35
1 сентября
Таким образом, логический квадрат – это не только статичный набор отношений между субъектом и предикатом, получающих четвероякое разнообразие по вертикали качества, поляризованной полюсами «существования» и «несуществования», и горизонтали количества, поляризованной полюсами «целостности» и «частности». Эти отношения также характеризуют драматичную динамику отношений между Небом и Землей как между земным субъектом и небесным предикатом. Это онтологическое наполнение и преобразует чисто рациональную и статичную формальность логического квадрата в мистическую и динамичную содержательность квадрата как уже онтологического. В этом развитом смысле все четыре угла онтологического квадрата удерживают позиции фундаментальных онтологических высказываний. Общеутвердительное суждение (A) – это 1) предложение, предлагающее событие мистического единства, где Вся Земля есть всё Небо. Этому соответствует вся онтология христианской веры на уровне тавтологии объема земного субъекта как Лица Земли и объема небесного предиката как Имени Неба. При этом внутри этой же позиции существует 2) вариант подчинения земного субъекта небесному предикату: Вся Земля есть только часть Неба. Это позиция отличает трансцендентный идеализм Платона. То есть, в платонизме осуществляется дрейф от предложения мистического баланса тавтологичного Неба и Земли к дисбалансу суждения о трансцендентном доминировании небесного предиката над земным субъектом, а от него уже к 3) частичному выходу земного субъекта из круга небесного предиката, характеризующего случай пересечения субъекта и предиката в частноутвердительном суждении (I): (Лишь) некоторая часть Земли есть Небо. В этой же фазе, пребывающей на уровне большой посылки, расходятся позиции мистического идеализма Платона и метафизического рационализма Аристотеля. Аристотель задерживается на уровне большой посылки в том 4) случае частноутвердительного суждения, где небесный предикат подчиняется земному субъекту. И уже следом Аристотель осуществляет 5) жест решительного разрыва между земным субъектом и небесным предикатом: (Во всяком случае) вся Земля не есть всё Небо, оформляемого как общеотрицательное суждение (E). Равноправная и обратимая распределенность субъекта и предиката, составляя существо малой посылки, полагает позицию закономерного обоснования в совокупности закона тождества, закона отрицания и закона исключенного третьего по принципу, где содержание: Земля не есть Небо, поскольку Земля есть Земля имеет формальное выражение в том, что А не есть В, поскольку А есть А. То есть, именно на уровне малой посылки онтологическое существо драматичных отношений Неба и Земли окончательно покидает благодатное небо мистической веры и оказывается на земле закономерности достоверного знания. И всё же разрыв между субъектом и предикатом размером с пропасть между Небом и Землей не способен удерживаться бесконечно долго. И настает черед последнего уровня как уровня умозаключения, оформляемого частноотрицательным суждением (O): (Лишь) некоторая часть Земли не есть Небо. Так, Аристотель заключает всю периферию Неба к земной Субстанции, включающей в себя всё существо божественной инициативы в её разумной и нравственной составляющих. В средневековье после трансцендентной инициативы пришествия Христа спор между внушаемой Платоновым мистицизмом большой посылкой и малой посылкой, синтезируемой онтологикой Аристотеля, получив «второе дыхание», актуализируется в схоластической полемике между реализмом и номинализмом, завершаемой картезианским Я мыслю, следовательно, существую. То есть, в том, что аристотелевская субстанция становится картезианским субъектом, совершается антропологическое умозаключение антропоцентризма Нового времени из большой посылки космоцентричной онтологии античности и малой посылки теоцентричной феноменологии средневековья. Содержанием восхождения новоевропейского земного субъекта в господство над миром как только своим предикатом является закономерная обоснованность своей собственной автономной тождественности Я = Я как Я мыслю = Я существую. Автономно определяя себя целостной самотождественностью, что одновременно центрирует мир, субъект наделяет себя господством над всем миром, вменяемом в нетождественность себе ни в одной из своих частей. Высший полюс такой самотождественности субъекта синтезируется в концепции автономного желания Канта, фиксирующей крайний случай частноотрицательного суждения (O), где, как и в частноутвердительном суждении (I), имеют место два варианта – 6) пересечения и 7) подчинения. Случай подчинения представляет радикальный жест восхождения в однополярное господство земного субъекта над небесным предикатом. Этот случай характеризует весь горизонт доминирования земных форм над небесным содержанием – от капитализма с его доминированием капитала над трудом до внешнеполитической доктрины США, произвольно учреждающей право одной страны на господство над всем миром.
