М.М.КИРИЛЛОВ Тихие города России
Выдержки из книги «Незабываемое» (1997 г. издания)
Очерки
ПЕТРОВСК
Стремительный «Икарус» обгоняет едущую впереди телегу с людьми. Лошадь пугается, резко сдает в кювет, люди и поклажа падают. Сбруя у лошади натянулась, морда ее оскалена, белки глаз сверкают. Люди — кто где. Возчик перепуган и смущен. Фуражка его на боку. Молодуха сидит на рассыпавшейся вишне, встать не может. Ругань, смех и грех. Еще минута — и вся группа остается позади. Старое нового испугалось. В Петровск из Саратова дорога ровная. Едешь и покачиваешься в кресле, словно в высокой карете среди необозримых хлебов и зеленых дубрав: каждый кустик твой. Хлеб убирают, поле как тельняшка, прострочено скошенными рядками. Для саратовщины гречиха — редкость. С горы посмотришь — гречишное поле как белый платок на желтом песке. Забыли как и выращивать ее, сдают в аренду рязанским хозяйствам... А ведь гречке цены нет. В свое время Мичурин советовал: «Стройте зажиточную колхозную жизнь, окружайте колхозы доходными садами». Старик понимал, что должно закрепить крестьянина у земли.
Рядом с водителем сидит молодая мать с грудным ребенком. Там свободнее. Покормила его и спать уложила. Тепло малышу в маминых коленях. Женщина — вечный домик: мужчину согреть и успокоить, ребенка выносить, выкормить и согреть собой. И так всю жизнь — пока сердце бьется и руки греют. Возле меня девушка — зеленые глаза. Возвращается домой, окончив политехнический институт, инженером на завод. В Петровске вся ее родня — от прабабушки до младших сестер. Жаль, если погасит Петровск свежий ветерок ее молодых мыслей. Велика сила инерции. Но, может быть, и сам городок помолодеет хоть немного. Городок небольшой, тысяч на 40. Когда-то, балуясь флотом в Воронеже, наведался сюда Петр I. Велел поставить крепостцу на Медведице. С тех пор и стоит Петровск. Крепостцы и след простыл, а Медведица, как и 300 лет назад, — в лопухах и лилиях, разве что обмелела. Главная улица протянулась километров на пять. Завод, аэродром, старинный собор и пожарная каланча, которой век и сноса нет. Для больницы построен новый многоэтажный корпус. Гинекологи и хирурги устроены отлично. В гору пошла сельская клиника. Терапевты на очереди, а пока - в переполненных довоенных бараках. Рядом с больницей покосившееся, заросшее травой крыльцо тубдиспансера. Дворик. Вчера прошел дождь, и за забором во всю ширину улицы месиво грязи. На крыльце и на лавках больные в старых, покрытых пятнами халатах. Все вокруг залито солнцем, вишня лезет сквозь щели забора, а лица больных бледные, худые... Фтизиатр в отпуске, смотрит больных все тот же терапевт, у которого и своих 50 коек Малые тихие города России. Контрасты здесь особенно заметны. Современное здесь лишь вкраплено среди старых развалюх. Входит оно так медленно, что стареет уже пока строится, не выдерживая конкуренции с капитальными соборами, пожарными башнями, особняками и привокзальными постройками прошлого века. Две-три чистые улицы — это все, на что хватает средств у горисполкомов. А рядом деревянные, влезшие в землю по наличники дома. Закрытые ставни. Глухие заборы, буйное цветение лопухов и крапивы в придорожных канавах. На столбах объявления: «Продается дом, 45 м2...», «Продается дом с большим сараем...» Пустеют малые города.
МИЧУРИНСК
Мичуринск. Пыль, сор, затоптанные островки травы на обочинах. Серые от пыли листья деревьев. На узких улицах, на которых и в прежние времена телегам было тесно, непрерывный поток грузовых машин, автобусов, так что перейти дорогу невозможно. Визг, лязг, буханье через рытвины и рельсы. Рядом кладут гудрон. Рабочие в желтых спецовках степенно разравнивают его, вдыхая пыль, выхлопные газы и асфальтовые испарения. Много женщин, мужиковатых, мускулистых, загоревших до черноты, с лицами, полузакрытыми платками. Работают молча и тяжело. Жара. Время от времени кто-то из них идет на колонку с глиняным кувшином. На ногах старые башмаки, спекшиеся от жаркого гудрона.
