Свекровь была счастлива. С Николаем мы развелись. Наша пятнадцатилетняя война с Галиной Ивановной закончилась моим полным поражением. И все трофеи достались ей. А самый важный и главный, директор современного полиграфического комбината, Соколов Николай Николаевич, а по совместительству мой бывший муж – перешёл к ней в полную собственность.
Мы выходили из суда в прозрачный мартовский день, аккурат накануне нашего бабского праздника. Солнце уже вовсю сияло на чистом безоблачном небе, но холодно было ещё по-зимнему. Я, кутаясь в пуховой платок, подаренный мне мамой сто лет назад, старалась незаметно вытереть набежавшие слезы. Руки без перчаток зябли, и Николай пытался согреть их, бережно держа в своих огромных, таких родных руках.
- Оставь, Коль, иди… Вон, видишь, тебя Галина Ивановна поджидает…
Свекровь, выскочившая откуда-то, будто чёрт из табакерки, пыталась добить меня окончательно:
- Что, милочка, доигралась? Кончились твои издевательства над Коленькой… Кончились… Еще и детей отберу… Вот увидишь…
Я резко развернулась и пошла прочь. Вслед мне летели изощрённые проклятия и ругательства.
Что ж, эта, действительно, отберёт, не поморщится…
…Помню, месяца два после свадьбы, когда молодой специалист Колька Соколов принес мне со своей первой настоящей зарплаты огромный букет белых роз, милая Галина Ивановна, морща свой остренький красный носик, нарочито сморкаясь и чихая, выкинула это благоухающее чудо с балкона.
- Коля, ты что, забыл? У меня же страшная аллергия на цветы.
А потом тихо, чтобы я не слышала, добавила:
- Мог бы и матери розочку принести… Неблагодарный.
Ох, уж эта материнская ревность…
- Да, ошибся Коленька, – часто жаловалась она кому-то по телефону, – ошибся…
Я никак не могла понять, почему, женившись на мне, её Коленька ошибся. Семья у меня замечательная. Отец и мама – красивые, молодые ещё люди, любящие и любимые родители. Обеспеченные. Живут в небольшой, но хорошей, благоустроенной квартире. Свою двушку отец получил от завода, где всю жизнь проработал ведущим инженером. Мама заведовала детской библиотекой, а я, любимая дочь, заканчивала в ту пору театральный, готовилась к дипломному спектаклю.
В училище мы с Николаем и познакомились. Он принес из типографии афишку нашего спектакля. На утверждение. Моя фамилия там красовалась с очень смешной опечаткой. Вместе посмеялись. Попили кофейку. Потом Николай пошёл меня провожать. Роман завязался бурный и сразу.
После свадьбы мы решили жить у Коли. Их с Галиной Ивановной большая трехкомнатная квартира была рядом с типографией, в которой после окончания школы начал свою карьеру её Коленька. Именно здесь, проработав почти двадцать лет на одном месте, он из простого помощника печатника превратился в уважаемого всеми руководителя.
Две большие смежные комнаты в огромной квартире свекрови поражали размерами и захламленностью. В них вперемешку стояли допотопный буфет, обшарпанные тумбочки, настольные лампы «времен Очакова и покоренья Крыма» и колченогие, некогда - "венские" стулья. А вдоль одной из стен гордо расположилась новая, только что появившаяся в продаже стильная мебель – румынская полированная стенка. Купленная по большому блату.
Колина десятиметровка с небольшим окном, глядящим на высокий зеленый забор какого-то закрытого учреждения, больше походила на читальню. Из всей мебели только простой письменный стол и стеллажи с книгами, да возле самого окна примостился старый диван с потертой обивкой. В «читальне» Галина Ивановна нас и поселила.
Мы были молоды, резвы и любили друг друга до одури. Часто, выходя поздно вечером из своей комнаты в ванную, я обнаруживала у нас под дверью свекровь, стоящую «на стрёме» в длинном, просторном коридоре. Иногда, ничуть не смущаясь, она могла без стука зайти к нам в комнату за какой-нибудь мелочью или просто, как она говорила, по привычке. Поэтому-то Николай и приспособил к двери небольшой крючочек, которым, в определённых случаях, мы пользовались. Этот несчастный крючок и стал, наверное, первопричиной нашей со свекровью затянувшейся на годы войны.
Второй звоночек прозвенел совсем неожиданно. Обычно Николай поджидал меня после вечернего спектакля около театра. Мы любили пройтись пешочком до ближайшей станции метро. Потом до следующей ближайшей. Потом ещё до одной, а уже там, уставшие, ловили машину и с комфортом добирались до дома.
Однажды, в оговоренное время муж не появился. До метро меня провожал мой партнер по сцене, очаровательный герой-любовник, трепетно и нежно относившийся ко мне ещё с первого курса училища. Николая мы встретили по дороге. Он был какой-то испуганный и несчастный. Сиротливый. Расспрашивать при воздыхателе я его не стала, и мы молча дошли до нашего дома.