Напротив, случай пересечения представляет как бы мягкий вариант биполярного доминирования земного субъекта над небесным предикатом, оставляя зазор веры в последний. Так, в новоевропейской философии случаются метафизические позиции Гегеля и Маркса, которые в равной степени характеризует вариант пересечения при том, что в гегелевском случае земной субъект отождествляет себя и подчиняет себе небесный предикат со стороны «небесного» логического понятия, а в случае с Марксом субъект отождествляется со стороны «земного» эмпирического предмета как предмета труда и потребления. Геополитическим феноменом этой версии логической биполярности стала эпоха «холодно-военного» паритета СССР и США, случившаяся после Второй мировой войны, в которой цивилизация марксистской идеологии победила цивилизацию гегелевской идеологии. Несовершенная неполнота варианта отрицательного пересечения земного субъекта и небесного предиката оказывается причиной проигрыша случая частноотрицательного пересечения случаю частноотрицательного подчинения. Социально-политическим феноменом этой неполноты выступает именно мера веры как условия догматического допущения приоритета нелогичной идеологии – националистической (гегелевской) и коммунистической (марксистской) – перед самой безусловной логикой здравого смысла, которым наполнены либеральные (кантовские) ценности цивилизации Запада, всей проамериканской коалиции «свободного мира». То есть, с точки зрения логики здравого смысла вера – это всего лишь недостаток зиждущегося на логической закономерности знания. Но сама закономерная в своей формальности логика – это недостаток благодатного Логоса. А закон в своей формальности – это недостаток Благодати.
И всё-таки только седьмая, «кантовская» конфигурация однополярного подчинения небесного предиката земному субъекту хранит возможность возвращения к мистическому балансу тавтологичных Неба и Земли как к тому Началу, с которого начинается весь логический генезис. Благодатной мерой подчинения небесного предиката земному субъекту оказывается христианский образ земной Богородицы, держащей на руках своего небесного младенца Христа. Богородица своим земным количеством превосходит своего ребенка. Но своим небесным качеством Христос превосходит свою мать. Они равнопревосходны. Именно в этой фазе генезис логики опознает себя в динамике человеческой физиологики, поскольку в ней плод небесного предиката вызревает в утробе земного материнского субъекта. Ключевым свойством небесного предиката является его детское качество. Теперь этот небесный предикат только и только ребенок. Встреча логического и физиологического генезиса указывает на то, что вся логика во всей её рациональной законодательности – это итог впадения мистически непрозрачного и циклического Логоса в природные недра человеческой телесности во всей динамичной и линейной генетике её родового становления и роста. Логика – это закономерное место земного кона падения и грехопадения небесного благодатного Логоса. И именно захваченность благодати небесного статичного целостного Имени-Логоса законом земной природы физиологии динамичного, глагольного становления наличной частной телесности человека выражается в фундаментальном сдвиге от благодатного небесного Имени к закономерному земному Глаголу. Этот сдвиг выражает раскол, разрыв небесного Целого на земные части. Отсюда отрицательность земной частности («Несть часть») замещает положительность небесной целостности («Целое есть»), например, в том, что частное закономерное земное смертное Я вытесняет целостную благодатную небесную бессмертную Душу.