Говорят, нынешний мэр Мичуринска живет в Тамбове и приезжает в свой город только на работу. Чего же хотеть от города, в котором даже мэр не живет. Качество здешней жизни заметно отстает от столичной. Вклад людей тот же, а общественной отдачи меньше. Перемены медленны. Это создает психологическую почву обойденности, рождает неудовлетворенность. Но многие рады своему родному городу, живут в его ритме, счастливы тем, что имеют и могут. В сущности все понимают, что экономика страны, при всем ее могуществе, все еще «тришкин кафтан»: на спину натянешь, что-то мерзнет. Что-то где-то должно мерзнуть. Да и как не понять — время - то какое.
Кассы автовокзала. Женщина лет 50-ти, только что приехавшая из Саратова, стоит за билетами на обратный рейс. В руках корзина с большим букетом гладиолусов. Соседка спрашивает: «Что, сын служит?» В ответ грустное: «Служит. В земле». Афганистан...
Железнодорожный переезд. Ждем. Идут составы — в одну сторону, разноцветные «Жигули» в два яруса, в другую, — цистерны с нефтью. Вагоны стучат и стучат, конца им нет. Тяжело народное добро! Наконец, проходят, обнажая строгий почерк рельсов. А за переездом — вдребезги разбитая дорога — верный признак того, что въезжаем в город.
Простота нравов. Посередине улицы идет местный парень — не пьяный, с гитарой. Наигрывает и поет. Он хорошо чувствует себя дома. Все лучше, чем наши столичные — косматые, с транзисторами. Массовая культура особенно быстро улавливается женщинами. Даже в захудалых поселках — модная одежда, модная прическа, стильная походка... Неважно, что вокруг грязь и в руках ведра с вишней. Знай наших!
Вокзалы — что в Мичуринске, что в Ртищеве—забиты народом. Привокзальные площади одинаковы, как куриные яйца, и грязные, как поросята. Как не вспомнить Гоголя...
На вокзале, среди скамеек, прямо на полу расположилась старуха с нехитрым скарбом. Одета кое-как, но платок на голове чистый. Руки крепкие, крестьянские, не дрожат, когда мешок развязывает. Достает бутылку с водой, на дне карамельки — лимонад собственного изготовления. Отхлебнула беззубым ртом и бутылочку в мешок спрятала. Присматривается к людям. Когда у кого-то на пять минут потерялась девочка, тут же указала, где она. Говорят, она тут и живет.
Из окон старого вагона электрички, идущей из Балашова, хорошо видны луга, пойма Хопра. Последняя чистая река России. Травы высокие, утопая в них, как в давние времена, цепью растянулись косари. Обочина заросла кустарником. Мальчишки вылезают по пояс из окон электрички и хватают зеленые ветви.
Поездишь по городам и весям, потолкаешься среди людей, вглядишься в лица — и возникает осязаемое ощущение народа. Он разнолик и един. Все, что создано, — им, чего нет — ему создавать. Многого еще и нет. Нужно перестраивать тихие города России, перестраивать жизнь, растить человека. Знакомый дед, бывало, говорил мне: «Люби Родину, какая она есть. Радуйся, если радует. Украшай, если некрасива, умой, если не умыта. Люби и когда она тебя не любит».
Балашов — Саратов, июнь — август 1983 г.
ТАМБОВ
От Мичуринска до Тамбова путь недолог. Попутчица хороша собой, дородна, полуоткрытые груди ее поднимаются как белые паруса. Здоровья и спокойствия ее хватило бы на нас обоих. Сначала говорил я один, она молчала, улыбаясь. Потом разговорились. Никак бы не подумал, что она хореограф и не за мужем. Разговор нетороплив, все больше про грибы и варенья. Говорить с ней приятно: белозубая улыбка резных губ манит, как клубника в сметане... «Тамбовская казначейша» да и только...
За последние годы Тамбов заметно изменился. На привокзальной площади сооружен фонтан с цветомузыкальным устройством. Говорят, когда работает, зрелище великолепное... Но работает он по большим праздникам, а обыкновенно стоит как большое пустое корыто. Днем на его бровке лузгают семечки, а ночью спят застрявшие пассажиры. Главной улицы не узнать, так нарядна. Здания обкома и дворца бракосочетаний стоят почти рядышком — одного стиля и окраски, как девчата, пришедшие на танцы в одинаковых платьях. Рядом — старые особняки с обновленными фасадами — как приодетые пенсионеры на прогулке. Исчезли заборы. Снесены домишки, ленившиеся к реке. Обновляется не один дом, а сразу вся улица. Белоснежные соборы как свечи, высятся среди зелени газонов. Дорожки освещены старинными фонарями. Старина, если тебя уважить и приодеть, нет тебе цены!
