Листаю старую папку, переворачиваю лист за листом. Между этих старых документов моего архива обнаруживаю пожелтевший уже от времени конверт. Я знаю, что лежит в нём, и всё же вынимаю дорогие мне маленькие книжечки. Это вехи моего пути, они – как напоминания об ушедшем, безвозвратном, о том времени, когда искренне верил, доверял и полагался на справедливое, вечное, когда был горд от понимания того, что я причастен к судьбе великой уникальной страны...
Вот комсомольский билет, ярко красуются его ордена, а это – профсоюзный, тут только членские взносы, медицинская книжка – почти пустая, это документ из более поздних, вот удостоверение профессионального электрика – моя гордость. Несколько разного цвета книжечек выскальзывают из руки, разлетаются по ковру. Кряхтя, наклоняюсь, собираю, усаживаюсь в кресло, продолжаю перебирать. Тёмно-синего цвета картонка, сложенная вдвое, вызывает странное ощущение, лёгкое покалывание в пальцах. Раскрываю, на меня с фотографии смотрю я сам.
Подъесаул кубанского казачества – выправка, погоны с четырьмя звездочками, портупея и нагрудные знаки отличия… Всё это смотрелось слегка бутафорски, но, тем не менее, выглядело солидно.
Время перестройки, восемьдесят восьмой год. Многонациональная Кубань кипит, страсти накаляются, все объединяются под своими знаменами: адыги, армяне, грузины, греки, евреи, казаки. Мутные потоки поплыли в сторону грабежа и рвачества. Всё это было похоже на возню вокруг власти, распределение и делёж государственного имущества, того, что принадлежало ранее всем, то есть народу, но, как оказалось по новой версии экономистов, никому.
Лихие дальновидные люди понимали, что использовать старый испытанный приём – патриотизм – можно в своих корыстных целях. Клич «Защита Отечества» живёт в крови в среде казаков. Он, этот клич, во все времена, как волна, смывал всё на своём пути. Тихий Дон и Кубань-река помнили многое...
Я смотрел на свою фотографию из того удостоверения и не мог прервать течение моих мыслей. Что-то заставляло меня пристально вглядываться в фотографию, она стала покачиваться и вот уже, как мелкая рябь по воде, передо мной раскатилось морским простором моя память, я всё дальше и дальше уплываю в те годы…
Сход назначен на второе марта в Новороссийске.
Пять дюжих казаков в «Москвиче» ранним солнечным утром катят по серпантину дороги вдоль берега моря. Шумная их беседа, неотъемлемой частью которой были табачный дым и мат, прерывается смехом. Меня, молодого казака-новобранца, всё это немного стесняло, но выбора не было, приходилось терпеть тяготы казачьей службы. Автомобиль летел к цели, менялись картинки, то солнце на открытых местах, то тень от лесов и лёгкий иней в этой тени делали всё седым и загадочным...
Очередной крутой поворот. Дорога с ещё не растаявшим льдом была в тени. Красота заиндевевшего леса и, с другой стороны, голубизна моря в ярком свете почему-то стали меняться местами. Машина, переворачиваясь много раз, катилась к обрыву. Мгновения растянулись в томительное ожидание, когда же всё это закончится, когда перестанет мелькать море, лес, небо, седая трава обочины. Ощущение полёта, неописуемое чувство провала в воздушную яму, но не на самолёте, а в летящем тесном «Москвиче». Всё остановилось, лёгкое плавное покачивание в воздухе. Наш «корабль» висел и слегка раскачивался то вверх, то вниз, одновременно вправо и влево. Справа открывался прекрасный морской пейзаж, совершенно спокойное море и тот завораживающий на рассвете горизонт, когда бирюзовая гладь воды сливается с таким же небом. Красное встающее солнце придаёт всему этому особенный колорит.
Секунды, о которых я «не думал свысока», теперь казались часами, растянулись вечностью. Чувства, которые сейчас я переживал, были сродни тем, когда непонимание происходящего вызывало сразу десяток ассоциаций. Здесь присутствовали страх и ужас, а с другой стороны, были тут воздухоплавание, мореходство и ещё чёрт знает что. Но замечу, когда наш корабль стал медленно снижаться, издавая странные звуки, то эти ощущения стали проходить и реальность начала проступать с такой чёткостью, что острота этой грани резанула сердце. Теперь до нас стала доходить серьёзность нашего положения. Мы висели на телефонных проводах. Линия телефонной связи, это более десятка проводов на массивных специальных столбах, служили нам спасительной колыбелью. Мы сейчас болтались на них, медленно оседая под тяжестью нашего «Москвича». Провода растягивались и медленно рвались один за другим.
Удар о землю багажником в полувертикальном положении решил окончательно всё. Была поставлена последняя точка нашего приземления, машина стояла на колёсах.
Медленно проходило чувство шока, мы не шевелились. Свежий морской воздух продувал салон, стёкла мы потеряли ещё наверху. Открыть дверь удалось только одну...
Я смотрю на фотографию, эту синюю картонку. Что же так взволновало? Да мы живы, практически не было даже царапин, если не считать тот серебряный иней на деревьях. Иней прочно с тех пор поселился сединой на наших головах. И что же?
Как странно бывает устроен человек… Сегодня второе марта две тысячи тринадцатого года, мое сердце подсказало посмотреть эти старые документы, перевернуть в моей памяти пласт времени. Почему, зачем? Второе марта, второе марта... Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год! Ах, память, память! Сегодня юбилей, прошло двадцать пять лет с того момента, когда я заново родился, я качался в люльке судьбы.
Помни это! Я понял, что мой ангел-хранитель сегодня раскачал память, это было напоминанием того, что я живу благодаря ему. Нет, он не требовал что-то взамен, он просто сказал мне, что он рядом, он есть.
...о жизнь, грани твои неизвестные...