В отличие от случая частноотрицательного пересечения случай частноотрицательного подчинения характеризуется двойной замкнутостью на себя сразу двух объемов – и земного субъекта, и небесного предиката. Здесь небесный предикат хоть и имеет отрицательную включённость в количественный горизонт земного субъекта, он, тем не менее, вполне суверенен в своей качественной исключенности из земного субъекта. То есть, имеет место парадокс: в то время, как небесный предикат включен в горизонт земного субъекта, он одновременно и суверенен. И только в этих условиях небесный предикат, соблюдая свою благодатную суверенность, достигая своего апофатического определения в понимании того, что он точно не есть: небесный предикат не есть земной субъект. Он – всё что угодно, но только не земной субъект. Небесный предикат пребывает в тотально враждебном окружении, в горизонте своего инобытия, на контрастном фоне которого он только теперь способен отличиться в своём присутствии, хотя бы и самом незначительном, и почти ничтожном. Но то же самое относится и к закономерной суверенности земного субъекта, который точно также понимает, что он несть: земной субъект несть небесный предикат. Земной субъект и небесный предикат восходят в предельность диаметрального контраста. До этого земной субъект пытался сжать небесный предикат до минимума, максимально расширяя себя до масштабов земного горизонта мира. И вот когда «естественные» пределы были достигнуты, вдруг выяснилось, что небесный предикат пребыл в своей суверенности. По итогам этой неудачи становится понятным, что земной субъект своей формальной закономерностью не способен исчерпать всё содержание небесного предиката, а с ним и всего мира, в смысле того, чтобы редуцировать его к рациональной форме. Более того такая неудача оказывается точкой отсчета для обратного сжатия земного субъекта и равновесного расширения небесного предиката. Причём точкой отсчета оказывается не сама центральная точка – она, собственно, эфемерна, как некий математический объект – но, скорее, периферия как периферия отсчета. То есть, с точки зрения рациональной закономерности случается недолжная и невозможная ситуация: круг замыкается, но замыкается он вокруг того, что несть, относительно несуществующего центра, вокруг ничто. И для земного субъекта это ничто иное как катастрофа. Катастрофой является не нецентрированность замкнуто распределенного горизонта земного субъекта, но то, что изнутри этого горизонта удержался и суверенно пребыл небесный предикат. С этого момента увязывается то, почему горизонт земного субъекта как горизонт закона оказался нецентрированным и сама благодатная суверенность небесная предиката. Смысл этой связи в том, что окончательному синтезу центра мирового горизонта земного субъекта как Закона препятствует суверенность небесного предиката как Благодати. И теперь там, где Закон искал свой исток как горизонтальный центр и вертикальную вершину всей вавилонской башни своего законодательства, он вдруг обнаруживает своё инобытие как Благодать: гроб оказался пустым, и только «одни пелены лежащие» (Ин 20:6).
С точки зрения закономерности земного субъекта небесный предикат предстает как нередуцированный остаток недосубъекта. Но именно в этом качестве небесный предикат и занимает привилегированное место центра всего горизонта земного субъекта. То есть, если земной субъект не справился со своей сверхзадачей, с бременем возложенной самим собой на самого же себя миссии по тотальному оформлению трансцендентного содержания, он уходит в подчинение небесному предикату. На том силовом основании, на каком земной субъект пытался подчинить небесный предикат, ровно на том же основании и с той же силой сделавшего оборот бумеранга земной субъект подчиняет-ся, подчиняет себя небесному предикату, хотя бы тот обладал самой количественной незначительностью. Только таким образом, возвращаясь к своему началу, логический генезис совершает круг, преодолевая собственную инициативу разрыва круга Благодати крестом закона. Тем самым, Закон, начинаясь с Благодати, к ней же и возвращается, только в этом случае образуя фигуру, что была её ключевым образом, а именно фигуру круга. Главное, что теперь удерживает небесный предикат в своей закругленности – это непротиворечивость Благодати как того, что небесным образом Цело, и Закона как того, что земным образом Есть. Единым свойством этого небесного предиката является то, что Целое есть: небесное мистическое благодатное Целое земным очевидным закономерным образом Есть.
Ясно, что мерой единства небесной Целостности и земного Есть является только вера. Небесная целостность количественного Имени и земная олицетворяемость Глагола, его качество выводить в присутствие сходятся сами по себе, без опосредующей инстанции сравнительного критерия, как единицы измерения, как общего признака, как знаменателя, в функции воображаемого статуса которого входит то, чтобы различать и сравнивать. Верное, мистическое и любовное соединение имени Неба и глагола Земли осуществляется прежде и по ту сторону возбуждения общего признака, что своим активизирующимся знаком напрягает не тождество, но различие двух сравниваемых краёв. Словом, мы любим и собираем мир там, где не различаем, не сравниваем, не считаем, не взвешиваем на весах своего и чужого. Целое есть там, где человек смотрит взглядом размером с Неба на Землю и слушает слухом размером с Землю Небо. А Часть несть там, где что-то говорится в своей всегда только частности и показывается исключительно в своей частности.