Похорошел район парка. Все старье, заросшее кустарником, пошло под нож бульдозера. Вместо узеньких дорожек, закиданных старой листвой, с аляповатыми афишными тумбами, широкие бетонированные аллеи, газоны, беседки. Из парка высокий пешеходный мост через Цну. Среди базарных лавок высится стеклянная громадина нового здания рынка. Строится пояс набережной — гранитной с улицы и зеленой с реки. К пляжам и лужайкам спускаются пологие гранитные лестницы. Вдоль набережной — скамейки. Хорошо здесь, когда жара спадет. Над лесным простором памятник Сергееву-Ценскому из серого гранита в скромном березовом окружении. Усы — адмиральские. Сохраняя мягкость, неброскость, изящество и простоту старины, Тамбов современный так и светится дедовской былой красотой. Кто-то в городе очень разумно распоряжается генами. Внук должен быть похожим на деда.
Краеведческий музей в Тамбове — как и в большинстве наших городов — в бывшем соборе. Вынужденная традиция. Негде и не на что пока. Да и помещения просторны, стены вечны, и воздуха много. Прошлое в собственной упаковке. Может быть, поэтому экспозиции советского периода обычно здесь не смотрятся, не гармонируя с обстановкой 18 века. Как и во всяком хорошем музее — неожиданные находки. Великая старица, инокиня Марфа — мать первого из Романовых — тамбовская помещица. Как и муж ее, Никита Романов, владела богатейшими монастырскими землями. Из дремучих тамбовских лесов престол московский вырос...
Бюст декабриста Лунина, местного уроженца. Какой великолепный русский офицер. Умная голова. Недюжинная сила. Такой дивизию на Петербург поведет. Такого царю до конца жизни не забыть.
Многие стихи Пушкина посвящены Е. П. Бакуниной, его сверстнице и другу. А ведь она 20 лет прожила в Рассказове (ныне городок по пути из Кирсанова в Тамбов). О какой Бакуниной из сегодняшнего Рассказово так преданно и нежно можно написать! Кто о ней напишет, и кого это вдохновит? А ведь наверняка есть такая... -
Тамбов — это и предки Пушкина, и Денис Давыдов, и братья Баратынские, и адмирал Ушаков. А еще раньше Г. А. Державин — наместник Тамбова в 1786—1788 гг. и основатель здешнего театра, типографии, газеты, школ. Годы и войны прошли, но так много свидетельств памяти. Спустя 200 лет можно подивиться прекрасному портрету молодой жены Державина. Все это кажется важным, и в каждой вещи светится эпоха. А современная история? Гимнастерки, значки, партбилеты, фотографии обыкновенных героев. Трафаретно повторяясь в витринах каждого музея, все это до обидного мало раскрывает неповторимость личности человека и его дела.
Важно показать, как именно этот человек вырос до подвига и совершил его. Кто знает, может быть, не менее важно увидеть здесь же лицо его матери. 30-е годы — это не 40-е и не 50-е. Дух времени менялся. И хоть все это — послевоенная эпоха, где грани отличия? Где их анализ? Чем интересен? Когда отлежится в памяти и в чьей? Уходят поколения. Уж нет ни одного подчас, кто помнил бы то-то и то-то...
Вырос Тамбов, но и здесь контрасты, особенно в образе жизни людей. Праздность, распущенность, пресыщенность — одних и труд, увлеченность, одухотворенность других.
У реки, на просторе народу мало — все больше во дворах, да по домам, привычней возле квашеной капусты. Полно пьяных. Приземленность и прагматизм. И вместе с тем, театр полон — яблоку негде упасть. А всего лишь заезжая оперетта. Легар, Кальман, музыка молодости. И какое восприятие! Оно свободней, непосредственнее, чем у избалованной столичной публики. Жажда развития больше.
Здесь особенно заметно, как культура — массовая культура — распространяется вширь, охватывая практически все слои народа. Но сегодня этого мало. Нужно развитие культуры вглубь, «по вертикали». Нужна подлинная интеллигентность образованных людей, интеллигентность Добролюбовых и Писаревых, и именно в малых городах.
В забитой России прошлого века, в самой глубинке, у самого «поясочка» ее жили высокоинтеллигентные люди и не задохнулись в дерьме. И свет их дошел до наших дней. Барышня-учительница ехала из Петербурга в Кирсанов и, живя в нем до старости, оставалась петербурженкой, вдохновенно поднимала умы и сердца людей угнетенных. Сейчас таких неизмеримо больше, но и нужда в них неизмеримо больше, в противовес культуре массовой, культуре интеллигентов-недомерков, которых штампует наша высшая школа, культуре современных мещан. Тамбову, Кирсанову и Петровску необходим интеллигент на всю жизнь.