Галины Ивановны не было. Не было в нашей комнате и дивана.
- Что случилось?.. Где Галина Ивановна?.. А диван где? – озираясь по сторонам, пролепетала я.
Николай только растерянно хлопал своими длиннющими ресницами и молчал.
- Да что, наконец, произошло? Где наша тиранша?
Муж, нервничая и смущаясь, принялся рассказывать. Оказывается, Галина Ивановна не просто так поздними вечерами дежурила у нас под дверью. Любой скрип её любимого дивана, на котором сразу же после свадьбы нам разрешено было почивать, вызывал в ней, если не воспоминания, то, определённо, боль. Вот и тогда, встретив меня среди ночи, пробирающуюся на цыпочках в ванную, она затаилась, и, процедив мне сквозь зубы: «Спокойной ночи, милочка», задумала очередную гадость.
Когда вечером Коля вернулся с работы, он увидел наш диван, стоящий в прихожей. Два бравых молодца пытались протиснуть его сквозь узкую дверь в комнату свекрови. На резонный вопрос Николая, что происходит, свекровь, ничуть не стесняясь посторонних, фыркнула:
- Вы со своей любовью мне весь диван разломали.
Разломали, так разломали. Делать нечего – пришлось покупать новую мебель. Правда в те годы достать приличный диван было сложно, и несколько ночей нам пришлось спать на полу, мучая свои бока жестким ложем и сквозняками. Всё бы ничего, да в ту пору я была на третьем месяце – мы ожидали нашего первенца, Лёшку. Думаю, и рожала-то я его так тяжело именно из-за этого самого дивана, вернее из-за его отсутствия. Мальчик мой ещё в утробе улегся как-то совсем не так, неправильно да еще и пуповиной обмотался. Так что за кесарево сечение и проблемы с Лешкиным здоровьем я до сих пор благодарна «любимой» свекрови…
Свободно вздохнули мы с Николаем только тогда, когда заработали на свою первую квартиру. Жизнь без свекрови – сказка. Правда, эту сказку наша дорогая Галина Ивановна два раза в неделю превращала в сущий ад. Она считала себя обязанной приходить к нам по выходным, как раз тогда, когда у меня шли два спектакля в день. Уставала я страшно. Утренняя репетиция, потом дневной спектакль, после которого я даже не всегда успевала перекусить, а уж времени на то, чтобы приехать домой и покормить детей и мужа, совсем не было.… А вечером – снова спектакль.
Николаю тогда далеко ещё было до «олигарха», и деньги на квартиру в основном зарабатывала я. Антреприза, съёмки в рекламе какого-то стирального порошка, летом – гастроли, «чёс» с литературными концертами по городам и весям, в зимние каникулы – елки. Говорят, я была лучшей Снегурочкой Москвы и Московской области. А вот дома бывала редко…
- Ну и где твоя актрисулька? – так «ласково», с первого дня моего замужества стала называть меня свекровь. – Опять дома нет, шляется где-то, шашни крутит с партнерами…
Слово «партнеры» ей особенно нравилось. Какой уж смысл она в него вкладывала, не знаю, но это слово стало любимым в её лексиконе.
- Видела вчера по телевизору, как она с партнером своим целуется. Ужас! Так в театре не целуются… Спит она с ним, точно, спит, наверняка, – накручивала свекровь Николая. - Детей бросила, мужа не кормит… Тебе, Коленька и пуговицу-то пришить некому. Бедный мальчик…
А «бедный мальчик» тем временем уже стремительно превращался в большого начальника. Я перестала мотаться по детским утренникам и ёлкам. Служила только в своем любимом театре. С удовольствием занималась детьми и домашним хозяйством, варила борщи и пекла пироги. Но и это моей свекрови не нравилось.
- Ну и что она вам тут наготовила? Это разве борщ? – говорила она скрипучим голосом, заглядывая в кастрюлю. – Кто так свеклу шинкует… Да, Коленька, совсем она тебя голодом заморила, одни глазищи остались…
---
…Глотая обиду и размазывая по щекам слезы, я возвращалась из суда домой. Уже без Николая. Мои дорогие мальчишки встретили меня на пороге, взрослые, внимательные, спокойные. Они ни о чём меня не расспрашивали. Молча налили чаю, поставили на стол пирог, и, подперев щеки руками, глядели на меня сочувственно.
- Ну, что, голубки, приуныли? Ничего страшного не произошло. Все живы и здоровы, а это – главное. Прорвёмся…
Знать бы тогда, что нас ждет впереди. Вернулась бы в суд, увела бы оттуда Николая силой, наговорила бы гадостей Галине Ивановне, но не дала бы ей украсть у меня мужа, а у детей отца, не дала…
Почти полгода после развода Николай мучил нас своими приходами. Приезжал поздно вечером, дожидался меня из театра, сидел на кухне, пил чай. Мальчишки нервничали, не высыпались, в школу вставали с большим трудом. Алексей ворчал: «Ну и чего тогда разводился...»