36
12 июля
Аллея сузилась и перешла в узкую тропинку, которая скоро оказалась перед сложенным из дубовых разной толщины поленьев мостком над лесным ручьем. Берклитц предложил освежить лицо водой. Мы перешли мостик. Возвращая любезно предоставленный Берклитцем платок, я возобновила разговор:
- Профессор, но центр уже есть! И его уже нельзя отменить!
- Да, нельзя. Это уже необходимость. Центр есть. Законообразующий Я-центр будет упразднён Богом. Это Его исключительнейшая компетенция. Поэтому в нашей несчастной доле жить по Закону. Но в нашей благой и счастливой воле законный и земной Я-центр уравновесить благодатной и небесной Ты-периферией. И они могут счастливо дополнять друг друга до целого, но без того, чтобы перекрывать свои исключительные компетенции. Я-центр, раз и навсегда исполнившись человеческими устами Моисея, остается незыблемым полюсом Закона, точкой отсчета налично-телесного существования человека и всего человеческого рода. А Ты-периферия, сбываясь по благому произволению, явленному образом Христа, становится благодатным содержанием формы Я-центра. Но отныне форма Я-центра уходит в услужение содержанию Ты-периферии. И это новая и другая необходимость. Но это факультативная необходимость. Поскольку это милостивое и блаженное услужение. В нём нет насилия властного принуждения под страхом смерти. Поскольку небесное содержание мягко и легко понуждает земную форму не очевидным фактом закономерной смерти тела, но мистическим фактом благодатного бессмертия души, и не только души, кстати, но в мистической перспективе священной истории человечества и воскрешаемого тела, что и составляет символ христианской веры.
- И всё-таки я не улавливаю, в чём лично для меня, коль скоро моё Ты конкретно и собственно, мотив подчинить свой Я-центр Ты-периферии?
- Но своей же Ты-периферии!
- Да-да, моей же Ты-периферии.
- Но опять же я могу говорить от своего собственного и конкретного Ты. Вот, человек приговорен Законом к тому, чтобы бояться смерти, мотивирующей совершать поступки, что выгадывают отодвигание угрозы смерти, закономерно понимаемой как наказание за преступление круга закона. И дьявольский парадокс Закона заключается в том, что, всё больше минимизируя смертельные риски, человек всё больше увеличивает горизонт этой самой смерти. И пустыня горизонта страха смерти ширится, как сказал Ницше. Но тот же человек имеет всю полноту возможностей больше её не бояться, получая стимул не только апофатически не творить беззакония, но катафатически совершать нечто большее, полностью оставаясь в рамках закона. И эта полнота и есть содержание, например, моей свободы. И для меня это всёпоглощающий мотив. Например, стяжая по закону собственность, я с географической видимостью расширяю горизонт своего якобы бессмертного присутствия, и тем самым как бы сужаю округу столь же бессмертного присутствия другого. И эта совершенно закономерная ситуация, по Аристотелю, может продолжаться до бесконечности. Но на благодатном основании я могу, оставаясь в рамках неизменного круга уже имеющейся собственности – поскольку, как известно, человеку много не надо, а в пределе ему, вообще, надо два квадратных метра земли – наполнять этот круг небесным веществом благодатной благодарности за самый непосредственный дар жизни, «напрасный и случайный», как сказал поэт. То есть, выбор максимально прост – можно расти вовне, а можно развиваться внутрь. В целом, дело тут в том, что, в сущности, Я-центр и Ты-периферия – это сообщающиеся сосуды. Но находясь в этих разных сосудах, вещество жизненной энергии приобретает совершенно противоположные свойства. Вода живая и мертвая вода. Вино и уксус. Я уже говорил, что общим знаменателем этих полюсов является контраст. Я-центр определяется имманентным контрастом как, например, контрастом субъектной ненависти и объектного страха. Именно этот контраст описывается в терминах гегелевской диалектики господина и раба. А Ты-периферия определена трансцендентным контрастом как контрастом Неба и Земли, эмоциональным наполнением которой является христианская любовь, что и открывает в человеке необъятный горизонт свободы.
- Не поняла!? До сих пор вы всё время говорили о единстве Неба и Земли, а теперь вдруг речь идет об их контрасте! Что случилось?!
- Да-да, верно. Но это тот контраст, что есть условие гармонии. Как у Гераклита: «лук и лира: гармония – в контрасте».
