Произошла тут со мной недавно одна история… Вроде как самая обычная, обыденная, но она натолкнула на множество мыслей. Точнее, не натолкнула, а вернула к мыслям, которые ко мне ранее уже не раз приходили. Мысли эти связаны с войной. Точнее с её следами. С её ранами. Ранами, которые никогда не исчезнут. Разве что, когда потухнет солнце. Да и то, остовы памятников погибшим все равно останутся. Солнечный свет им не нужен. Как не нужен он и тем, кто лежит там, в могиле, или просто под слоем земли, никем не найденный.
Последний месяц зимы только начался. В Москве, а точнее в ближнем Подмосковье, как обычно смешались времена года – было тогда уже не очень холодно, но и нельзя сказать, что тепло. Я, спустя долгие месяцы ношения пуховика, наконец, надел своё любимое пальто. Точнее не своё, а батино, только перешитое и утепленное ватином.
Еще перед Новым Годом, в декабре 2015 года я заказал пять книг по «Племенным войнам» между РСФСР и Финляндией в 1918-1922 годы, и на темы, связанные с ними. Книги эти мне должны были доставляться Почтой России, словосочетанием, уже внушающем ужас. Заказывал я их у разных лиц, все из которых проживают в Карелии, что, впрочем, немудрено. В итоге четыре книги я уже получил, осталась одна, идущая из Сортавалы. Дело в том, что мой подмосковный жилмассив обслуживают сразу два отделения почты в разных местах. На одной мне сказали, что письма этого нет (а точнее не письма – бандероли), поэтому я пошел на другую почту. Дорога до неё не дальняя, но очень… муторная что ли. Надо было перейти через широченную дорогу, и идти вдоль неё, по заваленной черным от выхлопов снегом, обочине. Шел я мимо каких-то придорожных магазинчиков и кафешек, постоянно задаваясь вопросом: кто там вообще останавливается? Когда мы ездили с папой по России, мы ели только в кафе на заправках «Газпрома», или, если таковых не было, то в каком-то приличном придорожном кафе, в «Сабвее», например. Однако это Московская область, а не Омская, поэтому заправок «Газпрома» здесь мало, а около моего жилмассива так вообще нет.
Я шел, периодически соскальзывая с толстой корки черного льда, в надежде таки получить злополучное письмо. Однако я предполагал, что его тут нет, поэтому уже заполнил и напечатал заявление на розыск бандероли.
Обочину я прошел и свернул на деревенскую дорожку. Ну как деревенскую – по московским меркам только. Дорога эта, асфальтовая, а вдоль неё тянутся то покосившееся деревянные заборы старых дач, то блестящие железные ограды высотой в метра два, за которыми прячутся огромные коттеджи этого богатого отребья. Думают, что железные заборы их защитят от ненависти людей. Как бы ни так.
Круглое и тускло светящееся солнце проглядывало своими вездесущими лучами из-за палок деревянных заборов, но его свет не мог преодолеть железную стену оград коттеджей. Дорога была гладкой, недавно заасфальтированной. Людей не было вообще, лишь камеры слежения одиноко торчали от железных оград богачей. Вот и старый колодец, уже много лет никем не использующийся, одиноко стоит в стороне от дороги. Его деревянная крыша совсем сгнила, местами провалилась, а в двери зияли огромные щели.
«Деревенская» дорога Юдино была пройдена и я вышел на финишную прямую – к железнодорожному переезду. Перейдя его, я уже свернул в переулок и оказался у здания почты. Двухэтажное кирпичное здание, отдельно от которого стоит старая, квадратная кирпичная труба кочегарки. Дорога к зданию была вся во льду, и я раза два был близок к падению. Я подошел к двери и дернул её – закрыто. Первую мысль в моей голове я умолчу – она с матерными словами. Посмотрел на табличку и увидел: «Перерыв с 13 до 14:00». Взглянул на часы: 13:05. Мыслей было много, но в итоге я решил переждать эти 55 минут здесь, у почты, ибо желания идти домой не было: там все равно нечего делать, да и маршрут до дома не простой.