Цна. Речка небольшая. Но с высокого берега ее далеко видно. Теплоход на воздушной подушке прошумит среди лопухов и снова тихо. Над вечерним покоем медленно течет звон колоколов, льются и тают звуки церковного хора. Благовещенье. Вещание мира и радости. И действительно — мир повсюду, над всей Россией! Залитый солнцем, убранный зеленью, медлительный и обнаженный. Кажется, его можно потрогать руками. Он так привычен, что становится страшно за людей, забывшихся в наслаждении им. Как за тех на том волжском корабле, кто, еще минутой назад наслаждаясь жизнью, были снесены вместе с палубой и в последний миг среди грохота и тьмы успели подумать о ядерной смерти.
Июль—август 1983 г.
ТАМБОВ (продолжение). АРФИСТКА
Посвящается
дочери моей —
Машеньке
Театр полон. Идет «Холопка». Гастрольная оперетта, билеты в два раза дороже, а ни единого свободного места. Вот тебе и Тамбов!
После уличной жары прохлада зала приятна. Третий звонок. Появляется дирижер — маленького роста, с густой седой шевелюрой. С достоинством раскланивается, взмахивает маленькими ручками — и спектакль начинается...Усаживаюсь поудобнее. Музыка. Граф Кутайсов в шитом камзоле — ходит как павлин. Вокруг него крепостные девки — актерки. Песни, кутерьма... С головы графа смешно сползает парик. Может быть, так надо. Оперетта есть оперетта.
Оркестр в яме не уместился — театр драматический. Слева от меня в ложе — контрабас, еще что-то — на коленях, а в глубине — тусклое золото арфы. Скользят белые руки... Нежные струны, душевные струны.
Граф бесподобен. Завязывается интрига. Андрея Туманского — незаконного сына князя Батурина — собираются женить на парижской певичке, а затем обоих объявить крепостными. Актеры, играют увлеченно, оркестр послушен дирижеру.
Взгляд мой вновь случайно останавливается на арфе и белокурой головке, прильнувшей к ней. Очень похожа на мою дочь, но старше. Та же поза, нежная, чуть склоненная головка, внимательные серьезные глаза, плавные движения рук... Грохот сцены уходит куда-то. Так удивительно смотреть на эту женщину, играющую и думающую о чем-то своем среди этой какофонии. Интересен живой процесс творчества.
Приводя свой план в исполнение, граф с придворными искусно сводят молодых, те открываются друг другу... Происходящее на сцене отчего-то уже не захватывает. Поворачиваю голову... Арфистка моя то за арфу спрячется, и тогда видно лишь ее белокурые волосы, то за струны возьмется, и тогда лицо ее открывается. Взор ее устремлен на дирижера. Белые руки скользят и взлетают. В паузах она то грустно смотрит в зал, то, сопереживая и улыбаясь, — на сцену, то вновь задумается и, словно отрешенная от всего, сольется с арфой...
На сцене цыганские пляски на бис. Легко скользит каучуково-нежная бестелесная балеринка-кабардиночка. Ослепительная улыбка. Брови как две сабельки...
Я стараюсь угадать ее состояние. Лицо грустное, умное. Смотрит чуть прищурясь, словно изучая и размышляя. Какая прелесть эта женщина! Да она милее и естественнее Холопки! Она и есть то, ради чего я пришел сюда. Кто она? Наверное, замужем за какой-нибудь скрипкой. Гастроли. Чужой город. Дети с матерью остались... А- может, нет у нее детей. Да и зачем мне это знать.
Граф торжествует: молодые объявлены крепостными. Отличный комедийный актер. У него и шпага, в сердцах брошенная об пол, непременно в него вонзается и звенит.
Иногда мне кажется, что она видит, как я любуюсь ею. И ей это не нравится. «Странный тип, — видимо, думает она. — На сцене сама энергия любви, а он на скромную замужнюю женщину загляделся». И за арфу спрячется. А иногда долгим взглядом ответит, как будто укоряя и сожалея о чем-то. И тогда уж я не могу смотреть на нее и отворачиваюсь к сцене...
Граф наказан. Молодые ускакали. Последние звуки музыки. Аплодисменты. Дирижер взбирается на сцену, пожимает руки ведущим актерам, кланяется. Занавес.
Люди заполняют проходы. Подойти к ней поближе невозможно. Стою, меня толкают. Оркестранты складывают ноты и инструменты. Она остается в ложе одна. Подвигает тяжелую арфу, бережно укутывает её в черное покрывало. Устало поправляет волосы и, бросив взгляд в пустеющий зал, скрывается в двери ложи. Гасят люстры.
Медленно бреду из театра. Вечер. Прохладно. Одинокие звезды — небо еще светло». «Что смотрели?» — спрашивает встречный знакомый. «Арфистку», — отвечаю я.
г. Тамбов, июль 1988 г.
За прошедшие годы в этих местах мало что изменилось. Но трудом здешних людей по-прежнему живёт вся Россия.
Февраль 2016 г., г.Саратов