Я куталась в свою любимую шаль. Мерзла. Глядела на мужа печально, не узнавая.
- Коль, ну что ты мне душу рвешь. «Умерла, так умерла», – без тени улыбки повторяла я любимый анекдот нашего главрежа. Иди домой, отдохни, и, правда, одни глазищи остались… Да и водитель тебя совсем заждался… Дай хоть ему отдохнуть, что ты человека из-за нас мучишь…
Бывший муж горестно вздыхал, оставлял на кухонном столе деньги, загружал холодильник деликатесами и уходил. Не понимаю, как он, такой мягкий, почти кроткий человек мог управлять своим бизнесом. Не понимаю…
Беда пришла, как всегда, нежданно и не вовремя. Она всегда приходит не вовремя и нежданно.
Театр готовился к заграничным гастролям. Оформляли документы, ждали визы. Сутками не выходили из театра, репетировали новый спектакль. Прогоны шли нервно, главреж матерился, актеры интриговали, слез было пролито – море.
А поздно ночью – Николай, с осунувшимся лицом и запавшими глазами. Ну, сколько можно мучить и себя, и нас!? Хоть бы совсем ушёл, не приходил больше, не терзал бы ни себя, ни нас. Младший уже и засыпать без отца перестал: всё ждал вечернего поцелуя.
Накануне отъезда во Францию позвонила Галина Ивановна.
- Ты ещё не уехала, отлично. Я подготовила документы, приезжай, подпиши… Будем лишать тебя родительских прав… Детей побросала, прям мачеха какая-то, месяцами дома не появляешься… Хочешь, что бы они у тебя с голоду умерли? – шипела она в трубку.
И здесь мне впервые изменила выдержка. Я заорала, как ненормальная:
- Оставь нас в покое, старая дура… Детей – не получишь… Никогда... Не отдам...
Я лихорадочно стала собирать вещи моих мальчишек, бросала в сумки без разбору кроссовки и майки, Митькины игрушки и Лешкины гантели, какие-то учебники и тетрадки.
- Все, ребятки, одевайтесь, отвезу вас к дедушке с бабушкой. Там поживете, пока я не вернусь. Галине Ивановне дверь не открывать! – приказала я мальчишкам сквозь слезы.
Мои мужички, молча, не глядя на меня, оделись и спустились во двор, к машине. Рядом со своей «букашкой» я увидела роскошную машину Николая.
- Светлана Юрьевна, – окликнул меня Колин водитель,– я за вами. С боссом плохо, я только что из больницы.
Я охнула и медленно сползла на слегка уже пожухлый газон…
- Вы поймите, – уговаривал меня лечащий врач, – времени прошло ещё совсем немного, прогнозы делать рано. Инсульт – дело серьезное. Здесь нужны терпение и выдержка, а – главное вера в победу, помните, как у Высоцкого, – пытался шутить доктор.
Николай был плох. Друзья советовали везти его в Германию или Израиль, говорили, что там творят чудеса. Только мне не очень-то в это верилось: вон уже сколько наших актеров вернулось оттуда умирать на родину. Мы решили лечиться дома, в России.
У постели мужа круглосуточно дежурили врач и медсестра, ставили капельницы, делали уколы, какие-то изощрённые манипуляции, благо денег на всё хватало. Я прибегала перед утренней репетицией, держала Колю за руку, говорила ласковые слова, пыталась добиться хоть какого-нибудь отклика. Пока всё было напрасно. Лечение продвигалось туго.
Но в какой-то момент мы вдруг почувствовали, что он выкарабкивается. Дела, действительно, пошли на поправку. Николай уже мог самостоятельно есть, правая сторона пострадала меньше, но вставать не мог, и прогнозы здесь были самые неутешительные.
Прошло довольно много времени. Держать Николая в больнице уже не было смысла, он рвался на работу, заказал через знакомых усовершенствованную инвалидную коляску и готовился к выписке.
Галина Ивановна к сыну не приходила, затаилась. Однажды рано утром меня разбудил её телефонный звонок.
- Хорошо устроилась, - кричала она в трубку, – муж в больнице, за ним няньки-сиделки ухаживают, врачи дорогие, а ты все со своими партнерами целуешься… Запомни, к себе забирать его не буду. Горшки из-под него выносить – увольте…
Не дослушав глупую бабу, я швырнула трубку.
Из больницы мы с мальчишками забирали Николая уже поздней осенью. Дул холодный, порывистый ветер. Лешка заботливо укутывал теплым пледом обездвиженные ноги отца, а Митька, суетясь возле, как умел, ему помогал. Сослуживцы Николая и мои подруги встречали нас, как национальных героев. Только оркестра не хватало. Цветы, подарки, кульки с продуктами, какие-то вещи. Все это мы с трудом разместили в моем багажнике. Инвалидную коляску с Николаем мужчины легко вкатили в приспособленную для него машину. Я с сыновьями разместилась рядом. Кавалькада тронулась…
Галина Ивановна не пришла…