Профессор помолчал немного, пожимая лапу высоченной ели, и тихо продолжил:
- Тут имеет место одна коллизия. Вот тот контраст, что трансцендентен, он пребывает внутри меня, полностью определяя мою душу, и, прежде всего, в свойстве её бессмертия. Но, увы, этот благодатный контраст очень трудно удерживать. Когда ты один, пребываешь в одиночестве, которое и оказывается предпочтительней для таких анахоретов, как я, то он еще кое-как удерживается. Но стоит встретиться с другим, то контраст этот терпит определенный ущерб. Его равновесие нарушается уже другим контрастом – имманентным контрастом коммуникативной взаимности, обосновываемой, в основном, на законе обмена посредством различных общих знаменателей… Прекрасно, конечно, общаться с такими людьми, как ты, которым не надо с пеной у рта доказывать, что «дважды два четыре». Но это бывает так редко. Ну ладно. Что это я?! Прости мне мою стариковскую сентиментальность!
- Да что вы?! Это вас я должна благодарить и быть признательной как раз за вашу саму настоящую отзывчивость. Это ведь я к вам приехала. Трачу ваше время и отвлекаю вас, наверное, от написания книги.
- Ничуть не отвлекаешь. Она, должен признаться, в этих разговорах как раз и пишется. Честно сказать, я не могу долго монологично развивать мысль. Мне всегда нужен диалог, спор, тот самый полемический задор. В этом смысле я, видимо, фанат Сократа. Так что можешь считать, что я без зазрения совести тобой пользуюсь. – Виновато улыбнувшись, изрёк Берклитц.
- Пожалуйста. Для вас ничего не жалко! – С радушной улыбкой отреагировала я.
- Да, и тут встает главный вопрос, как бы уравновесить эту горизонталь имманентного контраста коммуникативной взаимности Я-Ты вертикалью трансцендентного контраста бессмертия Души, одной на двоих? Другими словами, как разделить переживание бессмертия души с другим? А?! Вот задача, вот цель!
- Не знаю. Мне кажется, это маловероятно…
- Нет-нет. Так или иначе, имеются различные обстоятельства, в которых человек встречается с этой возможностью. Например, в церкви. Вот, лично меня сильно воодушевляет коллективное чтение Символа Веры, где как раз говорится о грядущей вечности и бесконечности Царствия Божьего. И переживание единства со всеми читающими вслух молитву, оно бесподобно… Другая возможность дается в любви…
На последней фразе профессор с какой-то молниеносной пристальностью посмотрел на меня и быстро отвел глаза. Заинтересовавшись этим взглядом, под впечатлением смутного, вопросительного чувства «неужели?», я попыталась уловить этот взор, далеко заворачивая свой взгляд на его лицо, но он так и не дал мне взглянуть в свои глаза, продолжая:
- Мужчина и женщина, прежде всего, обладают таинственной способностью соединить круг вечности. Для меня это всегда остается некой упущенной возможностью…
Не выдержав напряжения, профессор прямо посмотрел на меня и сурово сказал:
- Мэри, не подумай, чего… что я, хотя и очень люблю тебя, там, пытаюсь с тобой флиртовать…
- А жаль! – С ироничным сожалением произнесла я.
Берклитц довольно засмеялся.
- Хе-хе-хе! Ладно. Но давай вернёмся к этому трансцендентному контрасту в контексте отношения к имманентному контрасту человеческой взаимности. Трансцендентный контраст – это контраст между бессмертной душой и смертным телом. Собственно, само переживание бессмертия возможно на фоне смертности тела. Зачем, например, мне было бы думать о бессмертии души, если было бы бессмертно еще и тело? Так ведь? Естественно, что бессмертность души оттеняется смертностью тела. Смертное и смертоносное тело подчеркивает, как бы обводит, очеркивает чертой налично-телесной выразительности бессмертную душу. Подобная очеркивающая контрастность – это все та же контрастность Благодати и Закона, Неба и Земли. Определяя человека изнутри, этот контраст – основа события полноты человеческого бытия. Изнутри эти полюса предстают как полюса Жизни и Смерти, жизнетворной души и смертоносного тела. И вот я встречаю другого. И тут происходит страннейшая метаморфоза! Почему-то та прежняя вертикаль трансцендентного контраста небесной души и земного тела обращается в горизонталь имманентного контраста, на противоположных полюсах оси которого оказываются центральная Я-жизнь и периферийная Ты-смерть. Но ведь до сих пор было иначе: Жизнь приходилась на душу как Ты, а Смерть – на тело как Я. То есть, моя Душа была Ты, а тело – Я, и душа – это, прежде всего, Ты-душа, а значит и Ты-жизнь, а тело – это Я-тело, а значит и Я-смерть. А тут, при встрече с другим всё переворачивается и вдруг Я становится Жизнью, а Ты – Смертью. Но это как-то не последовательно. И если в целях благоразумия таки удержать последовательность, то в этой горизонтали с уже какой-то новой и вполне логической необходимостью должно быть так, что жизнетворная душевная Ты-жизнь контрастирует со смертоносной телесной Я-смертью…
- И на том основании, что жизнь лучше, чем не-жизнь, то есть, смерть, Душа как Ты-жизнь получает приоритет перед Я как Я-смертью. Ты неизмеримо важнее, чем Я. Так?