На всю громкость играла какая-то народная музыка. Кажется, тогда пела Кадышева. Я ненавижу русскую народную музыку также как ненавижу реп, но деваться было некуда – музыка играла повсюду и на полную громкость. Взглянув на большое здание близ почты, я понял источник музыки: «Центр досуга и отдыха молодежи».
Около входа в него стояло несколько парней в русских народных костюмах. Стало ясно: в клубе идет какое-то представление на русскую народную тему, вот и музыка играет. Отнесся я к этому спокойно, хорошо хоть не Егор Крид там играл.
Около почты находился огромный камень, на котором выбиты имена односельчан, воевавших в Великую Отечественную войну. На нем небольшими буквами было написано: «В память о павших и во славу живых сооружен этот монумент благодарными односельчанами в октябре 1967 г.»
Фамилии были выбиты на обеих сторонах камня. На обеих сторонах было 12 с половиной столбцов фамилий воевавших. Этот монумент я видел много раз, но обычно так, недолго останавливаясь у него. Сейчас же у меня было много времени и я, прижавшись к дереву около памятника, стал ждать.
Звучала уже другая песня. Около почты стоял джип, в кабине которого полулежал водитель – вероятно, он тоже ждал открытия почты.
Я положил пакет с заявлением на розыск на землю и подошел к камню. Я начал читать фамилии, каждый раз ужасаясь при мысли, что всех этих людей, в большинстве своем, уже нет. И тут я наткнулся на весьма интересные имена: Саусарагис А.И. и Саусарагис В.И. Мне стала интересна судьба этих людей и я, открыв в телефоне поисковик, зашел на базу данных погибших «Мемориал». Ввел фамилию и нашел этого человека…
Красноармеец Саусарагис Александр Иванович. Служил в 93-м отдельном стрелковом (или саперном) батальоне. 1907 года рождения, из Москвы. Призван Кунцевским РВК Московской области. Жил около ж/д станции Баковка, была жена Саусарагис Е.С. Умер 24 сентября 1943 года в 1083 эвакуационном госпитале. Похоронен на Спасском кладбище города Тулы, могила №186. Порывшись в интернете, я узнал, что госпиталь, вероятно, находился в Тульской области, а вот про 93 ОСБ информации не удалось найти вообще.
Про Саусарагиса В.И. вообще ничего нет. Вероятно, создатели памятника ошиблись: на сайте «Подвиг народа» есть информация о Саусарагисе Иване Игнатьевиче, жителе села Юдино, в котором, собственно говоря, и находится памятник. Он 1920 года рождения, и 6 апреля 1985 года был награжден Орденом Отечественной войны II степени. Больше информации об этом человеке нет…
Стоя на холоде, я совершенно не замерз. Я ходил, в ожидании, когда же поиск фамилии закончится. Когда поиск на ОБД завершался, я открывал и с интересом изучал судьбу этого человека. Вот так, в ожидании открытия почты я искал в базе данных истории погибших людей, чьи имена выбиты на этом камне.
После Саусарагисов я поискал информацию о других солдатах. Судьба у них, впрочем, тоже на завидная: все они были убиты. Однако фамилия: Саусарагис запомнилась больше всего. Почему? Не знаю. Быть может, потому что она прибалтийская, а все связанное с Прибалтикой и Финляндией мне было всегда интересно. Как человек с такой странной фамилией очутился в Подмосковье, причем тогда еще дальнем Подмосковье? Где он служил и как был ранен? О чем он думал, когда умирал в этом эвакуационном госпитале? Из всего перечисленного можно постараться поискать лишь информацию о части, в которой он служил – о 93 ОСБ.
