На каждый завтрашний день я планирую начать новую жизнь. А чаще бывает, что откладываю на после того, как ещё сделаю это и это, а потом уже как начну по - новому, так и … навсегда. Такая голубая муть. Что уж с этим делать?! Только и остаётся, что посмеиваться над собой снисходительно и сохранять вид лица, не выпячивая внутреннего дискомфорта. Хотя надо сказать, что постоянное самоосуждение съедает блеск глаз, углубляет морщины и опускает уголки губ.
Сегодня случился прорыв. Начала с конкретного, не важного. Просто надо было с чего-то начать. Лучше с простого, чтобы не загрузнуть, добиться результата и прорвать, наконец, этот бесконечный круг неисполненного. В стеллаже, составленном из полок, на уровне слегка приподнятой руки, т.е. в самом удобном месте, прозябало неизвестно что. Вооружившись тряпкой для удаления пыли, я стала снимать содержимое на стол.
Обувная коробка с альбомчиками фотографий, оставленными младшей дочкой много лет назад – в кладовку! Три томика Мопассана от приятелей, уехавших после второй Ливанской в их родной Брянск, переместились под потолок. Выглядели они обиженно, и напрасно - сейчас общественные библиотеки таких книг уже не принимают. Маску из папье-маше, приблудившуюся ко мне с позапрошлогодних курсов рисования, жалко выбросить. Она уместно пристроилась на торчащий из стенки незадействованный гвоздь.
Стопка экземпляров моей повести, красиво сброшюрованных дочкой, обличала моё былое тщеславие. Вопрос, что с ними делать, повис в воздухе. Рядом примостилась стопочка красочно изданных брошюрок с литературными творениями наших городских авторов на иврите, куда и мой рассказик удостоился попасть. Из десяти, подаренных мне клубом, одну я вручила зятю, надеясь произвести впечатление на его родственников-коренных жителей.
Целая серия разнокалиберных папок пристроилась рядом с другими такими же папками. Три толстые общие тетради производства прошлого века ждали своей участи. Одна совсем чистая и другая с записями спрятались в ящик стола. А вот голубой коленкор. В начале и конце по несколько страниц со столбиками английских слов - старшая дочь готовилась к экзамену. А в середине я вдруг обнаружила свои каракули. Писалось наспех и явно в неудобной позе. В глаза попали строчки: «горные языки, летящие и спотыкающиеся…». Я никогда не занималась горными языками. Но почерк-то мой. Повеяло холодком от привидения Альцгеймера. Но начало было озаглавлено: «Дорога на Эйлат» - дорожные заметки. Отлегло. Вчиталась. Зачиталась. И решила, не откладывая, поведать миру.
Дорога на Эйлат.
Мы спускались серпантином с Назаретских гор. Изрээльская долина внизу умывалась первым солнцем. По ободку её таял туман. Ворона чёрными взмахами пересекала поле. Рыжая земля по обочине кустилась платиновым сушняком, поблёскивала дорожками соломенной трухи. Зелёные участки после недавних дождей искрились соком. Трёхрогие ёлки, надменные пальмы с гроздьями фиников и разноцветье бугенвилий настойчиво вещали о ближнем востоке. Впереди затуманилась плотность иорданских гор. Проплыла Гильбоа с проклятой Давидом лысиной. В небе жёлтый аэроплан колдует чем-то над полями. На террасах по склонам маслины. Маслины-саженцы, маслины-подростки, молодые деревья и маслины, увешанные блестящими, как литые пули, плодами. Сизая кудрявость уходит вдаль, зелень с синевой в голубом воздушном мареве. Тёмные вертикали кипарисов штрихуют пространство.
Мы катим по сирийско-африканскому разлому, извечному пути перелётных птиц, вдоль государственной границы, обозначенной проволокой, натянутой на частые элегантные столбики. Слева во впадине между холмами прячется Иордан. За ним вплоть до призрачной горной гряды стелятся угодья, зеленея и золотясь посевами, поблёскивая полиэтиленовыми озёрами теплиц.
Пейзаж меняется стремительно. Осталась позади длинноногая пальма с надетой прической «а-ля веера». Проносятся складки и выпуклости застывших неопознанных гигантов, как шкурами покрытых почвой цвета салата, цвета желтка или слоновьим серо-белым мелом. Справа нарождаются и быстро занимают пространство причудливые красно-коричневые рыхлые нагромождения. На фоне неба летящие, наклонные, спотыкающиеся горные языки. Отовсюду подмигивают отверстия пещер. Местами выходит на поверхность твёрдая каменная начинка.
Иудейская пустыня сменяется Аравой. Горы раздвинулись и каёмочкой в три яруса заняли круговую оборону на горизонте. Ровное плато усеяно густо размолотой породой. Поблёскивает зола, то, что когда-то было расплавом. Австралийская акация, как огромный веник брокколи, клонится набок, разрушая сложившееся представление о пустыне и радуя глаз.
Читаю, правлю, сомневаюсь. Не понятно, куда делось Мёртвое море, предмет моей особой привязанности. Ещё четыре строчки описаний горных вычурностей с зубцами и башенками, с воображаемыми фантастическими фигурами не знаю куда деть, почему-то они записались уже в Араве. Замечаю дату, довольно аккуратно выписанную в начале страницы - второе ноября восьмого года. Не удивительно, что восемь лет спустя …
Я вырываю листочки с дорожными записями, с английскими словами и рву на мелкие кусочки. Вспоминаются школьные летние каникулы. Первым наперво мама требовала привести в порядок содержимое письменного стола. Исписанные тетрадки надо было отложить на макулатуру, а все чистые листочки вырвать и приготовить для будущих черновиков.
Обновлённую тетрадь в голубой обложке, готовую к дальнейшему предназначению, прячу в стол. Освобождённая удобная полочка готова мне служить. Не знаю, насколько надёжен интернет, принявший мой завиток мысли, и так ли уж нужна особая надёжность. Дорога на Эйлат жива, я сама по ней с тех пор несколько раз проезжала. Поражала ли она моё воображение, как и в то, вовсе не первое знакомство? Безусловно. Я эту дорогу чувствую где-то в неосознаваемой генетической памяти, доставшейся мне даже не от древних поколений, а, возможно, от перелётных птиц. А сегодня, в февральский день шестнадцатого года, сидя за столом, я вновь пролетела от Назаретских гор до самого синего, которое зовётся Красным, моря, и не натрудила крыл, потому что нёс меня поток мысленный, как птиц несёт поток воздушный.
Надо разбирать старые записки, в них наверняка спрятаны гены, подлежащие передаче по наследству.