- Так, но ты так это выразила, что это, мол, неубедительно…
- Да, как-то не очень. Просто такое увещевание, типа, Ты важнее, чем Я, звучит как очередное благое пожелание. Ну, лучше, ну и что?! Всё равно: своя-то рубашка ближе к телу…
- К телу ближе, а от души дальше.
- Понятно. Я могу сделать еще один вывод из ваших слов, если позволите… Вы тут выразились в том смысле, что со стороны Я имеет место выгадывание преодоления угрозы смерти, и в смысле контраста благодатной Ты-жизни и закономерной Я-смерти получается, что, коль скоро выгода – это законный мотив реализации Я, то, что выгадывается Я как Я-смертью – есть горизонт Смерти. А то, чем благодатно жертвует Ты как Ты-жизнь, реализуясь по благодатному мотиву дара, наоборот непрерывно расширяется в простор самой Жизни. Да?
- Прекрасный вывод! – Восторженно воскликнул Берклиц, сверкнув влажным взглядом. – Ну, а тебе самой он нравится?
- М-м-м. Я не знаю. Вообще, да. Но как-то это всё прекраснодушно. Мы сейчас в таком контексте, по сути, антихристианском, что…
- Да, контекст тот еще. Но этот смертоносный контекст опять же контрастно подчеркивает вот этот наш жизнетворный текст! – С добрейшей улыбкой произнёс Берклитц.
- Боже мой, профессор! Вас хрен победишь!
- Что за выражения, Мэри?!
- С кем поведешься…
-Да я вообще-то не особо стараюсь выиграть… Оно как-то само получается…
- Эх, лукавите, профессор! Я же знаю, какой вы амбициозный!
- Да, есть такой грех…
- И, что? На этой горизонтали имманентного контраста появляются два новых полюса – душевной Ты-жизни и телесной Я-смерти?
- Да. То есть, вертикаль трансцендентного контраста Ты-жизни и Я-смерти проецируется изнутри вовне на горизонталь имманентного контраста в виде пары своей благодатной Ты-души и чужого законного Я-тела. В данном событии в контрасте оказываются не два тела как два смертоносных друг для друга Я-тела, но своя душа и тело другого. И самым естественным образом бессмертная Ты-душа благодатно исполняется мерой ответственной заботы в отношении к смертному Я-телу…
- Что-то с последним тезисом не так, - пожаловалась я.
- Да, я сам чувствую, - охотно согласился Берклитц. – Просто это еще не окончательный вывод. Надо еще пару тезисов высказать… То есть, понимаешь, Ты-душа не тогда спасается, когда бежит от превратностей неуёмного коловращения непрерывно беспокойного Я-тела по мотивам заявлений, что, мол, «тело – темница души», а когда по благой воле вменяет себя в заботу о теле…
- То есть, душа должна относиться к телу как заботливая мать относится к своему ребенку?
- Да. Это самая точная метафора. Причём её автор сам Платон. Душа – это родитель, тело – ребенок. Душа имеет все родительские возможности благодатно возобладать над всеми природными страстями инфантильно своевольного тела, лишь отчасти автономного.
- Это опять что-то из аскетической практики?
- Да это самая прикладная аскетика, можно сказать, бытовая. Как какая-нибудь диета, к которой ты, наверняка, сама прибегаешь. Вон, какая стройная!
- Да, приходится. – Признала я.