И вот все это вернуло меня к такой мысли, которая ко мне, как к человеку, очень давно изучающему войну, приходила не раз. Ведь когда изучаешь бои, или истории людей, которые принимали участие в боях, зачастую, забываешь мысли о том, что чувствовали, что думали эти люди, которые отдали самое ценное, что у них было – свою жизнь за свою страну, свой народ, свою семью, свою землю, свою идею, за будущее потомков, в конце концов. В волоките изучения боев забываешь истории отдельных людей, а если и изучаешь их, то не думаешь об их мыслях, и не чувствуешь на себе хоть часть той боли, того ужаса, что они пережили. А вот сейчас, когда ты просто стоишь на холоде около огромного камня, на котором 25 столбцов с именами героев войны, и читаешь одну, маленькую строчку в огромном медицинском документе как то начинаешь ощущать себя на месте этого человека, хоть чуть-чуть. Саусарагис в этом документе идет под 145 номером, значит, до него уже было 144 фамилии таких же умерших в этом госпитале, и неизвестно, сколько фамилий после него. И вот только тогда, я вдруг почувствовал, совсем немного, но почувствовал, весь тот мрак, всю ту боль и весь тот ужас, что перенес этот человек. Я задумался о том, что он думал в свои последние минуты, или что вспоминал. Я представил себе огромную, заполненную ранеными, пропахшую спиртом и страданиями комнату, и на одной из коек, под старым одеялом лежит он, и трясется в предсмертной агонии, весь потный и горячий от лихорадки. И вот он умер: движения прекратились, и медсестра закрыла ему глаза. Спустя 24 года его имя выбьют на этом камне, среди кучи других имен. Он стал еще одной жертвой той войны. Он стал еще одним умершим из-за той войны. Его жена получила похоронку и наверняка расплакалась. А спустя много лет стояла и слушала речь председателя райкома на открытии этого памятника, вспоминая своего мужа.
Это лишь фантазии. Это как-то, не по-научному что ли. Но через эти фантазии, основанные на реальности, я лучше чувствую ту войну, лучше её представляю, и от этого мне легче про неё писать, про неё рассказывать. Когда ты пишешь про бой, перечисляя полки и дивизии нет времени фантазировать о судьбе отдельного погибшего бойца. А когда ты стоишь в одиночестве и читаешь про него – фантазии приходят сами собой.
Я думал о нем и представлял себе его последние минуты и от этого меня пробирал холод. Мурашки прошлись по телу. Именно в такой момент понимаешь всю ценность человеческой жизни и весь ужас того, что эти самые жизни уничтожает, обрывает. Именно в такие моменты понимаешь весь ужас войны, понимаешь, что война это не только перемещение стрелковых полков, это еще миллионы и десятки миллионов оборванных жизней, оборванных очень грубо и очень больно.
Вечная память вам, Александр Иванович… Быть может я первый, кто вспомнил о вас за последнее время.
Погруженный в эти мрачные мысли я, немного замерзнув, зашел в сам клуб. Внутри толпились люди, гремела русская народная музыка. Около стен стояли столы с какими-то поделками народного творчества. Около входа стояли двое пожилых людей: один в пиджаке с огромным значком: «Отличник кинематографии СССР», а другой в плотной рубашке и темных джинсах.
«Отличник кинематографии» был ростом примерно с меня, то есть высокий. Его голову покрывали седые волосы, а на черную, с бессмысленно приделанными молниями рубаху был надет серый пиджак, украшенный огромным значком. Лицо его было обычное, и вроде как строгое, но одновременно очень приятное, совершенно не пугающее. Он с интересом в глазах и с большим оживлением рассказывал своему товарищу о чем то. Единственное слово, что я расслышал это «перипетии», а также я понял, что «отличник кинематографии СССР» - начальник клуба. Он энергично двигал руками и громко что-то говорил, но я не слушал его, а думал о своем, о войне, о Саусарагисах, о понимании войны как таковой.
