окаменевшей статуей увидал вдруг Любу. Ее лицо было перепуганным и бледным.
Откуда только  и силы взялись тогда,  но Володя замахал руками, как ветряная мельница в шквальном вихре. Еще раз взглянул на перепуганную Любу, наддал  руками.  Через несколько минут он настиг шлюпчонку, ухватился за ее борт.
На подводной лодке закричали «ура!», замахали руками.
Но далеко не сразу Владимир влез в шлюпку…
- Будет из тебя моряк, юнга! – одобряюще хлопали его по плечам потом водолазы группы.
Андрей Курдюмов, дурачась, зачерпул кружку морской воды за кромкой плота, поднес ее ему.
- Твое крещение в юнги!.. Пей…
Весь день потом балагурили водолазы на плоту, то разыгрывая, то хлопая Володю по плечу, а  вечером, когда он закончил работу, встретил Любу, поджидавшую его возле источника пресной воды в сквере…
- А ты отважный, Володя! – сказала она. Ласково прикоснувшись к его плечу рукой, добавила: - Настоящий юнга…
- Но я и учащийся вечерней школы теперь! – сказал Володя, стараясь без хвастовства уведомить ее о своем поступке с учебой.
- Как?!
- Командир отряда приказал определиться с дальнейшим образования, и я записался в шестой класс…
Восторженно Люба протянула ему левую руку. Солнечным блеском засияли ее васильковые глаза.
А Володе думалось, что он не только одолеет школу,  но и поступит в военно-морское училище в дальнейшем.
- И вы поступили? – спросил я у разговорившегося попутчика.
Попутчик нахмурился.
- От юнги до капитана 1-го ранга дослужился, - сказал он раздумчиво. – Но теперь в запасе.  Хотя море по-прежнему люблю. Без моря… кажется, и жизнь не жизнь.
Он смолк, задумался омраченно.
Мне виделось, что он очень сожалеет, что покинул флотскую службу. И я был огорчен этим, но, повидимому, флоту нужны были молодые и здоровые люди, подумал я…
Наша беседа затухла. Каждый думал о своем. Но через час я спросил:
- А  балаклавская девчушка-то где теперь?
- Люба? – оторвал взгляд от окна попутчик. – Люба стала мне женой… - сказал он нежным голосом. – Двоих сыновей родила...
- И оба моряками плавают?
- Что вы?! – чуть не захлебнулся в тяжелом вздохе попутчик.
- По здоровью не подошли что ли флоту?
Почернело вдруг лицо капитана 1-го ранга запасника. Сверкнули молнией глаза в негодовании.
- Вы что ж, не знаете, что теперь с флотом стало в стране?! Не знаете, что к власти в государстве пришли мошенники, бездари и предатели народа?.. Их что ли должны защищать мои дети в случае нападения внешних врагов?
Он зыркнул на меня злым взглядом, заскрипел зубами, как обвиняя меня в каком-то страшном прегрешении, и буркнул, что справедливость все равно восторжествует, что предатели будут наказаны, а военный флот возрожден.
Поезд остановился. Попутчик, приехавший в свой город, попрощался со мной.
- Но моряки не опускают рук в трудностях, - сказал он, пожав по-товарищески мою руку. – И в этой обстановке проложат нужный курс…