Около входа в зал, где и шло представление, стояли пожилые женщины, одетые в русские народные сарафаны. Из зала выходили девушки, обычно очень красивые, также в традиционных русских костюмах. Они, видимо, уже выступили и отдыхали «на воле». К «отличнику кинематографии СССР» подошел пухлый мужчина в костюме казака, и «отличник кинематографии» похвалил его за идею выступить казаком. Я лишь вспомнил «белых» казаков садистов, что убивали мирный люд и красногвардейцев.
Я следил за всеми участниками этого народного представления. Бабушки тихо репетировали, красивые девушки быстро ходили по холлу, изредка перекидываясь словами. Товарищ «отличника кинематографии» куда-то ушел, и он остался один.
Я еще посидел минут десять и в 13:50 вышел из клуба. У меня были мысли зайти в зал и посмотреть, что там творится, но я не хотел из-за того, что не люблю всё, что связано с русским народным творчеством, да и вообще не хотелось идти в толпу людей – эпидемия, в конце концов, ходит.
Я вышел и встал у входа на почту. Около него стоял тот мужчина, который сидел в джипе. Он смотрел в сторону и совершенно не обратил на меня внимания. Я спросил: «Закрыто еще?». Он грубым и мрачным голосом ответил: «Да».
Мы стали ждать. К почте подошло двое молодых людей с девушкой и маленьким братом, потом пришел низкого роста мужчина, а из только приехавшей машины вышел мужчина, лет 35-ти, с грязными, рабочими руками, и спросил: «Это Перхушковская почта?». Все ответили что да, это она.
«Вот черт, я в Кубинке живу, так мне сайт говорит, что моё письмо на эту почту отправили. Ума не приложу почему: где Кубинка, и где это Перхушково. Индексы схожи, разница там в одной цифре – у Кубинки 143086, а у Перхушково 143081» - сказал мужчина с руками рабочего.
Мужчина низкого роста с оживлением пробормотал: «Мне вот письмо уже бог знает сколько времени идет. Чертова почта, все теряют, да еще и ленятся искать, в какой раз иду сюда».
-Вы еще в Лесном городке не были – усмехнувшись, сказал я – там вообще работает сумасшедшая бабка и молодой паренек.
Мужчина с руками рабочего сказал засмеявшись: «Он видимо стремится стать сумасшедшим».
Все ждущие открытия почты засмеялись, один лишь мужчина из джипа лишь мрачно усмехнулся. То ли жизнь у него такая суровая, то ли он от природы такой.
Минут через 10 почта открылась, и все мы зашли внутрь. Дальше были разговоры со злыми работницами почты и долгие ожидания. Поход этот на почту оказался бессмысленным: информация о ходе письма ушла в архив, а доступ к архиву имеет только директор, который работает лишь по будням. Во вторник я вновь сходил на почту, но письмо так и не нашли. Теперь жду, когда дойдет квитанция об отправке от женщины из Сортавалы – без этой квитанции не принимают заявления на розыск.
Вот такая вроде бы обычная история. Однако эта вереница событий: письмо, почта, памятник, истории погибших солдат, «перипетии отличника кинематографии», толпы участников русского народного концерта и веселые разговоры с теми, кого также наколола эта «почта» была не бесполезной. Я смог хорошенько обдумать мысль о войне и о судьбах погибших. Я понял: войну надо изучать не только с точки зрения боевых действий, перемещения частей и т.д., но и с точки зрения судеб отдельных людей. Однако когда ты не просто изучаешь судьбы, мол, тогда-то призвали, тогда-то выбыл из строя, там-то призван, а еще представляешь себе судьбу этого человека, фантазируешь о ней, тогда ты лучше понимаешь войну, лучше понимаешь её мрак и ужас, лучше понимаешь боль и страдания отдельных людей. Через представление о жизни отдельных солдат лучше ощущаешь саму войну. Из крохотных камушков, из судеб отдельных бойцов складывается общая мозаика – война. И чем ярче ты представишь себе этот камушек, тем ярче ты представишь мозаику в целом…
Александр Твардовский:
«Среди большой войны жестокой,
С чего — ума не приложу,
Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примерзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький, лежу».